Наш фабрикант Захар Морозов содержит мужскую (холостую) артель – человек 800, да такую же женскую; сверх того казармы для семейных. Артель (мужская) занимает целую трёхэтажную казарму. Хотя помещение и отапливается паром и есть там и вентиляция, но это мало может улучшить положение рабочих. Размещены рабочие настолько тесно, что такой тесноты нельзя встретить ни в солдатской казарме, ни в больнице, ни в тюрьме… Кровать широкая в 2 аршина – посередине вдоль разделена высокой доской, что служит границей для каждого; на ней два тюфяка или два набитых мешка. В общем, в каждом отделении помещается больше ста человек. Расстояние между кроватями 1 аршин, около головы стоит маленький стол, в нём два ящика, в которые владельцы кладут свою одежду, чай и сахар. Сундуки имеются не у всех. Табуреток, стульев или скамеек нет совершенно, и сидеть можно только на кровати. Если рабочие в сборе, то в каждом месте образуется 4 головы и разговаривать нет возможности, чтобы не слышали соседи.
Помещение в казармах считается бесплатным, но за него производится вычет в размере 2 копеек с заработанного рубля и 3 копеек – для семейных.
В безобразном состоянии находятся в казармах отхожие места, не отделённые от жилых помещений капитальной стеной. В нижнем этаже, рядом с отхожим местом, находится столовая. Так как чистку отхожих мест компания старается производить возможно реже, то можно представить себе, как отражается на столовой такое соседство.
В 1899 году рабочие потребовали себе более свободного помещения в казармах. Компания согласилась и вывесила табель, в которой было показано нормальное кубическое содержание воздуха на одного, человека, (одна сажень). Но, приведя это в порядок, компания вскоре удалила человек 60 «недовольных» из среды рабочих, и после того норма, указанная в табели, была опять нарушена.
Казармы для семейных состоят из небольших комнат, в которых помещается по 4-5 семейств, душ по 13-15. Казармы очень грязны, и компания заставляет рабочих оклеивать комнаты обоями на свой счёт. В Александровской казарме, высотой с обычный трёхэтажный дом, сделано пять этажей, из которых первый более чем наполовину под землёй, а пятый представляет простой чердак. В июле этого года компания принялась за ремонт этих казарм, причём работа производилась так умело, что 13 июля ярус второго этажа рухнул, покрывая собой спящих внизу и увлекая верхних. Мне пришлось видеть, как одна женщина с грудным ребёнком еле вылезла из-под балагана; в другом месте вылезал мужчина, держась за окровавленную голову. Дальше нельзя было смотреть: нужно было торопиться на фабрику.
Харчи в казармах ужасно скверные, и человеку, пожившему в большом городе или в семье на фабрике, противно даже идти на кухню; часто голодный продолжает голодать, но воздерживается идти обедать. А между тем харчи обходятся очень дорого: в постные дни 3 р. 50 к.-4 р. на человека в месяц (дают только кислые щи, да кашу), а в скоромные 4 р. 50 к.-5 р. за то же самое и 5/8 ф. говядины. Да это не удивительно, если взять во внимание ужасную дороговизну в лавке Захара Морозова: так, хлеб очень скверный, сырой или перепеченный стоит 21 коп. за 10 ф., масло подсолнечное – 18 коп. за фунт (а в городе: 11-13 коп.), при чем всегда бывает прогорклое; мясо стоит 15-18 коп. фунт, вместо 11-13 коп. И так на всяком продукте Захар Морозов наживает 25–30%. Беря с нас по 2 копейки с рубля за помещение, Морозов наживает в год с одной мужской артели 2300 рублей, да на харчах в месяц с человека по 1 рублю, всего в год 9600 рублей, итого с одной мужской артели он взимает круглым счётом около 12000 рублей. Когда в 1899 году мужская артель вознегодовала на харчи, требуя их улучшения и чтобы припасы покупались не в хозяйской лавке, то хозяин кричал рабочим: «Я нарушу жилое помещение, уходите тогда на вольные квартиры».
Харчами заведуют двое старост; когда-то они были избраны на эту должность и продолжают на этом основании оставаться старостами, хотя рабочие ими очень недовольны. Когда недавно трое рабочих заявили неудовольствие против старост, то все трое были тотчас же уволены.
Фабрично-рабочий квартирный вопрос в Орехово-Зуеве. Кому неизвестно, что в больших городах квартирный вопрос для рабочих – вопрос первостепенной важности, и если где высока заработная плата, то там квартирный вопрос приносит массу разных неприятностей, массу страданий, болезней, скученности и непристойности жизни. Как на зло для рабочих, чем больше дорожают квартиры, чем дороже приходится платить за квадратный аршин комнаты, – тем устройство комнат хуже. Отсутствуют всякие удобства для жизни рабочих, не берутся во внимание никакие соображения, за исключением наибольшей наживы на каждом вершке площади пола.
В нашем местечке население росло и продолжает расти очень быстро, но хороших больших домов не было, нет и посейчас. Хотя каждый год новых домов строится очень много, но они строятся очень спешно, на скорую руку, кое из чего и кое-как. Всё держится на гвозде и гвоздике; для отопления 14-15 комнат ставится одна печь или маленькая трёхрублёвая железная печка, от которой идут трубы (кровельного железа) по всей квартире; такая топка и трубы не могут хорошо обогревать квартиры, и потому квартира суха только летом; зимой же от сырости одежда портится и, намокши, не просыхает целыми неделями, а у живущих болит голова… Комнаты отгораживаются одна от другой живой перегородкой из самых тонких досок. Часто доски употребляются из больших ломаных бочек или ящиков, и между досками можно просунуть палец в другую комнату. Местами щели бывают более внушительные. Обои мало где можно встретить, и если у какого рабочего и есть, то таковые он купил на свои деньги и сам же оклеил комнату. Занавеси у окон более часты, что много скрашивает вид комнаты. Попадаются, конечно, и более привлекательные комнаты, но это редко. Благоустройство квартир много терпит от отсутствия свободного времени у хозяйки комнаты, так как она работает на фабрике не меньше часов, чем и её муж. Перегородки всюду делаются не до потолка, и, по выражению домовладельцев, делается это в интересах гигиены: тогда, мол, воздух одинаков во всей квартире и равномерно распределяется теплота по комнатам. Беря всё вышеуказанное, можно утверждать, что во всём примерно Зуеве с несколькими тысячами населения нельзя найти комнаты, в которой 2-3 человека разговаривающие не были бы слышны в следующих комнатах. А это стесняет до невозможности какую-либо организаторскую или пропагандистскую деятельность. Собраться 5-6 человекам в одной комнате нельзя благодаря устройству и размерам последних.
Квартиры год от года в ценах всё росли и росли, что вызывало большое неудовольствие со стороны рабочих, и они постоянно обращались к хозяевам и делали заявления о квартирных деньгах. Хозяева платят каждому рабочему и работнице на одной фабрике 1 рубль 50 копеек, а на другой – 2 рубля в месяц квартирных денег. Хозяин платит по 2 рубля благодаря настойчивости рабочих, которые этого добивались. Но если кто живёт на хозяйской квартире, то тому, конечно, никаких квартирных денег не полагается. Если рабочий, живущий на вольной квартире, получает 2 рубля, а жена – 1 рубль 50 копеек, то они много должны доплачивать, а если оба работают у хозяина, платящего 1 рубль 50 копеек, то и совсем мало, так как комнат за 3 рубля 50 копеек мало, а больше от 4 рублей 50 копеек и дороже, вот почему всякий мечтает о хозяйской квартире, тем более что частные квартиры отстоят на очень большом расстоянии от фабрик.
Теперь перейдём к другой стороне квартирного вопроса. Именно, как на этот вопрос посмотрели сами фабриканты? Как отражается их вмешательство? Каков образ действий их в этом вопросе и как сами рабочие смотрят на квартиру в хозяйском помещении? Известно, что издавна для хозяев наш брат рабочий представлялся чем-то вроде полуживотного (как оно обстоит и сейчас у подрядчиков строительных работ – плотников, каменщиков, мостовщиков, извозчиков; на кирпичных заводах, на железных дорогах у землекопов и т.п.), и потому квартира от хозяина давалась очень скверная, тесная и грязная. В Орехове есть ещё старые казармы, и они против новых кажутся очень жалкими, живётся в них скверно, но всё же их ещё не ломают, а стараются заполнять холостыми артелями; это самые худшие казармы; они наполовину из кирпича, наполовину из дерева. Но теперь есть очень много казарм, выстроенных по последнему слову технической и инженерной науки. Конечно, выстраивая такие казармы, хозяин руководствовался личными интересами. Ведь понятно для каждого, что, не возводи он казарм, цена за квартиры повысилась бы раза в два, и рабочие тратили бы массу времени на ходьбу (во всех казармах живёт тысяч до 20, если не больше). А раз цены повысились на квартиры, то и выдачу квартирных денег пришлось бы увеличить. И, взявши наименьшую цифру рабочих в 12–13 тысяч и выдавая им по 2 рубля, это составит около 25 тысяч в неделю, а в год выйдет очень внушительная сумма, которую хозяин должен был бы выкидывать. Между тем, выстроивши казармы, хозяин надолго освобождается от новых расходов. Построены же казармы на сотни лет – так внушительно и солидно.
Вот как обстоит дело в образцовых казармах. Можно о них сказать, что они очень хороши для фабрично-рабочего люда (мы, конечно, знаем, что мастеровой с юга или Петербурга нашёл бы не только неудобными, но и очень скверными и именно «казармами»); они снабжены водопроводом, хорошей водой; комнаты и коридоры оштукатурены и выкрашены в белый цвет, окно в комнате широкое и больше сажени в вышину, хорошо проведено паровое отопление как в коридорах, так и в комнатах, всегда есть достаточно готового кипятку, хорошая деревянная кровать и т.п. Значит, в гигиеническом отношении всё обставлено как будто хорошо и позаботились об удовлетворении некоторых потребностей фабричного люда. Но в бочку мёда влили не одну ложку дегтя. Во-первых, комната по размерам очень порядочная (около 3 саженей в длину, около 5 аршин в ширину и почти 2 сажени в вышину), но она служит не для одного семейства, а для трёх. Размещаются они следующим образом: два семейства по бокам комнаты по кроватям и третье семейство на полатях. Полати, правда, большие, и человек может стоять на них, не ударяясь в потолок, и потому полати представляют воздушную комнату. Внизу оба семейства располагаются вдоль, каждое в своей половине комнаты; и так размещены не тысяча, а больше десятка тысяч. Такие условия порождают массу неудобств и неприятностей, и соседи в одной комнате часто вздорят между собой и даже дерутся. Случается, что какой-нибудь член семейства бывает нечист на руку (крадёт), что слишком неприятно для совместного сожительства. Во-вторых, зоркое око хозяйских шпионов и полицейских (открытых и тайных; тут же живут и шпионы от жандармов) наблюдает за рабочими в казармах, а администрация старается предписывать рабочим, в какие часы и что делать. Так, придя с работы, всякий должен ложиться спать, и за этим наблюдают. В-третьих, рабочим строго воспрещается собираться кучками в коридорах, проходах, комнатах и даже в отхожем месте и рассуждать о чём-либо, хотя бы даже собравшиеся и говорили вполголоса. И если нельзя придраться к ним на основании общественной тишины, то придерутся на основании общественного порядка. В-четвёртых, никто не имеет права читать вслух ни газету, ни книжку, и даже нельзя читать вслух у себя в комнате и безграмотному соседу. В-пятых, воспрещается какая-либо игра; даже живущие в одной комнате должны спрашивать нечто вроде разрешения у соседа, чтобы, например, курить табак. Воспрещается по вечерам сходиться и останавливаться вне казармы и внутри её.
И всё же, несмотря на такого рода притеснения и полицейские строгости, люди положительно прикрепощены к этим помещениям. И это понятно – ведь вольные квартиры много-много хуже, и приходится ещё доплачивать. Понятно, что живущий на вольной квартире постоянно мечтает о хозяйской и постоянно завидует уже там живущим… Возводя новые казармы, хозяева подорвали всякую инициативу (начинанья) у вольных хозяев в Зуеве, никто из них не отваживается на постройку нового каменного здания, опасаясь, что хозяева выстроят ещё одну-две казармы, куда перейдёт на жительство больше тысячи в каждую, и потому его дом будет пустовать. Этот страх заставляет их отказаться совсем от постройки, или же они строят дома такого сорта, как было выше описано.
Орехово-Зуевцы.
«Искра» № 8, сентябрь 1901 г.
Орехово-Зуево. Нам пишут: Ввиду того, что за последнее время «Искра» широко распространяется в Орехово-Зуеве и нам нет возможности предупредить всех товарищей словесно, мы просим напечатать, чтобы остерегались следующих лиц: М. Агапов (подмастерье), небольшого роста, рябой, толстые губы, на лице несколько поросших бородавок, говорит скороговоркой и при разговорах слюнявится, лет 35, русый, старообрядческий миссионер, служит у жандармов, имеет часто собеседования в Орехове с православным миссионером Николаевым; И. С. Сапов – служит в хозяйской харчевой лавке в мясном отделе сторожем при дверях, чёрный, взгляд свирепый, проницательный, говорит басом, отрывисто, рост средний; В. П. Мазурин – постоянно ораторствует в отхожем месте на фабрике о социализме и притеснениях; что выведает, тотчас же сообщает; роста ниже среднего, говорит в нос, тщедушный. Предупреждаем владимирцев на Клязьме, что Дмитрий Ниткин (см. номер 6 «Искры») теперь уже служит урядником во Владимире. «Искра» у нас читается нарасхват, и сколько доставлено, вся находится в ходу. Благодаря ей чувствуется сильный подъём у рабочих. Особенно много толкуют по поводу статьи по крестьянскому вопросу в № 3, так что требуют доставить этот номер. А на частном собрании рабочие выразили желание, чтобы «Искра» напечатала ещё несколько статей по этому вопросу.
Много суждений по поводу столкновений рабочих с полицией и войском в СПБ. Эти столкновения являются только началом общего такого движения, так что ореховские рабочие не заблуждаются, если говорят, что тут такое столкновение в будущем неизбежно, но что оно будет более жестоким и что идти против вооружённой силы с пустыми руками не следует, но «дубина и штык – одно и то же».
Иваново-Вознесенск. В настоящее время у нас настало гонение на всех рабочих, которые, будучи прилично одетыми, выглядят не совсем глупыми. Каждый фабрикант приказал секретно своим заведующим, чтобы они принимали рабочих, только осмотрев их с головы до ног. И если который хорошо одет, то гнать его в шею с фабрики. Поневоле приходится одеваться в «котовскую» (босяцкую) одежду. Но если плохо принимают мужчин, то охотно раскрывают фабрику перед женщинами, и это понятно: женщина пока ещё всё терпит молча. В Богородске Захар Морозов отдаёт особое предпочтение рязанским, как более тёмным.
Надзор над рабочими усиливается. На одной фабрике недавно у входа сторожем обыскан пришедший в казарму рабочий, желавший собрать кое-какие сведения. По какому это праву? Ивановский городской голова Дербенёв на своей фабрике изнуряет рабочих сверхурочными работами, длящимися иногда всю ночь. На фабрике Бурылина практикуется в широких размерах обсчитывание рабочих при выдаче заработка.
Богородск. Глуховская Мануфактура в Богородске, занимающая 13 тысяч рабочих и являющаяся одним из самых крупных промышленных заведений в России, слывёт в официальном мире «благоустроенной» мануфактурой, образцом похвальной хозяйской заботливости о рабочих. Корреспонденция в № 8 познакомила читателя с одной стороной действительной жизни богородских рабочих – с квартирными условиями. Здесь мы расскажем, руководствуясь присланным нам от местных товарищей сообщением, об условиях труда в Глуховской мануфактуре.
Санитарные условия безобразны, особенно в красильной мастерской, где и работа не безопасна вследствие неряшливой постройки здания и недостаточного ремонта: потолок начал проваливаться, доски пола не прибиты гвоздями и не отстроганы; щели между досками по вершку (сделано нарочно для стока краски). Благодаря этому стоку из-под пола идут удушливые испарения; вентиляция недостаточна; на стенах и потолке плесень. «Всюду стоит пыль непроходимая», – пишет корреспондент.
Всё это не где-нибудь в глуши, а в нескольких десятках вёрст от Москвы, в Московской губернии, интересы которой правительство близко принимает к сердцу, держа её на положении «усиленной охраны». Как видно, «охраняя» губернию, да ещё усиленно, позабыли об охране жизни и здоровья рабочих.
Работают на Глуховской мануфактуре тремя сменами, так что каждый рабочий работает один день 12 часов, а следующий – 6 часов. Заработок ткачей равен 14-18 рублям в месяц, при сильных штрафах, гнилой основе и утке (благодаря чему, как пишет наш корреспондент, зубы рабочего начинают гнить через месяц). Заработок других рабочих не поднимается выше 28-30 рублей (накатчики). Красильщики получают 45-55 копеек в день.
B зимнее время (с 1 октября) заработок ткачей сокращается до 12-14 рублей благодаря тому, что идёт самый скверный хлопок (кокандский). «В это время частые штрафы, доходящие до 2 рублей». Также часты расчёты до срока найма и всякие прижимки. «За опоздание на 5 минут штрафуют до 20 копеек, а сами машину пускают на полчаса раньше и останавливают минут на 20 позднее».
Но если миллионер Захар Морозов не стесняется прибегать к воровским приёмам выжимания прибыли из рабочих, то он же и обращается с рабочими, как с крепостными. «У нас хозяин страшно любит стегать плёткой и до сих пор не бросает своего варварского обычая». Боимся, что при такой «страшной любви» г-н Захар Морозов не бросит своего «обычая» прежде, чем его самого не отстегают рабочие, и, признаться, удивляемся, как это до сих пор последние не применили этого средства, которым в былое время иногда крепостные заставляли своего мучителя-помещика отказаться от предмета своей «страшной любви». 18 июля Морозов встретил четырёх возвращающихся из города рабочих; из кармана у одного торчала «монополька». Рабочие направились в купальню. «Но тут налетел, как ястреб, сам опричник Морозов и давай стегать плёткой кого ни попало, говоря: «что же вы заставляете хозяина бегать за собой? Все деньги проживаете в городе, а не у меня», а затем отправил их в сторожку». Итак, у г-на Захара Морозова рабочие обязаны «проживать» всё заработанное в его же лавках и за нарушение этой обязанности могут попасть под арест. Знает ли об этом фабричная инспекция? Или она дожидается, чтобы глуховские рабочие при случае разнесли морозовские лавки? Не будет удивительно, если такие «патриархальные» порядки приведут к такому же патриархальному результату, как это бывало уже во многих местах.
Продолжим, однако, описание кнутобойства г-на Морозова. «Сам Морозов часто ходит в фабрике между станками с засунутой за голенищем плёткой и, если увидит, что ткач распускает рвань со шпули, то с остервенением наносит ему удар плёткой, штрафует и прогоняет с работы». Один ткач, которого Морозов в 1899 г. избил плёткой, оказался не дурак и подал в суд. Дело ползало в трёх судах, и, наконец, Морозов, тяжело вздыхая, сказал: «Я бы лучше слил себе золотого ткача, чем мне стоили эти суды». Плети в ходу также среди десяти «объездчиков», содержимых Морозовым. Повидимому, беспорядки в Екатеринославе и в имении графа Рибопьера, вызванные неистовствами подобных «объездчиков», не заставили задуматься московских тузов, что такой способ «поддержания порядка» представляет оружие обоюдоострое.
В фабричной больнице «живая умора, а не поправка». Ещё бы! Кормят больных щами из кислой капусты, да ещё прокислыми!
О рабочих корреспондент пишет: «Они не пугливы, особенно молодёжь, но беда в том, что всякий протестует в одиночку и требует расчёта, которого ему иногда не вы дают».
«Есть у нас библиотеки. И, конечно, часто бывает желание прочесть что-нибудь поинтереснее. Отправится кто-нибудь этак за книжкой, смотришь – тащит оттуда какую-нибудь сказку, и нельзя сказать, что он рад ей. Даже Достоевского нет, а о каких-либо Шелгуновых и Писаревых забудь и думать. Один из рабочих как-то спросил Дарвина, но на его вопрос только разинули рот. Преимущественно дают книжки, которые старательно отупляют мысли рабочего, и без того забитого, а книжки религиозно-нравственного содержания молодёжь читать не будет, она точно чутьём слышит их отупляющее и вредное направление… Тайных библиотек пока нет, а потому нет никакой возможности удовлетворить проявляющееся стремление к знанию».
«Искра» № 9, октябрь 1901 г.