Ему едва исполнилось двенадцать лет, и позади осталась начальная школа. Летние каникулы только начались. Что же он будет делать на море? Как ему теперь вести себя и играть с друзьями? Как они будут относиться к нему в его новом положении?
В доме воцарилась атмосфера тяжелой депрессии. Семья в полном составе собралась за обеденным столом, но все старались говорить на посторонние темы. То и дело повисало неловкое молчание, и было слышно, как в тишине жужжат мухи, которые спасались от уличного зноя в помещении, где было достаточно свежо, благодаря массивным каменным стенам.
После еды Амос пошел немножко полежать, и мама, не желая оставлять его одного, пошла вместе с ним. Растянувшись рядом на постели братишки, синьора Эди хотела задать сыну вопрос, но не хватало смелости сформулировать его: ей во что бы то ни стало хотелось выяснить, что сейчас видят его глаза – пришла ли на смену свету полная тьма, пугающая и отвратительная, тьма, с которой они так долго сражались? Мысль, что все многочисленные жертвы и надежды, все поездки в Турин были бесполезны и теперь ее сын приговорен к жизни в темноте, сводила ее с ума. Она уткнулась лицом в подушку и разрыдалась.
– Мама, почему ты плачешь? – вскрикнул Амос, которого охватило невыносимое беспокойство.
Мать, которую душили слезы, ответила не сразу. Собравшись с духом, она быстро спросила его:
– У тебя теперь темно перед глазами?
– Нет, мама, – робко ответил мальчик.
– А что же ты видишь?
– Все и ничего, – ответил он. Потом помолчал и добавил: – Я вижу то, что хочу видеть. Вижу мою комнату: шкаф, кровати, – но вижу их потому, что просто знаю, что они есть.
Мать не совсем поняла смысл этих слов. Потом ей пришла в голову ее первая встреча с директором колледжа, синьором Маркуччо, который сам потерял зрение в результате несчастного случая, и она вспомнила, как он говорил, что темнота – это визуальное ощущение и прерогатива тех, кому даровано зрение.
|
|
«Слепые, – объяснял он оживленно, – не могут видеть темноту, как не могут глухие слышать тишину, так как она есть не что иное, как слуховое ощущение, противоположность шума. Вот так-то». Тогда синьора Эди как-то не задумывалась над тем, что так лаконично выразил директор, ведь глаза Амоса в ту пору еще были зрячи, и в глубине души она надеялась, что так будет всегда. Но теперь эти слова отчетливо всплыли в ее памяти, став для нее своеобразным утешением. В то же время она знала, что единственная вещь, которую она может сделать, – это смотреть с надеждой в будущее и помогать сыну, что, впрочем, она и так постоянно делала. Теперь ей предстояло, больше, чем когда-либо, поддерживать его всеми своими силами – душевными и физическими, – подбадривать и внушать мысль, что, возможно, не все еще потеряно.
А вот для Амоса растерянность матери была невыносима – он никогда раньше не видел ее в таком состоянии, он буквально не узнавал ее. Он вскочил с постели и бросился в родительскую спальню, где обнаружил своего отца лежащим на постели, но без обычной газеты. Он лег рядом, обнял папу и вскоре крепко уснул.
XII
Амос целый день просидел дома, вечером поужинал без всякого аппетита и сразу пошел спать. Он практически ничего не делал на протяжении всего дня, но при этом чувствовал себя очень усталым; он устал от собственных мыслей, от глубокой грусти, владевшей им, от всех нерешенных проблем, которые вставали перед его мысленным взором в течение этих часов, от деланой легкости, с которой окружающие теперь обращались с ним, от их повышенного внимания, ласки, нежности – словом, от всего. Ему хотелось, чтобы все вокруг воспринимали его прежним, но он уже начал понимать, что для этого ему сперва необходимо убедить самого себя в том, что ничего не изменилось и никогда не изменится.
|
|
Это было лето знаменательных решений и не менее знаменательных событий.
На следующий день родители заговорили с ним о возможности перейти учиться в другой колледж, а именно – перевестись в Институт Кавацца в Болонье, где он сможет посещать обычную городскую среднюю школу вместе с обыкновенными, зрячими детьми и одновременно пользоваться дидактической поддержкой института с его специализированными структурами и специально обученными преподавателями, способными удовлетворять все без исключения особенные требования своих учеников. Кроме того, там у него появится возможность учиться в школьной консерватории, адаптированной под нужды слепых.
Но такое решение принять было довольно сложно из-за студенческих волнений, еще с прошлого года создавших массу проблем в Институте Кавацца. Там имели место серьезные бунты, а однажды утром директор института был найден повесившимся в собственной квартире. Поговаривали, он просто не выдержал психологического напряжения, вызванного этими тяжелыми и совершенно непредсказуемыми событиями. Средняя школа в предыдущем колледже, конечно, оставляла желать лучшего в профессиональном смысле, но как можно было со спокойной душой оставлять ребенка в таком сомнительном месте, как Кавацца?
|
|
Амосу впервые после того, как он потерял зрение, представилась возможность доказать самому себе и всем окружающим, что он сильный, смелый и ответственный мальчик. Он не замедлил воспользоваться ею и в один прекрасный день за обедом решительно заявил, что намерен перевестись в Болонью, где он будет чувствовать себя более свободным, научится передвигаться по городу без посторонней помощи – одним словом, где у него начнется новая жизнь. Это своеобразное приключение, этот новый мир, возможно опасный, по крайней мере, если судить по рассуждениям родителей, – все это лишь разжигало воображение Амоса, и таинственные мысли вытесняли страх, неуверенность и стеснение: что-то непривычное пробуждалось в нем.
Когда закончилась молотьба, синьор Барди принял приглашение шурина и вместе с семьей отправился в Лидо Ди Камайоре, где у дяди и тети Амоса была прекрасная квартира в нескольких сотнях метров от моря. Мальчик сперва волновался, как поведут себя с ним двоюродные братья, и был немало удивлен, когда с облегчением обнаружил, что они относятся к нему так, словно ничего не произошло. Три его кузена, в особенности старший, были симпатичными мальчишками, самостоятельными, веселыми и добрыми, и Амосу очень нравилось проводить с ними время. Особенно по душе ему пришлись долгие и интересные разговоры в спальне, которые продолжались до тех пор, пока от сна у ребят не начинали закрываться глаза.
Однажды утром дядя Франко вернулся домой с пляжа, громко обсуждая с женой возможность участия племянника в песенном конкурсе, что проходил в кафе «Маргаритка» в городе Виареджо. Победа в нем открыла бы Амосу двери на музыкальный фестиваль в Кастрокаро Терме.
Амос услышал, как дядя возбужденно говорил супруге: «Я сам провожу его на сцену, а в конце заберу оттуда. Представь себе, что будет твориться с людьми, когда они услышат, как он поет!» Дядя с нетерпением ждал, когда сестра с мужем вернутся к обеду, и стоило им только появиться на пороге, как он кинулся к ним и стал рассказывать обо всем, что сперва вычитал в газете, а потом выяснил у самого владельца кафе «Маргаритка», так как лично ездил узнать о правилах конкурса и регистрации участников. Обо всем этом он с редким энтузиазмом рассказал собравшейся вместе семье. Амос внимательно слушал и по мере того, как дядя рассказывал о количестве зрителей и оркестре, все больше волновался. Ведь дирижером должен быть маэстро Маравилья, персональный учитель Лучано Тайоли.
Таким образом, в один прекрасный и жаркий августовский день, ровно в пять часов вечера, маленький певец оказался на репетиции с самим маэстро. Если пробы пройдут удачно, он примет участие в первом этапе, победитель которого получит право выйти в финал.
«Что будешь петь?» – спросил его маэстро, слегка удивленный юным возрастом претендента. Амос ответил, что полностью знает только «О соле мио» и «О, прекрасная кампаньола». Последнюю песню он хорошо знал потому, что ее очень любил его дедушка и частенько просил мальчика спеть ее.
Маленький Амос не привык петь под аккомпанемент и поначалу растерялся, в каком месте и когда ему вступать. Не сразу он сумел и адаптироваться под слишком быстрый темп, взятый маэстро. Тем не менее спустя полчаса он был допущен к конкурсу, и его попросили приехать следующим вечером.
Когда они с отцом, обнимавшим Амоса за плечи, пешком шли к кафе «Маргаритка», мальчику внезапно стало дурно: он задумался об ответственности, которой требовало от него участие в конкурсе; от волнения у него заледенели ладони и прошиб холодный пот. Вслед за ним шли все его родственники, такие возбужденные, словно им предстояло присутствовать на футбольном матче. Амос вдруг ощутил себя героем, а ведь его никто так и не успел подготовить к происходящему. Он сжал кулаки, подумав, что теперь уже нет дороги назад: надо было петь и во что бы то ни стало завоевывать победу, чтобы не было мучительно стыдно за свой провал, который разочарует всех окружающих и, прежде всего, его самого.
Он сел за столик и стал ждать своей очереди.
Исход конкурса должны были решать посетители кафе, которые с заказанным блюдом получали специальную карточку с именами конкурсантов и их порядковыми номерами.
Амос был глубоко погружен в собственные мысли, когда вдруг услышал, как кто-то произносит в микрофон его имя. Он собрался с духом, встал и в сопровождении дяди, с плохо скрываемым нетерпением ожидавшего этого торжественного момента, поднялся на сцену, задев по ходу музыкальные инструменты, микрофонные стойки, подставки для нот и потоптав некоторое количество электрических проводов. Наконец он добрался до нужной точки, и ассистент поставил на удобную высоту стойку для микрофона, которая перед этим была поднята слишком высоко для детского росточка Амоса. Спустя несколько секунд оркестр грянул вступление к «О, прекрасная кампаньола».
Тенор Амоса, неожиданно сильный и вибрирующий, поразил публику, которая после первой же спетой строки наградила мальчика бурными овациями. Амос довольно и с облегчением улыбнулся и запел с еще большей силой, вложив в финал песни всю мощь своих легких. Его худенькие ножки и хрупкое тельце с тонкой шейкой настолько контрастировали с невиданной силой и глубиной его голоса, что зрители буквально впали в истерику и продолжали восторженно вопить даже тогда, когда он уже шел по проходу между столиками, возвращаясь на свое место. Он был несколько смущен, но выглядел довольным. Поддержка публики придала ему сил, а симпатия окружающих заставила его гордиться собой и почувствовать уверенность в будущем.
В конце вечера, когда были собраны все карточки и подсчитаны голоса, Амоса объявили победителем. Ему вручили серебряную маргаритку – приз, который давал право доступа на финал, намеченный на последнюю субботу августа.
В последующие дни на пляже и дома все только и говорили, что об этом; каждый высказывал свое мнение, вспоминал, что было сказано за соседними столиками, а также, конечно, гадал, каким будет финал конкурса. Маленькому певцу купили новенький костюм и красивые ботинки, его как следует подстригли; и вот, волею Божьей, наступила долгожданная суббота. Мама проводила Амоса на дневную репетицию, после которой настояла на том, чтобы сын немного отдохнул в постели. Потом настало время ужина, проглоченного впопыхах, и все бросились собираться, переворачивая вверх дном комнаты и ванные.
К десяти вечера Амос с отцом уже были возле кафе «Маргаритка», перед которым собралась внушительная толпа любопытных и тех, кто опоздал и не смог найти свободные места.
Владелец кафе, увидев Амоса, поспешил к нему навстречу и отвел на зарезервированное специально для него место.
Спустя примерно пятнадцать минут на сцену поднялся первый конкурсант. Это был белокурый восемнадцатилетний юноша, вполне раскованный, который немедленно завоевал симпатии прекрасного пола. Потом настал черед уверенной в себе девочки лет тринадцати или четырнадцати, с очень темпераментным и хорошим голосом; она тоже понравилась зрителям, которые тепло приняли ее выступление.
Амос с волнением поджидал своей очереди, то и дело повторяя про себя слова песни. Этим вечером ему предстояло петь «О соле мио» – это был его конек, но он все равно очень нервничал. Кроме того, у него вдруг ужасно заболела шея, каждое резкое движение причиняло неудобство.
Он почувствовал, как руки у него похолодели, а сердце бешено заколотилось. Приближался его черед, а ему вовсе не хотелось подниматься на сцену и участвовать в конкурсе, хотя все кругом предсказывали ему победу. Как ему справиться с собственным разочарованием и разбитыми надеждами окружающих, если он все-таки проиграет? Нет, он просто обязан был победить, и ему ничего не оставалось, как надеяться на это.
Он витал мыслями где-то далеко, когда услышал, что его вызывают, и почувствовал, как дядя берет его за руку и, подбадривая, провожает к лесенке, ведущей на сцену. Их путь лежал между столиками, за которыми сидели громко аплодировавшие Амосу зрители.
Когда оркестр заиграл эту, вероятно, самую популярную в мире песню, Амос вдохнул полной грудью, сжал кулаки и, борясь с сильным сердцебиением, от которого перехватывало дыхание, запел во весь голос.
Внезапно все кругом замолчали и застыли в неподвижности: тот, кто пил, поставил на стол свой бокал, кто лакомился мороженым, отодвинул от себя вазочку, и даже официанты на мгновение остановились и обернулись, чтобы удостовериться, в самом ли деле этот голос принадлежит ребенку, действительно ли он доносится из этого хрупкого тельца с тоненькой шеей. Тем временем мальчик, закончив первый куплет, глубоко вздохнул и необыкновенно высоко и чисто запел строчку Ma ‘ n’atu sole. И сразу же ураган криков и оваций заглушил его.
С этого момента маленький певец окончательно приободрился, взял себя в руки, перестал нервничать и совершенно расслабился. Ему удалось завоевать сердца зрителей, которые буквально не давали ему петь, постоянно истерически хлопая. Когда он дошел до финала песни, ему пришлось снова сжать кулаки, и, со вздувающимися от усилий венами на шее, он обрушил на неистовствовавшую публику свой последний, неповторимый крик души, страсти, надежды, гордости, освобождения, а может быть, даже и ярости. Буквально оглушенные восторгом, зрители, с бегущими по коже мурашками, ответили ему громогласным воплем, подобным тому, которым обычно разражается целый стадион во время футбольных матчей, когда мяч влетает в ворота.
Амос скромно поблагодарил зрителей и, спустившись со сцены, оказался в кольце людей, каждый из которых желал пожать ему руку и похвалить. Некоторые женщины даже расцеловали его, но маленькому певцу решительно не понравилось, что его щеки повлажнели то ли от слез, то ли от пота, то ли бог знает от чего еще. Ему очень хотелось вытереться, но он постеснялся. Он попытался добраться до своего столика, и с грехом пополам ему это удалось. Он обнялся с родителями, сел и подумал, что в общем и целом не упал в грязь лицом; даже если он не победит, его честь спасена.
Конкурс продолжался еще пару часов. В конце состоялось награждение: ведущий вечера с листком в руке подошел к микрофону и принялся зачитывать результаты. Он со спокойным видом назвал имя конкурсанта, занявшего пятое место, затем четвертое. Третье место заняла девочка из Сиены, которая показалась Амосу очень талантливой. Назвав второе место, ведущий ненадолго умолк, чтобы вызвать интерес и напряжение у зрителей, заговорил о чем-то, не имеющем отношение к конкурсу, и только потом вызвал на сцену маленького Амоса Барди, чтобы вручить ему заслуженную золотую маргаритку. Хорошенькая помощница ведущего вышла ему навстречу, пожала руку и прицепила драгоценное украшение к лацкану его пиджака. Затем она улыбнулась, пожелала Амосу огромных успехов и удалилась.
Так Амос выиграл свой первый певческий конкурс, чем имел полное право гордиться. И с этого момента, сам того не осознавая, он попал во власть иллюзий и мечтаний, которые роились в его юном воображении, во многом определив его будущее. Прочие факторы, такие как везение, были полностью во власти мудрой Судьбы этого ребенка, уже в двенадцать лет привыкшего петь соло и во всех отношениях не желавшего быть «в стаде».
XIII
Первого октября того же года Амос, которому завоевание золотой маргаритки подарило новый мир, полный надежд, воспоминаний и грез, впервые перешагнул порог Института Кавацца в Болонье, где он обнаружил ситуацию, весьма далекую от той, что представлял себе все это время.
Родители помогли сыну разложить вещи в шкафчике, стоявшем возле его кровати. Потом они все вместе спустились по лестнице, что вела из спальни в холл, и стали прощаться. Пришло время обеда, и Амос сразу же отправился в столовую, где с большим удивлением обнаружил рядом со своим стаканом маленькую бутылочку вина; он выпил его, а точнее, опрокинул залпом, даже не доев тарелку бульона.
В этом учебном заведении он был самым юным, если не сказать – самым маленьким. Чтобы принять его в институт, пришлось сделать исключение, ведь самый низкий возрастной порог для поступления туда ограничивался четырнадцатью годами.
Мальчику кратко объяснили правила пребывания в колледже, дали всю необходимую информацию и подсказки. На следующий день он вышел прогуляться вместе с двумя товарищами, с которыми он учился на протяжении пяти лет в одном колледже и которые тоже оказались в Болонье, в том же классе, что и Амос. Трое мальчишек без всякого сопровождения отправились вниз по виа Кастильоне, через портики, в сторону средней школы Святого Доменико, что на площади Кальдерини; эту школу все активно советовали их родителям.
Возбужденные и взволнованные этим маленьким приключением, мальчики тщательно изучили рельефную карту города и с осторожностью двинулись по узеньким улочкам, периодически сшибая запаркованные под портиками мопеды студентов индустриально-технического училища, и наконец добрались до виа Фарини, где свернули налево; затем им пришлось пройти еще примерно двести метров, вновь повернуть налево, и вот они перед входом в школу. Перед подъездом уже толпились мальчишки, и то и дело подходили другие.
Школьный ассистент вышел навстречу Амосу и его друзьям и заботливо проводил их в аудиторию. Три товарища впервые сидели за партой в обычной школе, вместе с ребятами, у которых не было никаких проблем со зрением.
Институт Кавацца недавно принял решение закрыть свою собственную школу, чтобы незрячие могли учиться в обычных городских школах. Это произошло в период так называемых студенческих волнений, после серьезного давления учащихся на администрацию института.
Разумеется, эта инициатива встретила довольно серьезное противостояние, ведь с закрытием внутренней школы для слепых преподаватели рисковали потерять свои рабочие места; но желание сплотившихся в едином порыве незрячих учеников быть частью нормального общества уже со средней школы оказалось сильнее, ведь все понимали, что это откроет им путь к профессиональной деятельности в самых разных областях, которые раньше были для них недоступны. В результате ученики победили, ведь закрытие внутренней школы, а вместе с ней и музыкальной консерватории для слепых позволяло администрации сэкономить приличные деньги, не говоря уже о том, что это сильно упрощало многие организационные вопросы.
В 1971 году, когда Амос приехал в Болонью, битва уже была выиграна. В течение двух лет студенты колледжа посещали обычные городские государственные школы Болоньи, и все уже привыкли, что по улицам расхаживают ребята из Института Кавацца, которым местные жители то и дело предлагали помощь, чтобы перейти улицу, или любезно останавливали свои машины, чтобы слепые могли спокойно перебраться на другую сторону дороги.
Так что Амос с друзьями вовсю бродили по городу, уходя все дальше и дальше с каждым днем. В субботу после обеда они уходили на прогулку и возвращались лишь к ужину. А по воскресеньям они порой отсутствовали целый день, взяв с собой лишь бутерброды, или шли обедать к кому-нибудь из одноклассников.
Это был совсем иной образ жизни, нежели тот, к которому они привыкли в спокойном колледже в Реджо Эмилии, где все было заранее просчитано, предсказуемо, где никогда не случалось ничего выходящего за рамки обыденного. В Болонье же невозможно было спрогнозировать жизнь даже на день вперед. Юные учащиеся Института Кавацца великолепно вписывались в студенческое движение, боровшееся в ту пору за революционные изменения школьного мира.
Амосу частенько приходилось присутствовать на долгих собраниях, которые обычно происходили после ужина, или на студенческих ассамблеях, где он с удовольствием слушал речи, посвященные политике, и узнавал абсолютно новые, доселе неизвестные ему имена и события. Порой, вспоминая своих домашних или друзей, он ощущал, словно живет в совершенно другом мире. Потом он приходил в чувство, встряхивался и изо всех сил старался влиться в этот новый образ жизни, стать его частью. Это не было для него таким уж трудным предприятием, благодаря его способности адаптироваться к любой ситуации и любопытству, свойственному любому юному существу.
В начале декабря произошли события, навсегда оставившие неизгладимый отпечаток в памяти Амоса; события, которые потрясли его и пошатнули многие из его прежних представлений.
По причине вопиющих противоречий с администрацией Института Кавацца, которая, как обычно, и не думала уступать определенным требованиям учащихся относительно изменений правил внутреннего распорядка, все чаще стали собираться ассамблеи, происходившие теперь даже по утрам, вместо уроков; а спустя три или четыре дня, по окончании длительного общего собрания с участием всех учащихся института и даже их друзей, университетских студентов, к полуночи было принято решение захватить колледж на неопределенное время. Весь персонал силой удалили из здания, сформировали пикеты и перекрыли все входы и выходы. Так Амос, в восторге от происходящего и от руководителей студенческого движения, провел свою первую в жизни бессонную ночь. Его поставили в пикет, который защищал заднюю дверь – ту, что вела изнутри во двор. Стоял чудовищный холод, и все закутались кто во что горазд. Дежурство длилось полтора часа, и Амосу они показались вечностью. Когда его сменили, какой-то студент предложил ему стаканчик граппы. По правде говоря, ему не нравилось пить, но то ли от холода, то ли просто от бравады он залпом выпил и отправился к своим товарищам в аудиторию, где все долго обсуждали возможный исход этих удивительных событий.
В четыре утра его сосед по спальне достал из шкафчика маленький кассетный магнитофон, и все принялись слушать песни Фабрицио Де Андре, барда, который очень нравился Амосу своим необычайно теплым голосом и ярчайшим лексиконом, смелым и остроумным по тем временам.
«Оккупация» продлилась три дня, и это было время полной анархии: кто хотел спать – спал, кто хотел гулять – гулял, в любое время дня и ночи…
Амос выходил, чтобы пополнить запас сигарет: он собирался также купить тосканские сигары и трубочный табак. Ему не слишком нравилось курить, но не хотелось выделяться, поэтому он не вдыхал дым, а просто с наслаждением держал в руке сигарету или сигару – это придавало ему уверенности. Время от времени он покупал и вино; это ему действительно нравилось, и в те дни он даже позволял себе лишнего.
По окончании «оккупации» жизнь вернулась в прежнее русло. Учащимся не удалось добиться всего того, что они требовали, но достигнутый комромисс все-таки на время успокоил поднявшиеся волнения.
В следующее воскресенье синьора Барди отправилась навестить сына и нашла его несколько изменившимся: он казался каким-то более отстраненным, словно не так уж и рад был видеть ее. Она стала внимательно присматриваться к нему и вдруг обнаружила, что на внутренней и тыльной стороне ладоней Амоса что-то написано. Она взяла его за руку и увидела имена: Карл Маркс, Мао Цзэдун, Хо Ши Мин… Испугавшись, женщина потребовала у мальчика объяснений.
С серьезным видом, свойственным всем подросткам, которые напускают на себя безразличный вид, пытаясь при этом выражать свои мысли таким образом, чтобы выказать собственное превосходство, Амос объяснил, что за первые месяцы пребывания в Болонье он узнал много такого, что раньше тщательно от него скрывалось. «Вы с папой, – сказал он, – а точнее, мы – буржуазия, богатые люди, ну, или достаточно богатые для того, чтобы жить за счет пролетариата, чей труд мы эксплуатируем, чтобы расхаживать в мехах и драгоценностях, разъезжать на лучших автомобилях и позволять себе любую роскошь. Я не считаю это правильным».
Мать Амоса почувствовала себя задетой и отреагировала бурно: «Знай, что лично я встаю по утрам гораздо раньше, чем рабочие твоего отца, тружусь больше, чем они, и обязательств у меня больше, и проблем; и потом, не такие уж мы богатые, как ты думаешь! К тому же мы с папой всегда честно работали, ни одной лиры не украли… Запомни это!»
Амос на мгновение задумался: наверное, мама в чем-то права. Он сам слышал, как она поднималась на рассвете, а возвращалась поздней ночью, тяжело работала, заботилась обо всех и вся вместе со своим мужем. Но где же тогда истина? Кому верить? И он впервые в жизни ощутил растерянность, как человек, который ищет четкие ответы на свои вопросы, чтобы смело предъявить их окружающим, но не находит; который пытается обнаружить истину, а ее не существует; обращается к вере, а она ложна… Лавина мыслей, воспоминаний, эмоций, страстей и беспорядочных концепций захлестнула Амоса, и он почувствовал себя неуверенно. Ему не удалось найти убедительного ответа на свой немой вопрос, и тогда он просто предпочел замять тему, чтобы мамины аргументы окончательно не сбили его с ног.
Они пошли ужинать в маленькую таверну, потом немного прогулялись по центру города, но между ними внезапно повисло нечто, что странным образом отдаляло их друг от друга, разрушая союз, то единство матери и сына, которое всегда связывало их; что-то теперь шло не так. В душу Амоса закрались нечто похожее на недоверие к собственной семье – и одновременно своеобразная ненависть к товарищам по колледжу, которым он раскрыл свое сердце под влиянием их прогрессивных идей. И теперь он чувствовал себя одиноко и неуверенно, как никогда раньше.
Ох уж эта юношеская пора, годы бездумного счастья и бессознательного покоя, которые необъяснимым образом могут вдруг вызвать ощущение растерянности, одиночества, печали!
В последующие дни, проводя время с товарищами по колледжу, Амос начал чувствовать себя непохожим на других, – или же остальные были непохожими на него? Он перестал ощущать по отношению к ним то приятное, вселяющее уверенность сообщничество, которое раньше придавало ему столько сил и смелости. Теперь ему казалось, что друзья отдалились от него, иногда ему чудилось, что они интригуют у него за спиной, скрывая от него тайны, которые он не достоин знать. И тогда его охватывала сильнейшая всеобъемлющая тоска, мучившая его с утра до самого вечера.
Некоторые ребята даже стали бросать ему оскорбления в лицо: мол, буржуй, папенькин сынок, реакционер, рядящийся в пролетария из чистого оппортунизма…
Однажды вечером в маленькой комнатке, где Амос и двое его товарищей делали уроки, разгорелась жестокая ссора, которая переросла в драку. Когда Амос почувствовал, как чей-то кулак влетел ему прямо в солнечное сплетение, он сначала согнулся пополам, пытаясь продохнуть, а потом головой протаранил стоявшего ближе всех одноклассника, попав тому в лицо. Он упал, Амос повалился сверху, в то время как их третий товарищ молотил Амоса по спине. Тогда Амос вцепился зубами в ухо противника и сжимал их до тех пор, пока не почувствовал во рту тошнотворный вкус крови; только после этого он ослабил хватку. Драка длилась несколько минут; затем кто-то вошел в комнату и бросился разнимать мальчишек.
После этого эпизода между Амосом и его одноклассниками пролегла непреодолимая пропасть, встала настоящая стена, которая усилила его одиночество, сомнения, его ностальгию по тому миру, который никогда не предавал его и от которого он сам попытался дистанцироваться, – далекому миру, такому любящему и преданному, что терпеливо дожидался его в прекрасной Тоскане, полный нежности и любви.
В такие моменты он ощущал насущную необходимость поделиться с кем-нибудь своими чувствами, но ему не хватало смелости, и вечерами перед сном он шагал взад-вперед по длинным школьным коридорам, куря одну сигарету за другой и считая дни и часы, отделявшие его от конца учебного года.
Между тем его табель не обещал ничего хорошего, в особенности беспокоила математика. Он сильно отставал и не мог отыскать стимулов для того, чтобы догонять остальных.
В любом случае, Амос принял решение покинуть колледж. На следующий учебный год он собирался поступить в школу в своей провинции, чтобы, как и большинство ребят его возраста, жить в родной семье. По телефону он сообщил родителям о своем намерении, которое было встречено весьма благосклонно, ибо ситуация, царившая в колледже, с каждым днем вызывала у них все больше беспокойства.
Впрочем, и выбор Амоса заключал в себе массу неизвестных моментов: сможет ли мальчик справиться с проблемами, которые принесет с собой самая обыкновенная школа, лишенная специальной инфраструктуры – инструкторов, преподавателей, оборудования, способных облегчить жизнь незрячим, которые не в состоянии воспринимать окружающий мир посредством визуальных образов? Этим вопросом прежде всего задавались члены семьи Барди, которые опасались совершить непоправимую ошибку, упустив из виду те проблемы, которые могут встать на пути Амоса. Но упрямец оказался непреклонным в своем решении. Упорный, как обычно, он не сдался бы ни за что на свете.