Как хорошо, что в июле 1846 года, в селе Рождественском, Новгородской губернии, родился Коля Миклухо-Маклай. А еще более прекрасно, что в 1871 году Николай Николаевич впервые посетил папуасов на северо-западе Новой Гвинеи. Именно в июле 1971 года исполнилось 150 лет со дня его рождения и 100 лет со дня его высадки на Берег Маклая, который так и стал называться после его первого посещения папуасов Новой Гвинеи. Конечно же, эти две даты не могли спокойно проглотить сотрудники Ленинградского Института этнографии и музея этнографии. Они добились в Президиуме АН СССР того, что им предоставили наше научное судно “Дмитрий Менделеев” для проведения специальной этнографической экспедиции. Ее так и назвали – по следам Миклухо-Маклая. Это был пятый рейс НИС “Дмитрия Менделеева”. Еще за месяц до экспедиции народ уже знал, что это будет экзотическая экспедиция. Естественно, каждый рвался попасть в экспедицию – стать ее участником. Но, поскольку это была весьма специфическая экспедиция, далекая от изучения физики океана, то шел естественный отбор. Математики, физики, океанологи просто выбрасывались за борт. Но зато набирались этнографы, “коралловеды”, ботаники, специалисты по гортанным звукам папуасов и т. д. Набирались и кино-фотооператоры. Но тут я молчу. Я лично ни чего против операторов “Центрнаучфильма” Володи Рыклина и Анатолия Попова не имею. Они создали прекрасный фильм – “К берегам далекой Океании”. И за это им громадное спасибо! Но попали, как всегда, в интересную экспедицию и всякие прохиндеи. В частности, журналисты. В данном случае это был Миша Ростарчук, представлявший вроде бы солидную газету “Известия”. Он был, вероятно, настолько избалован судьбой, что даже не удосуживался в своих очерках, хотя бы примитивно говорить на языке океанологов, штурманов и капитанов. Это было оскорбительно не только для тех, кто пытался его читать, но особенно оскорбительно для моряков и ученых, посвятивших свою жизнь морю. Он сумел пробиться, возможно, через московские связи, в один из лучших экспедиционных рейсов. И он, увы, был не одинок. Обидно. Эти пассажиры лишили, может быть новых знаний об океане, новых открытий, поскольку многих океанологов, крупных специалистов и, в том числе, людей из инженерного состава, сняли с этого рейса. А взамен мне предложили взять пару выпускников-океанологов Дальневосточного университета для прохождения практики. Из пяти предложенных я взял пару – мальчика и девочку. Сейчас мальчик доктор наук, работает в Тихоокеанском институте океанологии. О судьбе девушки я не знаю. А жаль. Хорошая была девушка. Поскольку рейс был этнографический, то стандартная океанология не была нужна. Но насколько мне было известно, Андрей Сергеевич Монин категорически был против снятия основных исследований в рамках ежегодных океанографических Программ. Но “коралловеды”, ботаники и этнографы победили.
|
|
Тем не менее, мы благодарны этнографам. Кораллы и подводный мир мы знали и до них. Но они предоставили нам неповторимые возможности продолжения наших увлечений в поисках подводных моллюсков. Хотя они сами боялись зайти в воду даже по колено, но они определяли те или иные заходы на острова и рифы. Это было прекрасно! Благодаря непредсказуемым желаниям этнографов мы могли оказаться в самых сказочных, не посещаемых цивилизацией островов и атоллов. Так оно и было. Только одно перечисление названий вызывает сладкие воспоминания и порождает желание вновь повторить, увы, прожитую жизнь. Вот часть из них.
|
|
Это: Экзотический городок Маданг (Новая Гвинея), где даже в центре города, в украшенном разнообразными цветами озере, живут живые крокодилы. В Маданге мы познакомились со студентом технического колледжа и его молодой свитой в возрасте 10-12 лет. Они на своих утлых, но весьма устойчивых плавсредствах возили нас по ближайшим островкам, Там мы знакомились с бытом маленьких, в несколько домиков, деревень и их обитателями. Ну и, естественно, занимались своим промыслом.
Гонки под советским флагом – юбкой аборигена.
Маданг был настолько симпатичен, что когда, уже работая в ИЭМе, и по поручению начальства, имел возможность формировать экспедиции, я включил заход в Маданг в Программу экспедиций “Тайфун-75” и “Тайфун - 78” в качестве заходов для отдыха. Многие участники экспедиций, в том числе сотрудники ДВНИГМИ (Владивосток) были нам благодарны за открытие (для них) такого Богом благословенного места. Я отвлекся. Но все же, продолжу всего лишь краткий перечень названий мест, которые мы посетили во время этой этнографической экспедиции и ощущений с ними связанными.
Это:
незабываемый остров Науру, лежащий прямо на экваторе в западной части Тихого океана. Но какие там контрасты. Гигантские манговые деревья! Постоянно шлепаются на землю перезрелые манго. Ешь – не хочу. Из расщелин отвеса кораллового прибрежного рифа торчат длинные шевелящиеся усы лангустов (сейчас в дорогих ресторанах их называют лобстерами). Осторожненько берешь рукой за оба уса и тихо-тихо, даже ласково, тянешь на себя – он выползает. Вот вам и роскошный, бесплатный ужин! Но конечно, только под сухое хорошее вино. Мы их жалели и не злоупотребляли своими приемами. Для специалистов “коралловедов” это было поразительно, и они делали всяческие попытки выудить из нас этот простой секрет ловли лангустов. Но мы были непреклонны. Это одна сторона картинок Науру. Другая – более жестокая. Остров Науру очень маленький остров. Его площадь составляет всего на всего 21 квадратный километр. Но он обладал гигантскими запасами дефицитного в те времена (м.б. и сейчас, не знаю) фосфатов (фосфоритов). Это ценнейшее удобрение и бесценное сырье для химической промышленности. В этом заключалась его трагедия. Трагедия острова как кусочка суши посреди могучего океана. Но, конечно же, не трагедия людей его населяющих. Это были самые богатые люди на Земле. Фосфаты прямо по лентам километровых конвейеров текли в бездонные трюма сухогрузов, стоящих всего в нескольких кабельтовых от берега несчастного острова. Остров просто вывозили. В центре острова, где вычерпывали эти злополучные фосфаты, торчали, как гнилые зубы, гигантские зубцы древних кораллов. Остров исчезал на глазах аборигенов. Но им хорошо платили. Каждый из жителей Науру имел личный счет в каком-либо австралийском банке, имел роскошный, по тем временам, автомобиль, виллу. Но поскольку вся окружная дорога была не более 20 километров, то было забавно наблюдать, как по вечерам аборигены делают проминаж на своих дорогих автомобилях по этой “окружной дороге”. К сожалению, я не слежу за ситуацией на этом маленьком острове и ни чего не могу сказать о сегодняшней его жизни.
|
|
Но продолжим.
Это: Новая Каледония. Французская колония. Столица – городок Нумеа. В 1853 году, после поражения Парижской коммуны на каторгу в Новую Каледонию были сосланы более 4000 тысяч коммунаров. Позднее на острове были открыты богатейшие запасы никеля. Тогда там добывалось около 40% мировой добычи никеля.
Нумеа, это милый, ухоженный городок, с пятидесятитысячным населением. Там есть все, что имеет цивилизованный мир. Радио, телевидение, собственные газеты и издательства. Население имеет все условия для более чем прекрасной жизни. Там есть (был) океанографический Институт. Проблема для кораллового мира всей Полинезии заключалась в морской звезде, так называемой “терновый венец”. Эта плодовитая тварь уничтожала тысячи квадратных километров коралловых рифов, оставляя после себя лишь белые остовы карбоната кальция. Возникла даже проблема существования Большого кораллового рифа Австралии. А это тысячи километров по длине и сотни километров по ширине. Одной из целей Института океанографии в Нумеа был поиск путей борьбы, если угодно, защиты коралловых рифов от “тернового венца”. Этот Институт даже создал свой искусственный риф из старых автомобильных покрышек для проведения там исследований над “терновым венцом”.
Новая Каледония. Какие шикарные воды окружают остров. Лазурная лагуна, защищенная могучим коралловым рифом от открытого океана. Были места, где можно пешком, по колено в воде, гулять по нежному песку сотни и даже десятки сотен метров, среди редкой подводной зелени этой чудо лагуны. При этом, почти через каждые сотню метров среди этой изумрудной воды можно было наткнуться на новокаледонский мурекс (это красивый эндэмик новокаледонских вод)…
Мэром города был молодой, увлеченный шахматами ученый – доктор Альрод Рочи. Он создал на острове шахматный клуб, увлек многих молодых островитян этой прекрасной игрой. Руководству нашей экспедиции он предложил провести турнир. Естественно все согласились. Но кто мог подумать, что этот энергичный молодой парень сможет так красиво организовать и разрекламировать эту “международную” шахматную встречу. Игра проходила в холле самого крупного отеля города под десятками телевизионных “юпитеров" и транслировалась по телевидению. У нас самым сильным игроком был Игорь Белоусов, кандидат в мастера спорта, за ним перворазрядник Вольдемар Петрович Смилга. Больших сил у нас не было. Естественно, они играли на первых двух досках. Не помню, кто играл на третьей доске, скорей всего Михаил Васильевич Соболевский, наш капитан. Замечу, что это был один из лучших капитанов дальнего плавания того времени. Весьма азартный и рисковый человек! Чего стоил его авантюрный проход в лагуну Фунафути. Я об этом напишу чуть ниже. Но сразу замечу, что у меня с ним были самые прекрасные, человеческие отношения. Мы уважали друг друга...
Вернемся к шахматам. Я играл на четвертой доске. Всего же их было десять. Игра, начавшись в 20 часов местного времени, закончилась лишь около 4 утра. И, как не парадоксально, основная масса болельщиков, а их было, очень много, оставалась до официального окончания мачта. Рочи так не желал расставаться с шахматами, что после почти 4 часовой игры (по условиям каждый участник должен был сыграть белыми и черными фигурами), он предложил еще и пятиминутки. Мы вдрызг проиграли. На сколько, я помню, в основных партиях выиграл лишь Игорь Белоусов. Тем не менее, каждый участник получил памятные сувениры, а первые шесть досок еще и по красиво упакованной бутылке дорого французского шампанского…
Это: Деревня Бонгу. По сути, основная цель этнографов – пожить там, где когда-то жил Миклухо-Маклай на берегу бухты Астролябия среди добрых папуасов.
Папуасы деревни Бонгу
Их дома стоят на сваях, что позволяет им, во-первых, таким образом защищаться от всяких насекомых, во-вторых, жилище хорошо проветривается и тем самым папуасы продляют жизнь собственных домов в их влажном тропическом климате. Для этнографов выделили домик, своеобразный отель. Там они собирались прожить семь дней, но удалось это далеко не всем. Большинство решило жить в привычной и уютной атмосфере судна. Специально для нас папуасы организовали показательные ритуальные танцы. Танцы, посвященные победе над диким животным, или танцы, посвященные богатому улову рыбы и т. п. К великому сожалению, среди населения Бонгу, а это около тысячи человек, очень много неизлечимо больных людей. Болезни, конечно, уникальны. Это и сонная болезнь, слоновая болезнь и много других экзотических для нас заболеваний. В деревне, нет ни каких лекарств и медперсонала. Как сказал сопровождавший нас Крэг Саймонс – заместитель окружного комиссара Маданга – в Бонгу и в другие деревни периодически наведываются врачи. Но главной их целью является предупреждение и профилактика таких страшных заболеваний как чума, сифилис и прочие внеземные радости. Что же касается сонной, слоновой болезни, то это не входит в Программу медицинского обеспечения папуасов. Это реликт, который по тем временам, считался не излечимым. Не знаю, как сегодня.
Ну, как я Вам?
Даже мы, далекие от этнографической романтики, решили на пару ночей, взяв палатки и все необходимое для автономной жизни, пожить на песчаном пляже бухты Астролябия. Увы. После первой же кошмарной ночи мы вернулись на судно, в свой добрый, комфортный уют прохладной каюты. Дело в том, что ночь, во-первых, холодна как на северном полюсе (температура воздуха не больше 22 градусов при почти 100% влажности), а самое главное – такое количество пищащих, жужжащих, ноющих насекомых, жуков и пауков не дали нам ни на минуту сомкнуть глаз. Но, конечно же, при всем этом унылая скукота от размеренного шума слабой прибойной волны, тогда как на судне идет бурная музыкальная и яркая жизнь. Да, увы, мы отнюдь не Миклухо-Маклаи…
Тем не менее, общение с папуасами, их детьми, было взаимно интересным. Когда мы привезли в гости на судно сначала женщин с детьми, а потом уже мужчин, то мы были поражены детской непосредственностью. Если на берегу, у себя в деревне, они вели себя как достойные представители своего племени, то, попав на борт судна – тут же диссипировали. Они разбежались по многочисленным помещениям и палубам большого судна. Мы всерьез стали беспокоиться за их здоровье, и даже жизнь. Температура на борту, во всех жилых помещениях не превышала 22 градуса при влажности около 60%. Для их детских тел это весьма низкая и опасная температура. Заволновались даже их мамаши. Капитан принял правильное решение. Он приказал выключить все кондиционеры. А то пока их всех найдут, не дай Бог могут схватить и воспаление легких. А потом начались поиски этих маленьких, юрких, абсолютно не управляемых папуасят по всему судну. Их стаскивали в столовую команды, где были накрыты столы и приготовлены для папуасов крепкий чай и булочки с маслом. Другую пищу было давать рискованно. Такой совет дал Крэг. В конце концов, все благополучно разрешилось. Они покушали, и наши моряки их быстренько сняли с борта и переправили на берег. Но зато, с каким достоинством вело себя мужское население деревни Бонгу. Они степенно кушали, передвигались солидно и важно, лишний раз не прикасались к поручням и к другим блестящим предметам. Всем своим видом они давали понять, что наша “цивилизация” гроша не стоит против их культуры, обычаев и нравов. С нашей стороны это вызывало уважение…
Наш прекрасный капитан – Михаил Васильевич Соболевский - в деревне Бонгу.
Немножко легенд и фантазий.
Последний Маклай, как нам сообщили папуасы, умер в 1951 году! В ближайшей деревне от Бонгу – деревне Бил-Бил - сохранилось такое предание. На острове Били-Били есть место Айру. Там некоторое время жил Маклай. Как-то раз Маклай (наш Николай Николаевич) посетил своего знакомого по имени Балим, жена которого была беременна. И вскоре после посещения гостя жена родила мальчика. Балим назвал его Маклаем. Вот этот-то Маклай и умер в 1951 году.
.
Общение?!
В целом, общение с папуасами, этим гордым, но больным народом, вызывало двоякие чувства. С одной стороны, русские слова в их быстром говоре! Фантастика, но я слышал собственными ушами такие слова как топор, луна, арбуз! С другой стороны, народ, мое мнение, обречен на вымирание, если Всемирная организация здравоохранения не предпримет необходимых мер. Причем – это делать нужно срочно (если еще не поздно)!
Что хочется отметить. Мужское население папуасов, посетившее наше судно, довольно быстро изъявило желание ретироваться на берег, в свою стихию. Они под всяческими предлогами старались как можно скорей покинуть наше жилище. (Замечу, что ни одному человеку с островов Полинезии - кроме жителей атолла Фунафути - пребывание на борту нашего судна не нравилось). О чем это говорит? Лишь об одном. Жить на борту судна, в металлической замкнутой коробке просто вредно! Они, дети Природы, это интуитивно чувствовали. Так я думаю. (Я же, в общей сложности, провел пять с половиной лет в этих металлических застенках). Заплатил за это своими зубами и здоровьем. Тем не менее, я не жалею. За все нужно платить. Такова жизнь…
Это: западное Самоа. Апиа – центр и столица этого западного самоанского государства. Вообще-то, эта страна делится на Восточное и Западное Самоа. Восточное, со столицей Паго-Паго принадлежит США. Западное Самоа с 1 января 1962 года - независимая республика. Самоанцы открытый, душевный народ. Они живут открыто в прямом и переносном смысле. Их дома не имеют стен. Вместо них циновки. Они их используют лишь во время дождя. С улицы хорошо видно все убранство их жилищ. Широкие кровати с горами расшитых подушек самых разных размеров. Ковры и коврики покрывают всю площадь их комнат. У многих стоит различная радио и музыкальная аппаратура. Во дворах - миниэлектростанции. Сейчас, наверное, уже используют солнечные батареи. Каждый дом утопает в царстве фантастических цветов…
Недалеко от Апиа находится усадьба Ваилиме, где провел последние годы своей жизни автор “Острова сокровищ”, знаменитый писатель Роберт Льюис Стивенсон. Недалеко от дома, на высоком берегу находится его могила. На ней слова писателя:
“Под звездным простором, в высоких горах
Могильной землею укройте мой прах…
На камне моем Вы напишите так:
Здесь был его дом, его давний маяк ”.
Он выбрал достойное место для вечности.
У полинезийцев, в том числе у самоанцев, дважды в году бывают удивительные праздники обжорства. В кораллах живут морские черви – палоло. Дважды в год они покидают свои убежища и всплывают в лагуне с тем, чтобы освободиться от половых продуктов (нерест). Все население деревень выходит на промысел палоло. Эти черви очень питательны и вкусны. Их едят в жареном, запеченном, сушеном и даже в сыром виде. Их заготавливают впрок. Дни лова палоло – это дни деревенских праздников. Вечерами на берегу лагуны горят костры, звучит музыка, песни и танцы…
Рейс по “следам Миклухо-Маклая” настолько был необычен, что ему можно посвятить отдельный опус. Но пока я не претендую на это. Но, не могу, пропустив десятки кусочков суши, таких как остров Эфатэ, остров Лорд-Хау, остров Эроманга, острова Эллис и Гильберта, не остановить свое воспоминание об этих удивительных посещениях, где мы воочию наблюдали, и даже помогали наемным рабочим заготавливать копру. Копра – это маслянистая, белая внутренняя часть кокосового ореха, собственно сам орех. По тем временам, там, на островах мешок сушеной копры стоил пятьдесят центов! Это бешеные деньги для аборигенов островов. Они работали, как сезонные рабочие с утра до ночи. Проблема – доковыряться до копры. Чтобы очистить зрелый кокосовый орех нужно сначала снять тяжелым трудом с него защитную верхнюю оболочку (шкуру). Она представляет собой укутанный в волосистую, весьма плотную, ткань из длинных, тонких и прочных волокон этой мудрой пальмы. И лишь, когда ты добираешься до самого ореха, нужно умело его разбить, с тем, чтобы по максимуму извлечь из него копру. А потом разложить ее на перекладинах над еле дымящим, тлеющим костром, из тех же отходов кокосовых орехов. Мы почти полдня посвятили освоению этого искусства на острове Молекула (это Микронезия) и, уходя, получили подарок местных работяг в виде кокосового вина, в упакованном кокосовом орехе. Это был неожиданно вкусный прохладный напиток. Он тянул градусов на 12-15, не больше. Но нас поразила ловкость и целесообразность действий рук аборигенов. Они втыкают кол, обостренный сверху и двумя-тремя мощными движениями снимают эту волосяную шкуру кокоса. А дальше – минутное дело. Орех вынимается, разбивается о камень и специальными ножами – черпаками двумя-тремя движениями выковыривается копра. Их профессиональная, высокого уровня работа просто завораживает.
Сколько мы не старались, даже близко освоить это мастерство нам не удалось. За день один такой профессионал мог насушить до 3-4 мешков копры!
Фунафути. В череде островов архипелага Эллис есть замечательный, обитаемый атолл. Это Фунафути. Один из крупнейших атоллов Тихого океана. Его внутренняя лагуна составляла где-то около 300 квадратных километров (примерно 15х20 км). Такие размеры лагуны позволяют ветрам развивать достаточно сильное волнение и формировать локальные течения. Именно благодаря этому западная часть атолла – это фантастические пляжи нанесенного волнами кораллового песка. На атолле проживало около восьмисот добрых, веселых и гостеприимных человек. Они имели небольшую электростанцию, Дом собраний, не имеющих стен, но имеющий прекрасный, отшлифованный пол и надежную конусообразную крышу над головой.
Пару слов - что такое атолл. Это, как правило, гора-вулкан, поднявшаяся от дна океана, а затем медленно опускающаяся в своей эволюции. Геоморфологические исследования атолла Фунафути показали, что мощность лагунных отложений составляют около 340 метров. А это означает, что вершина вулкана, т.е. когда-то 340 и более метровый остров в океане погрузился на эти 340 метров за те прошедшие тысячелетия эволюции Земли. Образовался атолл, самая высокая точка которого не превышает 3-4 метров над окружающим его океаном.
Наш прекрасный капитан, посетивший много стран, решил собственным ходом войти в лагуну атолла. Естественно, как умный человек, он запустил предварительно в лагуну промерный катер. Думаю, впервые в истории атолла была получена батиграфическая карта (карта глубин) лагуны Фунафути. Кстати сказать, он ее подарил не только местным рыбакам, но и властям островов Эллис и Гильберта, которым принадлежал атолл. На самом деле для рыбаков и властей атолла это был уникальный и жизненно важный документ. Тем не менее, когда мы проходили в лагуну, как показалось капитану через самый широкий проход, через борта судна по всему пароходу был слышен, ужасный в своей трагичности, скрежет металла о прочные известняки – кораллы.
Так нас встречали танцами и любовью женщины атолла Фунафути.
Не смотря ни на что, Михаил Васильевич с блеском провел судно водоизмещением в 6700 тонн (кстати, замечу, что длина судна составляла 124 метра) в мелкую и опасную лагуну. Это был прекрасный изыск, уверенного в себе капитана. Это был изыск советского судна! Это был изыск, даже вызов, тогдашнему пренебрежительно относившемуся миру, к нашей стране. Не знаю, как для других, но после этого захода в лагуну атолла Фунафути, Соболевский стал для меня символом советского капитана. А если к этому добавить наши добрые отношения, когда он отдал в наше распоряжение (Володе Колотий, Олегу Николаеву и мне) собственный бот на моторном двигателе и мы всегда имели приоритет в спуске своего плавсредства на воду при любом заходе или высадке, то не хватит слов выразить свое признание. Более того, он позволил мне, как главному инженеру судна, создать собственное кафе, на нижней палубе, в самом укромном уголке судна, куда даже самые настырные внештатные сотрудники КГБ не имели возможности попасть. Это было нечто! А кафе называлось – “Три щепки”. (Это Володя Колотий, Олег Николаев и я). А позже, даже сам Михаил Васильевич – капитан – спрашивал у меня разрешения провести там, чей ни будь день рождения. Такие были ВРЕМЕНА!
Возвращаясь к атоллу. Как-то на судно последовала целая делегация во главе уважаемого на Фунафути певца, композитора и общественного деятеля по имени Тапу Ливи. Они привезли на своих челноках и подняли к нам на борт более сотни килограмм кокосовых, очищенных орехов! Это было потрясающе. Но еще более шокирующими были их танцы на верхней палубе судна. Это были красивые эротические танцы. И вдруг, после этой сказочной феерии музыки и танцев тишина. И вот Тапу Ливи официально пригласил капитана встать напротив себя и громким голосом попросил капитана, как власть, принять жителей атолла Фунафути в состав республик СССР! Этого ни кто не мог ожидать. Это же международный скандал! Но, с другой стороны, как было бы прекрасно иметь такой атолл в составе своей страны. После, как я понимаю, переговоров капитана с Тапу Ливии, консенсус не был найден - жители Фунафути с тоской покинули наше судно…
Большой Атлантический “крест”
1970 год. Такие теплые реки в океанах, как Гольфстрим в Атлантике и Куросио в Тихом океане имеют довольно большие скорости течений в сравнении с окружающими их водами. Поэтому периодически энергия трения отрывает вихри от основного течения, и они начинают самостоятельную жизнь. Масштабы таких вихрей могут достигать сотни километров по пространству и месяцы самостоятельной жизни по времени. Они дрейфуют в океане и могут удаляться от породивших их течений на тысячи километров. Их назвали синоптическими вихрями открытого океана. В череде научных программ Института океанологии родилась идея экспериментально проверить зарождение и эволюцию вихрей синоптического масштаба в открытом океане.
С этой целью организовали специальную экспедицию “Полигон-70”. Чтобы поймать вихри, нужно было измерять скорости и направления течений в верхнем, по меньшей мере, в 500 метровом слое достаточно продолжительное время. В те времена измерители скорости были сугубо механическими. Модуль скорости измерялся вертушкой, а направление углом отклонения этой вертушки от магнитного меридиана. При этом информация механически печаталась каждые пять минут на узкую бумажную ленту. Вся эта довольно громоздкая конструкция кроме вертушки, находилась в металлическом корпусе, который должен был выдерживать давление до 150 атмосфер (глубины около 1500 метров). Это сооружение называлось измерителем скорости течений БПВ-2 и весило где-то под двадцать килограмм.
Было решено поставить 17 буйковых станций в форме креста, т. е. вдоль меридиана и вдоль широты посреди тропической зоны Атлантического океана.
Что такое буйковая станция?
Это поплавок из круглых пенопластовых пластин диаметром около метра, нанизанных на металлическую трубу длиной в 7 метров. Пенопластовые пластины занимали примерно пять метров из семи. Пара метров трубы оставалась свободной. На конце этой трубы крепился металлический отражатель для судовых радиолокаторов. Такой поплавок был в состоянии удерживать груз более пяти тонн. К этому поплавку крепился металлический трос диаметром в пару сантиметров, на конец, которого цеплялся груз в сотни килограмм и опускался на дно океана. А это на глубины порой в пять-шесть километров. При спуске груза с лебедки сматывался трос, на который через определенное расстояние крепились измерители скорости течений. Как правило, они устанавливались на так называемых стандартных горизонтах – 25, 50, 100, 150, 200, 300, 400, 500, 750 и 1000 метров. Для установки 17 буйковых станций нужно было 170 измерителей течений. Такого количества “вертушек” в Институте океанологии не было, пришлось собирать со всей страны.
И вот два наших новых судна, “Академик Курчатов” и “Дмитрий Менделеев” вышли из Калининграда в Атлантику для проведения эксперимента. Станции устанавливали через градус широты и градус долготы (это около 110 км, зависит от широты). Таким образом “крест” охватывал пространство 8х8 градусов, т.е. примерно 900х900 км. Установка одной станции занимала от 3 до 5 часов, это зависело от глубины места, где она устанавливалась. А фактически времени уходило существенно больше. Пока судно остановится в нужных координатах, а затем, после установки станции снова даст ход и наберет скорость, необходимо дополнительное время. Сам переход от точки к точке также проглатывал около 4-5 часов. Круглосуточная работа двух судов по установке “креста” заняла более 3 суток. Это было самое тяжелое, бессонное время для гидрологов, да и всех нас. После установки всех станций нужно было курсировать между станциями с целью патрулирования и проверки их наличия. Особенно важно было это делать после штормов. Помню, как после очередного шторма одна из станций пропала с экрана локатора. Пошли в точку ее установки. И что же? Металлическая труба, на верху, которой стоял отражатель, была согнута так, что отражатель почти касался поверхности воды. Естественно локатор не мог взять сигнал. Иногда вообще теряли станции целиком – обрывался трос, и все измерители течений этих станций были потеряны. Когда в океане долгое время стоит какой ни будь объект, там вокруг него начинается бурная жизнь. Сначала концентрируется фитопланктон, как следствие собирается мелкая рыбешка, а за ней появляются корифены, акулы и другие крупные рыбы. Особенно опасны для станций были, конечно, китовые акулы. Они большие любители почесать свое могучее тело о трос станции. Эти акулы достигают 12 и более метров, их масса огромна. Естественно, когда они трутся о трос, все данные о скорости течений искажаются, и это было хорошо видно на записях. Но самое неприятное было то, что некоторые троса просто рвались, не выдерживая такой нагрузки. К тому же, они быстро коррозируют в морской воде. За семь месяцев измерений (замечу, это была самая продолжительная экспедиция) было потеряно, если мне не изменяет память, три станции. Через каждые 10 суток нужно было поднимать, а потом заново устанавливать буйковые станции. Длина бумажной ленточки, на которую велась регистрация, при той дискретности измерений, позволяла записывать данные о модуле и направлении течений не более 3000 значений. В обязанности моей инженерной службы на “Менделееве” (так же и на “Курчатове”, где правил Витя Лукашов), входило считывание этих данных и обработка их на “Минск-22”. Мы успевали обработать данные одной станции за пару дней, но поток был непрерывен. Спать особенно тоже было не когда. Тем не менее, была тьма заходов. Одно из судов брало на себя всю работу по обслуживанию станций, другое шло на заход. Потом менялись ролями. На нашем судне принимал участие в экспедиции Саша Городницкий. Мы часто собирались либо в кафе “Три щепки”, либо у меня в каюте. (Это была роскошная каюта с отдельной спальной и душевой)…
Заход в Дакар. К нам на борт приезжает делегация французского посольства, человек двадцать. Среди них сам посол со своей красивой женой. После этого посещения Городницкий родил очередной шедевр. Он написал песню “Жена французского посла”.
“Как высока грудь ее нагая,
Как нага высокая нога”…
Я не хочу переписывать слова песни, они опубликованы. А по этим двум строчкам тот, кого интересует творчество Городницкого, легко вспомнит всю песню. Он обкатывал этот свой “шедевр” на нас. Частенько исполнял ее на вечеринках в нашем кафе. Именно в этом рейсе во Фритауне (Сьерра-Леоне), при очередном заходе на африканский континент, я купил мартышку и привез ее в Протву. Назвал ее Фишкой.
Так вот, однажды, когда Саша исполнял свою очередную песню, Фишка так среагировала на какой-то звук гитары, что прыгнула прямо на его плечо. Саша, нужно отдать ему должное, даже не поперхнулся. Я отвлекся…
Думаю, здесь будет уместно, поместить маленький рассказик о Фишке.
Фишка
Африка. Серра Леоне. Фритаун. Уставший “Дмитрий Менделеев” стоит на якоре вблизи берега. Я лежу с книжкой у себя в прохладе каюты. Зарокотал телефон. Звонит Малгожата – полячка, аспирантка МГУ.
- Володя, не хотят дешево покупать живой обезьянка? Выходите к парадный трап, абориген продают прямо лодка.
- Сейчас выйду, посмотрю. Покупать, наверное, не стоит. Ведь впереди еще полтора месяца рейса. Да и провозить запрещено.
Натянул кепку и вышел на шлюпочную палубу. Влажная, удушающая жара. С берега доносятся пряные, весьма колоритные запахи каких-то цветов и фруктов. Внизу на воде около десятка утлых, сделанных из стволов дерева, джонок. Они, как пиявки, присосались к борту нашего судна. На носу каждой лодки под палящим солнцем сидят жалкие узники, прикованные на цепи или привязанные веревками маленькие зеленые мартышки. На парадном трапе, спущенном к самой воде, группа наших торгуются с аборигенами. Среди них Малгожата и Олег Николаев что-то бурно обсуждают между собой. Спустился на главную палубу и пошел к парадному трапу. Каких-то две-три минуты на открытом воздухе, а майка уже прилипла к спине. Живот щекочут струйки пота. Олег красный и потный, интенсивно вытирает свою обширную лысину и возбужденно дышит.
- Митрич, объясни этой полячке, что нельзя на советских судах провозить всякую дрянь, особенно живую.
- А я ей уже говорил, но она, наверно, всю жизнь мечтала иметь симпатичную мартышку. Ты только посмотри – какая прелесть!
И тут я встретился глазами с грустным, мокрым взглядом совсем маленькой мартышки, одиноко сидящей на самом носу лодки. Во мне что-то перевернулось…
- А что ребята, почему бы и нет. В конце концов, сдадим в Калининграде на карантин, а там смотришь, и зоопарк заберет. Сколько они стоят?
- Требует ту доллар – сказала Малгожата.
- Да ну, не может быть! Тогда, тем более, надо брать. Я протянул деньги негру в лодке. Он заулыбался, показывая сверкающие белизной, на зависть мне, здоровые зубы и протянул самую крупную особь. Но я ему показал на ту, совсем маленькую сиротку…
Не долго думая, я нарек миниатюрного золотистого зверька Фишкой. Почему? Не знаю. Может быть, чисто интуитивно поставил на нее, как в казино на счастливое выпадение фишки.
И жизнь началась.
Первым делом я вымыл Фишку с туалетным мылом горячей водой из-под крана в каюте. Это нужно видеть! Теплота падающей воды так подействовала на нее, что она распласталась вдоль моей руки и периодически ласково облизывала ее своим шершавым и мокрым языком. Нужно отметить, что грязи на ней было больше, чем можно было ожидать, глядя на красивую, лоснящуюся ее шерсть. После 10-15 минутной “стирки” тщедушного тельца, взял ее размякшую и готовую, как я посчитал, на полный контакт со мной, под махровое большое полотенце и стал тщательно вытирать. Она, дико завизжав, укусила через полотенце мой большой палец и вылетела из рук к единственному светлому квадрату каюты. К иллюминатору. Ударившись головой о прочное стекло иллюминатора, она от неожиданности села на его крюк и оторопев, оглянулась и стала внимательно смотреть на мою реакцию. Я полагаю, что это был решающий момент в наших взаимоотношениях. Я тихо встал с постели и, говоря какие-то добрые, ласковые слова подошел к иллюминатору. Встал рядом и молча, смотрел вдаль – на берег Африки. Так прошла минута, может быть две. И вдруг она прыгает мне на грудь и всем своим маленьким тельцем прижимается ко мне. Я чуть не заплакал…
После этого взял и закутал ее в теплое одеяло и сам прилег на кровать, прижав мартышку к своей груди. Это фантастика. Она моментально уснула, чуть похрапывая через свои маленькие черные дырочки носа. Ее полная доверчивость так поразила меня, что спать я не мог. Где-то часов в 12 ночи она зашевелилась и, очнувшись, тут же вылетела из кровати и снова к иллюминатору. Я тихим спокойным голосом, назвав ее новым именем, позвал к себе. Она не отреагировала. Более того, она покинула свой крюк и прыгнула на самый верх – на полку с книжками. Я не стал предпринимать что–либо, и снова лег в постель, внимательно отслеживая ее поведение. Может быть, час, может быть, два прошло с того момента, но вдруг я почувствовал легкое движение. Мартышка тихо спустилась с книжной полки сначала на стол, а затем и на мою постель. Легла она, правда, где-то в ногах. Я не стал ее беспокоить. Но прохлада каюты заставила ее все ближе и ближе приближаться ко мне. И когда я, наконец, почувствовал, что она рядом, осторожно накрыл ее одеялом.
Это было мудрое решение с моей стороны! С этого момента все остальные полтора месяца она знала - где самое уютное и теплое, безопасное место в каюте. Чуть что, например, гости или учебная тревога, она моментально исчезала под одеялом постели…
Впереди почти два месяца рейса. “Менделеев” деловито режет воды Атлантики. Тихий шелест воды из-под форштевня судна свидетельствует о нашем движении из Фритауна в район работ.