– Дядек… Дядек… Дядек… – твердил он, и судорожная борьба его воли с волей антенны заставляла его повторять имя с идиотской монотонностью. – Голубой камень. Дядек… ‑сказал он. – Двенадцатый барак… Письмо.
Жало боли снова угрожающе впилось в мозг Дядька.
Дядек, выполняя свой долг, задушил человека у столба – сдавливал ему горло до тех пор, пока лицо его не стало багровым и язык не вывалился наружу.
Дядек сделал шаг назад, встал навытяжку, четко повернулся «кругом» и промаршировал на свое место, опять под дробь барабана в голове:
Дрянь‑дребедень‑дребедень‑дребедень,
Дрянь‑дребедень‑дребедень.
Дрянь‑дребедень,
Дрянь‑дребедень,
Дрянь‑дребедень‑дребедень.
Сержант Брэкман кивнул Дядьку, одобрительно подмигнул.
И вновь все десять тысяч солдат встали навытяжку. О ужас! – мертвец у столба тоже попытался выпрямиться, гремя цепями. Он не сумел встать по стойке «смирно», как образцовый солдат, – не потому, что не старался быть образцовым солдатом, а потому, что был мертв.
Громадное каре разбилось на отдельные прямоугольники. Прямоугольники механически промаршировали с плаца, и у каждого солдата в голове бил свой барабан. Посторонний зритель не услышал бы ничего – только топот сапог.
Посторонний зритель нипочем не догадался бы, кто же понастоящему командует, потому что даже генералы, как марионетки, печатали шаг в такт идиотским словам:
Дрянь‑дребедень‑дребедень‑дребедень,
Дрянь‑дребедень‑дребедень.
Дрянь‑дребедень,
Дрянь‑дребедень,
Дрянь‑дребедень‑дребедень.
Глава пятая.
ПИСЬМО НЕИЗВЕСТНОГО ГЕРОЯ
"Мы можем сделать память человека практически
|
|
такой же стерильной, как скальпель в
автоклаве. Но крупицы нового опыта начинают
накапливаться почти сразу же. А эти крупицы
образуют логические цепи, не вполне подобающие
образу мыслей солдата. К сожалению, проблема
такого вторичного заражения на сегодняшний
день неразрешима".
– Доктор Моррис Н Касл, Директор
Центра психического оздоровления, Марс
Подразделение Дядька остановилось возле гранитного барака. Это был один из многих тысяч бараков, ровными рядами уходивших вдаль, в бесконечность плоской железной равнины. Перед каждым десятым бараком на флагштоке развевалось знамя, щелкая на резком ветру.
Все знамена были разные.
Знамя, реявшее над бараком роты Дядька, как ангел‑хранитель, было веселенькой расцветки: в красную и белую полоску, с целой россыпью звезд на синем фоне. Это был государственный флаг Соединенных Штатов Америки, что на Земле, – Old Glory. Дальше реяло знамя Союза Советских Социалистических Республик.
Еще дальше развевалось сказочное зеленое, оранжевое, желтое и пурпурное знамя с изображением льва, держащего меч. Это было знамя Цейлона.
Еще дальше было видно белое знамя с алым кругом – знамя Японии.
Эти знамена обозначали страны, которые разным воинским частям с Марса предстояло атаковать и захватить, когда начнется война Марса с Землей.
Дядек никаких знамен не видел, пока сигнал антенны не позволил ему расслабиться, чуть ссутулиться, обмякнуть – по команде «разойдись».
Он тупо смотрел на бесконечный строй бараков и флагштоков. На двери барака, перед которой он оказался, были намалеваны крупные цифры. Это был номер 576.
|
|
Что‑то в сознании Дядька отклинулось на этот номер. Что‑то заставило его пристально рассмотреть цифры. И тут он вспомнил казнь – вспомнил рыжеголового солдата, которого убил, и его слова про голубой камень и барак номер двенадцать.
В бараке номер 576 Дядек чистил свою винтовку, и делал это с громадным удовольствием. Главное – он убедился, что все еще умеет разбирать свое личное оружие. По крайней мере, из этого уголка памяти в госпитале не все вымели начисто. Он втайне обрадовался: как знать, может они пропустили еще какие‑нибудь закоулки в его памяти? А почему эта надежда заставила его так обрадоваться, но не подавать виду, он и сам не знал. Он чистил шомполом ствол своей винтовки. Это была одиннадцатимиллиметровая винтовка немецкого образца, однозарядный маузер, оружием этого типа успешно пользовались испанцы еще в испано‑американской войне, на Земле. Все марсианское вооружение было примерно того же срока службы. Марсианские агенты, незаметно работая на Земле, сумели закупить громадные партии маузеров, английских энфильдов и американских спрингфильдов, и притом по дешевке.
Однополчане Дядька тоже надраивали свое оружие. Масло пахло хорошо и, забившись кое‑где в нарезку, оказывало местами небольшое, но приятное сопротивление ходу шомпола. Разговоров почти не было.
Судя по всему, казнь не произвела на солдат особого впечатления. Если товарищи Дядька и извлекли какой‑нибудь урок из этой казни, они переварили его так же бездумно, как армейский рацион.
Дядек услышал только одно мнение о своем участии в казни – от сержанта Брэкмана.
|
|
– Справился молодцом, Дядек, – сказал Брэкман.
– Спасибо, – сказал Дядек.
– Молодец он у нас, верно? – обратился Брэкман к остальным солдатам.
Кое‑кто кивнул головой, но Дядьку показалось, что его товарищи закивали бы в ответ на любой вопрос, требующий подтверждения, и закачали бы головами, если бы вопрос был поставлен в расчете на отрицание.
Дядек вытащил шомпол с ветошью, засунул большой палец в промежуток, образованный открытым затвором, и поймал солнечный зайчик на блестящий от масла ноготь. Ноготь, как зеркальце, отбросил луч света вдоль ствола. Дядек прижал глаз к дулу и замер от восхищения – вот это настоящая красота! Он мог бы часами, не отрываясь, созерцать эту совершенную, безукоризненную спираль нарезки в мечтах о счастливой стране, круглый портал которой виделся ему на дальнем конце ствола. Его блестящий от масла ноготь, подцвеченный розовым, сиял в конце нарезки, как истинный розовый рай. Настанет день, когда Дядек проползет вдоль ствола и доберется до самого рая.
Там будет теплым‑тепло, и луна там будет только одна, мечтал Дядек, и эта луна будет полной, величественной, неторопливой. Еще одно райское видение померещилось Дядьку в конце ствола, и четкость картины его потрясла. В раю были три прекрасные женщины, и Дядек видел их совершенно ясно! Одна была белая, другая – золотая, третья – шоколадно‑коричневая. В представившейся Дядьку картине золотая девушка курила сигарету. Дядек поразился еще больше, когда понял, что знает даже марку сигарет, которые курила золотая девушка.
Это была сигарета «Лунная Дымка».
– Продайте «Лунную Дымку», – громко сказал Дядек. Было приятно отдавать приказ – чувствовать себя авторитетным, знающим.
– Чего? – сказал молодой солдат‑негр, чистивший винтовку рядом с Дядьком. – Ты чего там бормочешь, Дядек? – сказал он. Солдату было двадцать три года. Его имя было вышито желтым на черной полоске над левым нагрудным карманом.
Звали его Вооз*. Если бы в Марсианской Армии допускалась подозрительность, Боз сразу же попал бы под подозрение. Он был простым рядовым первого класса, а форма на нем, хотя и установленного белесовато‑зеленого, как лишайник, оттенка, была из отличного, гораздо более тонкого материала, да и сшита была не в пример лучше, чем у остальных, в том числе и у сержанта Брэкмана.
/*Вооз‑имя одного из библейских персонажей (кн. Руфь). В дальнейшем дается его английское произношение – Боз. /
У всех остальных форма была из грубой, ворсистой материи, кое‑как сшитая неровными стежками, толстыми нитками. На всех остальных форма выглядела пристойно, только когда они стояли навытяжку. При любом другом положении каждый солдат замечал, что форма у него пузырится в одних местах, а в других трещит, словно сделанная из бумаги.
Одежда Боза с шелковистой податливостью уступала каждому его движению. Она была сшита мелкими, многочисленными стежками. А самое удивительное было вот что: ботинки Боза отливали ярким, сочным темно‑рубиновым блеском – этого блеска другому солдату вовек не добиться, как бы он ни начищал свою обувку. В отличие от ботинок всех солдат в ротном бараке, ботинки Боза были сделаны из натуральной кожи, импортированной с Земли.
– Говоришь, продавать что‑то будем, а, Дядек? – сказал Боз.
– Избавьтесь от «Лунной Дымки». Сбывайте все подчистую, – пробормотал Дядек себе под нос. Смысла слов он не понимал. Он просто дал им выговориться, раз уж они так рвались на волю. – Продавайте, – сказал он.
Боз улыбнулся с насмешливой жалостью.
– Продавать? Подчистую? – переспросил он. – 0`кей, Дядек, – мы ее продадим. – Он поднял одну бровь. – А что продавать‑то будем, Дядек?
Зрачки у него были какие‑то особенно блестящие, острые.
Дядек забеспокоился под прицелом этих светящихся желтым светом зрачков, под сверкающим взглядом Боза – и ему становилось все больше не по себе, потому что Боз не сводил с него глаз. Дядек посмотрел в сторону, случайно заглянул в глаза нескольким своим соседям – увидел, что глаза у всех одинаково тусклые, даже у сержанта Брэкмана были тусклые, снулые глаза.
Боз неотступно сверлил глазами Дядька. Дядек почувствовал, что придется снова встретиться с ним взглядом. Зрачки Боза казались яркими, как бриллианты.
– Ты меня‑то помнишь, Дядек? – спросил Боз.
Этот вопрос насторожил Дядька. По какой‑то причине было очень важно, чтобы он Боза не помнил. Он обрадовался, что и вправду его не помнит.
– Боз, Дядек, – сказал темнокожий солдат. – Я – Боз.
Дядек кивнул.
– Как поживаешь? – сказал он.
– Поживаю – не то, чтобы очень уж плохо, – сказал Боз. Он тряхнул головой. – А ты обо мне совсем ничего не помнишь, Дядек?
– Нет, – сказал Дядек. Память его подзуживала, нашептывала, что он мог бы вспомнить кое‑что про Боза, если бы постарался как следует. Он заставил свою память заткнуться.
– Виноват, – сказал Дядек. – Ничего не припомню.
– Да мы же с тобой – приятели, напарники, – сказал Боз. – Боз и Дядек.
– А‑а, – сказал Дядек.
– Помнишь, что такое «система напарников», Дядек? – сказал Боз.
– Нет, – сказал Дядек.
– У каждого солдата в каждом взводе есть напарник, – сказал Боз. – Напарники сидят в одном окопе, плечом к плечу идут в атаку, прикрывают друг друга. Один напарник попал в беду в рукопашной второй приятель приходит на помощь, сунул нож под ребро – и порядок.
– А‑а, – сказал Дядек.
– Забавно, – сказал Боз, – что человек забывает в госпитале, а что он все же помнит, как они там ни бьются. Мы с тобой целый год работали на пару, а ты взял да забыл. А вот про сигареты ты что‑то плетешь. Какие сигареты, Дядек?
– Я позабыл, – сказал Дядек.
– Давай припоминай, – сказал Боз. – Ты же только что помнил.
Он нахмурился и сощурил глаза, как будто помогал Дядьку вспоминать.
– Уж больно хочется знать, что человек может вспомнить после госпиталя. Постарайся, припомнить все, что сможешь.
В манере Боза была какая‑то женственная вкрадчивость – так опытный сутенер треплет педика по подбородку, улещивая его, как младенца.
Но Дядек Бозу нравился, и это тоже проглядывало в его обращении.
Дядька охватила жуть: показалось, что он и Боз – единственные живые люди в этом бараке, а кругом – одни роботы со стекляшками вместо глаз, да притом еще и плоховатые роботы. А у сержанта Брэкмана, которому полагалось по должности быть командиром, энергии, инициативы и прочих командирских качеств была не больше, чем в мешке с мокрыми перьями.
– Ну, рассказывай, рассказывай все, что помнишь, Дядек, – льстиво пел Боз. – Дружище, – уговаривал он, – ты уж вспомни, сколько можешь, а?
Но не успел Дядек ничего вспомнить, как в голове вспыхнула боль, которая заставила его там, на плацу, своими руками совершить казнь. Но на этот раз боль не прошла после первого предупредительного удара. Под бесстрастным взглядом Боза боль в голове Дядька нарастала, билась, бесновалась, жгла огнем.
Дядек встал, уронил винтовку, вцепился пальцами в волосы, зашатался, закричал и свалился, как подкошенный.
Дядек пришел в себя, лежа на полу барака, а Боз, его напарник, смачивал ему виски мокрой холодной тряпкой.
Товарищи Дядька стояли кольцом вокруг Дядька и Боза. На лицах солдат не было ни удивления, ни сочувствия. По их лицам можно было понять, что Дядек сморозил какую‑то глупость, недостойную солдата, и получил по заслугам.
У них был такой вид, будто Дядек проштрафился, высунувшись из окна на виду у противника, или стал чистить винтовку, не разрядив, или расчихался в дозоре, или подцепив венерическую болезнь и не доложил об этом, а может, не выполнил прямой приказ или проспал побудку, держал у себя в сундучке книжку или гранату на взводе, а может, еще стал расспрашивать, кто организовал Армию и зачем…
Единственным, кто пожалел Дядька, был Боз.
– Я один во всем виноват, Дядек, – сказал Боз.
Сержант Брэкман растолкал солдат, встал над Дядьком и Бозом.
– Что он натворил, Боз? – сказал Брэкман.
– Да я над ним подшутить хотел, сержант, – без улыбки ответил Боз, – подначил его, чтобы вспомнить прошлое, сколько сумеет. Откуда я знал, что он и вправду начнет копаться в своей памяти.
– Хватило ума – шутить с человеком, когда он пришел из госпиталя, – проворчал Брэкман.
– Да знаю, знаю я, – ответил Боз, мучаясь раскаянием. – Он же мой напарник, – сказал он. – Черт бы меня побрал!
– Дядек, – сказал Брэкман. – Тебя что, не предупреждали в госпитале, чтобы не смел вспоминать? Дядек слабо помотал головой.
– Может, и предупреждали, – сказал он. – Они мне много чего говорили.
– Вспоминать, Дядек, – это последнее дело, – сказал Брэкман. – Тебя и в госпиталь за это самое забрали – слишком много помнил.
Он сложил свои короткопалые ладони лодочкой, держа в них ту головоломную задачу, которую представлял собой Дядек.
– Святые угодники, – сказал он. – Ты слишком много вспоминал, Дядек, так что солдатом ты был никудышным.
Дядек уселся на полу, приложил ладонь к груди, почувствовал, что рубашка спереди вся намокла от слез. Он думал, как сказать Брэкману, что он вовсе и не старался вспомнить прошлое, он сердцем чувствовал, что этого делать нельзя – и что боль поразила его, несмотря на это. Но он ничего не сказал Брэкману, боясь новой вспышки боли.
Дядек застонал и смахнул с век последние капли слез. Он не хотел ничего делать без прямого приказа.
– А что до тебя, Боз, – сказал Брэкман, – сдается мне, что если ты с недельку помоешь нужник, это тебя, может быть, и отучит лезть с шутками к человеку, который только что из госпиталя.
Что‑то неуловимое в памяти Дядька подсказало ему, чтобы он повнимательней следил за Брэкманом и Бозом, за выражением их лиц. Это было почему‑то очень важно.
– С недельку, сержант? – переспросил Боз.
– Да, черт меня… – сказал Брэкман и вдруг затрясся и зажмурился. Ясно – антенна только что угостила его легким уколом боли.
– Целую неделю, а? – повторил Боз с невинным видом.
– День, – сказал Брэкман, и это прозвучало как‑то вопросительно, безобидно.
И снова Брэкман дернулся от боли в голове.
– А когда приступать, сержант? – спросил Боз. Брэкман замахал короткопалыми руками.
– Да ладно, ‑сказал он. Вид у него был потрясенный, потерянный, затравленный, как будто его предали. Он набычился, опустил голову – словно для того, чтобы лучше справиться с болью, если она снова накатит. – Покончить с шуточками, черт побери, – сказал он хрипло, с натугой. И заторопился, бросился в свою комнату в конце барака и изо всех сил хлопнул дверью.
Командир роты, капитан Арнольд Барч, вошел в барак без предупреждения, чтобы застать всех врасплох.
Боз первым увидел его. Боз сделал то, что должен был сделать солдат в подобных обстоятельствах. Боз закричал:
– Смммии‑р‑р‑р‑на!
Боз дал команду, хотя был простым рядовым. По причудам военного регламента самый последний рядовой может скомандовать остальным солдатам и вольноопределяющимся офицерам «смирно!», если он раньше всех заметит присутствие строевого офицера в любом крытом помещении вне поля боя.
Антенны всех военнослужащих мгновенно включилрсь, выпрямляя спины солдат, заставляя их встать навытяжку, втянуть животы, подобрать зады – опустошая их мозг. Дядек вскочил с полу и стоял, окаменев, сдерживая дрожь.
Только один человек помедлил, прежде чем встать по стойке «смирно». Это был Боз. А когда он встал навытяжку, в его манере было что‑то наглое, развязное И издевательское.
Капитан Барч, которому поведение Боза показалось верхом наглости, собирался сделать ему замечание. Но капитан не успел открыть рот, как боль ударила его прямо в лоб.
Капитан закрыл рот, не издав ни звука.
Под злобно торжествующим взглядом Боза он элегантно встал навытяжку, повернулся кругом, услышал треск барабана в своем мозгу и, повинуясь его ритму, промаршировал вон из барака.
Когда капитан вышел, Боз не сразу позволил своим товарищам встать «вольно», хотя это было в его силах. У него в правом набедренном кармане брюк была маленькая коробочка дистанционного управления, с помощью которой он мог заставить своих товарищей делать практически все, что ему было угодно. Коробочка была размером с пол‑литровую походную фляжку. Она была изогнута, как и фляжка, чтобы плотнее прилегала к телу. Боз носил ее в переднем кармане, на тугой, выпуклой передней поверхности бедра.
На коробочке было шесть кнопок и четыре ползунка. Манипулируя ими, Боз мог управлять на расстоянии любым, у кого была антенна в черепе. Он мог причинить этому любому дозированную боль любой силы – мог заставить его встать смирно, мог заставить его услышать бой барабана, мог заставить его маршировать, остановиться, встать в строй, разойтись, отдать честь, идти в атаку, отступать, плясать, прыгать, кувыркаться…
В черепе у самого Боза антенны не было.
Свобода воли Боза пользовалась полной свободой – он мог делать, что ему заблагорассудится.
Боз был одним из подлинных командиров Марсианской Армии. Он командовал десятой частью войск, которым предстояло штурмовать Соединенные Штаты Америки, когда будет подготовлено нападение на Землю. А дальше в ряду были расположены соединения, которые готовились к нападению на Россию, Швейцарию, Японию, Мексику, Китай, Непал, Уругвай…
Наскольку Бозу было известно, подлинных командиров в Марсианской Армии было восемьсот человек и ни один из них не имел чина выше рядового. Номинальный командующий всей армией, генерал армии, Бордеро М. Палсифер, на самом деле был куклой в руках собственного вестового, капрала Берта Райта. Капрал Райт, образцовый вестовой, всегда носил с собой аспирин и давал его генералу от почти непрерывной головной боли.
Преимущества системы тайных командиров очевидны. Любой бунт в Марсианской Армии будет направлен против людей, которые ничего не значат. А в случае войны противник может истребить весь офицерский состав Марсианской Армии, не причинив самой Армии ни малейшего вреда.
– Семьсот девяносто девять, – вслух сказал Боз, корректируя собственные подсчеты. Один из подлинных командиров умер, это его задушил Дядек у каменного столба. Задушенный, рядовой по имени Стоуни Стивенсон, был подлинным командиром британского подразделения штурмовых войск Стоуни был так заворожен упорными усилиями Дядька понять, что творится вокруг, что начал, сам того не замечая, помогать Дядьку думать.
За это Стивенсона подвергли глубочайшему унижению. В его череп вставили антенну, он был вынужден промаршировать к позорному столбу, как хороший солдат, – и ждать там смерти от руки своего протеже.
Боз так и оставил солдат, своих товарищей, стоять по стойке «смирно», – пусть постоят, дрожа, ничего не соображая, ничего не видя Боз подошел к койке Дядька и улегся на бурое одеяло прямо в своих больших, до блеска начищенных ботинках. Он заложил руки за голову – изогнулся, Как лук.
– 0‑о‑о‑о‑о‑у, – сказал Боз. Это было нечто среднее между зевком и стоном. – 0‑о‑о‑о‑о‑у – право, ребята, ребята, ребята, – сказал он, позволяя себе ни о чем не задумываться.
– Черт побери, право, ребята, – сказал он. Это были ленивые, бессмысленные слова. Бозу поднадоела игра в солдатики. Ему было пришло в голову натравить их друг на друга – но, если он на этом попадется, ему грозит точно такое же наказание, как Стоуни Стивенсону.
– 0‑о‑о‑о‑о‑у– право, ребята. Ей‑богу, право, ребята, – сказал Боз скучным голосом.
– Черт побери, право, ребята, – сказал он. – Я своего добился. И вы, ребята, должны это признать. Старика Боз поживает очень даже неплохо, будьте уверены.
Он скатился с койки, упал на четвереньки и вскочил на ноги грациозно, как пантера. Он ослепительно улыбнулся. Он старался выжать все, что мог, из своего счастливого положения в жизни.
– Вам‑то еще ничего, ребята, – сказал он своим окаменевшим товарищам. – Если вам кажется, что с вами плохо обращаются, посмотрели бы вы, как мы гоняем генералов.
Он захихикал, заворковал.
– Позавчера вечером мы, настоящие командиры, поспорили, кто из генералов – самый резвый. Недолго думая, мы вытащили всех генералов – двадцать три головы – из постелек, голоштанниками, и поставили в ряд, как скаковых лошадей, а потом сделали ставки по всем правилам да и пустили генералов во весь дух, как будто за ними черти гнались. Генерал Стовер пришел первым, на корпус впереди генерала Гаррисона, а тот обошел генерала Мошера. Наутро все генералы в нашей Армии не могли шевельнуть ни рукой, ни ногой. И ни один не помнил, что творилось ночью.
Боз вновь захихикал и заворковал, а потом решил, что будет выглядеть куда лучше, если отнесется к своему счастливому положению в жизни всерьез – покажет, какое это бремя, покажет, что он почитает за честь нести такое бремя. Он благоразумно отступил на заранее подготовленные позиции, засунул большие пальцы за ремень и напустил на себя грозный вид.
– Да уж, – сказал он. – Это вам не игрушки, по правде‑то говоря. – Он враскачку подошел к Дядьку, почти вплотную, окинул его взглядом с ног до головы.
– Дядек, старина, – сказал он, – слов нет, сколько я о тебе раздумывал – часами голову ломал, беспокоился, Дядек.
Боз покачался с носков на пятки.
– Надо же тебе _каждый_раз_ лезть и разнюхивать, что не положено! Знаешь, сколько раз тебя забирали в госпиталь, чтобы почище вымести все у тебя из. памяти, а? Семь раз, Дядек! А знаешь, сколько раз нужно посылать в госпиталь простого человека, чтобы начисто стереть его память? Один раз, Дядек. Всего разочек! – Боз щелкнул пальцами под носом у Дядька.
– И дело с концом, Дядек. С первого раза человек чистенький, и ему до конца жизни на все плевать. – Он озадаченно покачал головой. – А вот _тебе_ этого мало, Дядек.
Дядек стал дрожать.
– Что, надоело стоять навытяжку передо мной, Дядек? – сказал Боз. Он заскрипел зубами. Боз никак не мог удержаться, чтобы не помучить Дядька хоть изредка.
Ведь у Дядька там, на Земле, было все, а у Боза – ничего.
Во‑вторых, Боз чувствовал, что он, – стыдно сказать, – целиком зависит от Дядька – или будет зависеть, как только они вернутся на Землю. Боз был круглым сиротой и завербовался в четырнадцать – откуда ему было знать, как можно всласть повеселиться на Земле.
Он рассчитывал, что Дядек ему все покажет.
– Хочешь знать, кем ты был раньше – откуда ты кто ты такой? – сказал Боз Дядьку. Дядек продолжал стоять по стойке «смирно», без единой мысли в голове, и не мог даже извлечь пользу из того, что Боз мог ему выдать. Да Боз и распинался‑то не ради него. Просто хотел убедить себя, что на Земле рядом с ним будет напарник, друг, приятель.
– Ты, брат, – сказал Боз, с ненавистью глядя на Дядька, – ты был таким счастливчиком, каких мало. Там, на Земле, ты был Король!
Как и большая часть информации на Марсе, сведения Боза были отрывочные, неоформленные. Он сам не мог сказать, откуда, собственно говоря, он эти сведения получил. Подхватил среди фонового шума армейской жизни.
А он был слишком хорошим солдатом, чтобы ходить да расспрашивать, пытаясь раздобыть побольше сведений. Солдату много знать не положено.
Так что про Дядька Боз знал очень немногое: только то, что когда‑то Дядек был счастливчиком. Остальное он присочинил сам.
– Понимаешь, – сказал Боз, – ты мог иметь все, что вздумается, вытворять, что вздумается, ходить во все места, куда тебе вздумается!
Расписывая чудо необычайной удачливости Дядька на Земле, Боз поневоле выдавал гнездящийся в глубине души страх перед другим чудом – он был бесповоротно, суеверно убежден, что его самого на Земле ждут сплошные неудачи.
Боз наконец произнес три волшебных слова, в которых для него сосредоточилось все счастье, какого человек мог достичь на Земле: _ночные_рестораны_Голливуда_. Ни Голливуда, ни ночных ресторанов он и в глаза не видал.
– Эх, брат, – сказал он. – Ты же шлялся по ночным ресторанам Голливуда день и ночь напролет.
– Да, брат, – сказал Боз отключенному от действительности Дядьку, – у тебя было все, что нужно человеку, чтобы жить на земле в свое удовольствие, и притом ты знал, _как_ надо жить, понял?
– Брат ты мой, – сказал Боз Дядьку, стараясь скрыть жалкую бесформенность своих мечтаний. – Пойдем мы с тобой по самым лучшим ресторанам, закажем себе самую лучшую еду и водиться будем с самыми лучшими людьми – вращаться в высших кругах! Уж мы повеселимся на славу, покутим, погуляем!
Он схватил Дядька за руку, покачав его взад‑вперед.
– Напарники – вот мы кто, приятель. Мы, брат, прославимся на пару – везде побываем, всего отведаем.
– Вот сам счастливчик Дядек и его напарник Боз! – сказал Боз, высказывая то, что ему хотелось бы услышать от землян на оккупированной Земле. – Вон они, веселые, как пара пташек!
И он ухмылялся и ворковал, представляя себе счастливую, как пташки, парочку.
Улыбка на его лице внезапно погасла.
Все его улыбки были недолговечны. В самой глубине души Боз до смерти боялся. Он до смерти боялся потерять свое место. Он не мог взять в толк, как он на это место попал – как сподобился такой чести. Он не знал, кто удостоил его такой чести.
Боз даже не знал, кто командует подлинными командирами
Он никогда не получал приказа – ни от кого, кто стоял бы выше настоящих командиров. В своих действиях Боз, как и остальные настоящие командиры, руководствовался, образно выражаясь, подброшенными и пойманными на лету намеками – намеками, которые появлялись в среде настоящих командиров.
Когда подлинным командирам случалось собраться поздним вечером, эти намеки им подавали, как лакомые кусочки, – с пивом, крекерами, сыром.
К примеру, возникал намек на то, что на складах замечена пропажа, или на то, что солдатам на учениях неплохо бы понюхать крови, чтоб озверели, и еще – что солдаты вечно небрежничают, пропуская дырочки при шнуровке гетр. Боз лично передавал эти намеки дальше – понятия не имея, откуда они пришли, – и действуя по намеку, как по приказу.
Один такой намек привел к казни Стоуни Стивенсона и сделал Дядька его палачом. Эта тема просто возникла в разговоре.
Настоящие командиры ни с того ни с сего посадили Стоуни Стивенсона под арест.
Боз ощупал пальцами коробочку, лежавшую в кармане, не нажимая ни на одну кнопку. Он встал рядом с людьми, которыми управлял, по собственному почину встал навытяжку, нажал кнопку и встал «вольно», когда все остальные задвигались.
Ему страшно хотелось выпить чего‑нибудь покрепче. Кстати, ему было разрешено пить, когда захочется. Для настоящих командиров с Земли регулярно доставлялись неограниченные запасы спиртного. Офицерам тоже было разрешено пить, сколько угодно, только пили они страшную дрянь. Офицеры пили убийственную зеленую пакость местного производства, которую гнали из лишайников.
Боз никогда капли в рот не брал. Он не пил, во‑первых, потому, что боялся из‑за спиртного стать никудышным солдатом, а во‑вторых, потому, что боялся забыться и угостить рядового спиртным.
Наказанием подлинному командиру, который предложил рядовому выпить, была смертная казнь.
– Да, Господи, – произнес Боз, и его голос вплелся в нестройное бормотанье очнувшихся солдат.
Через десять минут сержант Брэкман объявил перерыв для отдыха, который заключался в том, что все выходили на плац и играли в немецкую лапту. Немецкая лапта была главной спортивной игрой на Марсе.
Дядек потихоньку улизнул.
Дядек прокрался к бараку номер 12, чтобы отыскать письмо под голубым камнем – письмо, о котором сказал ему рыжий солдат перед тем, как он его убил.
В этом углу все бараки были пустые.
Ветру нечего было трепать на пустых флагштоках.
В пустых бараках раньше был расквартирован Марсианский высший десантно‑диверсионный корпус. Десантники исчезли незаметно, глубокой ночью, месяц тому назад. Они стартовали в космических кораблях – вычернив лица, прихватив пластырем опознавательные личные жетоны, чтобы цепочки не звенели, – в неизвестном направлении.
Ребята из Марсианского высшего десантно‑диверсионного корпуса умели виртуозно снимать часовых при помощи петель из рояльных струн.