Жертвоприношения у германцев.

Н. Топчий (Tradis)

Дар за дар, отозвался Камал, риск за риск: обычай для всех один!

Дж. Р.Киплинг, «Баллада о Востоке и Западе».

Вопрос о жертвоприношениях является ещё одним увлекательным вызовом для современного язычества. И ещё одним свидетельством того, что без обращения к древней традиции, без анализа и примерки на себя миропонимания наших предшественников язычество остаётся лишь интеллектуальной игрой. Ведь с точки зрения человека эпохи «рационализма» и товарно-денежных отношений, сам факт отдачи чего-то в жертву божеству (как и проведение ритуалов в целом, сезонных или окказиональных) воспринимается либо как постановочное действо из соображений «общепринятого этикета» при контакте с сакральным, либо как сделка в стиле «я — тебе, ты — мне». В первом случае возникают мысли об условности и необязательности обряда, во втором — что те, к кому мы обращаемся, от нас в чём-то зависят: мы ж им платим, практически нанимаем!

Наверное, любой человек, серьёзно следующий какой-либо языческой традиции, согласится, что такой подход — грубейшее упрощение. Однако в вопросе, какой же смысл вкладывается в жертвенную обрядность сегодня и какой вкладывался некогда, нет единства. Возможно, потому, что таких смыслов существенно больше одно одного, и в разных культурах, более того, в различных обстоятельствах в одной культуре, делался акцент на разные их комбинации. Как писал Марсель Мосс в заключительной части своей работы «Очерк о природе и функции жертвоприношения»:

Это единство [системы жертвоприношений] проистекает не из того, что все возможные виды жертвоприношений…произошли от одной первичной и простой формы. Такого жертвоприношения не существует… Всякое жертвоприношение осуществляется в определённых обстоятельствах и с расчетом на достижение достижения конкретных целей.

И далее:

Но если жертвоприношение настолько сложно, в чём может состоять его единство? Всё дело в том, что в основе, при всём многообразии форм, в которое жертвоприношение облекается, это всегда одна и та же процедура, которую можно применить для достижения самых различных целей. Эта процедура состоит в установлении связи между сакральным и профанным миром посредством жертвы, то есть предмета, уничтожаемого в ходе церемонии [1].

(с)

Или, если взять определение «по учебнику»^[2],, под жертвоприношением понимают один из наиболее древних религиозных обрядов, преследующий целью установление или укрепление связи личности или общины с духами, обожествлёнными предметами и богами путём принесения им даров, которые для жертвователей обладают реальной или символической ценностью. При таком подходе нивелируется проводимое некоторыми современными язычниками различие между жертвоприношением и подношением-даром богам, по каким бы критериям не проводилось разграничение (общественный и частный ритуал, приношение пищи или предметов), всё в итоге сводится к нашему желанию обратиться, нечто отдавая — и быть услышанными.

Логично было бы для понимания сути жертвоприношения как такового проследить его происхождение, начиная с самой ранней стадии. Однако именно в вопросе происхождения данной практики взгляды исследователей расходятся. К примеру, М.Мосс (и не только он), как видно из цитаты выше, вообще сомневался в существовании единой, предшествовавшей прочим формы. Истоком идеи с очень большой вероятностью могли быть погребальные дары предкам, передаваемые с умершим, ритуальное кормление предков (австралийский этнограф Б. Спенсер) — или даже само ритуальное убийство членов племени, достигших определённого возраста (см. работы Н.Велецкой об обычае убийства стариков на ранних стадиях развития общества). Английский этнограф Э. Тайлор считал первичным задабривание и умилостивление духов. Есть версия о происхождении всех видов жертвоприношений из идеи совместной трапезы тотемического культа, на которой запретное в обычное время существо съедалось общиной — во имя поддержания кровного союза и единства с тотемом-предком (Робертсон-Смит, Фрэзер). Этологи же вспоминают о подходящих ритуализированных, «умилостивительных» действиях, практике бескорыстного дележа пищи высших приматов, выводя тем самым идею жертвоприношения даже не из социальной, из предсоциальной и биологической природы человека в глубочайшей древности (см. например: Г.П. Удалова, «Предпосылки возникновения жертвоприношения как формы социального поведения»[3]). Известно что уже неандертальские погребения мустьерской эпохи с инвентарём (средний палеолит, 300 — 30 тыс. лет назад) можно рассматривать как погребальные подношения сородичам с целью обеспечить их необходимыми предметами и пищей в другой жизни (таковы захоронения Ла-Шапель-о-Сен, Ла Ферраси во Франции, где рядом со скелетами найдены кремневые орудия и остатки красной охры). Палеоантропологи относят первые жертвоприношения высшим существам к верхнему палеолиту (50—10 тыс. лет назад), о чем свидетельствуют особым образом оформленные «хранилища» костей и черепов пещерных медведей в Альпах (Драхенлох, Петерсхеле, Виллендорф, Монтеспан[4]).

Разумеется, здесь вопрос об изначальном происхождении жертвоприношений решать не предполагается, задачей заметок является лишь определить хотя бы основные надёжно зафиксированные смыслы, вкладывавшиеся в проведение ритуала у германцев и в эпоху викингов. Для этого стоит начать с перечисления таких возможных смыслов вообще, благо антропологи, историки, этнографы давно и на основании обширных исследований описали возможные виды жертвоприношения как обобщенной процедуры, разделив их по поставленным задачам. В целом выделяют:

— жертвы дара и обмена: умилостивительная; жертвы-кормление; долю божества или умерших; жертвы, пробуждающие внимание богов; искупительные; благодарственные; жертвы, совершаемая как акт благочестия, дар как установление связи с высшей силой;

— жертвы, воспроизводящие миф, космогонию, сотворение мира (например, при ритуалах смены времён года);

— безадресные и не связанные непосредственно с мифом жертвы-посланники, жертвы-сопроводители или транспорт в иной мир; сюда же относят жертвы типа строительной (речь о распространённом по всей Европе обычае замуровывать человека или животное в основание строящегося сооружения).

Что касается третьей группы жертвоприношений, то жертва-посланник или спутник не является самоцелью, но лишь способом осуществления задач первой группы (почтить умершего, помочь предкам или попросить у них помощи, отвести беду от рода и т.д.), а строительная жертва по мнению Д. К. Зеленина[5], например, изначально была предназначена для умилостивления духа деревьев, самовольно задействованных человеком, т.е. восходит к жертве-выкупу. Поэтому рассматриваться будут далее группы первая и вторая.

В любом из перечисленных случаев жертва-дар переходит из мира людей в мир предков, духов или божеств, что нередко сопровождается её ритуальным уничтожением. Переход этот возможен потому, что обряд наделяет её (по умолчанию или особыми усилиями людей) сакральными свойствами. В случае, когда в процессе пользуются передаваемым и люди (например, съедают жертвенное животное) некие свойства состояния «освященности», близости к Иному миру могут и переходить и на них.

Итак, что мы знаем о жертвоприношениях древних германцев, а главное, можем ли судить об их предназначении?

Жертвоприношения у германцев.

Как и всегда при обращении к истории германского и скандинавского язычества, наша возможность оценки прошлого ограничена: мы берёмся судить о мировоззрении людей по свидетельствам археологии, допускающим толкования, и письменным источникам, созданным внешними по отношению к происходившему наблюдателями — античными авторами или потомками исландцев-язычников, чьи записи относятся к XII—XIV вв. Тем не менее, записи в сочетании с результатами раскопок и, возможно, свидетельствами лингвистики (ибо язык отражает особенности мышления людей — и определяет их) дают в целом непротиворечивую картину.

О. Клиндт-Йенсен[6] упоминает о находках сосудов с костями животных, относящихся к доримскому железному веку (V—I вв. до н.э.) в датских болотах, рассматривая их как угощение для богов. Как вотивные подношения археолог трактует вырезанные из мягких пород дерева (и потому не пригодные для работы) плуги-арды, а также старые изношенные их рабочие аналоги, опущенные в болота, что неизбежно наводит на мысли о культе плодородия. Найдены и свидетельства бытования человеческих жертвоприношений. Таков, в частности, знаменитый «человек из Толлунда» (Дания, IV-III вв. до н.э.), что, судя по останкам, принадлежал к кругу власть имущих, был ритуально задушен (на основании исследования его последней трапезы, состоявших из смеси зёрен, диких и окультуренных злаковых, выдвигается предположение о принесении его в жертву божествам плодородия в конце зимы-начале весны). К этому же периоду относится и деревянный идол из Поссендорфа[7] (Тюрингия, ныне утрачен), датируемый примерно II в. до н.э., высотой ок. 90 см. с поднятой рукой. Для нашей темы находка интересна тем, что рядом был найден бронзовый котёл и семь керамических сосудов, а несколько дальше лежал скелет мужчины, возможно, принесённого в жертву божеству.

Так же к этому времени относятся первые свидетельства обычая отдавать богам трофеи (или их часть) после победы. Как пишет Павел Орозий в своей «Истории против язычников» о кимврах (события происходят в 105г.до н.э., сама же «История» создана в 417г. н.э.):

Враги, захватив оба лагеря и огромную добычу, в ходе какого-то неизвестного и невиданного священнодействия уничтожили всё, чем овладели: одежды были порваны и выброшены, золото и серебро сброшено в реку, воинские панцири изрублены, конские фалеры искорежены, сами кони низвергнуты в пучину вод, а люди повешены на деревьях – в результате ни победитель не насладился ничем из захваченного, ни побежденный не увидел никакого милосердия [8].

(с)

Речь идёт об одной из первых неудачных попыток экспансии кимвров[9], тевтонов и амбронов на территорию Империи в 120—101 гг. до н.э., что тогда ещё было явлением эпизодическим. О связанных с войной человеческих жертвоприношениях у кимвров так же рассказывает отрывок из «Географии» Страбона, датируемый приблизительно началом нашей эры, т.е. более близкий к описываемым событиям (кн.VII,II,3):

Рассказывают о следующем обычае кимвров: их жен, следовавших с ними в поход, сопровождали жрицы-предсказательницы, седовласые, в белых одеждах, в полотняных, застегнутых [фибулами ], мантиях, в медных поясах и босые. Они выходили навстречу пленным с обнаженными мечами, надевали на них венки и вели их к медному кратеру вместимостью в 20 амфор. Там была лестница; по ней всходила [одна из них] и, распростершись над котлом, перерезала горло каждому из них, подняв его на воздух. По натекавшей в кратер крови они совершали какое-то гадание [10].

(с)

В описаниях легко узнаются два постоянных мотива германского и скандинавского язычества: в первом — смерть военнопленных через повешение (на основании позднейших материалов связываемая с культом Водана), во втором — особое отношение к жертвенной крови.

Период более тесных контактов, военных и мирных, германских племён с Римом получил название римского железного века (I—IV вв. н.э.). В это время, в века войн и наёмничества, возрастает и значение в жизни племён божеств войны. Соответственно, увеличивается число свидетельств о дарах высшим силам в виде оружия. Таковы находки в болотах Дании (в Нюдаме, Торсбьёрге, Крагехуле и Вимозе) и в Шлезвинг-Гольштейне. Причем находки эти содержат огромное количество римского материала, и могли быть как вооружением легионеров вспомогательных римских войск, так и трофейным или контрабандным[11] оружием. Как пишет М.Тодд[12]: «В одном лишь Нюдаме было обнаружено около 100 мечей и более 500 наконечников копий, в том числе и много римских. Этого хватило бы, чтобы вооружить большую дружину, и, судя по всему, значительная часть этого оружия оказалась в болоте одновременно, а не скапливалась там на протяжении многих лет ». В то же время торфянники Торсбьерга были местом проведения многочисленных обрядов в течении длительного времени. В случае с Эртебелле, было установлено, что вооружение топили в болоте дважды на протяжении достаточно короткого срока. Крупнейшие из таких вотивных кладов относятся к позднеримской эпохе.

По понятным причинам основные письменные источники античности также относятся к периоду усиления контактов варварских племён с Империей и, в целом, подтверждают общую картину адресного дара Силам, в том числе и военного. При этом стоит учитывать, конечно, что, «просвещённых» авторов привлекало в варварской жизни либо всё необычное и вызывающее эмоциональный отклик, либо то, что можно было использовать в целях назидания соотечественникам.

Вновь мы сталкиваемся, как и в доримском железном веке, с обычаем посвящать плоды победы божеству, победу даровавшему, в данном случае Водану (для римлян — Меркурию) и Тивазу (соответственно, Марсу). Корнелий Тацит в своих «Анналах» (гл.56) пишет:

В то же лето (58 г. н. э.) произошло большое сражение гермундуров с хаттами из-за богатой солью пограничной реки, которую каждое из этих племен стремилось силою отвести [на свою территорию]. Кроме склонности решать все споры оружием, тут действовала и другая причина — верование, что подобные места ближе всего к небу и что боги ниоткуда так хорошо не внемлют молитвам смертных, как именно отсюда. Поэтому по милости богов в этой реке и в этих лесах родится соль не так, как у других народов, в результате испарения морской воды, а из сочетания враждебных стихий, огня и воды; ибо для добывания соли здесь льют воду на горящие деревья. Война была удачна для гермундуров, но для хаттов она оказалась тем более пагубной, что [обе стороны] на случай победы посвятили вражеское войско Марсу и Меркурию, а в силу этого обета [победители гермундуры] должны были истребить воинов и лошадей и вообще все живое [в племени хаттов] [13].

(c)

В тех же «Анналах» (гл. 61) Тацит рассказывает о картине, представшей перед Германиком на месте разгрома римлян в Тевтобургском лесу (9 г. н. э, т.е. события несколько более ранние по сравнению с предыдущей записью), где мы видим вновь жертвоприношения пленных на алтарях и через повешение (а также встречаем упоминание германских священных рощ):

Тут же валялись обломки оружия и скелеты лошадей, а к стволам деревьев были прикреплены человеческие черепа. В соседних рощах (lucis) находились алтари варваров, на которых они заклали трибунов и центурионов первого ранга. Участники битвы, пережившие её, убежавшие во время самого сражения или из плена, рассказывали, где пали легаты, где были похищены орлы, где Вар получил первую рану, где он нашел смерть от злополучного удара своей собственной руки; с какого возвышения Арминий держал речь к своему народу, сколько было устроено виселиц и вырыто могил для пленных, и как он высокомерно издевался над римскими знаками отличия и орлами.

(c)

Священный характер битвы для германцев, требующий посвящать божеству победу и её плоды угадывается и в скупом замечании Тацита в его работе «О происхождении германцев и местоположении Германии»[14] (написанной примерно в 98 г.н.э.).

Однако казнить, заключать в оковы и подвергать телесному наказанию не позволяется никому кроме жрецов, да и то не в виде наказания и по приказу вождя, но как бы по повелению бога, который, как они верят, присутствует среди сражающихся: в битву они приносят взятые из рощ священные изображения и значки.

(с)

Из приведённого отрывка следует и священный характер германского правосудия, о чём вспоминают значительно реже. В том же тексте Тацит упоминает, что именно жрецы поддерживают порядок на народных собраниях-тингах, и что осуждённых на таком собрании за не связанное с трусостью преступление, вроде перехода на сторону врага, казнят повешением, трусов же и «обесчестивших своё тело» — утоплением в болоте. Всё это наводит на мысль о том, что приговаривать могли к принесению в жертву, отдавая виновного богам: храбрых — Водану, остальных — силам земли.

Разумеется, далеко не все интересы германцев были связаны с войной. О жертвоприношениях в мирное время говорит другая известная цитата из того же источника:

Из богов германцы больше всего почитают Меркурия [Водана], которому в известные дни разрешается приносить также и человеческие жертвы. Геркулеса [Тунраса] и Марса [Тиваза] они умилостивляют назначенными для этого животными. Часть свевов приносит жертвы также Изиде.

(с)

В установленный день представители всех связанных с ними [семионами] по крови народностей сходятся в лес, почитаемый ими священным, поскольку в нем их предкам были даны прорицания и он издревле внушает им благочестивый трепет, и, начав с заклания человеческой жертвы, от имени всего племени торжественно отправляют жуткие таинства своего варварского обряда.

(с)

При этом продолжение текста — рассказ о благоговении перед священной рощей, куда можно входить лишь в оковах, перекликается с темой божества, чью власть человек признаёт полностью, посвящая ему свою жизнь («благоговение перед этою рощей проявляется у них и по-другому: никто не входит в нее иначе, как в оковах, чем подчеркивается его приниженность и бессилие перед всемогуществом божества »). Эхо древности мы потом услышим и в посвящении человека богу, и в имени валькирии Херфьётур (Путы войска) и магии боевых оков Одина в «Речах Высокого»...

И, наконец, о культе Нерты, богини, несомненно, связанной с землёй и плодородием, супруге, сестре или праобразу Ньёрда, Тацит пишет:

(с)