До того как стемнело, Май потихоньку привязала к веревке с ракушками, которой колдуны огораживали лагерь, сотни камней цинковой обманки, поскольку знала, что если в темноте на этот минерал падает свет, он вспыхивает, словно звезда. Незаметно для колдунов она подложила в оба кострища, на которых по вечерам разводился огонь, петарды и бенгальские огни, соединив их в цепочку, поднимавшуюся и опускавшуюся по ветвям деревьев и в результате опоясавшую лагерь. После этого закрепила конец ленты петард на воткнутой в землю ветке размером с человека, которую обсыпала небольшим количеством пороха. И стала спокойно дожидаться наступления ночи.
Когда обе женщины начали накладывать дрова в огороженные камнями кострища, Май перекрестилась. Наверняка Эдерре это показалось бы глупостью, но Май подумала, что в подобной ситуации не помешает заручиться поддержкой христианского Бога. В конце концов, чем больше могущественных существ окажется на ее стороне, тем лучше. Женщины поднесли факелы к дровам, которые мгновенно вспыхнули; через пару минут жар огня добрался до петард и бенгальских огней. Неожиданная россыпь фейерверков, искр, огней и взрывов всполошила колдунов, которые в страхе ринулись кто куда, ища спасения в бегстве. Со всех сторон что‑то гремело, взрывалось, искрилось, не давая им передышки, и они вертелись как заведенные, вскрикивая при каждом хлопке. Бросятся в одну сторону, а там вдруг вспышка и гром, кинутся обратно – здесь то же самое. В конце концов они сели на корточки посреди лагеря, оглушенные, ослепленные, испуганные, прикрыв головы руками.
Огонь пробежал по всей цепочке и достиг ветки, которую Май обсыпала порохом. Она тут же вспыхнула, обдав поляну наводившим страх жаром преисподней и брызгами ярких искр. Май подумала, что если бы ее отец это видел, он гордился бы тем, как мастерски она обращается с огнем. Вспышка озарила камни цинковой обманки, и деревья, окружавшие лагерь колдунов, вдруг обратились в хороводы кружившихся по самым разным орбитам звезд. И тогда Май с замиранием сердца, волнуясь, как актриса перед первым в жизни выходом на сцену, выступила из‑за горящей ветки. Она двигалась медленно и торжественно, словно сомнамбула, прикрыв веки и вытянув руки перед собой.
|
|
– Не трогайте нас, сеньора. Пожалуйста! – Все четверо, умоляюще сложив руки, встали пред ней колени.
– Я пришл‑а‑а требовать объясне‑е‑ний, – объявила Май замогильным голосом, от которого у колдунов по спине побежали мурашки. – Скажите правду, сеньоры, и я вам ничего не сде‑е‑е‑лаю.
– Мы не колдуны, сеньора Мари, – сказала женщина с морщинами на лице, позванивая браслетами: она подумала, что имеет дело с богиней духов, которая, согласно легенде, носила нарядные одежды и извергала пламя.
– Тихо! – приказала Май. – Почему‑у вы преследуете Саласара и его помо‑о‑о‑щников?
– Это наша работа. Нас нанял один человек, чтобы мы устроили представление. – Бородатый колдун немного пришел в себя и взялся вести переговоры.
– Дьявол? – несколько сбавив тон, спросила Май.
– Ох, нет‑нет. С ним мы не связываемся, – сказал мужчина, изобразив на лице самую лучшую из своих улыбок. – Нас нанял вельможа, один из тех, кто держит в своих руках власть и дергает за веревочки. Вы меня понимаете? Однако он выступал от имени более важной персоны – Патрона, которого мы никогда не видели. Нас познакомил с ним один священник, его приятель, некий Педро Руис‑де‑Эгино, с которым мы однажды познакомились на постоялом дворе. Он сказал нам, что у него есть для нас работа, за которую он хорошо заплатит, что это легкое поручение, не представляющее для нас никаких трудностей.
|
|
– Да уж такие друзья, такие друзья, а потом этот вельможа велел нам отравить этого самого Педро, – с возмущенным видом вмешалась в разговор старшая из женщин.
– Замолчи, болтунья! Мы ведь даже не знаем, был ли это яд. – Бородач повернулся к Май с льстиво‑угодливой улыбкой и добавил: – Этот человек дал нам порошок, а сам он его получил от одного доктора из этих, из ученых, чтобы мы всыпали его Педро Руису‑де‑Эгино в рот, пока он спит. – Смущенный бородач развел руками. – А через два дня он взял да и преставился. Вот так‑то… Но это не означает, что это случилось из‑за порошков, которые мы всыпали ему в рот, он мог умереть и по другой причине. Он уже давно неважно выглядел.
По спине у Май пробежал озноб. Она вспомнила, как два раза заставала этих людей за тем, что они пытались отравить ее любимого послушника.
– А что это еще могло быть, как не яд, – возразила женщина. – Почему, по‑твоему, госпожа Мари сюда явилась, чтобы потребовать у нас отчета, правда, госпожа Мари? – по‑свойски обратилась она к Май и объяснила: – Я так и знала, что ничем хорошим это не кончится. Мой муженек только и умеет, что впутывать нас в неприятности. Вот говорила же мне моя мать, что он мне не пара. Булочник из моей деревни меня добивался, знаете, госпожа Мари? Но любовь ведь слепа и…
|
|
– И почему ты вечно рассказываешь всем эту историю? В любой момент, когда пожелаешь, можешь катиться к своему булочнику.
– Ну, так я в любой момент так и сделаю, не буду же я…
– Замолчите! – крикнула Май, заметив, что ситуация выходит из‑под контроля. – В чем именно состояло поруче‑е‑ние этого самого Патрона, сеньоры колдуны?
– Да говорю вам, мы на самом деле не колдуны, – возразил мужчина. – Хотя сама работа состояла в том, чтобы заставить сеньора инквизитора и людей, которые при нем состоят, поверить в то, что некие колдуны и вправду их преследуют, понимаете?
И тут он поведал ей, что первое поручение заключалось в том, чтобы приехать в Сантэстебан и разыскать там некую Хуану де Саури. Она дала показания против нескольких человек во время суда над ведьмами в Логроньо, а потом пошла на попятный. Вроде бы женщина настаивала на том, чтобы отозвать свои показания, хотела поговорить с Саласаром, чтобы рассказать ему о том, что на самом деле никогда не видела и не была знакома ни с одной ведьмой. Она заявила об этом алькальду и приходскому священнику, а те в свою очередь сообщили об этом в трибунал Логроньо. Все это дошло до ушей таинственного вельможи, который поручил им хорошенько попугать Хуану, чтобы у нее отпали всякие сомнения в том, что колдуны действительно существуют.
– И вы ее убили, – вскрикнула Май.
– Нет, это не так, – взвыла женщина. – Мы хоть жулики, но люди честные. Она умерла сама. Привязала камень к ноге – и головой в реку. Мы ничего не могли поделать.
А затем они рассказали Май, что каждые две недели получали новые задания от незнакомца, выступавшего от имени Патрона. Он поручил им заставить поверить одного из помощников Саласара в то, что он умеет летать. Для этого они использовали мазь на основе мандрагоры, которую он собственноручно им и передал.
– Видать, у него есть друзья‑колдуны, которые снабжают его этой дрянью, – сказала женщина.
Они поведали, как им пришлось украсть бумаги со стола инквизитора Саласара у него в кабинете, чтобы передать их работодателю, потому что среди бумаг было письмо, которое его интересовало. Затем он дал указание, чтобы Каталина, их дочь, выдала себя за ведьму и постаралась попасть на аудиенцию к Саласару, чтобы разведать, что там и как, а потом заварить кашу, да только вот представление у девушки сорвалось, и их чуть было не схватили. А потом он их заставил отравить Педро Руиса‑де‑Эгино, поскольку тот, видно, был осведомлен обо всех их с Патроном делишках, и они боялись, что Саласар их разоблачит.
– Вы должны‑ы перестать их пресле‑е‑довать, сеньоры колдуны, – сказала им Май.
– Конечно, как прикажете, сеньора Мари, но, говорю же вам, мы не колдуны.
– А тогда ка‑а‑к вы объясни‑и‑и‑те то, что вы сотворили в порту Сан‑Себастьяна?
– Вы, ваша милость, это видели? – Мужчина напустил на себя притворную скромность. – Подумаешь, несколько бумажек, пропитанных серой, кинули в огонь, всего делов‑то…
– А фигу‑у‑ра дьявола, которая возникла из су‑у‑па?
– Ну хорошо. – Бородач пару раз откашлялся и сказал: – Благодаря вашей Божественной природе и обширным знаниям вам известно, что существуют определенные растения, обладающие свойством вызывать видения. – Он запнулся, помолчал и заговорил снова: – Так вот, мы кинули туда белладонну, а все, кто стоял поблизости, надышались ее запахом. Говорят, что в белладонне обитает некий дух, который выходит из нее только один раз в году ночью, должно быть, так и получилось. Это был всего лишь дым. Не представляете себе, насколько легко заставить людей увидеть фигуры в дыму. При этом мой сын, – он показал на белоглазого, – крикнул, что это, мол, ведьма на метле, а девчонка, – он показал на Каталину, – крикнула, что это дьявол. И готово. Все тут же это увидели.
Май подумала, что это объяснение не лишено оснований. Когда они с Эдеррой играли в игру «на что похоже это облако», она в большинстве случаев не видела ничего определенного, пока Эдерра ей не подсказывала. Каждый видит то, что хочет увидеть.
Но больше она ни о чем не успела спросить, потому что заметила, что освещавший ее сзади огонь ветки догорает. Отсветы цинковой обманки гаснут, а ее собственное представление все более утрачивает свое великолепие. Самое время исчезнуть. Она еще раз повторила, что не желает больше их видеть возле Саласара и его людей. Затем резко повернулась, отнюдь не царственно бросив колдунам на прощание какую‑то мало подходящую к сему случаю фразу, которая к тому же прозвучала в ее устах слишком натянуто. Кажется, это слегка подпортило послевкусие от вечернего представления. Май кинулась наутек, споткнулась обо что‑то в темноте, потеряв при этом венок, но успела забежать далеко в лес, прежде чем зрители успели опомниться.
Саласар отсутствовал уже целую неделю, и по настроению его помощников можно было понять, что все они упали духом. Тем не менее переезд в Толосу прошел благополучно. В точном соответствии с указаниями инквизитора Иньиго и Доминго без задержек приступили к проведению допросов и принятию исповеди, но вскоре почти все желающие успели покаяться, и потребовалось присутствие Саласара для примирения их с Церковью. Молодые люди не знали, что делать. Они сговорились вести себя так, чтобы отсутствие Саласара не бросалось в глаза. Старались держаться приветливо, выглядеть беззаботно, чтобы никто ничего не заметил. И начинали говорить о погоде, о том, какая теплая осень стоит на дворе, всякий раз, когда местные власти начинали допытываться, куда это подевался сеньор инквизитор. Но шила‑то в мешке не утаишь.
Они уже начали подумывать о том, чтобы поставить в известность Верховный совет инквизиции, больше из беспокойства о судьбе Саласара, нежели из желания донести обо всем начальству. Не исключено, что его исчезновение как‑то связано с ведьмами и их происками, и скрывать это было бы ошибкой. Иньиго и Доминго посоветовались и договорились подождать еще неделю, а потом уже начинать бить тревогу. А пока, чтобы избежать щекотливых вопросов, оба решили всем своим видом показывать, что они‑де страшно заняты или усиленно предаются благочестивым размышлениям.
Иньиго воспользовался вынужденной передышкой и погрузился в свои переживания. Со временем ему удалось осмыслить все, что было связано с девушкой из леса и последней с нею встречей. Он отделил свои воспоминания о физической стороне дела, о сплетенных телах, их выделениях, об истоме в груди и дрожи в коленях от душевных переливов и других своих чувствований. Любовь заставила тосковать по опасности, которой она его подвергла. Это восхитительное ощущение счастья, стремление быть лучше, дышать полной грудью, проживать каждое мгновение, словно единственное и последнее, не могло быть грехом. Иньиго убедил себя в том, что девушка была Божественным созданием, и вновь вернулся к теории о том, что голубой ангел преследовал его с единственной целью защитить от всевозможных бед и напастей. При этом он на случай маловероятной, но все же возможной ошибки продолжал перечитывать то, что говорилось о слабой половине рода человеческого в Священном Писании. Ему не давало покоя утверждение Екклесиаста, который открыто заявил, что женщина якобы горше смерти.
Как‑то вечером Иньиго в поисках уединения зашел в церковь. В это время там находилось только несколько богомольных прихожанок, которые ставили свечи и возносили молитвы перед изображениями святых. Он сел на скамью поодаль и положил на колени Библию. Ему захотелось найти в ней какое‑нибудь опровержение этого постулата Екклесиаста. Он был уверен, что если бы женщины и впрямь были так ужасны, то Господь не избрал бы непорочную Деву Марию, чтобы через нее прийти в этот мир. Он обдумывал это соображение, как вдруг вновь ощутил ее присутствие.
Май буквально распирало от важности сделанного открытия. Ей хотелось кричать о нем на каждом перекрестке. И это была слишком важная тайна, чтобы хранить ее за семью печатями. Нет, дело обстояло как раз наоборот: следовало незамедлительно сообщить обо всем Саласару и его единомышленникам. Она перебрала в уме различные варианты того, как это сделать. Можно было бы, например, притвориться раскаявшейся ведьмой и рассказать обо всем во время допроса. Но тут ей пришло в голову, что ее речи могут быть восприняты как бред одержимой или издевка над инквизиторами и в итоге она окажется в застенках секретной тюрьмы. И это теперь, когда ей стало известно, что Эдерра жива и находится в Витории!
Кроме того, ее охватила неуверенность в собственных силах. Она боялась появиться перед лицом Иньиго при свете дня. Во время их ночных встреч она оставалась под защитой полной луны с ее порождающим ощущение сна серебристым светом. И ей хотелось, чтобы возлюбленный навсегда запомнил ее именно такой: утонченной, воздушной, милой чаровницей. А вдруг обнаружится, что его никак не трогает ее присутствие? Что, если в силу самой рутинности допроса и следствия она покажется ему просто одной из многих, той самой серой мышкой, какой всегда и была в повседневной жизни, а вовсе не росой в садах мира, как ему показалось в ту ночь любви? Может быть, он ее даже не узнает! Вдруг отворот уже подействовал и он ее совсем забыл? Поэтому Май пришла к выводу, что лучше всего подстеречь послушника в каком‑нибудь безлюдном и уединенном месте, где она с большой вероятностью сможет остаться неузнанной.
Она вновь начала следить за Иньиго де Маэсту и улучила момент, когда он вошел в церковь с книгой под мышкой. Она незаметно проскользнула в темный, насквозь пропахший сладковатым запахом ладана католический храм. Свет проникал в него через красочные витражи с изображениями Господа, ангелов и апостолов в праздничном облачении и медленно растекался по полу, сияя всеми цветами радуги. Воздух в церкви был пронизан голубоватым, едва заметным дымом, и только кое‑где посверкивали в полумраке колеблющиеся огоньки свечей, словно путеводные звезды, специально зажженные для сбившихся с пути христиан.
Май вдруг почувствовала, как в душе у нее снова водворяется покой, тот самый, который вызывал такое неприятие у Эдерры. Звук органа, шепот молящихся, торжественная суровость алтаря, на котором страдающий Христос вот уже целую вечность умирает, распятый на кресте, во искупление грехов человеческих, – все это не могло не трогать душу. И нее не оставалось никаких сомнений в том, что это был дом Господа Бога, достойный его величия.
Она медленно прошла вперед, впитывая босыми ногами холод мраморных плит. Провела кончиками пальцев по спинкам скамей: ей всегда нравилось покрытое резьбой дерево. Она вдруг ощутила, что уже не испытывает страха встречи, а просто счастлива. Бесшумно скользнула по проходу меж скамей позади того ряда, где сидел Иньиго, и опустилась за ним на колени. Он услышал тихий скрип у себя за спиной: послушника охватила радостная уверенность в том, что его ангел находится рядом.
– Это ты? – прошептал он, в одинаковой степени боясь любого ответа.
Она промолчала. Теперь она знала, что он ее помнит, подспудно чувствовала, что он ее ждал. Сердце Май учащенно забилось, у нее перехватило горло.
– Не оборачивайся, прошу тебя, – едва слышно сказала она.
Иньиго, не поворачивая головы, откинулся на спинку скамейки, ощутив дыхание девушки у себя на шее. По телу его пробежал трепет. Май начала говорить еле слышным шепотом.
– Я пришла, чтобы рассказать тебе сказку, – сказала она. – Тебе нравятся сказки?
– Я предпочитаю истории из жизни, – прошептал в ответ послушник.
– Тогда тебе повезло, потому что эта сказка вполне может оказаться явью.
Иньиго решил прикрыть лицо правой рукой, чтобы не будить подозрений, потому что их перешептывание больше напоминало исповедь, чем что‑либо еще. Он боролся с искушением обернуться и взглянуть на нее, но так и не сделал этого.
Май начала свой рассказ с того, что жила когда‑то маленькая, невзрачная девочка, которая была ни больше ни меньше как дочерью дьявола. Она ходила по лесам и полям с человеком в обличье осла, который умел считать, отбивая копытом результат. Эта бедная девочка, вот горе‑то, потеряла свою няню, очень‑очень хорошую женщину, которая умела лечить любые хвори, и поэтому ее принимали за ведьму.
Инквизиторы сначала схватили няню, но потом, убедившись в ее невиновности, отпустили, но она разминулась со своей воспитанницей. Затем инквизиторы отправились в новый поход за ведьмами, и девушка отправилась вслед за ними. И вдруг обнаружила, что не она одна интересуется делами сеньоров из святой инквизиции. Что им стараются навредить, притворяясь колдунами, некие злоумышленники, которых подстрекает человек, скрывающийся под именем Патрон. И эти недобрые люди поставили себе целью обмануть инквизитора и его людей, чтобы заставить их увидеть то, чего на самом деле не было. Это они довели до смерти бедную женщину, которая бросилась в реку, намазали одного из помощников инквизитора зельем из мандрагоры, чтобы он поверил в то, что летает, украли важные документы, притворились, давая показания, что вступали в сношения с дьяволом, и, наконец, отправили на тот свет охотника за ведьмами…
– Как заканчивается сказка? – с тревогой в голосе спросил Иньиго, узнав себя в одном из ее действующих лиц.
– У нее пока нет конца, постарайся придумать его сам, – шепнула Май на ухо послушнику. – Ты найдешь мнимых колдунов в лесу, на поляне рядом с водопадом.
– Тогда я представляю себе, как закончится одна из историй сказки, – возразил Иньиго, – а как быть с другой? Что станется с девушкой, которая ищет свою няню?
– Девушка? – переспросила Май. – Девушка раз и навсегда уверовала в силу добрых чувств и в то, что они сами по себе служат оправданием достохвальных поступков. Она была опьянена любовью и нежностью настолько, что утратила стремление к возвышенным целям, которым стоит посвятить свою жизнь. – Она помолчала и добавила грустным тоном: – Но кое‑кто убедил ее в том, что лучше умереть, чем предать свои идеалы. Жить без них все равно что умирать каждую секунду.
– А может, этот человек заблуждается, может…
– Нет‑нет, – резко вскинулась она, но тут же закончила спокойным голосом: – Этот человек оказался прав.
Май опять умолкла. Закрыла глаза, приблизила лицо к затылку послушника и потерлась о него носом. Он подавил вздох в груди. Вспомнил свою семью, свой обет, обещание не встречаться с этой девушкой, которое дал Саласару. На глаза у него навернулись слезы.
– Я не стыжусь того, что чувствую, – сказал послушник прерывающимся голосом. – Я больше горжусь тем, что стал избранником твоей души, чем тем, что обладал твоим телом.
– Мне нужно идти.
– Подожди, еще одно слово. – Иньиго едва удержался, чтобы не обернуться. – Скажи мне – как тебя зовут? Только это…
Девушка уже открыла рот, чтобы ответить, но тут вспомнила, что Май – это не настоящее имя, а ложное, обманное, существующее для того, чтобы никто не мог ее проклясть. Тогда как истинное имя было известно только Бельтрану и Эдерре. В следующее мгновение она решила, что Иньиго достоин войти в этот тесный круг, куда допускались только люди, заслужившие ее полное доверие. Она наклонилась к уху послушника и медленно произнесла свое имя, боясь ошибиться, потому что никогда не делала этого вслух. Для Иньиго оно прозвучало как пение сирен, и он повторил его шепотом. Произнесенное медленно, оно показалось ему красивой молитвой. И тогда он неожиданно для себя ощутил, что больше не чувствует дыхания сказочницы у себя на затылке. Он обернулся и успел увидеть только голубоватую тень маленькой ножки, переступавшей порог церкви.
Он еще немного посидел там, размышляя о том, что произошло, и об истории, которую только что услышал. Придя в себя, он вскочил с места, выбежал из церкви и быстрым шагом направился к дому, в котором они остановились. Ему нужно было срочно посоветоваться с Доминго. Оказавшись на месте, Иньиго вихрем промчался по комнатам и залам резиденции инквизиции, пересек кухню, выбежал во двор, крича во весь голос, пока не нашел Доминго. Однако юноша был настолько выбит из колеи, что ему понадобилось довольно много времени, чтобы прийти в себя и более или менее связно изложить суть своего сообщения.
– Ты помнишь мнимых колдунов, у которых мы отобрали план нашего путешествия? – выпалил он, все еще задыхаясь после быстрого бега.
– Конечно, помню, но что…
– Я знаю, где они находятся. Быстрее! – воскликнул Иньиго. – Если мы поторопимся, то захватим их врасплох.
Они организовали погоню так спешно, как только смогли. Собрали всех помощников Саласара и попросили алькальда Толосы выделить им в помощь несколько опытных егерей. Иньиго и Доминго ввели их в курс дела, сообщив, что им предстоит охота на весьма непредсказуемых и, возможно, чрезвычайно опасных злодеев, поскольку никто не знает, чего от них можно ожидать. Кроме того, участники экспедиции узнали о том, что при передвижении по лесу необходимо соблюдать особую осторожность, потому что их противники имеют обыкновение окружать свой лагерь нитью с колокольчиками, которые заранее сообщают о чьем‑либо приближении. Иньиго и Доминго нарисовали участникам облавы план местности, определили позиции каждого и отправились в лес у болота, уповая на то, что успеют добраться на место до темноты.
Вскоре они увидели мелькавшие меж деревьев огни. Иньиго поднес указательный палец к губам, требуя тишины. Они начали медленно подбираться к становищу, пока не увидели тех, кто там находился: двоих мужчин и двух женщин, которые отравляли им жизнь на протяжении всего путешествия. Все они крепко спали возле одного из костров и не сразу разобрались, кто на них навалился сверху. Поэтому сопротивления почти не оказали. Похоже, он ждали чего‑то в этом роде, а может, даже и надеялись на это в глубине души. Их связали и доставили в селение, а там посадили в подвал здания местного совета, не представляя себе толком, что с ними делать. Помощники Саласара, как никогда, нуждались в его возвращении, без него они были жалким отрядом без своего капитана.
В самом конце этого необыкновенного дня, отмеченного славным пленением мнимых колдунов, оба молодых человека шли по коридору резиденции. Каждый из них направлялся в свою комнату, чтобы отойти ко сну. Но если в начале путешествия брат Доминго де Сардо испытывал к Иньиго де Маэсту необъяснимую неприязнь, то теперь все изменилось, и он стал предпочитать общество молодого послушника общению с любыми другими участниками миссии. Они шли молча, но Доминго вдруг почувствовал, что Иньиго смотрит на него искоса с едва заметной улыбкой на губах.
– Почему ты смеешься?
– А почему ты меня не спрашиваешь, как я узнал, где искать эту четверку? – спросил Иньиго с самым загадочным видом.
– Догадываюсь, что ты жаждешь сам мне об этом поведать. – Доминго притворился, что этот вопрос его совсем не интересует.
– Это был мой голубой ангел, – выпалил Иньиго.
– Ну, снова здорово.
Послушник повернулся к нему спиной, замедлив движение, чтобы насладиться видом Доминго, застывшего, как статуя, перед дверью в свою комнату. Иньиго между тем направился к своей опочивальне, которая находилась несколько дальше по коридору, время от времени оглядываясь, чтобы насладиться сменой выражений на лице товарища.
– Что ты там хихикаешь? – спросил его Доминго, изображая досаду. – Ты еще молокосос, не понимаю, кто это додумался послать тебя сюда.
– Я оказался прав, а ты нет.
– Молокосос!
– Да‑да, я оказался прав! Именно я!
Иньиго никогда не был так счастлив, как в тот вечер.
Никто не знал, где был Саласар в течение этих двух недель. Иньиго и Доминго прикрывали его, как могли, но прошло уже столько времени, а о нем не было известий. Он словно сквозь землю провалился, что было совсем уж непростительно для человека его положения. Кроме того, ситуация начала выходить у них из‑под контроля. Они уже обнародовали эдикт во время главной мессы, уже приняли раскаявшихся и пообещали им утешение, оставалось только вернуть их в лоно церкви, – как раз это и должен был проделать Саласар. Как нарочно, алькальд Толосы начал выражать недовольство тем, что в подвале местного совета заперты четверо колдунов, которые к тому же были не местными.
– Святые отцы, вы должны понимать, что здесь не тюрьма святой инквизиции, – ворчал он. – Это муниципалитет, и откуда нам знать, может, эти люди способны навести на нас порчу или что‑нибудь еще похуже того сотворить. Этот малый с бельмом на глазу как‑то недобро на меня смотрит.
– Что вполне логично, – успокоил его Иньиго.
Оба клирика уже готовы были отправить письмо главному инквизитору, чтобы сообщить ему об исчезновении Саласара, как вдруг тот объявился, когда его уже никто не ждал. Это случилось вечером, в первых числах ноября. Он был серьезен и сосредоточен, как никогда. Все сошлись во мнении, что инквизитор выглядит постаревшим лет на двадцать, но откуда им было знать, что вместо сердца у него – кровоточащая рана и потребуется очень, очень много времени на то, чтобы она затянулась.
Приехав в Толосу, он вместо того, чтобы объясниться, намекнуть на причину своего отсутствия в течение долгого времени, распорядился собираться в дорогу, а его настоятельные требования и противоречивые распоряжения довели всех членов миссии до полного изнеможения. Он был готов выставить за дверь или даже выгнать любого, кто заговорит о сделках с дьяволом, сектах, магической силе, ведьмах и колдунах. Впервые он с такой ясностью определил для себя отношение к этим вопросам. На земле полно всякой нечисти, но эти упомянутые выше особы, без сомнения, являются самыми обыкновенными человеческими существами.
Единственное, что его хоть сколько‑то обрадовало, было известие о поимке четверки мнимых колдунов. Судя по тому, как оживился инквизитор, у него возникла уверенность, что ему удастся выяснить о них всю подноготную. Он допросил каждого из них по отдельности, затем по двое и наконец учинил им очную ставку, посадив за столом друг против друга. Прежде всего, его интересовал внешний вид человека, заказавшего им эту работу. Исходя из полученных примет, он сделал вывод, что речь шла о Родриго Кальдероне, как он и подозревал. Затем он постарался выяснить, откуда взялся платок с вышитой буквой М, в который была завернута стеклянная трубочка с порошком‑отравой.
– Знать ничего не знаем про буквы, – сказал ему бородач. – Сеньор сказал мне, что порошок ему дал один важный врач.
– Доктор Меркадо, – пробормотал Саласар.
Когда он спросил их, что они знают о Патроне, те в один голос уверили его, что с ним незнакомы и никогда его не видели. А также не имеют понятия о том, кто такие инквизиторы Валье и Бесерра.
Саласар провел в Толосе церемонию возвращения раскаявшихся грешников в лоно церкви. Четырех преступников передал гражданским властям с тем расчетом, чтобы их судили за убийство охотника за ведьмами Педро Руиса‑де‑Эгино. А затем приказал своим людям готовиться к возвращению в Логроньо. Им предстояло доставить туда огромное количество бумаг, тысячи страниц документов и вещественные доказательства, которые, будучи собраны вместе, представляли собой в полном смысле слова неподъемный груз.
Саласару не терпелось доложить главному инквизитору обо всем, что ему удалось выяснить. Он уже представлял себе, в какое изумление придет Бернардо де Сандоваль‑и‑Рохас, узнав, что в результате расследования у него возникла догадка о том, что Патрон вкупе со своим подручным имеет прямое отношение ко двору или к святой инквизиции. У него уже были свои кандидатуры на роль подозреваемых.
XXV
О том, как ведьмы передают свою силу
Решение навсегда расстаться с Иньиго оказалось самым трудным из тех, что когда‑либо приходилось принимать Май. Сообщив на ухо послушнику свое секретное имя, девушка перевела дух и поторопилась выскользнуть из церкви, чтобы, не дай бог, не передумать. Май казалось, что за свою короткую жизнь она уже успела хлебнуть горя, однако и представить себе не могла, что разлука с любимым – такая мука. Девушка знала, что до конца жизни ей предстоит носить в себе эту боль, а ведь она еще так молода. Сколько же лет ей придется существовать с этим чувством потери? Единственным утешением было бы снова найти Эдерру. Миновало уже больше года с того времени, когда она видела ее в последний раз. Иногда память играла с ней злую шутку, и ей никак не удавалось представить себе черты лица собственной няни.