Время переселения народов связано с утратой большинством племён, вошедших в орбиту политики Империи, древней веры, и лишь северная и, не на долго, северо-западная часть их оказались вне сферы христианизации. Однако именно этому времени, чьи события причудливо отразились в германском героическом эпосе, а так же последующей эпохе викингов мы обязаны тем, что у нас есть не только безмолвные свидетельства археологии или внешних, не вовлеченных в чужую культуру наблюдателей, но и слова самих язычников, пусть даже подвергшиеся возможным искажениям при устной передаче или при записи.
Самым известным, разумеется, является рассказ о жертвоприношении Одина в «Речах Высокого». Тот, в котором внешняя, фактическая сторона повторяет воданическое/одиническое жертвоприношение, известное из других источников (повешение и пронзание копьём). Тот, чьи внутренние смыслы до конца не разгаданы: это и инициация прохождением через смерть, и обретение шаманской мудрости, и единение в жертвенном ритуале жертвы, дарителя и самого божества, отмеченное ещё М.Моссом в религиозной обрядности[15], и, если рассматривать историю с точки зрения психологии (или иных религиозных традиций), отказ от самости…
Veit ek, at ek hekk
vindgameiði á
nætr allar níu,
geiri undaðr
ok gefinn Óðni,
sjalfr sjalfum mér…
Знаю я, висел я // на ветродреве ночей всех девять, //копьём раненный// и дарованный (gefinn) Одину// сам самому мне (или, по смыслу, — дарованный Одину самим собой себе же [16]).
На мирском уровне жертвоприношение божества повторялось, как свидетельствуют источники, в деталях. Помимо подтверждающего изображения ритуала на Стур-Хаммарском камне (Готланд), о виселице и копье рассказывает «Сага о Гаутреке», где жертвоприношение было, несомненно, одиническим. Фактически оно было инспирированным самим Одином, что попросил своего воспитанника Старкада отправить (senda) к нему конунга Викара. Случается это после прорицаний о необходимости принести жертву ради благоприятного ветра в походе и бросания в войске жребия, что конунгу как раз и выпал. Один вручает Старкаду камышинку и учит, как действовать. Тогда, по словам саги, уговорились конунг и его окружение совершить «нечто, напоминающее жертвоприношение» (minning blótsins). При этом в оригинале присутствует игра смыслов, ведь minnisdrykkja — пир, где пьют в память умерших, minnishorn — рог-здравица в чью-то память (обычно — предков) и т.д. Старкад на низко-склонённой ветке сосны затягивает петлю из телячьих кишок (разумеется, не способную выдержать вес человека). Затем:
Он [конунг Викар] поднялся на колоду. Старкад надел ему на шею петлю, и сошёл с бревна. Затем Старкад уколол конунга стеблем и сказал: «Теперь я отдаю тебя Одину» (Nú gef ek þik Óðni). Старкад освободил сосновую ветвь. Камышовый стебель стал копьём и пронзил конунга насквозь. Колода упала у него из под ног, а телячьи кишки в петле сделались крепкими, ветвь же поднялась и подняла конунга вместе с порослью веточек, и там он и умер.
(с)
Снова мы встречаем глагол gefa — дарить, давать — при описании передачи жертвы божеству. Этот мотив жертвы-дара-посвящения регулярно повторяется в источниках и ещё не раз будет упомянут.
Указания на одинический характер обряда прослеживаются в знаменитом отрывке Адама Бременского из его «Деяний архиепископов Гамбургской церкви», созданных ок. 1072 г. Адам рассказывает о проводимом раз в девять лет жертвоприношении в Уппсальском храме в Швеции. И описывает повешенных в священной роще людей и животных: «каждого живого существа мужского пола жертвуется по девять, и кровь их должна умилостивить богов». Среди жертв Адам упоминает людей, лошадей и собак, а из того, что автор, ссылаясь на свидетеля-христианина, пишет о семидесяти двух жертвах за раз, следует, что было там восемь видов живых существ. При этом смысл и точные адресаты такого массового и регулярного действа всё же не вполне ясны: Адам называет центральным божеством Уппсалы Тора, рядом с изображением которого стояли идолы Фрейра и Одина. Говорится о человеческих жертвоприношения Торуи уДудона (Dudon de Saint-Quentin, Dudo Sanquintinianus), автора трактата «О нравах и деяниях первых нормандских князей» (De moribus et actis primorum Normanniae ducum), созданного ок. 1015 г. Дудон пишет про расселение части северян на новые земли так:
Выполняя свои изгнания и выселения, они сначала совершали жертвоприношения в честь своего бога Тора. Ему жертвуют … человеческую кровь, считая ее наиболее действительной из всех жертвуемых вещей. Поэтому жрец по жребию назначает лиц для жертвы; они оглушаются одним ударом бычьим ярмом в голову; особым приемом у каждого, на которого пал жребий, выбивают мозг, сваливают на землю и, перевернув его, отыскивают сердечную железу, т. е. вену. Извлекши из него всю кровь, они согласно своему обычаю, смазывают ею свои головы и быстро развертывают паруса своих судов на ветру; считая, что таким путем они укротили ветер, они стремительно садятся на весла [17].
(с)
В принципе, здесь упоминание Тора может быть и ошибкой хрониста: «дарует ветер пловцам » перед боевым походом всё же чаще Один (см., например, «Песню о Хюндле», 3). Однако в «Саге о людях с Песчаного берега»,10 упоминается «круг, где людей присуждали в жертву богам. В этом круге стоит камень Тора, о который предназначенным в жертву разбивали головы »[18]. Можно предположить при этом, что если Одину предназначались пленные воины и вожди, то Тору выбранные по жребию, возможно — осуждённые или рабы. По крайней мере именно так звучат строки из «Песни о Харбарде», 24: «Один имеет ярлов, что пали в битвах, а Тор имеет рабов ». «Сага о крещении», 11 тоже намекает на предпочтительное принесение в жертву не самых важных для общины людей: «Язычники жертвуют худшими людьми и сталкивают их с утёсов или скал [19]». Сталкивание со скалы в качестве способа жертвоприношения упоминается редко, однако о людях, которые «отправляются к Одину », бросаясь добровольно с утёса, именуемого Родовым, рассказывает и «Сага о Гаутреке», 1.
В любом случае одинические жертвоприношения пленных или выбранных по жребию свободных, как и посвящение-дарение противника на поле боя были лишь частью скандинавской культуры. Мирные люди, как и прежде, жили делами мира. О регулярных жертвоприношениях, важных для всего социума, в Норвегии и Швеции пишет Снорри «Саге об Инглингах»:
В начале зимы надо было приносить жертвы (blóta) богам за урожайный год, в середине зимы — за весеннее прорастание, а летом — за победу (sigurblót)[20].
(c)
Причём приносить жертву за урожай должен был согласно той же саге, сам конунг. Отказ же от поддержания связи с Силами был чреват бедами для общины и мог стать причиной смены «нерадивого» правителя. Согласно «Саге о Хервёр и Хейдрике»:
Конунг Инги ответил, что не бросит ту веру, которая является правильной. Тогда шведы закричали, забросали его камнями и прогнали с тинга.
Свейн, шурин конунга, остался на тинге. Он предложил шведам совершить жертвоприношение для них, если они дадут ему звание конунга. Все согласились на это; тогда Свейн был провозглашён конунгом над всей Швецией. Затем на тинг привели лошадь, которую порубили на куски и разделали для еды, а кровью окрасили жертвенное дерево. Тогда все шведы бросили христианство, и начали приносить жертвы, а конунга Инги они прогнали прочь, и он уехал в Западный Гаутланд. Свейн Язычник был конунгом над шведами три зимы [21].
(с)
Аналогичные проблемы были у конунга-христианина Хакона Доброго, которому в итоге пришлось пойти на компромисс с подданными. В не меньшей степени конунг в древности отвечал и за эффективность своих действий. Если общинные жертвоприношения в нормальной ситуации подразумевали чаще принесение в дар животных, и, как мы ещё не раз увидим, жертвенный пир, то в случае кризиса требовалось нечто более ценное. Как свидетельствует «Сага об Инглингах» (в отрывке, помимо прочего, в очередной раз встречается указание на сакральный характер крови жертвы):
Домальди наследовал отцу своему Висбуру и правил страной. В его дни в Швеции были неурожаи и голод. Шведы совершали большие жертвоприношения в Уппсале. В первую осень они приносили в жертву быков. Но голод не уменьшился. На вторую осень они стали приносить человеческие жертвы. Но голод был все такой же, если не хуже. На третью осень много шведов собралось в Уппсалу, где должно было происходить жертвоприношение. Вожди их стали совещаться и порешили, что в неурожае виноват Домальди и что надо принести его в жертву (blóta) — напасть на него, убить и обагрить алтарь его кровью.
(с)
И в «Саге об Олаве Святом» Снорри пишет про обряд, чьи истоки явно связаны с ритуалами смены сезонов, а целью является благополучие общины:
Когда в Швеции было язычество, там по древнему обычаю совершали главное жертвоприношение в Уппсале в месяц гои [с середины февраля до середины марта]. Тогда приносили жертвы, чтобы был мир и чтобы конунг всегда одерживал победы, и туда стекался народ со всей Швеции. Тогда же там собирали тинг всех шведов. В то же время там была ярмарка, которая продолжалась неделю [22].
(c)
У исландцев общая схема годового цикла жертвоприношений прослеживается, как и на континенте, хотя, возможно, и в урезанном виде из-за особенностей местных природных и социальных условий. Известны пиры и жертвоприношения на Зимние Ночи (осенние пиры в октябре-ноябре), на Йоль, вероятно, какими-то ритуалами сопровождалась работа Альтинга (на Летнее Солнцестояние), поскольку в сагах территория тинга иногда называется освященной и на ней должен был соблюдаться мир. Вместо конунгов и их представителей общинные обряды в Исландии проводили годи — административные и религиозные предводителями округов, могли провести обряд и частные лица.
«Сага о людях с Килевого Мыса», датируемая примерно 1300 г. и посвященная событиям заселения Исландии (860—930 гг.) описывает капище, устроенное Торгримом Годи, великим жертвователем (blótmaður mikill). Описание это явно вторично по отношению к куда более известному рассказу о капище Торольва Бородача с Мостра из «Саги о людях с Песчаного Берега» (более ранней и относимой к 1250-60 гг., либо даже 1225—31 гг.), тем не менее, оно добавляет детали, интересные в контексте того, что мы знаем о прошлом германского язычества:
Он был великий язычник (blótmaður mikill). Он велел построить большое капище на своём поле. Оно было сотню футов в длину и шестьдесят в ширину. Все люди должны были платить туда капищный сбор. Более всего там почитали Тора. Снаружи оно было сделано круглым, словно шапка. Всё оно было занавешено и с окнами. Посредине там стоял Тор и с двух сторон — остальные боги. Прямо перед ними стоял алтарь, сделанный очень искусно и покрытый сверху железом. На нём должен был гореть огонь, который никогда не гас. Они называли его священным пламенем (vígðan eld). На этом алтаре должно было лежать большое кольцо, сделанное из серебра. Его должен был надевать на руку жрец на все собрания. Там все люди должны были давать клятвы по всем делам. На этом алтаре должна была также стоять большая чаша из меди. Туда нужно было собирать всю кровь, что получалась от скота, которого посвящали (var gefið — что был дарован) Тору, или людей. Они называли это жертвенной кровью (hlaut) или кубком с жертвенной кровью (hlautbolla). Этой кровью нужно было брызгать на людей или скот; тот скот, что приносился в жертву, использовался в пищу, когда наступал жертвенный пир (blótveislur). Людей же, которых приносили в жертву, бросали в болото, что было снаружи у дверей. Они называли его Жертвенным Болотом (Blótkeldu) [23].
(с)
Возможно, дополнения к более раннему тексту были не просто авторским произволом, о пламени на жертвеннике говорится в «Песне о Хюндле»,10 («Алтарь для меня из камня сложил он, и камень в стекло переплавлен теперь »), уже много раз упоминалась германская практика погружения жертвы в болото или озеро.
Тема жертвенного пира, на котором съедали принесённое в дар богам животное, пира, разделённого с богами, где ели уже освященную снедь, тем самым становясь ближе к миру сакрального, постоянно встречается в скандинавских источниках. Помимо уже приводившейся «Саги о Хервёр и Хейдрике», об этом говорится в «Саге о гутах», посвящённой истории острова Готланд. Сага эта записана достаточно поздно и датируется 1350г., так что стоит учитывать, что зачастую чем дальше хронист отстоит от событий, тем описания их становятся красочнее и кровавее:
До этого времени и еще много позднее люди верили в рощи и курганы, в священные места и священные столбы и в языческих богов. Они приносили в жертву своих сыновей и дочерей, и скот вместе с едой и питьем. Они делали это из страха. Вся страна приносила за себя высшее кровавое жертвоприношение людьми. И каждый тридьунг [округ – треть острова Готланд] также приносил за себя человеческие жертвы. Но меньшие тинги приносили меньшие жертвы: скотом, едой и питьем. Они называли себя «кипятящими товарищами», ибо они сообща варили [жертвы].
(с)
В «Саге об Эгиле» (записанной между 1220 и 1240 гг.) несколько раз упоминаются осенние жертвенные пиры, и ясно указано, что питье поминальных рогов одновременно было и священным приношением, в рассматриваемом эпизоде — дисам-предкам:
Там должно было быть жертвоприношение дисам и шел пир горой….Им принесли браги. Все много раз пили, поминая умерших, и каждый раз нужно было осушать рог до дна.… Эгиль принял рог и сказал вису:
Ты сказал мне, воин:
«Браги нету в доме»,
Что ж тогда вы дисам
В жертву приносили (blétuð)?! [24]
(c)
Столь же часты в сагах об исландцах упоминания пиров на Йоль, однако самые важные подробности йольской обрядности вошли в сагу о древних временах — «Сагу о конунге Хейдреке Мудром»:
Конунг Хейдрек приносил жертвы Фрейру. Кабана, что оказывался самым большим, он должен был отдавать (gefa) Фрейру. Они считали его столь священным, что на его щетине должны были клясться во всех крупных делах, и этого кабана (sónargöltr) они должны были приносить как искупительную жертву (sónarblót). Вечером на йоль жертвенного кабана должны были приводить в палату к конунгу. Там люди клали руки ему на щетину и приносили клятвы. [25]
(c)
Sónarblót — название специального жертвоприношения, при котором приносили в жертву кабана. Первая часть слова, són происходит от протогерманского * swōnō (или * sōnō), связанного с понятиями примирения, возмещения, жертвы, расплаты или искупления (соответственно, sónargöltr — вепрь выкупа, примирения). Родственно это слово современному немецкому sühne, «искупление, возмездие, кара, отмщение, покаяние». Если кто-то думает, что это слишком «по-христиански», и при отсутствии идеи первородного греха язычникам «искупать» нечего, то стоит вспомнить, что одной из основ саморегулирования родового общества было понятие возмещения, виры и гельда как средства восстановления общественного равновесия, мира и согласия. Подтверждением тому может служить вновь этимология: слово * swōnō в свою очередь возводят к протоиндоевропейскому корню * swā-n - со значениями «целостный, целый, здоровый, активный, энергичный». Именно этому корню родственно и латинское s ānus — «здоровый» (а следовательно, и все современные от него производные) [26]. Очевидно, что болезнь, неудача, бедствие воспринимаются как нарушение целостности и согласия человека или социума с миром земным или миром богов и предков, неким следствием отступления от правильного, должного порядка. Задолго до христианства греки и индуисты приносили очистительные жертвы после убийства, нарушения норм ритуальной чистоты или при болезни, и иудейское понятие «козла отпущения» целиком языческое по сути. Такому дару присущ и смысл защиты: люди страшатся потерять имеющееся, будь то жизнь, здоровье или процветание, особенно на фоне чужой беды. Тут уж скорее мы по праву можем говорить о пусть переосмысленном, но, несомненно, заимствованном использовании молодой религией глубинной потребности человеческой психики в восстановления гармонии[27]. И какой же момент года лучше подходит для очищения, примирения, избавления от накопившихся долгов и восстановления единства мира, чем момент возрождения Солнца?..
Помимо жертвоприношений ежегодных и обязательных существовали и обряды окказиональные. Примером таких жертв по случаю, проводимых с конкретной целью, может быть упоминание в «Саге об Эгиле»:
После этого они [Эгиль и Атли] приготовились к поединку…. Привели большого старого быка. Его называли жертвенным животным. Тот, кто победит, должен был зарезать его. Иногда бывал всего один жертвенный бык, иногда же каждый из тех, кто выходил на поединок, приводил по быку.
(с)
«Прядь о Брандкросси» не только рассказывает про целевое жертвоприношение, но и позволяет лишний раз проследить связь с пиром, посвященным божеству:
А когда Одд собрался в дорогу, он велел заколоть и сварить быка. И в первый день переезда, когда Одд был готов отправиться в путь, приказывает он поставить столы вдоль сидений, и всё это мясо было положено на столы.
Подошёл тогда Одд, сказав так:
— Здесь заботливо накрыт стол, как для наших самых дорогих друзей. Весь этот пир я посвящаю Фрейру, чтобы он судил тому, кто приходит на моё место, с такой же печалью покинуть Двор Одда, как я теперь ухожу [28].
(с)
В оригинале сказано ещё более однозначно: þessa veislu gef eg alla Frey — этот пир я дарую весь Фрейру, пир и добрая слава за него является подарком божеству, что разделяет праздник с людьми.
Об аналогичном даре быка Торкелем своему другу (буквально fulltrúi — тому, кому полностью верю/доверяю) Фрейру с просьбой помочь отомстить рассказывает и «Сага о Глуме Убийце».
Этническая принадлежность «русов», встреченных в Волжской Булгарии посланником аббасидского халифа Ахмедом Ибн-Фадланом около 921-22 гг. является вопросом спорным. Однако рисуемая в его «Записке» картина подношения даров идолам с просьбой о хорошей торговле, как и приношение животных с устраиваемым позже пиром (жертвователь «раздаёт часть мяса ») в благодарность за уже полученную удачу в делах ничуть не противоречит остальным известным источникам.
Ещё одним вариантом дара богам и духам были ценные вещи. «Сага об Олаве сыне Трюггви» говорит о пожертвованном святилищу ярлом Хаконом позолоченом кольце (присвоенном Олавом в его миссионерском рвении и ставшем толчком в цепочке событий, конунга-крестителя и погубившим). «Сага о Фарерцах», 23 расказывает о даре ярла Хакона своей покровительнице Торгред невесте Хёгни ради удачи Сигмунда, к которому ярл благоволил:
И вот они идут в лес, сперва по проезжей дороге, а затем по боковой тропке, и попадают на поляну, а там стоит дом, обнесенный тыном. Дом этот был очень красив, с резьбой, украшенной золотом и серебром. Внутрь заходят они, Хакон и Сигмунд, и с ними еще несколько людей. Там стояло множество идолов. В капище было много окон, так что ничто не отбрасывало тень. У торцовой стены стояла женщина в богатом убранстве. Ярл распростерся перед ней ниц и долго лежал. Наконец он встает и говорит, что они должны принести ей жертву (fórn) и положить серебро перед ней на сиденье [29].
(с)
Описания в сагах храмов древней веры так же рассказывают о значительных ценностях, например, в виде украшений на изображениях богов (сюда же, вероятно, можно отнести и фантастические описания бьярмских капищ с драгоценными ожерельями на статуях и горами серебра вокруг: по крайней мере, у рассказчика существовало однозначное представление о связи божеств и накопленных в их храмах богатствах). С этой же категорией, наверное, сближаются богатые погребальные дары, с которыми сопровождали в мир иной значительных людей, и, совсем уж краем, можно вспомнить многочисленные закопанные клады, которыми, по представлениям эпохи, человек мог воспользоваться после смерти (см. «Сагу об Инглингах», 8).
Интересно, что оружие в период, когда железо само по себе перестало быть столь редким и ценным, особым и типичным даром уже, видимо не служило. Хорошая качественная сталь, правда, продолжала оставаться весьма дорогой, но в сагах рассказы о мечах связаны в первую очередь с их историей (вроде добывания клинка из кургана после битвы с мертвецом-драугом или получения в дар от могущественного человека). Так же, видимо, прекратилась практика посвящения божеству всей захваченной добычи: родовое общество и его уклад разрушались, богатство, оставаясь ещё мерилом Удачи и власти, десакрализировалось и становилось всё больше товаром для купцов. Однако всё во многом ещё зависело от личного восприятия, в «Саге о Хрравнкеле Годи Фрейра» рассказывается, что «Храфнкель особенно чтил Фрейра и уделял (gaf) ему половину от всего, что было у него самого ценного »[30].
С последним упоминанием связана ещё одна интересная форма жертвоприношения, имеющая, вероятно, свои аналоги у германцев (см. описание посвященных божествам священных мест и священных коней в «О происхождении германцев и местоположении Германии», 10) — посвящение человека или животного тому или иному богу без лишения их жизни. Торольв Бородач с Мостра согласно «Саге о людях с Песчаного берега» посвящает чтимому им Тору сына: «У Торольва и Унн был сын по имени Стейн. Этого мальчика Торольв подарил (gaf) своему другу Тору и нарек Торстейном …». Трудно сказать, был ли для автора саги рассказ о смерти Торстейна, который утонул в молодости, связан с этим посвящением. Аналогично действует Эйрик Победоносный, посвящая свою жизнь Одину с отсрочкой на десять лет в «Пряди о Стюрбьёрне Шведском Воителе»:
Тою же самой ночью пошёл Эйрик в капище Одина и отдал себя ему за свою победу (gafst honum til sigrs sé r), и попросил на десять зим отсрочить свою смерть, многим он уже пожертвовал, потому что положение казалось ему безнадёжным. Чуть позже увидел он высокого мужа в ниспадающем капюшоне, тот отдал в руки ему камышинку и велел бросить над войском Стюрбьёрна, и должен он был сказать так: «Один владеет вами всеми»(Óðinn á yðr alla). И когда он совершил бросок, увиделось ему в воздухе метательное копьё, и пролетело оно над людьми Стюрбьёрна, и тотчас поразила слепота Стюрбьёрново войско, и затем его самого. И потом случилось такое великое диво, что с горы сорвался обвал и ударил сверху по войску Стюрбьёрна, и убил всех его людей.
(с)
Снова глагол gefa, снова владение (присвоение) божеством людей и посвящение Одину противника в битве…Согласно Снорри и одиннадцатой главе его «Саги о Харальде Серая Шкура» Эйрик Победоносный, супруг Сигид Гордой действительно окончил жизнь через десять лет: «Эйрик умер от болезни в Уппсале десять лет спустя после смерти Стюрбьёрна »[31].
Посвящали богам и животных, так уже упоминавшийся Хравнкель даровал (gaf) своего любимого коня Фрейру (как сказано в саге — пополам, т.е. оставил из людей только за собой право ездить на нём). И вновь посвящаемое в конце концов уходит из нашего мира: коня сталкивает с обрыва враг Хравнкеля (в этой сцене исследователи видят отголоски упоминавшегося уже ритуала жертвоприношения путём сталкивания со скалы). Так же о коне, посвященном Фрейру упоминается в поздней «Саге об Олаве Святом» из «Книги Плоского острова» (1387–1394 гг.). В «Саге о людях с Болот»,21 рассказывается том, как Торгильс некогда посвятил Тору теленка, что вырос в старого быка ко времени, когда хозяин его сменил веру и от жертвоприношений отказался. Во сне Тор приходит к Торгильсу с требованием возместить (gjalda) то, что ему было обещано. Дело было во время поездки, и Торгильс выкинул утром быка за борт, невзирая на возмущение жены подобной расточительностью.
Вероятно, к этой же категории можно отнести посвящение божествам земельных участков, которые становились одновременно и священными участками (vé) для проведения обряда людьми, и отходили во владение божества, становясь частью уже иного мира. Такова в Исландии Святая/Священная Гора или Хельгафель (Helgafell) из «Саги о людях с Песчаного берега», священная земля в Междуречье, посвященная Фрейру в «Саге о Глуме Убийце». Асбьёрн Клещи («Книга о занятии земли», V,гл.89) посвятил (или освятил, поскольку употреблён глагол helga) землю Тору и назвал её Лесом Тора. При этом немаловажно, что согласно многим источникам в таких священных местах люди не имели права распоряжаться чьей-либо жизнью: на Хельгафель было запрещено убивать людей или животных, на земле Фрейра было запрещено жить объявленным вне закона, скальд Эрп Поклоняющийся совершил убийство в святилище и был приговорён к смерти за святотатство (выкупив, впрочем, голову поэмой о псе конунга). Ещё к интересным моментам, которым сейчас уделяется мало внимание, относится описанное в «Саге о людях с Песчаного берега» требование соблюдения ритуальной чистоты на Хельгафель, далеко не такое жесткое как в индуизме, но имеющее с ним общий смысл. Всего-то и требовалось, что не гадить на священном поле, да чтобы «ни один человек не смел глядеть на неё [гору] немытым ». Так же в «Саге о людях из Озёрной долины»,26 упомянуты красные одежды, названные жертвенными (blótklæði) (по сюжету они были найдены в обыскиваемом доме), словарь же трактует термин как « одежды, носимые при жертвоприношении», хотя, возможно, для этого подходили просто небудничные, дорогие и красивые вещи.
И, наконец, ещё одна форма дара богам[32], весьма интересная с точки зрения запросов современности, описана в «Саге об Эйрике Рыжем»,8. Торхалль Охотник, единственный последователь древней веры в экспедиции в Винланд, посвящает своему покровителю Тору стихи во время голода, и на берег вблизи кораблей выбрасывает кита (впрочем, благонамеренные христиане, узнав, чей перед ними подарок, есть мясо отказываются). Сам Торхалль говорит: «Это я получил за стихи, которые сочинил о моем покровителе ( f ulltrúi, уже встречавшийся термин) Торе. Он всегда мне помогает »[33].
Некоторые обобщения о жертвоприношениях скандинавов эпохи викингов.
Итак, если рассматривать жертвоприношения эпохи викингов с точки зрения формы, то мы встречаем жертвоприношения животных и человека, приношение питьём (питьё в память, здравицы), жертвоприношение-пир (освящённую трапезу, разделяемую с божеством), приношение ценностей (в т.ч. в дар недавно или достаточно давно умершим), вознесение богам хвалы. Способами жертвоприношения живых существ были заклание на алтаре, повешение (с пронзанием копьём, всегда или только в части случаев), сталкивание со скалы, разбивание головы, возможно, опускание тела в водоём/болото, посвящение богам живого существа без его смерти, создание поэтического произведения в честь божества. При этом, как и в случае германцев, видимо, существует связь между значительной ролью войны и набегов в жизни общества и распространённостью человеческих жертвоприношений.
При кровавом жертвоприношении особая роль отводилась жертвенной крови. Как воплощение жизни и необходимое её условие, она была значимым даром. Как священной или освященной в процессе жертвоприношения близостью к богам субстанцией, ею освящали-окропляли людей и предметы (например, клятвенное кольцо). Кровь же, как следует из «Песни о Хюмире», 1 использовали как средство прорицания («прутья встряхивали, глядели на (жертвенную) кровь »), ею окрашивали руны (см. вису Эгиля Скаллагримссона или «Речи Высокого»). Да и сами слова blót (жертвоприношение) и blóta (приносить жертву, поклоняться) этимологически связаны с протогерманским * blōtą (жертвоприношение, поклонение) и, соответственно, глаголом * blōtaną (предлагать, приносить жертву) и протогерманским же * blōstrą (жертвоприношение). Слова же эти, как считается, имеют общую основу с существительным ƀlōmōn (цветение, расцвет), глаголом ƀlōanan (цвести, расцветать) — и существительным ƀlōđan (кровь)[34].
Целью жертвоприношений, о которых нам известно, служит, в основном, благое (как минимум, с точки зрения просящего) либо отношение высших сил, либо вмешательство их в дела людей. Это может быть просто укрепление связи с божествами и обеспечение их доброго отношения вроде здравиц в память дис и предков и ежегодных ритуальных пиров, общая благодарность богам, это могут быть обряды для укрепления мира и процветания общины, либо исправления ситуации, если мира и процветания нет. Это могут быть обряды очищения и отвода беды, выплаты богам виры за некое нарушение или просьба о восстановлении гармонии, о «негневном взгляде» Сил. Разумеется, просьбы могут быть и конкретными: даровать победу или урожай, наказать врага, дать попутный ветер, либо целью становится поблагодарить за уже полученное, выполнить данное ранее обещание. Существенно, что боги при этом оказываются со-участниками обряда не только как освящающие ритуал и адресаты просьб. Они разделяют с людьми священный пир, они принимают дары и одаривают в свой черёд. Ответ древних язычников на вопрос, а зачем богам, собственно, дары, в сохранившихся материалах дан хотя бы частично: Один собирает лучших из воинов на последнюю битву (злые языки во «Второй песне о Хельги убийце Хундинга» добавляют, что не-лучшие попадают в Валхаллу прислугой), умершие пользуются посланным им (или сбережённым лично) в иной жизни. Т.е. отправленное богам мыслилось как вполне материальная передача — воинов в дружину, вещи в пользование…
Одновременно в обрядности позднего скандинавского язычества обнаруживаются и следы космогонических и мифологических представлений. Обрядовым воспроизведением мифа о соперничестве Лета и Зимы в скандинавских реалиях теоретически могло бы быть стравливание коней, чьё изображенное на камне из Хеггеби (Уппланд, Швеция) датируется V или началом VI в. н.э, причём кони на камне украшены рогами или полумесяцами. Такая забава хорошо известна из саг об исландцах. Хильда Элис Дэвидсон полагала, что «… лошади, без сомнения были священными животными Фрейра и приносились ему в жертву » [35]. А Фрейр, бог урожая и супруг «зимней» Герд (как и Ньёрд, супруг Скади) ближе многих к упомянутой мифологеме. Среди археологических находок имеются также ритуальные маски-личины, более поздние источники говорят нам о народных обычаях ряжения на Йоль (с чем связаны, вероятно были истории о буйных «йольских парнях» и страшной великанше-Гриле), т.е. можно говорить о наличии элементов ритуальной драмы в обрядности годового цикла.
Однако известный индоевропейский космогонический миф сотворения современного мира из тела принесённого или принесшего себя в жертву тела Первочеловека, видимо, нашёл отражение только в мифологии, в песнях «Эдды» — в виде истории Имира, из чьего тела Один с братьями создали известную людям вселенную. Никаких свидетельств воспроизведения его в реальной обрядности не сохранилось[36].
Разумеется, эпоха изменилась безвозвратно даже для самых упорных традиционалистов. Иным стало, хотя бы на уровне деклараций, отношение к человеческой жизни. Некоторые формы ритуалов ушли в историю, и вряд ли кто-то в здравом уме будет стремиться возрождать человеческие жертвоприношения (а стремящимся можно дать универсальный совет «начинать с себя»…ну, например, оценить перспективу быть повешенным ради лётной погоды в сезон отпусков или замурованным в бетон в качестве «строительной жертвы» при возведении нового офиса «Газпрома»). Зато практика посвящения Сигфёдру противника в бою, например, могла бы умеряться только абсолютной непредставимостью иных персонажей в Валхалле. В любом случае, легальных форм жертвоприношения вполне достаточно для того, что бы каждый сделал свой выбор. Часто вполне реально для общины принести в дар животное[37], есть бескровная жертва-вещь, достойная одариваемых, есть жертвоприношение едой или питьём, есть возможность разделить праздник и священный пир с богами и предками. Наконец, посвящение богам поэтического или иного произведения всегда более чем уместно.
Однако это возвращает нас к первоначальному вопросу: не слишком ли по-детски мы ведём себя с Силами, приставая к ним со своими подношениями, особенно со вполне материальными (и ценимыми, возможно, исключительно среди людей)? Может, для установления связи достаточно какого-нибудь символического жеста, слов и обращений, следования некоему личному кодексу или выбранного образа жизни? Ведь и получить от Сил мы зачастую хотим отнюдь не что-то материальное: новое знание, способность понять нечто важное, некий новый эталон поведения, изменение жизни за счет изменения себя... Если символика разделённой с кем-то еды, обряда «хлеба и соли», кубка, переданного по кругу, и сегодня легко воспринимается на чувственном уровне, а устное прославление богов и вовсе укладывается в рамки привычного, то, например, с пожертвованными вещами понимание смысла действия в значительной степени утрачено.
Потому стоит уточнить: чем же был дар для наших предшественников?
Роль и смысл дара.
Всё, что было сказано о жертве-даре как основной форме германского жертвоприношения, укладываются в концепцию do ut des (римская формула, означающая «даю, чтобы дал») или его полного аналога в религиозных текстах на санскрите dadame se, dehi me. Концепцию древнюю и всеобщую, и достаточно сложную, что бы не считать её лишь до-денежным аналогом купли-продажи. Для понимания принципа одаривания, общего для индоевропейских народов (и не только для них), следует обратиться к истории и понятию дара в языческих обществах с самых ранних времён.
С внешней точки зрения институт обмена дарами служит способом перераспределения материальных ценностей и укрепления социальных связей внутри общины или вне её, тем, что М.Мосс в своём труде «Опыт о даре. Форма и основание обмена в архаических обществах» называл «системой совокупных тотальных поставо к»[38]. Одновременно достойное наделение дарами или выдающийся обмен подарками являются и способом завоевать авторитет для дарящего, и обязанностью того, кто авторитетом наделён в силу занимаемого положения (вождя, предводителя). При этом дар мог служить одновременно и приглашением к диалогу (отвергнутый дар означает неприкрытую враждебность), и укреплением иерархических связей (дар в обмен за службу, дар как дань), вызовом в состязании щедрости между равными (одариваемый не может, не потеряв чести, не отдариться в ответ и до этого момента находится в зависимом положении), и, наоборот, признанием равенства: одариваемого сочли способным ответить тем же. Мог дар быть и составной частью иного социального обмена, таковы приданое и свадебный выкуп, а для германских народов — утренний дар мужа жене после первой ночи, таковы германские же, долго державшиеся в деревнях и на периферии, правила залога, когда любая сделка им сопровождается, даже если это вручаемая до выполнения договорённости безделушка… Примеров множество, но важно, что основой этой системы служит не только непосредственная рыночная, статусная или утилитарная ценность вещи, но и вера в присущую ей особую магическую силу, во власть чужого предмета (и её прежнего хозяина) над получившим, что и требовалось нейтрализовать, точнее, уравновесить равноценным даром (или завершением сделки, после чего залог возвращался). М.Мосс подробно рассматривает роль залога в древнем праве, в народных обычаях и бытовых сделках западноевропейских стран. И в более ранний период обмен дарами, согласно Тациту и поздним источникам сопровождал брак, рассматривавшийся как «покупка» жены. Можем мы вспомнить вспомнить и залог Одина, оставленный в источнике Мимира. И роковые сокровища с присущей им особой магической силой, мотив пронизывающий древние сказания, будь то «Беовульф» и