Мой отец, латышский поэт, писатель и переводчик Рихард Яковлевич Рудзитис, уже начиная с 1932 года как член Латвийского общества Рериха, а с 1936 года – председатель этого общества, регулярно переписывался с семьей Рерихов, в том числе и с Юрием Николаевичем. С Рерихами Рихарда Яковлевича связывала глубокая дружба и когда, наконец, единственному из семьи, Юрию Николаевичу, удалось вернуться на Родину, в течение почти трех лет, начиная с сентября 1957 года до его ухода из жизни, мы с отцом и сестрой Гунтой часто ездили в Москву, где встречались с ним.
Первый раз я увидела его 23 сентября 1957 года в квартире на Ленинском проспекте в Москве. Светлое, овальное лицо с выступающими по-азиатски скулами, коротко стриженная седеющая бородка, гладко причесанные волосы. Взлет черных, крылатых бровей и насквозь пронизывающий взгляд. Но уже через мгновение большие миндалевидные темно-карие глаза озаряются обаятельной улыбкой, и на щеках появляются выразительные ямочки. Его необычайная сердечность и простота располагали к большой доверительности. Мне и, очевидно, каждому собеседнику казалось, что Юрий Николаевич обращается только к нему одному с такой особой любовью, полной отдачей и проникновением.
В моей жизни были встречи с духовными подвижниками, подлинно благодатными священниками, общение с которыми всегда рождает ощущение незабываемого, пронизывающего света, исходящего от них. Первый раз этот свет я почувствовала в студенческие годы во время встреч с Юрием Николаевичем.
Он исходил из его сильных, прозорливых глаз. Под лучами этого благодатного света ты вдруг начинаешь вибрировать, твое сердце начинает трепетно раскрываться. Появляются переполняющие тебя радость, вдохновение, сила. Робость, застенчивость юности, мучительное чувство неполноценности исчезают, и ты начинаешь чувствовать себя наравне с известным всему миру ученым. Этот свет меняет тебя, наполняет желанием совершить что-то полезное, послужить для людей.
В 1957 году я училась на первом курсе Латвийской академии художеств. В августе с сестрой Гунтой и однокурсниками приехала в Москву на Международный фестиваль молодежи и студентов. Там я заболела воспалением легких. Меня поместили в больницу. Оттуда я написала Юрию Николаевичу длинное, бурное письмо, в котором излагала свой отчаянный протест против несовершенства окружающей жизни и задала вопросы, как ускорить пробуждение сознаний, как устранить возможную войну, катастрофу.
Отец рассказывал мне, что Юрий Николаевич с особенным вниманием взял письмо, бережно спрятал его в нагрудный карман пиджака, а на следующий день попросил передать для меня одну фразу: «Не надо бунтоваться». Несмотря на то, что Юрий Николаевич ответил на мое письмо во всех подробностях в последующих беседах с отцом и сестрой, а потом и мне лично, но уже сразу, как только я услышала его краткий первый ответ, я мгновенно восприняла его суть: «Пока мы не укрепимся внутренней дисциплиной, не будем смиренны и благочестивы, как русские подвижники, не обретем те спокойствие, радость и силы, с которыми в своей профессии и своими поступками единственно сможем воздействовать на окружающее, до тех пор внешние негативные обстоятельства будут давить на нас. Отсутствие положительных обстоятельств не должно нарушать наше равновесие, наше смирение, нашу молитву, наше внутреннее стремление послужить людям, и это будет иметь гораздо больше смысла, чем “бунтарские” внешние действия».
Оглядываясь на прожитые годы, осмысливая свой внутренний опыт, я ясно осознаю, что уже на заре моей жизни Юрий Николаевич был моим духовным Учителем.
На Востоке считают, что Учителем может называться лишь тот, кто имеет три главные качества. Во-первых, полное знание духа Учения, во-вторых, совершенную чистоту, в-третьих, бескорыстие и Божественную любовь. Только тогда он являет собой чистый сосуд, через который могут быть переданы духовные силы. Юрий Николаевич как человек, до глубины постигший всю мудрость Востока и достойный сын своих великих родителей, в полной мере обладал этими качествами.
У Юрия Николаевича были необыкновенная широта сознания и подвижность мышления. С учеными разных специальностей он мог говорить на профессиональные темы, а с нами – и о самом сокровенном, и о ежедневных, земных делах. Он имел энциклопедические знания в области истории, культуры Востока. Обладая духовным синтезом, мог дать мудрое резюме и внести полную ясность буквально по любому вопросу.
Он бывал почти во всех государствах Европы, учился в Лондоне и США, совершенствовал знания в Париже, с экспедициями прошел через всю Центральную Азию, долго жил в Индии, работал в Тибете, Маньчжурии, Монголии и Китае. Нередко он делился с нами интересными и смелыми наблюдениями об этих странах. Но любовь к Родине он сохранил на всю жизнь, как самое дорогое. Когда мы встречались, почти всегда он говорил о России. Все свои труды Рерихи посвящали России, о чем Николай Константинович писал: «Исполнилось четверть века наших странствий. Каждый из нас четверых в своей области накопил немало знаний и опыта. Для кого же мы все трудились? Неужели для чужих? Конечно, для своего, для русского народа мы перевидали и радости, и трудности, и опасности. Много, где нам удалось внести истинное понимание русских исканий и достижений. Ни на миг мы не отклонились от русских путей. Именно русские могут идти по нашим азийским тропам. И Юрий, и Святослав умеют сказать о ценностях народных. Умеют доброжелательно направить молодое мышление к светлым путям будущего. Юрий – в науке, Святослав – в искусстве прочно укрепились. Разве для чужих?»
Единственный из четырех членов семьи Рерихов, Юрий Николаевич, смог вернуться домой и донести до своей Родины заветы родителей.
И с большой убежденностью он утверждал: «Все лучшее притянуто к магниту России».
Вернувшись в Москву, Юрий Николаевич видел длинные очереди около музеев – Третьяковки, Пушкинского, по вечерам – ажиотаж у Большого театра, у театра на Таганке или у «Современника», переполненные библиотеки, читающих молодых людей в метро, в троллейбусах. Когда выступал с лекциями, студенты стояли в проходах, у стен, толпились в открытых дверях аудитории. После лекции задавали множество вопросов. Юрий Николаевич часто говорил о том, что «у русской молодежи есть искания, есть интересы, она самостоятельно мыслит», противопоставляя ее американской, английской, которая не желает учиться. «Также и в Швеции молодежь ничем не интересуется, говорит “нечего учиться”. Все очень консервативны. Нет нового лучшего прогресса. Все есть, но внутри полная пустота. Уже в прошлом веке Софья Ковалевская сказала, что в Швеции нечем дышать».
В отношении западных стран он говорил, что «Северная Америка резко опускается вниз. В ней во всем сдвиги к темному. Тяжкая карма у нее...» На многих встречах он повторял: «Америка стремительно идет вниз, пока Россия поднимается. Америка теперь уже совсем другая, чем та, в 20-х годах, которую видел Николай Константинович. Среди американцев большая ненависть к русским. Преследуют всех, кого подозревают в связях с русскими, даже тех, которые произносят слово “мир”, потому что это предполагает наличие связи с коммунистами»[39]. Радовался, что русский язык становится международным, что ученые и работники культуры за рубежом на совещаниях начинают изъясняться по-русски.
Часто с грустью Юрий Николаевич говорил и о том, что все же мир неминуемо приближается к катастрофе. Предотвратить ее нельзя, потому что слишком велика деградация, особенно в Англии, Германии, Северной Америке. Это накапливалось веками. Земные наслаждения, вожделения и богатство – основные враги духовности, этим живет большинство людей западных стран. Он предвидел, что это разложение может дойти и до нас: «Самое страшное сейчас в Америке – американский шовинизм. Среди большинства американцев цивилизация, но не культура. Америка повсюду распространяет свой яд – разложение, особенно своими отрицательными фильмами, также и пропагандой богатой жизни, где вино и наслаждения...»
Совсем неожиданно Юрий Николаевич рассказал о видении Елены Ивановны, которое должно исполниться: «Елена Ивановна увидела нашу Землю. На юге стянулись черные тучи, где-то вспыхивали огни войны. На северо-востоке – свет. Над Северной Америкой в пространстве два громадных катафалка с черными лошадьми – судьба ее жуткая».
«И Англия совершенно разрушается, и ей суждена гибель, – продолжал ученый. – Также и Германия огрубела и стремится к реваншу, хотя в ней есть молодые силы, которые не хотят больше войны. Наука у них сильна, но аналитична. В немецком характере жестокость соединена с сентиментальностью. Палачи способны со слезами слушать музыку. У Германии выход – это федеративная республика, если станет демилитарной, нейтральной. В Западной Европе рушится понятие героизма».
Говоря о русских людях, он отмечал: «Если человек морален, он таким и будет в любых ситуациях. Сделать так, чтобы человек стал храбрым, совершил подвиг – нельзя, это заложено уже у него в потенциале». Но добавил, что у русских пока еще грубость соединена с подвигом. В сознании еще не утвердилась связь между подвигом и культурой.
Также повторял мысли своих родителей о глубинном значении русского слова «подвиг» – как жертвенность. Многократно Юрий Николаевич с отцом пробовали перевести это слово на самые разные языки, но не нашли эквивалента. В какой-то мере ему соответствует слово «heroism», русское – героизм, хотя по смыслу оно несколько беднее.
Духовная дегенерация – это «знаки времени», то, что уже давно было предсказано. Перед большим событием появляются «тени» и «уходят». Помню, как Рихард Яковлевич, мой отец, добавил: «Живые мертвецы». «Именно так», – подтвердил Юрий Николаевич.
Еще и еще в беседах Юрий Николаевич настаивал: «Надо смотреть на Восток, а не на Запад». Из беседы в беседу повторял: «Город будущего и Музей надо строить на «чистой земле» – на Алтае. Там следующий центр... Музей будет здесь, в Москве, и на Алтае».
Юрий Николаевич говорил о том, что многое было уже предвидено, как например, освоение целинных земель на Алтае, хотя несколько по-другому оно реализуется. Был убежден, что у молодых русских людей есть тяга к подвигу, потому так много молодых добровольно едут в Сибирь на новостройки и нераспаханные земли. «Новые люди на новом месте. Все, у кого есть возможность, пусть едут на Алтай. Когда представится возможность, не откажитесь поехать. В Новосибирске усиливается филиал Академии наук, я охотно поехал бы туда... Про Алтай – это решено!»
Как и вся семья Рерихов, Юрий Николаевич в детстве был крещен и воспитывался в Православии. Вместе с родителями у его колыбели стоял духовник семьи Рерихов, великий молитвенник о. Иоанн Кронштадтский. С большим уважением к этому светочу России он делился семейными воспоминаниями: «О. Иоанн Кронштадтский посещал не только семью Николая Константиновича, но часто приезжал в гости и к бабушке Елены Ивановны. В детстве он спас мою тетю от смерти. Когда она заболела холерой, был приглашен о. Иоанн Кронштадтский. Он сказал: “Оставьте меня одного с девочкой”. Пробыл с ней наедине полчаса, вышел и сразу уехал. Когда родственники зашли в комнату, они увидели, что девочка спокойно спит, жара больше не было. Кризис миновал».
Еще Юрий Николаевич вспоминал случай с родственницей Елены Ивановны, шестнадцатилетней девушкой, которая не могла ходить и была чудесно вылечена молитвой бабушки перед чудотворной иконой Богородицы. Когда поначалу молитва не помогла, бабушка с воодушевлением взяла икону, подошла к девушке и сказала: «Не я сама, но Владычица тебе говорит – вставай и ходи!» После этого девушка поднялась, ее еще шатало, но она начала ходить. Всю жизнь Юрий Николаевич носил на груди крест, об этом говорила Ираида Богданова, одна из помощниц семьи Рерихов.
Историческое событие – открытие первой выставки картин Николая Константиновича в Москве, совпало с праздником Православной Пасхи – 12 апреля 1958 года. Так получилось, что мы с сестрой Гунтой обедали в этот день у Юрия Николаевича. На праздничном столе были кулич, пасха, крашеные яйца. По дороге на выставку Юрий Николаевич с нескрываемой радостью обратил наше внимание на толпы людей, стоявших около переполненных храмов.
После первой поездки в Троице-Сергиеву Лавру он радостно делился с нами своими впечатлениями: «Храм Святой Троицы великолепный, хор звучал мощно. Было много молодежи и военных».
Он поведал нам о том, что большая картина Николая Константиновича «Святой Сергий Радонежский трижды спасет» привезена из Праги и находится в запасниках Третьяковской галереи. Ему рассказывали, что она выставлена у стены открыто и работники галереи, когда идут в это помещение, говорят: «Пойдем к Сергию». Подходят, крестятся, иногда опускаются на колени.
Помню вопрос моего отца в связи со старославянской надписью на этом произведении: «Написано – “Суждено святому Преподобному Сергию Радонежскому трижды спасти Русь – первый раз через Димитрия, второй – через Минина, а третий...” Немецкие войска в 1941 году дошли до Лавры, но чудесным образом ее не взяли и повернули назад. С этого времени наметился перелом в войне. А может быть, третий раз – еще впереди?» Юрий Николаевич молча утвердительно наклонил голову.
Как-то Юрий Николаевич упомянул о том, что в начале войны, когда наши войска отступали, Елена Ивановна успокаивала сыновей, говоря: «Немцы не возьмут ни Москву, ни Ленинград, совершится чудо». И чудо охранения этих городов совершилось после того, как около Ленинграда крестным ходом была пронесена икона Казанской Божией Матери, а маршал Г.К.Жуков с этой же иконой облетел на самолете Москву[40].
Уже не однажды побывав в Троице-Сергиевой Лавре, Юрий Николаевич рассказывал моему отцу, что там, в Духовной семинарии, студенты-семинаристы знакомятся с трудами Николая Константиновича, не только читают, но и изучают.
Он говорил: «Большие энергии опускаются на землю. Будут большие сдвиги... Прилив этих энергий пробуждает и накал сил противодействующих – пропаганду атеизма». А однажды заметил, что, по его наблюдениям, наиболее воинственные атеисты как раз являются более просвещенными в религии. Очевидно, что в основном борются против западных тенденций – католиков и баптистов, которые связаны с заграницей, а Православную церковь не трогают. Также теперь и буддистов оставляют в покое. В Ленинграде уже идет речь о восстановлении и реставрации буддийского храма, в строительстве которого участвовал и Николай Константинович Рерих.
Последние три года, живя в России, Юрий Николаевич всеми силами боролся за восстановление подлинной, религиозной основы культуры, как русской, так и индийской, восточной. До самого последнего дня своей жизни он отстаивал издание серии произведений классической буддийской религиозной литературы, против чего выступали многие закоренелые чиновники-атеисты. При нем, под его редакцией, издали «Дхаммападу» (I960) и уже после его смерти – «Гирлянду Джатак, или Сказание о подвигах Бодхисаттвы» (1962).
Очень деликатный по натуре и воспитанию, Юрий Николаевич при необходимости мог быть твердым и непреклонным. Когда ему дали рецензировать атеистически написанную книгу об индийской философии, он отказался, назвав ее ужасной, и предложил изъять из оборота. В другой раз, когда в одном столичном журнале были напечатаны негативные примечания, касающиеся Николая Рериха, Юрий Николаевич пошел в редакцию спросить автора, что он имеет против Николая Константиновича. Когда тот признался, что выступал лишь против религиозных воззрений художника, Юрий Николаевич сказал: «Принимайте его таким, каков он есть, или вообще о нем не пишите».
В наших беседах часто затрагивалась тема о настоящей, подлинной духовности. Юрий Николаевич был убежден, что главное – это внутренний облик. Подвижник тот, у кого все стороны индивидуальности соответствуют его credo.
Однажды разговор зашел о том, что сейчас многие для достижения духовности и высших ощущений прибегают к искусственным, ритуальным или механическим способам, пренебрегая самым главным – нравственным очищением. Юрий Николаевич советовал в течение дня «оставить время для молчания духа, в безмолвии открыть сердце Указу Владыки». И пояснял, что «иногда своими желаниями мы заглушаем голос Учителя». «Молчание духа» практикуют как на Западе, так и на Востоке. Очень хорошо, если человек несколько раз в день освобождается от суеты и на несколько минут концентрируется на высшем. Но одно это не может дать видимых результатов, если остальное время он проводит в суете и преследовании мирских целей. Чтобы достичь истинной духовности, Юрий Николаевич советовал перестроить и очистить всю свою жизнь, в основе которой должны находиться высокая нравственность, знание, искусство, красота и служение людям. Духовность не так легко достижима. Если человек не чист в своих чувствах и мыслях, поверхностная, мнимая «духовность» часто пробуждает в нем гордыню, делает надменным и приносит беды как ему самому, так и окружающим. Поэтому самое главное – освобождение человека от отрицательных качеств, его внутренняя чистота, его бескорыстие.
Известно, что существует кратчайший путь высшего преображения сознания – через смирение и непрестанное творение «Иисусовой молитвы».
Этим путем стараются идти многие как в России, так и в Индии. Но далеко не всем это удается. Совершенно необходимо, чтобы человек был силен, терпелив, бескорыстен и, главное, отрекся от всего личного; чтобы со всей искренностью любил людей и служил им. Для того, чтобы постоянно произносить Имя Господа, надо полностью уйти от мирской суеты и добиться чистоты мыслей и чувств. Очень важно внутреннее смирение. Только после всего этого человек может в глубине сердца почувствовать присутствие Владыки. И смиренно, терпеливо надо достичь непрестанного Его присутствия. Юрий Николаевич ясно и четко поставил знак равенства между практикуемой на Востоке пранаямой и – «Иисусовой молитвой», или «умным деланием», в России. Он говорил: «Это та же пранаяма – «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешнаго», – ритмичный способ дыхания. Вдох, задержка, выдыхание. Эту молитву надо поместить в сердце. Ритм молитвы в сердце никогда больше не должен умолкнуть, стать частью нормального, повседневного». Но, к сожалению, в Индии много людей, говорил он, которые без очищения практикуют пранаяму, достигают чрезмерного эмоционального подъема, за которым следуют быстрый спад и психические расстройства.
Обсуждали строку из Живой Этики: «Сознание красоты очень редко живет среди духовности». Юрий Николаевич привел слова Елены Ивановны, что «чувство красоты – настоящая проба. Если человек истинно духовен, то у него должно быть и чувство красоты». Потом добавил: «Иногда духовность слишком интеллектуальна, такая, которая не вмещает красоты». Он назвал теософов, как, например, Анни Безант, у которой, по словам Юрия Николаевича, «полностью атрофировалось то, что касается восприятия красоты – полная безвкусица. В теософском центре в Адьяре – невообразимая безвкусица». То же относится и ко многим сегодняшним рериховским обществам, в которых штампуют портреты Елены Ивановны и Николая Константиновича на флажочках, салфетках, камешках, на березовой коре и коробочках, не говоря уже о рериховском знаке – Знамени Культуры, который из-за отсутствия у его пропагандистов чувства красоты, соизмеримости и из-за изображения его всуе порой воспринимается как знак антипода культуры.
Как обязательное качество истинной духовности Юрий Николаевич называл чувствознание или прозрение, прозорливость. Он снова упомянул Анни Безант, у которой «отсутствовало чувствознание – это было ее трагедией. По этой причине она полностью доверилась Ледбитеру...» Знаменитый теософ Ч.Ледбитер сбился с пути Света, стал контактером. Сегодня мы имеем большое число не обладающих чувствознанием, руководимых неосознанной гордыней и самостью лжерериховцев, которые пишут и издают книги, журналы, комментарии к «Тайной Доктрине», книгам Учения, вплоть до Евангелия, беря на себя смелость, зачастую неоправданную, рассматривать эти величайшие Первоисточники с позиций своего интеллекта или, еще хуже, используя сомнительные контакты с тонким миром.
Юрий Николаевич определенно отмечал: «Без чувствознания никого нельзя называть духовным. Многие люди направлены лишь интеллектуально и не распознают людей». Мой отец с досадой добавил, что и некоторые друзья, обладающие духовностью, очень часто не распознают людей, рассуждают опрометчиво. Он заговорил о писателе Альфреде Петровиче Хейдоке, который жил в 1930-х годах в Харбине, но после войны вернулся в Россию. О нем в 1937 году Елена Ивановна писала следующее: «Хейдок очень талантлив, но удивительно неуравновешен и страдает отсутствием распознавания» (19.08.37). В то время Хейдок близко дружил с «психистом»-контактером, теософом Нагелем-Арбатским, с которым у Юрия Николаевича Рериха возникли неприятности. Мой отец в письме попросил Нагеля без чрезвычайной нужды не беспокоить Юрия Николаевича, но Нагель обиделся и, наоборот, ходил к Юрию Николаевичу, расспрашивал, требовал объяснений, почему ему нельзя приходить. Действительно, почти все контактеры отличаются гипертрофированным чувством собственной исключительности и гордыней.
Юрий Николаевич не раз говорил о том, какой высокой духовностью и чувствознанием обладал о. Иоанн Кронштадтский. Он рассказал о двух случаях из детства и юности своего отца. «О. Иоанн Кронштадтский – замечательный человек, был духовником матери Николая Константиновича. Спас также Николая Константиновича, когда он учился в гимназии. О. Иоанн Кронштадтский приехал в гимназию, провел молебен и обедал затем у бабушки. «Нет ли у вас хорошего портвейна?» – спросил он. Принесли. Всем к изумлению о. Иоанн Кронштадтский велел, чтобы юный Николай выпил целый стакан. Тетя возражала, что малому мальчику нельзя давать портвейна, однако послушались. На следующий день Николай Константинович заболел брюшным тифом. Врач прописал портвейн. Уже заранее принятая порция укрепила сопротивляемость организма мальчика.
В пору учебы в Академии художеств Николай Константинович пришел на Богослужение, стоял зажатым среди людей. На большом расстоянии его увидел о. Иоанн и, подойдя ближе, сказал: «Ну что, не болей, придется много потрудиться на благо Родины». О. Иоанн Кронштадтский вылечил еще двух родственниц Николая Константиновича».
Критикуя чрезмерную интеллектуальность, Юрий Николаевич, однако, утверждал, что «силой, посредством которой можно приобщить человечество к духовности, является наука. Знания теперь очень нужны».
В продолжение трех лет встреч мы ни разу не слышали из уст Юрия Николаевича цитаты из книг Учения. Казалось, что он их даже не читает. Для него было чуждо щеголяние цитатами, он говорил: «Западные люди говорят высокие слова, а живут обывательской жизнью. От этого Запад не преуспевает. Напротив, Восток узнанное сразу применяет в жизни».
Все, что советовал, он сам применял в своей жизни. Многократно повторял: «Собираться не надо. Встречаться надо. Единение очень надо... Лучше личные беседы. Для собраний, лекций нужны солидно подготовленные люди». Юрий Николаевич предвидел, может быть, что многочисленные объединения малопросвещенных людей, не обладающих широким сознанием, легко могут превратиться в сектантские сборища: «Время лекций, докладов, даже собраний частично ушло в прошлое».
Из рижских друзей Юрия Николаевича посещали Гаральд Лукин, Бруно Якобсон, Екатерина Драудзинь, Лония Андерман, Ольга Крауклис, Мильда Бонзак. Из литовских – Бирута Валушите, Стульгинский. Из эстонских – Павел Беликов, Кира Молчанова.
Кто-то из друзей в условиях хрущевского атеизма и ограничения духовного спросил Юрия Николаевича: «Что же делать?» Юрий Николаевич ответил: «Принимая во внимание современные условия и возможности, стараться говорить на понятном языке. С помощью искусства, науки, морали воздействовать на окружающее, поднимать энтузиазм и героизм, если они направлены на общее благо».
Когда говорили о друзьях семьи Рерихов, живших за рубежом, касались и известного в настоящее время Бориса Николаевича Абрамова, ученика Николая Константиновича. Именно в то время он приехал из Харбина и поселился в Новосибирске. О нем Юрий Николаевич высказался определенно положительно: «Настоящий человек». Но при этом упомянул, что, когда Абрамов узнал об уходе Елены Ивановны, он впал в отчаяние, решил, что «все рухнуло», спрашивал, что же делать? На что Юрий Николаевич ему ответил: «Вы ведь старый солдат и знаете, как действовать после смерти военачальника».
О нем еще в 1937 году Елена Ивановна писала: «Абрамов прекраснейшая душа, больше других знающая...» В то время, когда посещали Юрия Николаевича, мы с отцом познакомились с Абрамовым, и он произвел на нас тоже хорошее впечатление. Несколько позже, когда близкие Борису Николаевичу люди стали читать его записи, несколько страниц попали в мои руки. Я отнеслась к ним сдержанно, сказав Хейдоку, который привез эти записи, что ясно одно – это не продолжение Учения Живой Этики, как считал Альфред Петрович. Мы прекрасно знали, что Учение Живой Этики дано на многие и многие века. Я позвонила Борису Николаевичу, он спокойным, очень приятным, мужественным голосом ответил: «Пусть будет так, как вы думаете».
Живя в Москве, Юрий Николаевич постепенно установил широкие связи с советской интеллигенцией. Однажды он сообщил моему отцу, что книги Живой Этики уже путешествуют по Москве. Писатели Константин Паустовский, Леонид Леонов, Иван Ефремов, многие ученые и среди них профессор химии из Киева Вераксо интересуются Рерихами, читают книги Учения.
В то время мы часто посещали скульпторов-теософов из круга Максимилиана Волошина – Ариадну Арендт и Анатолия Григорьева, а также анималиста-ваятеля академика В.А.Ватагина. Арендт и Григорьев познакомились с Юрием Николаевичем и даже работали над портретом ученого, лепили его с натуры. Мы узнали, что Волошин в 1926 году приходил в Москве к Рерихам и от них уже в то время получил первые книги Учения. Все они были высоконравственными, очень мужественными, православными людьми.
Юрий Николаевич упоминал, что теософами были А.П.Чехов, К.С.Станиславский, В.И.Качалов, А.Н.Скрябин, В.М.Бехтерев...
Несмотря на особую деликатность и любовь к людям, на терпимость к их недостаткам, все же как-то Юрий Николаевич попросил моего отца, если только это возможно, не приводить к нему людей неуравновешенных, «психистов», контактеров, которых уже в то время было немало в кругах разного рода оккультистов. Очевидно, ученый страдал от их присутствия.
Через Юрия Николаевича в то время мы познакомились с художником и инженером Виктором Тихоновичем Черноволенко и его обаятельной, интеллигентной супругой Марией Филипповной. Очень поразили картины Виктора Тихоновича – гармоничные сочетания светлых многоцветных пятен с переливами темных, их ритмика, гирлянды звезд, жемчужных вспышек и бусинок, фантастические цветы и силуэты человеческих фигур. В какой-то мере эти композиции мне напомнили некоторые иллюстрации книги Ч.Ледбитера «О мыслеформах», и я открыла для себя яркий пример фиксации художником разнообразных форм тонкого мира. Тем более, сам автор говорил, что это не фантазия – он видит эти композиции.
Не меньше удивила его музыка. Не зная даже музыкальной грамоты, он садился за рояль и играл под настроение присутствующих. Когда мы пришли в первый раз, у Черноволенко еще не было рояля, Виктор Тихонович ходил играть к соседям, и мы слушали лишь его магнитофонные записи. Позже мы могли слушать его феноменальную игру на фортепиано непосредственно, сложнейшие импровизации, напоминавшие мне временами что-то из произведений Рахманинова, а еще больше – Скрябина и Стравинского.
Его супруга нам говорила о том, что Юрий Николаевич дал им книги, и они читают «Листы Сада Мории», начинают углубляться в Учение.
О музыкальных композициях Черноволенко Юрий Николаевич сказал: «У Виктора Тихоновича музыка пространства. Некоторые вещи он сыграл с большим настроением». Рихард Яковлевич предположил, что у Черноволенко развит центр яснослышания – «центр колокола», посредством которого он воспринимает музыку. Юрий Николаевич с ним согласился.
Ученый рассказал, что в свое время в Лондоне он слышал, как рояль играл без исполнителя, на нем была исполнена симфония Скрябина, затем незнакомые вещи, которые по своему характеру напоминали композиции Черноволенко. Отец заинтересованно спросил: «Кто в этом случае играет, какой-то невидимый человек из тонкого мира или кто-то из присутствующих своей психической энергией?» Юрий Николаевич ответил так «Очевидно, рояль играл через энергию присутствующего». На что отец рассказал, что уже в юности он мечтал об искусстве будущего, когда не будет картин и музыки в обычном понимании, а человек сможет слышать музыку сфер и также видеть пространственные чудесные цветовые композиции. Юрий Николаевич заметил: «Так это и будет».
Во время встреч в его квартире на Ленинском проспекте, на выставках Николая Константиновича в Москве и Ленинграде, в Летнем саду (когда отец отказался от встреч в гостинице из-за возможного прослушивания) говорили очень много, но крайне редко и крайне бережно о сокровенном.
Для Юрия Николаевича была характерна полная охраняемость всего сокровенного, органично присущая восточным людям. «Мы, восточные люди, не говорим о сокровенном», – как-то сказал Юрий Николаевич. В другой раз о том же: «Восточные люди очень боятся произнести сокровенное. Лучше даже солгут, чем предадут». Если при нем кто-то рассказывал о кощунствах, допущенных кем-то, глаза его становились печальными, и он замолкал.
Всем существом он был против разбалтывания святынь. Самые дорогие картины отца после первой выставки в апреле 1958 года он держал у себя как самые родные, близкие, как иконы. Например, последний, синий вариант картины «Святой Сергий-строитель» – самый дорогой для Юрия Николаевича образ Преподобного Сергия – труженика, строителя. Та же насыщенная духовная синева, что и в другой сокровенной картине – «Сожжение тьмы». Также картины «Тень Учителя» – тень Христа на высокой пурпурной стене Гималаев, «Христос у Гефсиманского озера». Над дверью кабинета «Гесэр-хан» – любимое произведение. А в маленькой спальне, подальше от посторонних глаз спрятана как самая родная ему «Держательница Мира». Образ Матери, его матери, несущей ларец с камнем драгим.
О матери Юрий Николаевич говорил очень мало, с особым трепетом и деликатностью. Больше рассказывали сестры Богдановы. Когда Юрий Николаевич должен был по работе уходить, мы обращались к ним с множеством вопросов. Вспоминая, через слезы, Людмила признавалась: «Говорить о Елене Ивановне невозможно. Любое, что мы можем о ней сказать, будет умалением...» А Юрий Николаевич однажды сказал моему отцу: «Это только для Вас и для самых ближайших по Вашему усмотрению», – и коротко рассказал об уходе матери и церемонии ее кремации.
О матери Юрий Николаевич не разрешал никому писать, кроме как моему отцу и Зинаиде Григорьевне Фосдик, у которых, по его мнению, достаточно деликатности и чувствознания.
Помню, как отец возмущался, рассказывая Юрию Николаевичу, что А.М.Асеев без разрешения выпустил номер своего журнала «Оккультизм и Йога», посвященный Елене Ивановне. В журнале были напечатаны эзотерические цитаты и два портрета Елены Ивановны. Юрий Николаевич знал это и еще добавил о двух брошюрах – о Матери Мира и о Матери Агни Йоги, которые вышли в то же время, не согласованные с Еленой Ивановной. «Елена Ивановна всегда говорила, что некоторые вещи надо оставлять в сокровенном пользовании, не надо их выбрасывать на улицу», – сказал он.
В своей спальне, куда почти никто не входил, и куда лишь однажды сестры Богдановы пригласили Гунту, а мы с отцом бывали уже после ухода великого ученого, Юрий Николаевич держал самое святое – иконы, тханки, для него очень дорогую бронзовую статую Будды, фотографии матери, отца, брата и других близких. Сокровенные портреты и особо значимые реликвии никогда не были выставлены открыто. Когда мой отец рассказал Юрию Николаевичу, что в 15-м номере своего журнала А.М.Асеев напечатал портрет Учителя, и назвал это сумасшествием и кощунством, Юрий Николаевич с болью согласился с этим.
Конечно, больше всего на окружающих людей воздействовал его личный пример. Если он что-то деликатно советовал – это был, прежде всего, его опыт, то, что он применял на себе ежедневно, что стало частью обычного, повседневного.
Он знал, что значит «оставить время для молчания духа», что значит «умное делание» – поместить молитву в сердце, чтобы молитва стала неотъемлемой частью жизни, чтобы сердце тайно, незаметно для других, непрестанно, ежедневно находилось в молитвенном состоянии. Тогда интеллект может спокойно делать обыкновенную работу, не нарушая беспрерывный внутренний вибрирующий ритм сердца. Он с детства был воспитан на примерах русских старцев, святых Преподобных Сергия Радонежского и Серафима Саровского, а позже приблизился к мудрецам Востока и прекрасно осознавал, что, несмотря на огромную пользу знаний, просвещения, изменить, совершенствовать и возвысить сознание может лишь вибрация сердца, полученная из Великого Источника. Недаром и его брат Святослав Николаевич, особенно в последние годы жизни, держал в руке четки, помогавшие ему творить непрестанную молитву по наставлению святого старца отца Нектария из Ельца, и со слезами молился святому Серафиму Саровскому.
Но, к сожалению, люди обычно видели внешнее, а внутреннее для большинства оставалось незамеченным. Кто встречался с Юрием Николаевичем, видел его в ежедневных делах, дома, на выставке, на работе, не мог не почувствовать его огромную нравственную чистоту и благородство. Свет ярко сияет, но в разные стороны от него уходят тени, клевета и мрак. Кто-то из западников после встреч с ним называл его наивным, как ребенок. Кто-то меня спрашивал, кто из сестер Богдановых является его женой – Ираида или Людмила. Не могли понять его чистоту. Кто-то удивлялся – неужели он никогда не выпивает, и даже нисколько? И мясо не ест? Не может быть... Где-то и кто-то обязательно «видел»... Надо ведь оправдать свои собственные пристрастия... Мы с отцом в течение трех лет часто обедали, ужинали или завтракали вместе с Юрием Николаевичем. Ели очень просто, даже скромно, обыкновенно, но всегда без мяса, без курицы, даже рыбы ни разу не видела на столе. Сыр, яйца, немного молочного, мучные и растительные блюда.
Юрий Николаевич часто страдал на собраниях, в накуренных помещениях, на что пожаловался только единственный раз. Очень не хватало для него праны подножия Гималаев. На второй год после возвращения в Россию, он заболел малокровием и искал прану, прогуливаясь до восхода солнца на университетском бульваре. Работал, работал непрестанно, не торопясь, гармонично, по мере сил и возможностей, забывая себя, поверх личного, для присутствующих незаметно, тайно держа в своем сердце ритм непрестанной молитвы...
Юрий Николаевич ушел из жизни скоропостижно, для всех неожиданно, в расцвете сил.
Близкий к семье Рерихов латвийский врач-гомеопат Гаральд Феликсович Лукин мне лично, шепотом, сказал, что был в морге у останков Юрия Николаевича и не обнаружил у него последствий ни инфаркта, ни инсульта.
Это было время тотального атеизма, когда великий ученый боролся за настоящую культуру, за изучение духовной культуры Востока, вершиной которой являлась и является религия. Это было время холодной войны, время всемирной изоляции России, и Юрий Николаевич Рерих, живя и трудясь в разных странах мира, служил своей Родине – России.
Сразу же после его ухода сестры Богдановы подарили мне последнюю фотографию Юрия Николаевича. Сказали, что это единственная, больше такой нет. Его лицо на фотографии исполнено глубокой тишины и нигде раньше не замеченной большой скорби.
Потом в других фотографиях я пыталась найти его, мне такого дорогого, но не смогла... Не он, не он. Где-то частица от его доброго лукавства, где-то частица <