На самом деле решал я недолго – от силы часа два.
Для начала прикинул, насколько реальна возможность, что Дмитрия не угрохают за эти полтора года. Получалось, что шансы уцелеть у него имеются. Небольшие, учитывая, насколько сильно он подчас зарывается, даже куда меньше, чем у меня на вытяжку четырех счастливых жребиев кряду, но все равно есть.
Следовательно, на всякий случай надо рассматривать войну со шведами как вполне реальную. Так‑так. А насколько реально выиграть ее, да еще в столь короткие сроки?
Я припомнил карту, которую как‑то разглядывал в Думной келье вместе с Борисом Федоровичем. Согласно ей получалось, что шведская Прибалтика включает в себя практически всю нынешнюю Эстонию. В принципе не так уж много.
Это ведь лишь звучит немного страшновато – вся Эстония, а что она собой сейчас представляет, если разобраться, – так, банановая республика, только еще хуже, поскольку не просто такая же мелкая, но и вообще бесполезная, ибо там даже бананы не растут.
Недоразумение господне.
Вся польза от него – выход к Балтийскому морю, да и то сомнительная. Выход‑то этот у Руси и так имеется, причем испокон веков, а сейчас сразу два – через реку Нарву, где напротив одноименного шведского города стоит мощная русская крепость Ивангород, и через Неву.
Впрочем, что это я – речь не о том, зачем нам Эстония. Вопрос упирается в то, в силах ли мы поиметь эту безбанановую территорию?
Я вновь призадумался, прикидывая, как будет выглядеть это завоевание и реально ли оно вообще.
Итак, местное население не в счет. Может, когда‑то там и были ребятки, умевшие воевать, но давным‑давно вымерли – постарались завоеватели. Сейчас там в живых из местных только те, которым более привычно вылизывать чужие хозяйские сапоги, а уж чьи они – датские, польские, шведские или русские – им без разницы.
Купцы и прочие горожане? С каких пор торгаши стали вояками? Значит, тоже можно не считать за противников.
Итак, в остатке мы имеем только шведские гарнизоны. Насколько я помню, эти парни из числа наемников, а как воюют ландскнехты, я уже знаю.
Нет, в открытом бою они хоть куда – воздам должное. Но это лишь тогда, когда имеются шансы на победу. А вот когда припрет так, что край, – тут они сразу пасуют. То есть, если их поставить в такие условия, когда дальнейшее сопротивление бессмысленно, драться лишь для того, чтобы умереть с честью, их навряд ли можно заставить.
Что ж, тогда, получается, все вполне реально...
Разумеется, никаких осад и штурмов – тут и впрямь крови прольется много, а толку чуть. Но вот если устроить нечто вроде молниеносной войны, своего рода русский дранг нах норд, поскольку продвижение не на восток, а на север, тогда очень даже может быть.
Одна беда – Дмитрий на такое никогда не пойдет, поскольку не принято сейчас начинать боевые действия без предварительного объявления войны. Неблагородно оно, а мальчик малость подвинулся на рыцарстве, но...
А что, если он вовсе не начнет войны?
Я чуть не заплясал от радости, вспомнив про шведского принца Густава, который настолько великолепный вариант, что лучше не придумать. Хватит ему пребывать в унынии и гнать самогон в Угличе. Пора приступать к более солидным проектам.
Нет, речь идет не о резком увеличении количества выгоняемого самогона, а о грандиозном расширении его владений.
Да, идея не нова, и впервые внедрил ее в жизнь польский король Сигизмунд, не начав войну с Годуновым, но позволив Дмитрию набирать в Речи Посполитой добровольцев. Ну так что ж, патентного бюро тут нет, и изобретение выкупать не надо.
Впрочем, что это я?! Жигмонт тоже не первый. Он лишь повторил незамысловатый трюк Ивана Грозного с датским принцем Магнусом.
Итак, новый Магнус, то есть Густав, объявляет войну своему дядьке Карлу, а волонтеры вместе с наемным воеводой князем Мак‑Альпином тут как тут.
Более того, если все как следует разработать, а времени у меня предостаточно, то, начав войну следующей зимой, ее запросто тогда же можно и закончить, чтобы к весне, когда обалдевшие шведы опомнятся и начнут присылать подкрепление, уже им придется осаждать взятые нами города, а это куда тяжелее.
Только начинать подготовку надо пусть не прямо сейчас, но в ближайшую пару месяцев. Жаль, конечно, что, скорее всего, эти приготовления уйдут впустую, то есть Дмитрия убьют, но с другой стороны, а почему это взошедшему на престол Федору Борисовичу не закончить замысел своего предшественника и не побаловать свой народ эдакой победоносной войнушкой?
Разохотится воевать и в дальнейшем? Навряд ли.
Царевич по своей натуре весь в отца, то есть не воинственный паренек, а потому понимает – толку с этой Ливонии никакого, зато вони от соседей‑поляков будет хоть отбавляй, поэтому драться с ясновельможными панами за ее вторую часть, то есть за Латвию и Литву, смысла не имеет.
На следующий день я дал Дмитрию ответ. Он изумленно уставился на меня, очевидно решив, что ослышался, и попросил повторить.
Я медленно, чуть ли не по складам повторил.
– Только со своими холопами? – озадаченно переспросил он еще раз.
– Со своими гвардейцами, – холодно поправил я.
– Да все равно щенки, – отмахнулся он.
– Что ж, это лучший способ убедить тебя, что они – молодые волкодавы, – усмехнулся я. – Но мне нужно полтора года на то, чтобы у них подросли клыки и, кроме того, чтобы ты исполнил три обязательных условия.
Дмитрий нахмурился, ожидая подвох, и вопросительно воззрился на меня.
– О грядущей войне ни единой душе ни слова. Это первое. Если берут сомнения насчет рыцарского поведения, то к тебе в любом случае нельзя предъявить никаких претензий. Ты, по сути, вообще ни при чем – начнет ее шведский принц Густав вместе с наемной армией, о которой ты тоже ни сном ни духом.
Дмитрий неопределенно помотал головой.
– Не понял – это означает да или нет? – осведомился я.
– Это означает, что я еще не решил, – раздраженно ответил он.
– Думай, – равнодушно пожал плечами я. – Мы с Годуновыми пока отправимся в Кострому, так что время у тебя есть, но если ты согласен, то должен известить меня не позднее осени. Однако имеется и еще два условия.
– Тоже заковыристые?
– Совсем простые, – отверг я его предположение. – Второе из них – не мешать мне.
– И все?! – вновь не поверил он услышанному.
– И все! – жестко отрезал я. – Кроме того – это третье, самое последнее, – перед началом войны ты дашь письменное обязательство не трогать и не смещать принца Густава с его трона до самой его смерти, а также не препятствовать его назначению на должность наместника завоеванных земель князя Мак‑Альпина и не смещать оного князя с этого поста в ближайшие десять лет. В нем же ты подаришь мне все пошлины с завоеванных земель на те же десять ближайших лет.
– Да хоть на двадцать! – выпалил он и заулыбался, лукаво погрозив мне пальцем. – Я уж и впрямь думал, что ты белая ворона, с коей не пойми как себя вести, а ты... – И уважительно одобрил: – Славно ты замахнулся, крестничек. Эвон на какое наливное яблочко зуб нацелил.
– На двадцать не надо, – отказался я. – Да и о яблоках тоже рано думать. Захват этих земель все равно что пересадка саженца яблони из шведского сада в наш. Яблоки на нем появятся как раз через десять лет, да и то лишь... при должном уходе, так что это срок для окончательного усмирения твоих новых подданных.
– Такой большой? – удивился он.
– Это местных эстонцев усмирять не надо, – пояснил я. – Непокорных давно вырезали, а остальные за триста лет привыкли ходить в холуях, поэтому им без разницы, кто их господин, лишь бы давали дышать хотя бы через раз и отбирали не все. Зато с горожанами иное. Там придется повозиться как следует, но я постараюсь управиться.
– Ты так рассуждаешь, будто уже все взял, – тихо произнес он.
Я пренебрежительно усмехнулся и громко отчеканил:
– При выполнении всех трех перечисленных мною условий я, князь Мак‑Альпин, даю тебе свое твердое и нерушимое слово потомка шкоцких королей и... эллинского бога Мома, что спустя всего полтора года, если только ты, государь, не передумаешь...
Он возмущенно фыркнул, но я упрямо повторил:
– Если ты не передумаешь и подтвердишь свое повеление, то следующей зимой война будет начата, а еще через полгода, то есть уже к весне, во всех крупных городах Эстляндии, не говоря уж про Нарву и Ревель, встанут на постой русские стрелецкие гарнизоны. – И напомнил: – А сейчас мне пора собираться в Кострому и... готовиться к войне.
Дмитрий красноречиво протянул руку в сторону двери.
– Теперь не держу. – Но сразу, словно припомнив что‑то, прищелкнул пальцами и с легкой улыбкой на лице чуть виновато заметил: – Но Квентина я думаю оставить – нужон он мне. – И пояснил: – Мне еще надлежит освоить несколько танцев. К тому же я собираюсь создавать новую печать вместо старой, да и герб надлежит обновить. Царь – это одно, а император – совсем другое.
– В его согласии, как мне кажется, ты не нуждаешься? – уточнил я.
– Отчего же. Не далее как ныне я сбираюсь к нему заехать и навестить болезного, вот и спрошу. А ты покамест прямо отсюда отправляйся к Басманову и вместях с ним обсуди самое неотложное из того, в чем зришь надобность в переменах. И впрямь лучше, ежели никто о том, что они исходят от тебя, ведать не будет.
И вновь я в очередной раз недооценил сластолюбивого мальчишку.
Мне бы сразу призадуматься, почему он уперся в отношении Дугласа и только ли в танцах, печати и гербе все дело, а я хоть и не принял все им сказанное за чистую монету, но решил, что он собирается поступить точно так же, как и в Путивле.
Учитывая же, что я не намерен строить против него заговоры, мне было все равно, останется ли в Москве заложник, ответственный за мои художества в Костроме, каковых не будет.
К тому же я пообещал Дмитрию такое, от чего у него настолько захватило дух и вскружило голову, что теперь можно было позволить себе и расслабиться.
А зря.
Как там сказала одна большая, неповоротливая, но всезнающая и всевидящая нечисть в гоголевской повести? «Поднимите мне веки! Не вижу!»
Вот и мне бы кто их поднял, только не нашлось таких, а сам я... не увидел.
Понял я свою ошибку лишь на следующий день, когда Дмитрий вначале уточнил предполагаемую дату нашего отъезда – через три дня, согласился на нее, а уж после этого окончательно выложил на стол свои карты, припрятанные в рукаве:
– Мыслю, что надобно и матери‑вдове остаться. В Вознесенском монастыре келий в достатке – сыщется одна и для нее.
– Какой матери? – поначалу даже не понял я.
– Марии Григорьевне Годуновой, – хладнокровно пояснил он.
– Зачем?! – искренне удивился я.
– Негоже, чтоб невеста одна‑одинешенька до свадебки пребывала, – пожал плечами Дмитрий. – Пущай близ нее хошь кто‑то из родичей будет.
– Какая невеста?!
– Дугласа! – выпалил он и с любопытством уставился на меня.
– Ты имеешь в виду дочь царя Бориса Федоровича Годунова царевну Ксению Борисовну? – медленно и отчетливо, почти нараспев выговаривал я каждую букву, выгадывая время, чтобы хоть немного успокоиться – нельзя лезть на рожон, особенно когда от тебя ждут именно этого.
Получалось что‑то вроде старого способа взять себя в руки, только вместо подсчета: «Один баран, второй баран, третий...» были иные слова.
– Ну конечно, – простодушно подтвердил Дмитрий. – Куда ж ей уезжать в Кострому, когда тут ее больной жених остается?
«Один баран, второй...» Хотя чего их считать, когда главным бараном оказывался не кто иной, как князь Мак‑Альпин собственной персоной.
Лихо меня уделал государь – аж завидно. И вытянул обещание, которое хотел, и выставленных мною условий вроде как пока не нарушает – ни от чего нельзя отказаться, но и пакостить продолжает.
Однако я еще пытался сражаться.
– Не думаю, что это хорошая мысль, – заметил я. – Как мне кажется, Федор Борисович сочтет себя оскорбленным, услышав эдакое.
– Услышит‑то он от тебя, а своему учителю он все готов простить, – усмехнулся царь. – Авось сглотнет и это.
– От меня? – удивился я – на возмущение сил уже не было.
– Ежели оное поведаю ему я, то престолоблюститель может помыслить невесть что, – пояснил Дмитрий, продолжая иронично улыбаться. – Зато ты и словеса потребные подберешь, и утешишь его, коль он на дыбки встанет...
Я слушал его с каменным выражением лица, и он осекся, сочувственно заметив:
– Чтой‑то у тебя лик переменился. Прямо яко в Путивле стал, егда... головная боль одолевала. Не иначе как сызнова прихватило.
– Хуже, государь. Ныне у меня боль душевная, а она самая тяжкая, – пояснил я, в упор глядя на своего собеседника, вовсю упивавшегося триумфом.
– Ништо, – беззаботно махнул рукой он. – Душа, она отходчива. Авось угомонится.
Я еще попытался сопротивляться, заметив, что негоже брату, который теперь своей сестре «в отца место», покидать царевну. Пожалуй, не будет ничего страшного, если наш с ним отъезд несколько задержится.
Но тут заупрямился Дмитрий:
– Негоже по десятку раз переиначивать. Да и ни к чему. Прав ты был, когда заспешил в дорожку. Края те глухие, горы, да степи, да леса. Опять же и народ дикой совсем. Чай, не столь давно мы их по повелению батюшки мово Иоанна Васильевича под длань свою приняли.
Если бы мои мысли не были заняты исключительно тем, как изловчиться и забрать Ксению, ей‑ей, покатился бы со смеху – уж больно важным и надменным выглядел Дмитрий, толкая свою высокопарную речь о заслугах своего отца в деле освоения сибирских просторов.
Вообще‑то полугодом ранее я слышал совсем иную версию из уст Бориса Федоровича. Согласно ей, Иоанн Васильевич поступил как раз наоборот, сделав все, чтобы... задержать Ермака.
Едва только Грозный узнал о том, что тот, выполняя поручение купцов Строгановых, которые наняли себе на службу лихого атамана, пошел на Кучума, как отправил гонца с требованием немедленно остановить поход.
Рассказывал мне об этом старший Годунов спокойно, рассудительно и при этом отнюдь не винил царя в близорукости – мол, какой дурак, не понимающий собственных выгод.
Скорее уж наоборот – оправдывал Иоанна.
Риск был и впрямь велик, а государь очень опасался очередного провала и затяжной войны на востоке страны, да еще в тот момент, когда дела на западе шли из рук вон плохо.
К тому времени, правда, с польским королем Стефаном Баторием успели заключить перемирие, но весьма шаткое. К тому же оставались шведы, по‑прежнему наседающие с севера и готовящие очередной захват русских земель и крепости Орешек.
Однако как бы там ни было, а царский гонец укатил, но застать Ермака не успел – он вовсю воевал с Кучумом.
То есть выходило, что Сибирь завоевана вопреки Грозному, а не по его повелению, а уж окончательное освоение этих далеких земель – заслуга вообще исключительно и всецело Бориса Годунова.
Ну ладно. Чем бы дитя ни тешилось...
А вот с Ксенией получалось из рук вон плохо.
Я заходил и справа и слева, и спереди и с тыла, но Дмитрий виртуозно отбивал все мои доводы, возражения и аргументы, при этом явно забавляясь моими беспомощными попытками исправить положение.
Наконец он сжалился и выдал:
– Яко ты ни тщись, князь, а решения моего не изменишь. Да и неужто ты сам доселе не понял, для чего старая Годунова остается? Сказываю же, больно лихой там народец, потому и опаска у меня, как бы царевич там ихним духом не напитался да не удумал чего. Потому лучше всего, чтоб матушка его в закладе тут осталась, под моим да Басманова доглядом. А худа ей не станется, ежели ученичок твой в воровство[25]не ударится.
– А не тяжел заклад? – усомнился я. – И потом, ты говоришь про матушку, которой для заклада и одной за глаза, а требуешь, чтобы он оставил еще и сестру...
Дмитрий устало вздохнул и напомнил:
– Так оно все одно к одному. Сказывал ведь про Дугласа али забыл уже?
– Забыл, – покаялся я и, мысленно извинившись перед шотландцем, осторожно заметил: – А ты забыл, что дал царевне право свободного выбора жениха?
– Дать‑то дал, но я слыхал, что оная девица, пока он в болезни пребывал, кажный день у его изголовья сиживала. Мыслю, опосля такого ей и самой от князя Дугласа отказываться зазорно. То даже не потерька чести выйдет, а и вовсе утерька, – скаламбурил он.
Не имело смысла говорить что‑то еще. Он твердо стоял на своем – не свернешь, а я на своем. Получалась сказка про белого бычка – иначе не назовешь. Не‑эт, тут надо как‑то иначе.
Вот только как?
Пока что ясна лишь задача – любым способом забрать ее, ибо оставлять нельзя ни в коем случае. Пропадет она одна, и мать, случись что, ничем не поможет – не та заступа.
Случиться же может всякое, в том числе и самое страшное – уж больно знакомы мне искорки в глазах Дмитрия, вспыхивавшие время от времени при разговоре о царевне.
Именно такие мелькали у него в Путивле, когда он глядел на особо приглянувшуюся ему деваху.
Это пусть он своим советникам в сенате излагает придуманную хитромудрость с закладом или там про жениха Квентина – они поверят. Я же – никогда.
Первым делом я решил привлечь на свою сторону шотландца – так казалось проще всего. Хоть один аргумент тем самым я выбил бы из рук Дмитрия. К тому же других идей в голове все равно не имелось.
Однако выжать из Дугласа ответную грамотку, в которой он отпускает свою невесту до свадебки, обязуясь приехать к ней, как только выздоровеет окончательно, не получилось.
Квентин наотрез отказался отпускать царевну.
Причин он не таил – Дмитрий, побывавший у него незадолго до меня, посулил ему, что уже через две недели после венчания на царство он лично организует их свадебку и шотландец станет законным супругом Ксении Борисовны, заодно напомнив про Путивль и свое обещание, которое дал ранее и от которого не собирается отказываться.
– А ты не боишься, что ныне, когда государь дал ей вольное право выбирать жениха на свое усмотрение, она может вообще не согласиться выйти за тебя замуж? – спросил я.
В ответ Дуглас лишь презрительно усмехнулся.
Ну да, учитывая, что она действительно навещала его чуть ли не каждый день, любому понятно – довод мой слаб и никуда не годился.
– А почему бы тебе самому не поехать вместе с... – бодро начал я, но сразу осекся, вспомнив, что этот вариант Дмитрий тоже предусмотрел.
Сказать откровенно, какие опасности ее тут ждут? Я испытующе посмотрел на шотландца, прикидывая. Получалось, не стоит.
Не поверит он мне.
Вот если бы Дуглас видел взгляд Дмитрия, устремленный на сестру Годунова там, на Пожаре, когда он впервые ее увидел, – дело иное, а так...
– Вася ты и есть Вася, – констатировал я напоследок и вышел из его опочивальни.
Так и не решив, что предпринять, я спустился вниз. Обед уже остывал. Ел, совершенно не чувствуя вкуса и даже не понимая, что именно налито в мою миску.
В голове по‑прежнему мелькали вариант за вариантом, но все они были какие‑то несъедобные, напоминая то варево, что плескалось в моей миске. Досадливо поморщившись, я отодвинул ее от себя, не съев и половины.
– Часом не захворал ли? – участливо поинтересовалась Марья Петровна.
– Просто не хочется, – пояснил я.
– Стало быть, невкусно, – понимающе кивнула ключница и посетовала: – Оно, конечно, ныне ни у меня, ни у Резваны и часца не было, чтоб самой опробовать, чего там сготовили. Все мешки увязывали да добро в сундуки сбирали, вот и вышел недогляд. – И отвлеклась на Акульку, принявшуюся что‑то торопливо шептать ей на ухо.
– Сказывала ж поутру, отъезжает князь‑батюшка, дак она сызнова за свое, – всплеснула руками травница. – Деньгой наделили, так неужто она и впрямь ныне о подворье помышлять учала?! Экий бесстыжий народ енти Христовы невесты, прости меня господи...
– Чего там еще? – спросил я.
– Да мать Аполлинария Акульке два алтына посулила, чтоб та известила ее, как токмо ты на подворье появишься, – нехотя сообщила Петровна. – Хорошо хоть ума у девки хватило, чтоб мне о том сообчить, а то бы сызнова игуменья приперлась о тереме на Никитской потолковать.
– А ты ей обещала его отдать, когда Федора прятала? – уточнил я.
– Чай, из ума не выжила, чтоб таковское посулить, – даже обиделась травница. – Мало ли что ты сгоряча ляпнешь, так на то я и ключница у тебя, чтоб добро твое стеречь. Сказывала токмо, что князь еще один вклад приготовил для сестер ее обители, вот и все. Нет, мало ей серебреца подаренного, ходит и ходит.
– Пусть ходит, – вяло махнул рукой я.
– Дак она еще и улещала глупую девку, что, мол, ежели нужда какая приспичит али ей от глаз людских укрыться занадобится, так она Акульку в своем монастыре вовсе безо всякого вклада примет. Нашла чем... – И осеклась, уставившись на меня.
А на моем лице расползалась широкая довольная улыбка. Причина радости была проста – осенило.
Получалось, можно выполнить распоряжение царя, но одновременно и... не выполнить его.
«Мы не будем ждать милостей от государя, да и от... Дугласа, – гордо заявил я себе, – а все что нужно возьмем сами. И точка!»
Глава 9