– Безусловно, – сказал мнимый «невероятный», – и, чтобы облегчить вашу задачу, я прежде всего предстану перед вами в своем обычном виде.
С этими словами молодой человек снял шляпу, отшвырнул в сторону парик, развязал галстук и явил взору лицо, напоминавшее бронзовое изображение на античной медали. Он слегка нахмурил брови, пригладил волосы на висках, взгляд его сделался неподвижным, надменным, почти жестоким, и он, уже не с грассированием «невероятного», ни даже с учтивостью мужчины при обращении к женщине, а с твердостью человека, отдающего приказ, сказал, в третий раз протягивая руку гадалке:
– Смотрите!
Глава 31
МАКБЕТ, ТЫБУДЕШЬ КОРОЛЕМ!.. [409]
Мадемуазель Ленорман взяла протянутую руку с почти благоговейным чувством.
– Хотите ли вы знать всю правду? – спросила она, – либо вам надлежит говорить только хорошее, словно неженке, которого вы подчас напоминаете своей раздражительностью, и прятать от вас все плохое?..
– Говорите все! – произнес молодой человек резким тоном.
– Запомните хорошенько, – прибавила мадемуазель Ленорман, – приказ, который вы мне даете (она выделила слово «приказ»). Ваша рука, наиболее совершенная из всех, какие я когда‑либо видела, указывает мне на сочетание всяческих добродетельных чувств и всяческих человеческих слабостей; она указывает мне на самый героический и в то же время самый нерешительный характер. Большинство знаков, украшающих ее ладонь, способны ослепить своим светом, другие предвещают кромешный и мучительный мрак. Тайна, что я сейчас вам раскрою, гораздо труднее загадки фиванского Сфинкса, [410] ибо вы не только вознесетесь выше Эдипа, [411] но и будете несчастнее, чем он… Хотите вы, чтобы я продолжила… или мне следует остановиться?..
– Продолжайте!.. – вскричал он.
– Я повинуюсь вам, – она выделила слово «повинуюсь». – Мы начнем с самой сильной из семи планет: все они отпечатались на вашей руке и располагаются согласно подобающему им порядку. Юпитер находится на кончике указательного пальца. Начнем с Юпитера. Возможно, этот способ рассуждений приведет к некоторой путанице, но из хаоса мы добудем свет. Итак, Юпитер находится у вас на кончике указательного пальца, и это означает, что вы будете другом и врагом сильных мира сего и счастливцем века. Обратите внимание на этот знак в форме веера на третьем сочленении пальца: он говорит о том, что вы непременно будете взимать дань с народов и королей. Посмотрите, на втором суставе – нечто вроде решетки со сломанной седьмой перекладиной: это предвестие того, что вы будете занимать поочередно шесть высоких постов и остановитесь лишь на седьмом.
– Известно ли вам, что это за посты? – спросил посетитель.
– Нет. Я могу лишь сказать, что последний ваш титул – титул императора западных стран, принадлежащий ныне австрийскому дому. [412] Взгляните на эту звезду над решеткой: она предвещает, что ангел‑хранитель будет заботиться о вас лишь до конца вашего восьмого пятилетия, то есть до сорока лет. В этом возрасте вы как будто забудете, что ваша спутница жизни послана вам Провидением, ибо вы оставите свою подругу вследствие неверного понимания человеческого успеха. Два знака, расположенные непосредственно под этой звездой, один из которых имеет сходство с конской подковой, а другой – с шахматной доской, указывают на то, что после длительных и постоянных успехов вы неизбежно упадете с самой высокой вершины, на которую когда‑либо восходил человек. Причиной вашего падения будет скорее влияние женщин, нежели сила мужчин. Четыре пятилетия – вот срок вашего триумфа и вашей славы. Другой знак в основании Юпитера, в сопровождении вот этих трех звездочек, означает, что в течение трех последних лет вашего могущества враги будут тайно его разрушать, что хватит и трех месяцев, чтобы низвергнуть вас с высоты, и грохот вашего падения прокатится по всему миру с востока на запад… Должна ли я продолжать?
– Продолжайте, – сказал молодой человек.
– Еще две звезды на кончике среднего пальца, то есть, пальца Сатурна, определенно указывают на то, что вы будете коронованы в той же столице, где были венчаны на царство ваши предшественники, французские короли. [413] Однако знак Сатурна, расположенный точно под двумя этими звездами и, так сказать, управляющий ими, является для вас весьма зловещим предзнаменованием. На втором суставе среднего пальца можно заметить два странных знака, словно противоречащие друг другу. Треугольник сопутствует любознательному, недоверчивому человеку, не склонному делиться с кем‑либо своим богатством, разве что с воинами; этот человек за всю свою жизнь, должно быть, будет ранен три раза: первый раз – в бедро, второй раз – в пятку, третий раз – в мизинец. Второй из знаков – звезда – свидетельствует о великодушном монархе, любителе красоты, строящем грандиозные планы, не только неосуществимые, но и непостижимые для всех, кроме него самого. Эта линия, похожая на удлиненную букву S, вьющаяся по основанию второй фаланги, помимо всяческих опасностей предвещает несколько покушений на вашу жизнь, среди которых – преднамеренный взрыв. Линия справа в виде букв С и X, спускающихся почти до основания пальца Сатурна, сулит второй брак, более именитый, чем первый.
– Однако, – сказал молодой человек, нетерпеливо прерывая гадалку, – вот уже во второй или третий раз вы говорите мне о первом браке, который должен благоприятствовать первым восьми пятилетиям моей жизни. По каким признакам я узнаю эту женщину, когда она явится ко мне?
– Это брюнетка, – отвечала предсказательница, – вдова белокурого мужчины, носившего шпагу и погибшего от меча. У нее – двое детей, вы сделаете их своими. Глядя на ее лицо, вы узнаете ее по двум приметам: по заметной родинке над одной из бровей и по характерному жесту – во время дружеской беседы она обычно приподнимает правое запястье, так как имеет привычку держать в руке платок и всякий раз, когда улыбается, подносить его ко рту.
– Хорошо, – сказал гадающий. – Вернемся к моему гороскопу.
– Посмотрите на два эти знака у основания пальца Сатурна: один из которых напоминает жаровню без ручки, а другой – шестерку бубен. Они предвещают, что ваше счастье будет разрушено вашей второй женой, которая, в отличие от первой, будет блондинкой королевской крови. Фигура, воспроизводящая изображение Солнца в конце третьего сочленения безымянного пальца, то есть пальца Аполлона, [414] подтверждает, что вы станете выдающейся личностью и возвыситесь благодаря своим достоинствам, а особенно благодаря покровительству Юпитера и Марса. Четыре прямые линии, стоящие изгородью под изображением Солнца, говорят о том, что вы напрасно будете воевать, пытаясь покорить державу, которая одна только остановит ваш бег. Под этими четырьмя прямыми линиями мы снова видим извилистую линию в виде буквы S: она уже два раза предвещала вам несчастье на пальце Сатурна; если бы звезда, расположенная под этой линией, была наверху, она указывала бы на то, что вы пребудете в течение семи пятилетий в зените власти. Четвертый палец левой руки несет знак Меркурия в конце третьей фаланги. Этот знак означает, что немного людей сравнятся с вами эрудицией, проницательностью, остротой ума, точностью суждений, а также хитростью. Поэтому вы покорите несколько народов, заставив их следовать вашим обширным замыслам; поэтому вы предпримете достойные восхищения походы, преодолеете глубокие реки, взойдете на крутые горы, пересечете бескрайние пустыни. Но тот же знак Меркурия свидетельствует также о том, что у вас нрав крутой и непредсказуемый, из‑за этого нрава у вас появятся могущественные враги; что, как сущий космополит, [415] терзаемый лихорадочной жаждой завоеваний, вы никогда не будете чувствовать себя хорошо и подчас вам даже будет слишком тесно в Европе. Что касается вот этой фигуры наподобие лестницы, начертанной между первой и третьей фалангами пальца Меркурия, она означает, что в дни вашего владычества вы осуществите огромные работы для украшения столицы и других городов своего королевства. А теперь перейдем к большому пальцу, то есть пальцу Венеры. Вы видите, вот ее всемогущий знак на второй фаланге. Он предвещает, что вы усыновите и удочерите чужих детей и что ваш первый брак не принесет потомства, хотя у вас уже были и должны еще быть внебрачные дети. Но в качестве вознаграждения взгляните на три звезды, над которыми он возвышается: это предвестие того, что, невзирая на происки врагов, вы будете окружены великими людьми, которые будут содействовать вашему гению, вас коронуют между шестым и седьмым пятилетием вашей жизни, и сам папа, желая снискать вашу благосклонность к католической церкви, прибудет из Рима, чтобы возложить на вашу голову и голову вашей супруги корону Людовика Четырнадцатого и Людовика Святого. [416] Видите ли вы знаки Венеры и Юпитера над этими тремя звездами? Вы заметили рядом с ними, в том же ряду, три числа, столь благоприятные в кабалистике: девять, девятнадцать, девяносто девять? Они служат доказательством того, что Восток и Запад пожмут друг другу руки, и габсбургские цезари согласятся, чтобы их имя соединилось с вашим. Под этими числами мы находим все то же Солнце: мы уже видели его на вершине пальца Аполлона; оно указывает на то, что, в отличие от небесного светила, перемещающегося с востока на запад, ваше светило будет двигаться с запада на восток. Теперь поднимемся над первой фалангой большого пальца и задержимся на букве О, пересеченной полосой по диагонали. Так вот, этот знак подразумевает помутнение зрения, политическое ослепление. Что касается трех звездочек первой фаланги и знака над ними, они лишь подтверждают, что женщины окажут влияние на вашу судьбу, и говорят о том, что счастье, которое придет к вам благодаря женщине, покинет вас также по вине женщины. Что касается четырех знаков, разбросанных по ладони вашей руки и имеющих форму граблей – причем один из них находится в поле Марса, другой примыкает к линии жизни, а два остальных прилегают к нижней части бугра Луны, – то они указывают на полководца, не щадящего крови своих солдат, но только на поле битвы. Верхняя часть вот этой вилообразной линии, образующая восьмерку около бугра Юпитера, предвещает дальние путешествия в Европе, в Азии, в Африке. Некоторые из этих путешествий будут вынужденными, как свидетельствует буква X, что возвышается над бугром Венеры, поверх линии жизни; скрещение линий под бугром Марса – несомненный знак выдающейся славы благодаря бесчисленным ратным подвигам. Обращаясь к вам, люди исчерпают все слова, выражающие покорность и похвалу: вы будете прославленным, необыкновенным, величайшим человеком. Вы станете Александром, вы станете Цезарем; более того, вы будете Атлантом, [417] на котором держится свет. Вы увидите, как ваша слава озарит весь мир, как в день вашей смерти весь мир вновь погрузится во мрак и каждый, заметив, что мировое равновесие пошатнулось, будет гадать: человек ли умер или солнце угасло!
Молодой человек выслушал предсказание скорее с хмурым, нежели с радостным видом; казалось, он следовал за сивиллой на все высоты, где она устало переводила дух, а затем спускался вместе с ней в бездну, где, согласно ее предсказанию, суждено было сгинуть его удаче.
Когда она умолкла, он с минуту тоже хранил молчание.
– Ты предсказала мне судьбу Цезаря, – произнес он наконец.
– Это больше, чем судьба Цезаря, – отвечала она, – ибо Цезарь не достиг своей цели, а вы своей добьетесь; ибо Цезарь поставил ногу лишь на первую ступеньку трона, в то время как вы сядете на трон. Только не забудьте о брюнетке с родинкой над правой бровью, о той, что, улыбаясь, подносит к губам носовой платок.
– Где же я встречу эту женщину? – спросил молодой человек.
– Вы ее встретили сегодня, – отвечала гадалка. – Ее нога пометила место, откуда начнется долгий ряд ваших побед.
Было настолько немыслимо, чтобы предсказательница заранее приготовила этот набор неопровержимых истин, которые уже стали достоянием прошлого, а также череду невероятных и еще теряющихся в будущем фактов, что, возможно, впервые в жизни молодой офицер отнесся к предсказаниям с полным доверием. Он сунул руку в жилетный карман и достал оттуда кошелек с несколькими золотыми монетами, но гадалка положила ладонь ему на руку.
– Если мои предсказания лживы, – сказала она, – то вы даете мне слишком много. Если же я сказала правду, то мы сможем рассчитаться лишь в Тюильри. Итак, до встречи в Тюильри, когда вы станете императором французов!
– Да будет так! В Тюильри, – отвечал молодой человек. – И если ты сказала правду, то ничего не потеряешь от этого ожидания. [418]
Глава 32
ЧЕЛОВЕК БУДУЩЕГО
Двадцать шестого октября 1795 года, в два часа тридцать минут пополудни, председатель Конвента произнес следующие слова: «Национальный Конвент заявляет, что его миссия выполнена и сессия окончена». За этими словами последовали многократно повторяющиеся крики «Да здравствует Республика!».
Ныне, спустя семьдесят два года после того, как сменились три поколения, пишущий эти строки не может не склониться перед этой торжественной датой.
Долгая и бурная жизнь Конвента завершилась актом милосердия.
Он постановил, что смертная казнь будет отменена на всей территории Французской республики.
Он переименовал площадь Революции в площадь Согласия.
Наконец, он провозгласил амнистию по всем делам, имевшим отношение к Революции.
Он не оставил в тюрьмах ни единого политического обвиняемого или заключенного.
Собрание, которое таким образом сложило с себя полномочия, было очень сильным и уверенным в себе.
Грозный Конвент, суровый могильщик, ты, что положил XVIII век в его саван, запятнанный кровью, ты увидел в день своего рождения, двадцать первого сентября 1792 года, всю Европу в заговоре против Франции, свергнутого с престола короля, упраздненную конституцию, распущенное правительство, обесцененные бумажные деньги, офицеров и сержантов в полках без солдат.
Задумавшись на миг, ты понял, что, в отличие от двух предыдущих Собраний, тебе следует не провозглашать свободу перед лицом дряхлой монархии, а защитить эту свободу от всех тронов Европы.
В день своего рождения ты провозгласил Республику перед лицом двух вражеских армий, одна из которых была всего лишь в пятидесяти, а другая – в шестидесяти пяти льё от Парижа. Затем, чтобы отрезать себе все пути к отступлению, ты завершил судебный процесс над королем.
Несколько голосов из твоих же рядов крикнули тебе: «Милосердие!» Ты ответил: «Сила!»
Ты установил диктатуру. Ты овладел всем от Альп до Британского моря, от океана до Средиземного моря со словами: «Я отвечаю за все».
Подобно министру Людовика XIII, [419] для которого не существовало ни друзей, ни родных, а существовали лишь враги Франции, – министру, сразившему таких людей, как Шале и Марильяк, Монморанси и Сен‑Прёй, [420] ты самолично опустошал свои ряды. Наконец, после трех лет таких судорожных страданий, какие никогда еще не выпадали на долю народа, после дней, которые зовутся в истории 21 января, 31 октября, 5 апреля, [421] 9 термидора и 13 вандемьера, ты, окровавленный и изувеченный, сложил с себя полномочия и передал Директории спасенную Францию, ту самую опороченную Францию, которую ты получил от Учредительного собрания.
Пусть же те, кто тебя обвиняет, посмеют сказать, что бы произошло, если бы ты ослабел на этом пути, если бы Конде вернулся в Париж и Людовик XVIII взошел на престол, если бы вместо двадцати лет Директории, Консульства [422] я Империи у нас были двадцать лет Реставрации, двадцать лет власти Испании вместо двадцатилетней власти Франции, двадцать лет позора вместо двадцатилетия славы!
Теперь скажи, была ли Директория достойна завещания, оставленного ей обагренным кровью отцом? Дело вовсе не в этом.
Директория отвечает за свои деяния перед потомством, подобно тому как Конвент отвечал за свои.
Директория была назначена.
Пятью ее членами были: Баррас, Ребель, Ларевельер‑Лепо, Летурнер и Карно.
Было решено, что их резиденцией станет Люксембургский дворец.
Пятеро членов Директории не подозревали, в каком состоянии он находится. Они отправились туда, чтобы начать заседание, и не нашли там никакой мебели.
«Привратник, – пишет г‑н Тьер, – одолжил им расшатанный стол, листок почтовой бумаги и чернильницу, чтобы они написали первое обращение, извещавшее оба Совета о создании Директории.
Затем послали в казначейство.
В наличии не было ни одного су. [423]
Баррас стал ведать командным составом, Карно – движением войск, Ребель – иностранными связями, Летурнер и Ларевельер‑Лепо – управлением внутренними делами, Буонапарте стал командующим Парижской армией. Две недели спустя он стал подписываться «Бонапарт».
Девятого марта следующего года, около одиннадцати часов утра, два экипажа остановились перед входом в мэрию второго парижского округа.
Из первой кареты вышел молодой человек, лет двадцати шести, в генеральской форме. За ним следовали двое свидетелей.
Из второй кареты вышла молодая женщина лет двадцати восьми-тридцати.
За ней также следовали два свидетеля.
Все шестеро предстали перед гражданином Шарлем Теодором Франсуа Леклерком, нотариусом, ведавшим актами гражданского состояния второго округа; он задал им вопросы, которые обычно задают будущим супругам, и они тоже ответили на них согласно принятому обычаю. Затем Он зачитал им следующий документ, и они подписали его:
19 вантоза [424] IV года Республики.
Свидетельство о браке Напольона Бонапарта, главнокомандующего внутренней армией, двадцати восьми лет, рожденного в Аяччо (департамент Корсика), жительствующего в Париже на улице Антен, сына Шарля Бонапарта, рантье, и Петиции Рамолино, [425] и Марии Жозефы Розы де Таше, двадцати восьми лет, рожденной на острове Мартиника (Наветренные острова), жительствующей в Париже на улице Шантерен, дочери Жозефа Гаспара де Таше, капитана драгун, и его супруги Розы Клер Деверже де Сануа.
Я, Шарль Теодор Франсуа Леклерк, нотариус, ведающий актами гражданского состояния второго округа Парижского кантона, зачитав в присутствии обеих сторон и свидетелей:
1) свидетельство о рождении Напольона Бонапарта, подтверждающее, что он родился 5 февраля 1768 года от законного брака Шарля Бонапарта и Петиции Рамолино;
2) свидетельство о рождении Марии Жозефы Розы де Таше, подтверждающее, что она родилась 23 июня 1767 года от законного брака Жозефа Гаспара де Таше и Розы Клер Деверже де Сануа;
прочитав выписку из свидетельства о смерти Александра Франсуа Мари Богарне, мужа Марии Жозефы Розы де Таше, подтверждающую, что он скончался 5 термидора II года;
прочитав выписку из сообщений о вышеуказанном заключаемом браке, должным образом опубликованных в срок, предписанный законом, и не вызвавших возражений;
а также после того, как Напольон Бонапарт и Мария Жозефа Роза де Таше заявили вслух о своем согласии взять друг друга в супруги, – я объявил вслух о том, что Напольон Бонапарт и Мария Жозефа Роза де Таше соединены браком.
Бракосочетание происходило в присутствии нижеперечисленных совершеннолетних свидетелей, а именно: Поля Барраса, члена Исполнительной Директории, жительствующего в Люксембургском дворце; Жана Лемарруа, [426] адъютанта, капитана, жительствующего на улице Капуцинок; Жана Ломбера Тальена, члена Законодательного корпуса, жительствующего в Шайо, а также Этьена Жака Жерома Кальмеле, судейского, жительствующего на Вандомской площади, № 207, каковые после прочтения подписались под данным актом вместе с обеими сторонами и мною.
В самом деле под вышеупомянутым актом можно увидеть шесть подписей:
М.Ж.Р.Таше, Напольона Бонапарта, Тальена, П.Барраса, Ж.Лемарруа‑младшего,
Э.Кальмеле, а также подпись Леклерка.
Это свидетельство примечательно тем, что в нем содержатся два ложных факта: Бонапарт приписал себе полтора года, а Жозефина омолодила себя на четыре года. Жозефина родилась 23 июня 1763 года, а Бонапарт – 15 августа 1769 года.
На следующий день после свадьбы Бонапарт был назначен командующим Итальянской армией.
Это был свадебный подарок Барраса.
Двадцать шестого марта Бонапарт прибыл в Ниццу с двумя тысячами луидоров, хранившимися в денежном ящике его экипажа, и миллионом в переводных векселях.
Журдану [427] и Моро дали великолепную армию численностью в семьдесят тысяч человек.
Бонапарту не решались сказать, что тридцать тысяч солдат доведены до крайней нужды и лишены всего: одежды, обуви, жалованья, зачастую продовольствия; но следует отметить, что они переносили все эти лишения и даже голод с поразительной стойкостью.
Среди его офицеров были: Массена, молодой, настойчивый и упрямый уроженец Ниццы, которого то и дело озаряли блестящие идеи; известный нам по Страсбуру Ожеро, сражавшийся на рапирах с Эженом и стрелявший в австрийцев; швейцарец Лагарп, изгнанный со своей родины; Серрюрье, [428] старый вояка, то есть принципиальный и отважный человек; наконец, начальник штаба Бертье, [429] чьи достоинства, разгаданные Бонапартом, все приумножались.
Его тридцати тысячам воинам противостояли шестьдесят тысяч солдат: двадцать тысяч пьемонтцев под командованием генерала Колли и сорок тысяч австрийцев под командованием генерала Больё. [430]
Эти генералы смотрели с презрением на явившегося к ним юнца, который был моложе их и, как считали, был обязан своим чином покровительству Барраса, – на маленького, худого, надменного человека со смуглым лицом араба, классическими чертами лица и пристальным взором.
Солдаты вздрогнули при первых же словах, с которыми он к ним обратился: именно на таком языке следовало с ними говорить.
Он сказал им:
«Солдаты, вы голодны и почти совершенно раздеты; правительство перед вами в долгу, но ничего не может вам дать. Ваше терпение и мужество делают вам честь, но если вы будете бездействовать, это не принесет вам ни богатства, ни славы.
Я поведу вас в самые плодородные долины мира; вы увидите там огромные города, прекрасные страны! Вы обретете там честь, славу и богатство.
Следуйте за мной!»
В тот же день он раздал по четыре золотых луидора генералам, не видевшим золота в течение четырех или пяти лет, и перевел свою ставку в Альбенгу.
Он спешил оказаться в Вольтри, в том самом месте на карте, где Жозефина во время их первой встречи оставила отпечаток своей ноги.
Одиннадцатого апреля он прибыл в Арензано.
Встретится ли он здесь с неприятелем? Получит ли залог своей будущей удачи?
Поднимаясь по дороге в Арензано, во главе дивизии Лагарпа, образующей авангард, он издает радостный крик, заметив колонну, выходящую из Вольтри.
Это Больё и австрийцы.
Сражение продолжалось пять дней; на исходе пятого дня Бонапарт овладевает долиной реки Бормиды; австрийцы, разбитые при Монтенотте и Дего, бегут в сторону Акви, а пьемонтцы, выбитые из ущелий Миллезимо, отступают к Чеве и Мондови.
Захватив все дороги, ведя за собой девять тысяч пленных, которые дадут знать Франции о ее первых победах, с высот Монте‑Ремото, которые нужно преодолеть, чтобы добраться до Чевы, он показывает солдатам прекрасные долины Италии, обещанные им; он показывает им все эти реки, впадающие в Средиземное и Адриатическое моря, указывает на гигантскую гору, покрытую снегом, и восклицает:
– Ганнибал перешел через Альпы, а мы их обошли.
Итак, Ганнибал естественно приходит на ум в качестве сравнения.
Позднее это будет Цезарь.
Еще позднее – Карл Великий.
Мы видим, как взошла его счастливая звезда. Оставим же завоевателя на пороге первого этапа его шествия по свету.
Впереди – дорога на Милан, Каир, Вену, Берлин, Мадрид и – увы!.. – на Москву.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
18 ФРЮКТИДОРА [431]
Глава 1
ВЗГЛЯД НА ПРОВИНЦИЮ
В ночь с 28 на 29 мая 1797 года, когда, завершив свою блистательную Итальянскую кампанию, Бонапарт царил с Жозефиной в Монтебелло, окруженный посланниками иностранных держав; когда кони Коринфа, спустившиеся с собора, и лев святого Марка, упавший со своей колонны, отправились в Париж; когда Пишегрю, временно отправленного в резерв из‑за необоснованных подозрений, только что назначили председателем Совета пятисот, а Барбе‑Марбуа – председателем Совета старейшин, – некий всадник, путешествовавший, как выразился Вергилий, «под защитой луны молчаливой» (per arnica silentia lunae) [432] и скакавший рысью на могучей лошади по дороге из Макона в Бурк, свернул с этой дороги чуть выше деревни Поллиас, перепрыгнул или, точнее, заставил свою лошадь перепрыгнуть через канаву, которая отделяла ее от возделанных земель, и проехал приблизительно пятьсот метров по берегу реки Вель, где не рисковал встретить на своем пути селение или путника. Здесь, по‑видимому, уже не опасаясь, что его заметят или узнают, он сбросил свой плащ, упавший на круп лошади, и при этом обнажил пояс с двумя пистолетами и охотничьим ножом. Затем он приподнял шляпу и вытер лоб, блестевший от пота; сразу стало видно, что путешественник был молодым человеком лет двадцати восьми‑двадцати девяти, с благородной внешностью, красивый, изящный и готовый, если бы кто‑то опрометчиво на него напал, силой отразить любой удар.
В этом отношении осторожность, заставившая его засунуть за пояс два пистолета, точно такую же пару которых можно было видеть в его седельной кобуре, отнюдь не была излишней. Силы термидорианской реакции, сокрушенной в Париже 13 вандемьера, укрылись в провинции и приобрели там огромное влияние. Лион стал столицей реакции; с одной стороны она простирала руку до Марселя через Ним, с другой – до Безансона через Буркан‑Брес. Чтобы показать, каковы были эти силы, мы бы отослали читателя к нашему роману «Соратники Иегу» или к «Воспоминаниям о Революции и Империи» Шарля Нодье; но, вероятно, у читателя не окажется под рукой ни одного из названных произведений, и нам кажется, что проще воспроизвести здесь их краткое содержание.
Не стоит удивляться тому, что термидорианская реакция, подавленная в первой столице Франции, избрала своим местопребыванием ее вторую столицу и обладала подразделениями в Марселе и Безансоне. Всем известно, что претерпел Лион после восстания: гильотина показалась слишком медлительной, и Колло д'Эрбуа с Фуше расстреливали его жителей из артиллерийских орудий. В ту пору среди крупных торговцев и знати почти не было семей, не потерявших кого‑либо из своих членов. И вот пробил час отмстить за погибших: отца, брата или сына, и за них мстили открыто, всенародно, при свете дня. «Это ты был виновником смерти моего сына, брата, отца!» – говорили доносчику и карали его.
«Теория убийства, – говорит Нодье, – проникла в высшее общество. В салонах говорили о тайных приемах убийств, которые привели бы в ужас каторжников. Ради охоты на людей прерывали партию в буйот, [433] не дав партнеру отыграться, и даже не давали себе труда понижать голос, говоря, что собираются кого‑то убить.
Женщины, кроткие проводники всех мужских страстей, принимали деятельное участие в этих ужасных обсуждениях. С тех пор как отвратительные мегеры [434] перестали носить сережки в виде гильотины, восхитительные фурии, [435] как выразился бы Корнель, носили булавки в виде кинжалов. Если вы выдвигали какие‑нибудь сентиментальные возражения против этих жутких крайностей, вас вели в Броттд и заставляли против вашей воли ступать по этой упругой, прогибающейся под ногами земле со словами: «Вот где лежат наши родственники». Что за зрелище являли собой эти исключительные дни, их непостижимый и неописуемый характер, могут выразить лишь сами факты, настолько слово бессильно передать это небывалое смешение самых несовместных идей, этот союз изящнейших форм и беспощаднейшей ярости, это необузданное сочетание учений о человечности с деяниями каннибалов! Каким образом объяснить эти странные времена, когда стены тюрьмы не обеспечивали узникам безопасности и палач, приходивший за своей жертвой, с удивлением убеждался, что его опередил убийца; как объяснить это бесконечное второе сентября, изо дня в день возобновляемое обаятельными молодыми людьми, которые покидали для этого бал и заставляли ждать себя в чьем‑то будуаре?
Следует отметить, что потребность в жестокости и убийстве, созревшая под крылом революционных гарпий, [436] а также склонность к мелким кражам, вызванная конфискациями, и жажда крови, возбужденная кровопролитием, стали навязчивой идеей. То было неистовство поколения, вскормленного, подобно Ахиллу, плотью диких животных; поколения, у которого уже не было иных примеров для подражания и идеалов, кроме разбойников Шиллера и трибунала святой Феме. [437] Все ощущали страстную и непреодолимую потребность возродить общество с помощью преступления, из‑за которого оно и погибло. В бурные времена дух, ведающий равновесием в мире, неизменно насылает нечто подобное: титанов после хаоса, Пифона[438] после потопа, стаю стервятников после резни, неминуемое возмездие в виде необъяснимых бедствий, отвечающее на убийство убийством, требующее труп за труп, оплачивающее свои грехи с лихвой, – возмездие, которое самим Священным писанием расценивается как один из даров Провидения.