Так же без опаски относилась она и к Йельтсу, птицеподобному ночному духу, который умеет пускать огонь из клюва и, хотя выглядит устрашающе, совершенно безобиден. Однако следует опасаться этих огней, с их помощью он может заворожить заблудившихся путников и подвести их к самому краю оврага, чтобы посмотреть, как они туда свалятся. Это доставляет ему удовольствие.
Однако заклинать самого дьявола – это совсем другое дело. Май знала, что стоит только связаться с дьяволом, назад уже дороги нет, он в мгновение ока порабощает тело и душу своих приверженцев. Поэтому она никогда не пыталась иметь с ним дело, даже в те первые ужасные минуты, когда осознала, что лишилась Эдерры, когда отчаяние, как туман, застилало ей взор. При одной мысли, что она может повстречаться лицом к лицу с дьяволом, родным своим отцом, который, похоже, уже начисто о ней забыл, и увидеть его горящий взор, – от этого у нее все тело покрывалось мурашками.
Надо сказать, ей случалось видеть дьявола во всем его адском великолепии, когда они с Эдеррой, сами того не желая, набредали посреди ночи на какой‑нибудь шабаш. Он был огромный, с пятью рогами на голове, без устали плясал вокруг костра, неистово колотя в барабан и время от времени заливая себе в глотку вино, словно таким способом пытался погасить вечный огонь, снедавший его изнутри. И тогда Май удивлялась, что находятся люди, пожелавшие близко сойтись с ним, зная, что в обмен на предполагаемые выгоды придется стать его пленником, навсегда потеряв душевный покой.
– В этом‑то и заключается разница между нами и ведьмами, – говорила ей Эдерра. – Они заключили союз с дьяволом, поэтому их сила им не принадлежит. Дьявол того и гляди рассердится и ее у них отнимет. Наша же сила только нам принадлежит, и мы ее сохраним, пока голова есть на плечах.
|
|
– Да‑а, – огорченно тянула Май. – Меня даже на фокусы не хватает. Мои заговоры действуют наполовину.
– Они еще будут действовать. Тебе не требуется его помощь, чтобы они действовали, – уверяла ее Эдерра. – Все дело в практике.
Однако проявление колдовской силы, свидетельницей которого Май стала на пристани Сан‑Себастьяна той памятной ночью, далеко выходило за рамки простого сговора с дьяволом. На нее произвел глубокое впечатление образ Люцифера, который четверке злоумышленников удалось сотворить в небе из дыма, валившего из простого котла. Это действительно была демонстрация силы необыкновенной, чудесной, ужасной. Эти четверо сумели вызвать дьявола, а тот выказал им почти собачье послушание. Как же они этого добились? Май решила превозмочь страх и выяснить, каковы подлинные намерения этих двоих мужчин и двух женщин. Если все, что они делали, имело целью навредить ее обожаемому послушнику, она им этого не позволит.
Май видела, как четверка пособников дьявола, сделав свое черное дело, преспокойно направилась куда‑то по одной из городских улиц. Она подождала, когда те отойдут подальше, потому что с нею был Бельтран, а ей не хотелось, чтобы цокот копыт насторожил колдунов. На смену дождю пришла промозглая и холодная ночь; звезды едва угадывались на небе, а луна лишь на короткое мгновение появлялась из‑за туч, покрывая дома и улицы города сияющим серебристо‑матовым лаком. У Май засосало под ложечкой при мысли, что ее могут заметить, поскольку эти четверо вызывали у нее гораздо больший ужас, чем сильфы или лесные духи.
|
|
– Тише, Бельтран, если нас заметят, то убьют, – прошептала она ему на ухо.
Они вышли на окраину города, а там свернули на тропинку, которая поднималась по склону горы к лесу в том месте, где он становился еще более густым. Их окутывала пелена ночной сырости, которая тут же смешивалась с голубоватым парком, вырывавшимся изо рта и ноздрей Бельтрана. Земля была покрыта папоротниками, которые касались коленей, а ветви деревьев над ними напоминали гигантскую сеть, которая, казалось, вот‑вот свалится на них сверху и накроет с головой, лишив всякой возможности сопротивляться.
Четверка колдунов вышла на окруженную соснами поляну, где находились их повозка и четыре лошади. Май поняла, что злоумышленники встали здесь лагерем перед тем, как спуститься в Сан‑Себастьян. Расстояние достаточно большое, чтобы его нельзя было заметить издали. Колдуны переместили повозку на северную сторону, чтобы она прикрывала их от ветра с моря, и собрались разжечь возле нее два костра: получился своего рода треугольник, внутри которого они одновременно укрылись от диких животных и от непогоды. Пока мужчины разжигали костры, женщины вытащили из телеги огромный клубок ниток с привязанными к ним ракушками, а затем начали развешивать их на окружавших лагерь деревьях, пока те не оказались опутанными этой своеобразной паутиной. Та из женщин, что была помоложе, на вид лет шестнадцати, потянула за нить и отпустила, чтобы проверить, как они будут звенеть. Похоже, она осталась довольна.
|
|
Старшая из женщин поставила на один из костров котелок с варевом, а мужчины сняли обычную человеческую одежду, которая была на них до этого момента, и вновь облачились в коричневые шкуры, которые делали их больше похожими на бурых медведей, чем на людей. Старший, мужчина с бычьей шеей, взял топор и отправился в лес. Май предположила, что он хочет нарубить немного дров. Женщина лет пятидесяти с орлиным носом и руками, усеянными в одинаковой пропорции морщинами и браслетами, громко распекала его за что‑то, однако из‑за большой отдаленности Май не могла расслышать, что именно она говорила.
В котелке закипело, и в лесу запахло едой. Этот запах заполнил все пространство. Девушка же тем временем потягивалась, подняв вверх свои тонюсенькие ручки, громко зевая и встряхивая легкими волосами цвета соломы, которые затем собрала в пучок на затылке. Она с унылым видом села рядом с котелком, нехотя помешивая варево.
В какой‑то момент Май застыла от ужаса. Она не заметила, как прошло время, потому что ее гипнотизировал колеблющийся свет обоих костров. У нее было такое впечатление, будто две звезды спустились с небес, чтобы заглянуть ей в глаза, заворожить своим мерцанием, и она почувствовала слабость в коленях. Она уже давно потеряла из виду обоих мужчин, и сердцем почувствовала приближение беды. Внутри у нее все перевернулось, она согнулась в три погибели, руки у нее стали холодными и влажными, в горле пересохло.
Май вдруг ощутила присутствие своего могущественного отца, ей казалось, что он наблюдает за ней из темноты. Она так и обомлела. У нее не было сил бежать и даже оглянуться по сторонам из опасения, что предчувствие ее не обманывает. Кромешная тьма окутала ее с головы до ног, словно черное покрывало, я Май вообразила себе, что попала в самое средоточие преисподней. И тут где‑то рядом хрустнул сучок, затем раздались осторожные шаги, словно кто‑то подкрадывался к ней, шурша листвой под ногами, и этот звук освободил невидимый стопор, мешавший ей двинуться с места. Она тут же вскочила на ноги, прыгнула на спину Бельтрана и вдруг почувствовала, что кто‑то держит ее за правое плечо. Из горла у нее вырвался крик ужаса, который она почему‑то услышала как бы со стороны. Этот вопль испугал сидевших у костра женщин, которые тут же повернулись в ее сторону.
– Кто там ходит? – воскликнула одна из них.
Май отбивалась, как могла, размахивала руками, закрыв глаза и визжа, как одержимая. Ей никак не удавалось освободиться от цепкого захвата. Она не сразу поняла, что зацепилась воротником за крючковатый сучок ближайшего дерева, когда садилась на Бельтрана. Пытаясь высвободиться, она обернулась назад и наткнулась на пронзительный взгляд горящих зеленых глаз. Глаза дьявола! Ни разу в жизни ей не приходилось испытывать такого леденящего кровь ужаса. Казалось, она вот‑вот задохнется от кошмарного предчувствия встречи с неведомым.
– Я твоя дочь, не трогай меня, отец, не трогай меня, – повторяла она, словно молитву.
Май дернулась из последних сил, вырвав клок материи из платья, и стегнула Бельтрана, чего не делала никогда. Ослик понесся с быстротой, совершенно чуждой его спокойному нраву, потому что она все время поддавала шенкелей, и к нему перешло ее тревожно‑возбужденное состояние. Они вихрем мчались сквозь ночную мглу, не оглядываясь назад. И продолжали скакать до тех пор, пока тьму проклятого леса не разорвали первые лучи сонного рассвета. Наконец, осознав, что за ними никто не гонится, остановились.
Май слезла со своего скакуна и вдруг заметила, что вся правая рука у нее в крови – она поранилась, когда дралась с веткой. Какое счастье, что это было единственное, на что она могла пожаловаться. У нее не было разумного объяснения тому, что случилось этой ночью. Она обхватила голову Бельтрана, уткнулась лицом в серебристые кудряшки на его лбу и закрыла глаза, ища у него утешения.
– Можешь мне объяснить, что произошло? – еле слышным от изнеможения голосом спросила она.
Однако Бельтран взглянул на нее удивленно. Он ничего особенного не заметил.
Смерть королевы Маргариты взбудоражила все королевство. В то время как монархия стала объектом насмешек и сатиры, королева была единственной, кому удалось завоевать сердца подданных, потому что они видели в ней свое отражение: уязвимая, оказавшаяся в изоляции, униженная герцогом де Лерма и его присными, такая же несчастная, какими себя ощущали все простые люди. Ее набожность трогала даже самые черствые души, так что ее кончину оплакивали во всех уголках королевства. Все были убеждены, что с ее уходом они лишались какой‑то частички собственной души, как и надежды на то, что положение в стране может улучшиться.
Теперь, по ее примеру, оставалось только уповать на то, что добрые люди получат вознаграждение в мире ином, поскольку этот мир действительно прогнил насквозь. Кое‑кто даже отважился предположить, что королева будет похоронена как святая. Маргарита была уверена в том, что жизнь всего лишь формальность, которую необходимо выполнить для того, чтобы попасть в рай, и ожидала этого момента с трогательным спокойствием, как посетитель, дожидающийся в приемной, когда ему будет дана аудиенция. Никто не сомневался в том, что она прямым путем попала на небеса.
Дни, предшествовавшие и следовавшие за ее кончиной, стали наглядным воплощением хаоса. Поступившие из Эскориала известия о рождении нового инфанта и смерти роженицы совпали по времени из‑за задержки почты. Вот почему в Вальядолиде все сбились с ног. Когда уже все было готово для проведения на улицах города маскарада в ознаменование рождения очередного королевского отпрыска, поступило сообщение, что приготовления следует отменить, а вместо праздничных одежд облачиться в траур и быть готовым к участию в церемонии похорон, поскольку королева скончалась родами. По слухам, на третий день после родов ее начало лихорадить, и вскоре врачи утратили контроль над ее состоянием. Говорили, что она страшно металась на простынях цвета слоновой кости, перестала узнавать родных и близких, принимая свою камеристку за мать. Щеки у нее стали красными, как два спелых яблока, губы пересохли, а слезы сделались такими густыми, что почти перестали литься из глаз.
Дон Родриго Кальдерон взял на себя все заботы о королеве и распорядился послать за доктором Меркадо, который считался в Вальядолиде медицинским светилом. Эскулап прибыл в Эскориал, предложив самые современные способы лечения, усвоенные в ходе неоднократных поездок в Рим. Однако они шли вразрез с традиционными методами, которым отдавали предпочтение пользовавшие двор местные врачи.
Доктор Меркадо расположился перед кроватью государыни, снял пиявки, которые врачи поставили ей на спину, и уверенно заявил, что современная наука неопровержимо доказывает, что лечение кровопусканием есть глубочайшее заблуждение, ибо подобно тому, как болезнь выходит вместе с кровяной жидкостью, так из тела выходит и жизненная энергия, необходимая для выздоровления больного.
– Это тем более бессмысленно, – заявил доктор монарху, который, судя по его виду, не был удовлетворен объяснениями медика, – что речь идет о недавней роженице, которая и так потеряла много крови естественным путем.
Он попросил, чтобы послали за его доверенным аптекарем по имени Эспинар, после чего намазал королеву мазью, пахнувшей жженым клопом; наложил пластыри, которые должны были действовать в течение нескольких часов, и порекомендовал, чтобы она ничего не ела и не пила за исключением какой‑то красноватой жидкости, которую надо было принимать каждые два часа. Несмотря на принятые меры, больной не становилось лучше, наоборот, она с каждым разом становилась все слабее и бледнее. Она перестала принимать свою камеристку за мать, потому что уже даже не открывала глаз.
Ревностные подданные устроили на улицах Вальядолида крестный ход, чтобы испросить у неба здоровья для государыни. Они взяли статую святого Петра Регаладо, которая имела славу чудотворной, и торжественно пронесли ее по улицам города. Процессию возглавлял сам епископ, который шел, сжимая в руках огромный посох с навершием в виде креста. Они шествовали с закрытыми глазами и озабоченными лицами, перебирая четки и бормоча молитвы. Не успели они вернуться в храм святого, как из монастыря при Эскориале поступило указание готовиться к похоронам.
Говорили, что все произошло в девять утра. За окнами поднялась буря, и небеса содрогнулись от раскатов грома и вспышек молний, таких сильных, что от них волосы вставали дыбом. Король в это время находился в часовне, молился, стоя на коленях с переплетенными пальцами рук, стараясь вложить в просьбу о спасении супруги все свои душевные и физические силы. Он пробыл там два часа, пока плач придворных дам не заставил его подняться на ноги. Никто не ставил его в известность о случившемся несчастье, однако он уже обо всем догадался сам.
Король шел по коридорам дворца с низко опущенной головой, едва передвигая ставшие вдруг свинцовыми ноги. Дойдя до комнаты королевы, он остановился. Им овладело детское желание закрыть на все глаза и навсегда остаться перед этой дверью, чтобы не видеть ее без признаков жизни, чтобы никогда не узнать, что она и в самом деле умерла. Однако, когда он уже готов был повернуться и бежать куда глаза глядят, не разбирая дороги, одна из фрейлин, молившихся подле его супруги, с плачем вышла из комнаты, скорбно посмотрела на него и выразила ему свои соболезнования. И тогда смерть стала реальностью.
Филипп III вошел в опочивальню, и она была там, навеки упокоившаяся, с навсегда закрывшимися глазами. Он приблизился к кровати, большим пальцем начертил в воздухе крест надо лбом покойной, наклонился к ее лицу и поцеловал. Он не проронил ни слова. Вернулся в часовню и там заплакал как ребенок, слыша вдали плач другого ребенка, своего сына, новорожденного инфанта, звавшего к себе мать, которой здесь уже не было и никогда больше не будет.
– Этот ребенок обошелся слишком дорого, – сказала одна из кормилиц.
И с тех пор, на его беду, инфанта так и прозвали – Дорогой, ежедневно напоминая ему о том, что его появление на свет стоило жизни его матери.
В Эскориале всю ночь вздыхали и молились возле покойной. Филипп III не позволил никому, кроме графини де Демос и доньи Марии де Сидония, до нее дотрагиваться. Им было поручено удалить всех присутствовавших из опочивальни королевы. Затем они откинули простыни цвета слоновой кости, сняли с нее рубашку, которая вся пропиталась запахом пластырей, которыми лечили больную доктор Меркадо и аптекарь Эспинар, и принялись готовить ее к долгому путешествию. Промыли каждую складку кожи розовым мылом, натерли с головы до ног александрийскими духами, которые ей доставили из Австрии. Обрядили ее в монашескую рясу босоногой францисканки, расчесали волосы и собрали их в узел. Закончив свое скорбное дело, позвали мужа, – и вот тогда‑то его прорвало, потому что она казалась не умершей, а всего лишь пребывающей в покое, погруженной в безмятежный сон, от которого рано или поздно она могла очнуться.
– Моя святая покойница, зачем мне жить на свете? – говорят, вскричал он.
Саласар в течение дня все обдумал и уехал под покровом ночи, никому ничего не сказав. Только оставил на кровати записку со списком точных инструкций и объяснением, что неделю будет отсутствовать по личным мотивам. В ней указывалось, что помощникам надлежит отправиться в Толосу и без промедления начать допросы. Он‑де вскоре их догонит. Ответственными за Визит он назначил брата Доминго и Иньиго де Маэсту. Он выбрал в конюшне лучшую из лошадей и пустился вскачь, надеясь, что ночной бриз развеет его тоску.
Огромная луна то пряталась, мерцая, в облаках, то появлялась между ними, словно приподнимая некую завесу тайны и заливая уходящую вдаль дорогу своим холодным пепельным светом. В последние дни дождь лил без остановки, и Саласар изо всех старался не угодить в одну из многочисленных луж, которые в темноте казались огромными пятнами разлитых чернил. Сырой, промозглый воздух пробирал так, что инквизитору казалось, будто холод постепенно проникает до самой сердцевины его души. Он погонял коня, мечтая о том, чтобы печальное известие оказалось ошибкой какого‑нибудь растяпы чиновника, у которого в голове перепутались сообщение о рождении нового инфанта со слухом о смерти королевы. Однако мало‑помалу ночной сумрак начал рассеиваться, а в месте с ним и ощущение, что все это привиделось ему в кошмаре сновидения. Увы, это была реальность, и он вдруг почувствовал усталость. Годы не проходят без следа, его тело отвыкло, не то что в юности, переносить тряску верховой езды. Он заприметил вдали теплый свет фонарей почтовой станции и решил остановиться.
Смотритель принял его с неуместной, учитывая обстоятельства, радостью, и Саласар чуть было его в этом не упрекнул, но сдержался. Оплакивание королевы не является всеобщей повинностью, возможно даже, что известие об этом еще не докатилось до этих забытых богом и людьми мест. На станции он пробыл совсем недолго.
– Я хочу только сменить лошадь, – сказал он смотрителю.
По пути к Эскориалу ему пришлось останавливаться еще четыре раза. Он выглядел очень усталым, голова втянута в плечи, лицо наполовину скрыто черным плащом. Его просто не интересовало, как он выглядит, что явилось отражением душевного состояния. Он шел он городу как во сне, интуитивно обходя стороной людей, попадавшихся ему навстречу, избегая столкновений, однако он их даже не видел, лица, стены – все плыло перед глазами. Он чувствовал, что бурлящая вокруг толпа народа растет по мере приближения к монастырю. Всем хотелось попрощаться с королевой. Некоторые женщины в первых рядах прощающихся с королевой безутешно рыдали. Это были не наемные плакальщицы, нет, они плакали искренне, под влиянием душевного порыва, стеная так громко и жалобно, что это могло бы растрогать самого бессердечного человека. Саласар оказался рядом с пятилетним ребенком, одетым в траур, который поднял голову и посмотрел на него со скорбным выражением.
В монастыре царила атмосфера скорби и печали, колокола звонили так неторопливо, что сердце надолго замирало в ожидании следующего удара. Именно тогда Саласар открыл для себя, что звучание некоторых инструментов способно породить ужасное чувство одиночества. Королевские гвардейцы с копьями, выстроившись в две шеренги, образовали живой коридор, разделив на две половины толпу, залившую от края до края всю площадь перед монастырем. Наконечник каждого копья был украшен черной креповой лентой. Через некоторое время показалась открытая черная повозка с гробом королевы. Повозку влекла за собой шестерка вороных коней, которых погоняли кучер и форейтор в черных кафтанах и того же цвета сапогах до колен. Единственное, что нарушало монотонность черного цвета, были огромные белые цветы, красиво уложенные вокруг покойной. И тут пошел дождь.
– Небеса тоже оплакивают нашу королеву, – заговорили в толпе.
Гроб был накрыт стеклянной крышкой, чтобы люди могли попрощаться с Маргаритой лицом к лицу. У нее было очень спокойное лицо. Она умерла три дня назад, но сохранила нежный облик молодой очаровательной женщины, какой она и была при жизни. И сейчас она выглядела намного красивее, чем в воспоминаниях Саласара, к которым он время от времени возвращался. Ее обрядили в рясу босоногой францисканки, в сплетенных ладонях она держала серебряные четки. За гробом шли герцог де Лерма, графиня де Лемос, Родриго Кальдерон и сам король.
– Герцог де Лерма и графиня де Лемос передают тело королевы приору сообщества, – громко крикнул Кальдерон.
Затем некто из его знакомых подошел к нему и что‑то прошептал на ухо, а тот в ответ улыбнулся чуть ли не насмешливо. Это возмутило всех, кто это видел.
– Видали, каков наглец? – прошептал мужчина, стоявший рядом с Саласаром.
– Я расслышал, что он сказал: «Одна свинья готова, осталась другая», – ответил другой. – Этот тип – настоящий убийца.
– Кальдерон спутался с колдунами, – сказал третий. – Он привез из Вальядолида того самого доктора Меркадо вместе с его недоучкой аптекарем, чтобы лечить королеву, и говорят, он их подкупил. Врач ее отравил коричневым порошком.
У Саласара спазм рыданий перехватил горло, перед глазами пронеслись тысячи неясных образов. Он вспомнил письмо королевы, в котором та сообщала ему о своих подозрениях в отношении де Лерма и Кальдерона; Педро Руиса‑де‑Эгино, умершего от отравления, четверку мнимых колдунов; стеклянную трубочку с порошком коричневого цвета, завернутую в платок, тончайший платок с вышитой заглавной буквой М. Он‑то наивно полагал, что платок мог принадлежать Маргарите, а теперь ему стало ясно, что это платок доктора Меркадо. Яд королеве дал именно доктор! Так значит М – это Меркадо… Кальдерон… Мнимые колдуны… Педро Руис‑де‑Эгино… Доктор Меркадо…
Повозка, на которой везли гроб, скрылась в воротах монастыря. Толпа начала медленно расходиться, но Саласар так и остался мокнуть под дождем, который припустил еще сильнее. Теперь он был уверен в том, что смерть королевы Маргариты никак не связана с рождением сына. Это не был несчастный случай, ее подло убили! Саласара снедало чувство вины, ведь у него на руках были все факты, указывающие на возможность подобного исхода, а он до последнего момента не умел их правильно истолковать. Он, обещавший защищать ее всеми возможными способами! Дождь слепил ему глаза, а он все не мог отвести взгляда от дверей, за которыми скрылась его королева. Навеки, навсегда…
Прошло много времени, уже совсем стемнело, когда инквизитор словно очнулся от забытья и медленным шагом двинулся туда, где оставил свою лошадь, не переставая задаваться вопросом, почему все так произошло. Какая связь могла существовать между его Визитом в северные провинции и смертью Маргариты? Он дал себе слово закончить начатое расследование, разоблачить виновных и сделать это настолько безукоризненно, чтобы не осталось и тени сомнения в том, кто виноват в смерти королевы. Теперь он точно знал, как следует поступить.
XXIV
О том, как сделать путешествие по морю безопасным, избежать удара молнии, излечиться от запора и болезни почек, избавиться от страха и безумия и как зажигать искусственные звезды
Солнце и раньше действовало на Май успокоительно, вызывая у нее чувство внутреннего обновления. Как только оно начинало сиять на голубом небосклоне, у нее возникало чувство, что еще не все потеряно. Целое утро она брела, не разбирая дороги, ища, где бы спрятаться, подальше от лагеря колдунов, размышляя о том, что, собственно, она увидела прошлой ночью, вспоминая, при каких обстоятельствах уже сталкивалась с этими людьми в шкурах. Отбросив страх, она должна была признаться себе, что до того момента, как им удалось вызвать дьявола из кипящего котла, они всегда казались ей простаками. Однако стоило закрыть глаза, как она опять видела перед собой два зеленых, светящихся во тьме глаза и по телу пробегала волна озноба.
После бессонной ночи, беспорядочного бегства и смятения Май совсем выбилась из сил и прилегла под деревом. Посмотрела на солнце и подумала о том, что начинается новый день ее жизни, который, может быть, откроет перед ней новые возможности, однако ей пришлось отвести взгляд, потому что сияние было таким ярким, что резало глаза. И вдруг она сделала открытие: это были две зеленые точки, которые маячили у нее перед глазами, куда бы она ни смотрела. Яркий солнечный свет вызвал у нее на сетчатке ложное изображение двух цветных пятен, которые и не думали исчезать! В страшном волнении она вскочила на ноги. Оказывается, две зеленые точки, которые она увидела прошлой ночью в полной темноте, на самом деле возникли потому, что она слишком долго смотрела, словно зачарованная, на огонь обоих костров, разведенных колдунами.
– Это не глаза дьявола! – крикнула она Бельтрану, подскочив на месте. – Зеленые огни – это вовсе не глаза дьявола! Это были световые пятна, обман зрения, вызванный пламенем костра.
Бельтран издал протяжный рев, в котором звучали одновременно и радость, и одобрение. Четверка колдунов все еще вызывала у Май некоторое уважение, однако начиная с этого момента она перестала их бояться. Теперь она могла себе позволить следить за колдунами и их поведением, притаившись в лесу неподалеку от их лагеря. Что это были за люди? Неуклюжие, жуликоватые, грязные! Она научилась читать по губам, о чем они говорят, ей стал понятен язык их телодвижений. Она поняла, что крупный бородатый мужчина и старшая из женщин были супружеской четой, а белоглазый парень и девушка с тощими ногами и туповатым лицом – их детьми. При свете дня все представители этой семейки казались совершенно заурядными людьми.
И все‑таки ей так и не удалось выяснить, что побудило их следить за Саласаром и его помощниками, а тем более причинять неприятности ее золотоволосому возлюбленному.
Май так увлеклась своей слежкой, что не заметила, как Саласар уехал из Сан‑Себастьяна. Она догадалась об этом, увидев, как члены миссии грузят вещи на повозки перед тем, как отправиться в Толосу, и не обнаружила инквизитора среди отъезжавших. Май восприняла это как знак судьбы и намек на то, что пора бы уже перестать следовать за ними по пятам. В конце концов, ей уже известно, где искать Эдерру. Все указывает на то, что ее няня находится в Витории с Грасией де Итурральде. Ей больше не нужны невольные помощники вроде Саласара и его людей. Но она тут же выкинула эту мысль из головы. Придется остаться с ними еще на какое‑то время, потому что желание побыть рядом с Иньиго было сильнее ее.
Поскольку влюбленность застигла Май врасплох и была новым чувством, она и не подозревала, что является неисправимым романтиком. Пришла пора многому научиться. Например, не слушать собственных упреков в неспособности уйти от Иньиго. С ангельским смирением нести в сердце тоску по возлюбленному. Смириться с мыслью о том, что любовный отворот не подействовал. В глубине души это ее даже не волновало. Все страдания перевешивала уверенность в том, что эта любовь подняла ее над повседневностью, превратив в настоящего человека. Теперь она ценила жизнь другого человека больше своей собственной. И ее любимому снова угрожала опасность!
Май поняла это, увидев, что четверка колдунов начала готовиться к отъезду. Она знала, что отнюдь не из благих побуждений они собираются следовать за Саласаром и его людьми. В такой момент было бы предательством покинуть Иньиго. Эта семейка вполне могла использовать яд, порчу, сглаз, любые средства вплоть до смертельных. Нужно предупредить послушника об опасности, прежде чем она пойдет своим путем. Путем, который разлучит их навсегда. В глубине души она считала это своим долгом, раз уж они с ним столько времени шли одной дорогой судьбы. Это будет ее прощальным подарком. Потом она отправится в сторону Витории и там снова встретится с Эдеррой. В Витории она начнет новую жизнь.
Когда они с Бельтраном добрались до Толосы, у Май появился план. Потребовалась пара дней, чтобы все приготовить. Она раздобыла фосфора – достаточно, чтобы изготовить несколько петард и несколько бенгальских огней. Все эти годы, пока они путешествовали по деревням, предлагая свои услуги то на одной, то на другой ярмарке, она не раз сталкивалась с пиротехниками и кое‑что узнала относительно трюков, которые они использовали. Затем изменила свою внешность до неузнаваемости: ей нужно было стать не той замухрышкой, какой она была до сих пор, а бросающейся в глаза, необычной, привлекательной женщиной. Она вымылась с головы до ног, затем потерла локти и колени лимоном, пока кожа не стала мягкой и белой, как у младенца. Долго и тщательно расчесывала волосы, пока те не высохли и не стали мягкими, гладкими и блестящими. Она не стала их укладывать или собирать в хвост, а просто откинула назад, так, что они достали ей ниже талии. Нарумянила щеки, наложила угольком тени на веках, а потом поискала красивое платье среди вещей Эдерры. Выбрала льняную тунику небесного цвета, свободную, воздушную, почти без швов, и сплела венок из цветов, который надела на голову. Поглядела на свое отражение в реке, и то, что она увидела, ей понравилось. Она походила на ангела, как и говорил послушник. При воспоминании о нем у Май возник спазм желудка, но она сделала усилие, чтобы выкинуть его из головы.
Она решила использовать цинковую обманку.[22]
Эдерра говорила, что этот минерал – настоящее чудо, не то что некоторые христианские реликвии, которым ошибочно приписывается способность чудотворения, тогда как в большинстве случаев они представляют собой всего‑навсего отполированные куриные кости или даже лоскуты использованной церковниками старой скатерти. Сила воздействия этих реликвий зависит от веры и самовнушения. Цинковая обманка, наоборот, облегчает передвижение по воде, если моряки берут ее с собой, отводит молнии, если держать ее в кулаке во время грозы, помогает избежать запоров, проблем с почками и даже исцеляет от страхов и безумия. Однако ни одно из этих свойств в данный момент Май не интересовало.