Моя родственница, Ольга Александровна Буткевич, видная московская теософка, откуда-то знала, что в СССР собирается вернуться семья Рериха, и мы очень ждали этого. Ждали, потому что имели некоторое представление о деятельности этой семьи в области изучения Востока, и это было нам очень созвучно, особенно идея синтеза восточной и западной философии.
Знали дату ухода Николая Константиновича, знали, что остальные члены семьи все же должны приехать. Наше ожидание очень накалилось и обострилось, когда из Прибалтики стали поступать такие замечательные книги. Мы с огромным интересом читали их. Но смысл их не сразу доходил. Было удивительно читать о таких вещах, которые считались эзотерическими, то есть скрытой частью Учения, и до сих пор передавались устно. Там говорилось о Великих Космических законах, и каждый мог теперь о них прочесть и при некотором, правда, напряжении понять. Каждому читающему открывался доступ к расширению сознания, чего мы все так жаждали...
Совершенно нелепые события 1948-го года прервали возможность чтения этих книг... Но все преходящее проходит. Прошло и это.
В конце 1954 года друзья стали возвращаться.
Ольга Александровна так и не дождалась ни их возвращения, ни Рерихов: она скончалась в январе того же года.
Через год ушла из жизни Елена Ивановна Рерих. И лишь в 1957-м смог вернуться на Родину ее старший сын Юрий Николаевич, востоковед; его сопровождали сестры Богдановы – Людмила и Ираида.
Я стремилась познакомиться с Юрием Николаевичем, но в силу робости характера не могла идти напролом и ждала удобного случая, а он все не представлялся.
ЗНАКОМСТВО
Наконец-то на Кузнецком мосту открылась выставка картин Николая Константиновича Рериха.
На всякий случай взяла с собой на вернисаж билеты Общества защиты животных, членом которого являлась. Я увидела тогда Юрия Николаевича впервые. В первый момент поразило внешнее сходство с Валерием Брюсовым, которого знала в свои юные годы в Коктебеле, но что-то невыразимо необъяснимое и огромное было во взгляде его глубоких карих глаз. Выражение их, которое не берусь описать, как магнитом притянуло меня, и я подошла к нему.
Когда вернисаж был закончен, вернее его официальная часть, люди ходили из зала в зал. Юрий Николаевич объяснял содержание картин своего отца, отвечал на вопросы. В числе окружавших его была и я. Дождавшись небольшой паузы, обратилась к нему со следующими нелепыми словами (конечно, от волнения я ничего путного сказать и не могла): «Нельзя ли Вас записать в Общество защиты животных? Так как в этой области царит неимоверный хаос». (Я имела в виду жестокость и бессердечие многих людей по отношению к животным.) Юрий Николаевич сначала удивленно посмотрел, потом с большой теплотой сказал: «Конечно, можно».
Мы сели за столик, где лежала книга отзывов. Я сказала, что решилась обратиться к нему, так как читала произведения Николая Константиновича, среди которых есть рассказ «Зверье», поэтому подумала, что и он относится к животным так же.
Потом похвалилась, что знакома с работами его матери, Елены Ивановны. Юрий Николаевич посмотрел на меня испытующе.
У Юрия Николаевича не оказалось в кармане небольшой суммы для уплаты взносов, он дал мне монетку, сказав: «Это аванс, сейчас приду», вернулся очень быстро с портфелем и уплатил вступительный и годовой. Я вручила ему книжечку, он сердечно поблагодарил.
Этим закончилась наша первая встреча. (К сожалению, их было мало.)
Я шла домой окрыленная. Но опять потянулись долгие дни, в течение которых мне стало казаться, что все пути к дальнейшему общению отрезаны и надо начинать все сначала.
За эти недели я видела несколько раз Юрия Николаевича на его выступлениях о жизни и творчестве Николая Константиновича Рериха. Это было замечательное время. Мы каким-то образом узнавали, где и когда выступает Юрий Николаевич, и мчались туда. Содержание бесед не было одинаковым, они отличались и ответами на разные вопросы слушателей.
Одна из таких встреч была на улице Герцена, в старом здании университета. Юрий Николаевич – веселый, оживленный, окруженный народом; мне казалось, что он не узнает меня, хотя и поздоровался. Да и не удивительно, что поздоровался, потому что я всегда, когда это было возможно, старалась попадаться ему на глаза. После окончания беседы проходя мимо трибуны, я случайно услыхала, что Ватагин, сидящий рядом, приглашает Юрия Николаевича посетить его мастерскую, и они обменялись телефонами. Будучи хорошо знакома со скульптором Ватагиным, я поняла, что тут может осуществиться моя мечта о встрече с Юрием Николаевичем. Попросила Василия Алексеевича пригласить и нас (меня и мужа-скульптора), когда Юрий Николаевич будет у него. «Да придет ли он? Ведь Юрий Николаевич так занят». – «Вы позволите мне взяться за организацию встречи, если действительно хотите, чтобы Юрий Николаевич посетил Вашу мастерскую?» – «Конечно, хочу, и, конечно, организуйте, договаривайтесь с ним, тем более, что Вы знаете, как я не люблю звонить по телефону». (У Ватагина была удивительная особенность – «телефононенавистничество».)
И вот у меня начался период телефонных звонков к Юрию Николаевичу. Эти перезвоны продолжались довольно-таки долго. Каждый раз я звонила «по поручению Ватагина». Кроме официальных назначений срока прихода или отсрочек этого срока, говорилось что-нибудь еще – значительное, интересное. Подходя к телефону, я всегда испытывала волнение, радостно собранное состояние и после разговора невероятный подъем, точно говорила через Юрия Николаевича с Высшими Силами. Это было небывалое ощущение легкости, глубины и соприкосновения с чем-то большим и имеющим связь с Беспредельным. Особенно помню момент, когда однажды я решилась спросить: «А могла бы я когда-нибудь приехать к Вам?» – «А почему бы нет?» – услыхала я глубоко взволновавший меня ответ...
Как-то я спросила, имеет ли он понятие, с кем постоянно перезванивается? Он сказал: «Да! Да!» Потом задумался и сказал: «Впрочем, я предполагаю нескольких. Приходите завтра в иностранную библиотеку. Будет вечер, посвященный Тагору».
Я пришла. Юрий Николаевич был уже там с Ираидой Михайловной Богдановой. Когда пробиралась на свое место, Юрий Николаевич отвесил мне очень почтительный поклон, но я почувствовала, что он не связывает мой облик с голосом по телефону... Ничего. Через очень короткий промежуток времени все выяснится, так как день посещения Ватагина уже назначен.
В этот период телефонных перезвонов у нас была Татьяна Александровна К. Она часто встречалась с Юрием Николаевичем. Я спросила, не говорил ли он что-нибудь о моих звонках. Оказалось, что Татьяна Александровна уже сама спросила об этом, и он ответил, что «да, иногда мне звонят и говорят подземными голосами». Я очень смеялась, представив себе извне свое смущение, волнение и весь комплекс переживаний...
У ВАТАГИНА
Мы с Анатолием Ивановичем[59] пришли пораньше, чтобы не пропустить ни одной минуты общения с Юрием Николаевичем, и находились в радостном нетерпении. Он и Рая[60] пришли в точно назначенное время. Когда здоровался со мной, то шутливым тоном сказал: «Ну, я так и думал, что Вы – это Вы...»
Смотрели работы, те, что выставлены в мастерской. «У Вас хорошо представлен Восток», – заметил Юрий Николаевич. Видно было, что он доволен, радостен, чувствует себя в своей среде. Разговор был непринужденный.
Василий Алексеевич сидел рядом с Юрием Николаевичем в своей неизменной таджикской тюбетейке – черной, бархатной, с белым орнаментом, и так странно было видеть двух русских людей с такими типично азиатскими лицами. «Какая Монголия!» – невольно вырвалось у меня.
«Да, – сказал Юрий Николаевич. – И это совсем не случайно, и эта тюбетейка на голове Василия Алексеевича тоже не случайна, все это доказывает, что Азия была совсем недавно, а это всегда отражается во вкусах, одежде, бороде, усах, не говоря о типичных чертах лица... Когда я бывал в Монголии, за мной всегда ходили по пятам люди, спрашивая: «Ты наш? Кто ты?» – и когда я говорил, что я русский, не верили мне...»
В разговоре Юрий Николаевич сказал с жаром: «Надо во что бы то ни стало узаконить Учение Живой Этики. Не все ли равно, как оно будет называться вначале».
Рассматривая живописные тханки и скульптурные изображения – предметы буддийского искусства, – Юрий Николаевич объяснял их содержание. Он внимательно рассматривал огромную бронзовую статую Будды, как Ватагин назвал ее. Юрий Николаевич спросил, как она к нему попала. Василий Алексеевич рассказал, что купил ее у антиквара, так же как и китайский старинный резной сундучок, в котором он хранит свои рисунки. У статуи была отломана нога, и скульптор реставрировал ее из дерева. Антиквар приобрел эту фигуру у кого-то, кто привез огромную партию «будд» из Монголии. (Эти скульптуры у нас расплавлялись на бронзу.) «Надо бы ее куда-нибудь пристроить, – сказал Ватагин. – Ведь мой земной путь подходит к концу...»
«О, я смогу очень хорошо устроить эту фигуру, если Вы, Василий Алексеевич, решились с ней расстаться. В самое ближайшее время начнут восстанавливать буддийский храм в Ленинграде, некогда построенный по инициативе моего отца. Мне обещали, что его возродят в кратчайшие сроки. Вот мы ее туда и водрузим».
Потом Юрий Николаевич пояснил, что это фигура не Будды, а Майтрейи. Будду обычно изображают сидящим в позе Падмасаны, или, как ее иначе называют, позе Лотоса. Выражение лица обычно спокойное, созерцательное. Он достиг понимания Высших миров, или Брахмана, и его улыбка и полузакрытые глаза должны выражать блаженство постижения и слияния своего «я» с Высшим Космическим Я. Он достиг... Выполнил свой долг на земле и может спокойно сидеть в позе Лотоса – самой совершенной Асане, посылая свою любовь и помощь всему живущему...
Совсем другое – Учитель Майтрейя. Он должен прийти на помощь страждущему человечеству и выправить его эволюционный путь. Весь Восток ждет его прихода... Поэтому-то Майтрейю изображают всегда с опущенными ногами. Он уже подымается. Иногда опущена одна нога. Иногда его изображают уже стоящим, иногда даже идущим. Лицо серьезно, строго. Ему предстоит много работы. Грядущую ступень эволюции называют «Век Майтрейи». Это новая ступень, несущая Новый мир, новую идею – обновление сознания...
Потом разговор зашел об индийской символике. Вишну Многорукий. У него так много работы, созидательной работы... Его антипод – Шива. Он стремится уничтожить сделанное Вишну. Но если бы Шива своей пляской не тормозил дело созидания, то Вишну мог бы слишком забежать вперед и этим наделать много бед. «Во всем нужна постепенность». В каждом деле, даже самом маленьком.
Шиву часто изображают пляшущим на теле младенца Вишну, окруженным пламенным кругом. Это значит, что в мире наступил период «пляски Шивы», то есть его победа. Он – бог разрушения. В это время в мире царят войны, болезни, землетрясения и тому подобные бедствия. Интересно, что в индийской религии Шива является положительным божеством, несмотря на то, что он – антипод Вишну, божества созидания, так как разрушение также нужно для эволюции. Брама – верховное божество, объединяет и то и другое...
Василий Алексеевич рассказал, что, путешествуя по Индии, видел однажды необычайное по красоте зрелище на празднике бога Шивы. Ночью, при свете факелов, толпа обнаженных индусов с громким пением священных гимнов и соответствующей музыкой – ударами в гонги и медные тарелки – сопровождала громадных бронзовых «идолов», которых вынесли из храма и обносили вокруг на огромных носилках. (Слово «идолы» как-то немного диссонировало с содержанием индийской скульптуры, перед тем так любовно рассказанном Юрием Николаевичем.) Ватагин невольно поддался реву толпы и «поклонился» «идолам», за что, как он считал, и был наказан, заболев тропической малярией, что не дало ему возможности продолжить путешествие. Юрий Николаевич возразил, что это вряд ли было причиной болезни.
Во время этого разговора мне вспомнился Рамакришна, прошедший через все существующие религии и все обряды; он нашел их едиными в своем содержании и сути, и отличающимися только по форме...
Потом, открыв китайский сундучок, мы приступили к осмотру рисунков. Индийская серия очень понравилась Юрию Николаевичу. «Вы прекрасно понимаете Индию, а вот теперь, когда художники попадают в Индию, непременно рисуют автомобили. Это же не характерно для Индии. Для Индии характерна ее духовность, но в душу Индии почти никто не пытается заглянуть».
Ватагин подарил Юрию Николаевичу один или два индийских рисунка. Рерих произнес: «Ис лие анек денелау». Мы попросили перевести. «За все это большая благодарность». На одном рисунке был изображен слон. Юрий Николаевич рассказал, что как-то в Индии он просто залюбовался работающими слонами, которые перетаскивали хоботами громадные тяжелые бревна с того места, где они были навалены, на другое, где складывали их в аккуратные штабеля и выравнивали хоботами с почти математической точностью. Он обратил внимание, что один из слонов, проходя мимо, каждый раз подталкивает его хоботом в плечо или руку. Сначала Юрий Николаевич думал, что это случайно, даже посторонился, но потом понял, что это не так. Он обернулся лицом к слону, и тогда слон поднял переднюю ногу, и этот жест повторялся каждый раз, когда слон шел за следующим бревном, налегке. Он подталкивал Юрия Николаевича и, когда тот как-то реагировал на это, – поднимал ногу, согнув ее в колене. Погонщик объяснил, что слон почувствовал большую симпатию к нему и приглашал прокатиться на своей спине... «Не знаю, чем я заслужил любовь этого слона», – закончил свой рассказ Юрий Николаевич.
Стали прощаться, и тут я подала ему письмо со словами: «Вот Вам письмо». Юрий Николаевич с удивлением: «От кого?» – От меня. Я знала, что Вы придете ненадолго и я ничего членораздельно не смогу объяснить, поэтому и написала письмо». Он разорвал конверт, бегло прочитал. (Это все уже на ходу.) Там было написано, что Анатолий Иванович хочет лепить бюст Николая Константиновича и Елены Ивановны и что для этого нужно, чтобы Юрий Николаевич попозировал для поиска родственного сходства. «Это, конечно, можно». Далее я писала, что лично знала многих художников-куинджистов, которые учились с Николаем Константиновичем. Юрий Николаевич на это мало обратил внимания, но все же прочел список вслух. Выделил фамилию Химона и тепло улыбнулся, как видно, у него были какие-то о нем воспоминания.
Мое письмо заканчивалось тем, что я очень интересуюсь Учением Живой Этики, хочу вникать в него и мечтаю о служении в этом направлении. Прочтя это место, Юрий Николаевич с такой теплотой, с такой сияющей радостью подарил мне свой взгляд, что я, конечно, никогда не забуду этого. «Мы будем встречаться», – сказал он, уже спускаясь по лестнице.
Василий Алексеевич очень жалел, что забыл предложить гостям конфеты, специально купленные для этой цели...
Потом начался опять период телефонных перезвонов, с той же самой гаммой переживаний. Разница была в том, что Юрий Николаевич уже точно знал, кто звонит. И я приглашала его уже не к Ватагину, а к нам.
Главный рубикон был пройден, и контакты установлены, но это не устраняло моих волнений и трепета при переговорах.
У НАС
Однажды по телефону я сказала, что мы уже скоро поедем в Крым. «В таком случае откладывать больше не будем. Я приеду к Вам завтра в 12 часов». Далее последовал вопрос о том, как к нам проехать. Я сказала: «Стадион «Динамо». – «Что это такое?» – «Ну, тогда Савеловский вокзал». Тоже не знал. «Петровский парк». Все это было ему незнакомо. «Тогда Ленинградское шоссе». – «Вот это я знаю, так и объясню своему шоферу...»
В назначенное время мы встретили Юрия Николаевича и Раю во дворе. Они появились точно в назначенный час, и я повела их в мастерскую, которую накануне мы убрали, как могли. Мастерская получилась нарядной, значительной. На окно повешена кружевная занавеска; по стенам – две тибетские тханки, старинное бронзовое блюдо. На столе расставлена коллекция наших буддийских статуэток, лежали книги Учения.
Юрий Николаевич бегло, но с большим вниманием осмотрел мастерскую. Ему понравился портрет Волошина работы Анатолия Ивановича. Он нашел его очень удачным.
«Эдгар По» произвел также очень хорошее впечатление. Юрий Николаевич рассказал, что читал лекцию в Балтиморе об этом писателе, и его представлял публике родной племянник Эдгара По. «Разве у него есть племянник?» – удивилась я. «Представьте себе, есть...»
Анатолий Иванович все уже приготовил, чтобы сделать набросок головы Юрия Николаевича, у которого был один час свободного времени. На подиуме стоял стул, покрытый нарядной тканью. Мы попросили Юрия Николаевича сесть. «Похоже на трон, а я не люблю всяческих тронов».
Мы его успокоили, сказав, что это совсем не «трон» и что надо так сидеть при позировании, а он обещал. «Ну раз обещал...»
Я предложила, если не возражает, почитать стихи Волошина, на что он охотно согласился. Прочитала стихи о России. Юрий Николаевич внимательно слушал. Анатолий Иванович лепил. Юрий Николаевич сидел спиной ко мне и Раечке. Я, к сожалению, не могла следить за выражением его лица, но как-то интуитивно чувствовала, что он доволен и с интересом слушает... Прошло 45 минут. Анатолий Иванович с большой неохотой отпустил Юрия Николаевича. Тот сказал, что в следующий раз посидит подольше.
«Вот за стихи Вам большое, огромное спасибо. Ведь я не знал их. Единственные стихи, которые я знал и помнил, это «Святая Русь», они ходили в списках еще при нас. Но какие замечательные стихи, какой огромный поэт! – восхищался наш гость. – Сначала мне показалось, что он несколько перекликается с Клюевым... А Вы не знаете, читал ли Волошин книги Учения, которые были здесь с 26-го года?»
«Точно не могу Вам сказать, но предполагаю, что «Листы Сада Мории» и «Озарение» читал, так как в окружении Волошина эти книга были хорошо известны, и друзья всегда привозили ему много редкой литературы. Если Вы захотите когда-нибудь поближе ознакомиться с жизнью и творчеством Максимилиана Александровича, то приезжайте к нам в Коктебель...» – «Спасибо. Я, конечно, хочу приехать, но не раньше июля, тем более, что в Крыму я никогда не был, и с удовольствием воспользуюсь Вашим приглашением... В ближайшее время еду в Монголию». – «Кстати, взгляните, как мы “издаем” книги Учения». Юрий Николаевич взял от руки переписанные и переплетенные книги, перелистал: «Насколько это “издание” драгоценнее и лучше массовых тиражей книг, которыми даже никто не интересуется, иногда в силу их неограниченной доступности...»
Юрий Николаевич подошел к столу, где были скульптуры, глиняные и гипсовые оттиски, похвалил, сказал, что отливы очень хороши. Я тотчас же хотела ему подарить, но он отказался наотрез: «Зачем Вы будете себя лишать этого, мне ведь Вы как-то прислали целый пакет...»
У ЮРИЯ НИКОЛАЕВИЧА
После проведенного лета в Крыму, осенью, я отправилась в Прибалтику.
Не буду описывать радостные встречи с милыми друзьями, очень радушно меня принимавшими, опишу лишь случай, происшедший со мной на обратном пути, из Таллинна в Ленинград.
В запаснике Рижского музея изобразительных искусств на меня большое впечатление произвела картина Николая Константиновича «Бхагаван». Это Рамакришна, несущий дары в мир. Фигура изображена на фоне горного пейзажа. Все очень красиво, значительно. Я запечатлела эту вещь в себе и очень часто мысленно возвращалась к ней, представляя во всех деталях. И вот на таллиннской автостанции в ожидании ленинградского автобуса опять мысленно вернулась к этой картине... Каково же было мое изумление, когда, подняв глаза, совершенно неожиданно увидела ее воочию. Это настолько ошеломило, что я просто остолбенела. Вещь была перед моими глазами! Вот она – в связанной стопке еще каких-то картин и отчетливо видна, так как прислонена к перилам и находится прямо передо мной, сантиметрах в семидесяти.
Удивительно, что именно она оказалась тут. Я готова была принять это за какое-то наваждение, если бы не различала реально все детали, например, деревянную раму, другие подрамники, тонкую бечевку, связывающую эту кипу подрамников крестообразно.
Хозяйкой этого багажа была немолодая женщина, приблизительно моего возраста, латвийского типа. Мы сели в автобус. Несколько раз пыталась с ней заговорить. Но она была немногословна. Никак не хотела удовлетворить мое любопытство. Когда я спросила, не везет ли она копию картины Николая Константиновича, она уклончиво ответила, что никогда никаких копий не возит.
Всю дорогу жгла мысль, что восхитившая меня картина едет с нами. В Нарве эта дама позвала с собой перекусить. Я замешкалась и не знала, в какую сторону она пошла. Вскоре мы прибыли в Ленинград, и она исчезла в тумане ленинградских улиц...
Перед этим я пыталась назначить ей встречу в Ленинграде, в Эрмитаже. Но она отклонила и это. Таким образом, происшествие осталось для меня неразгаданной тайной.
Моими первыми словами у Юрия Николаевича дома в Москве были: «Где «Бхагаван?» – «Не знаю, разве не в Рижском музее?» Я все подробно рассказала. Меня волновало, что, может быть, эта вещь похищена, и я высказала опасение на этот счет. «Не думаю, – как-то странно улыбнулся он. – Но, впрочем, надо запросить рижан, все ли на месте. Вы говорите, что картина произвела на Вас особенно сильное впечатление?» – «О, да!..» – «В таких случаях это иногда так делается...» Я очень была смущена этим загадочным ответом, решила больше не допытываться, а написать в Ригу.
Через несколько дней в Москву приехал Рихард Яковлевич Рудзитис. Он сказал, что в музее все спокойно и «Бхагаван» на месте, как и был, а что это, вероятно, я видела какую-нибудь копию, что таких фальшивок очень много. Им в музей часто предлагают авантюристы подобные фальшивки под видом подлинников. Этот разговор я передала Юрию Николаевичу по телефону. «Вы, конечно, другого мнения об этом?» – спросил он. Я опять почувствовала себя стоящей перед какой-то волнующей тайной...
Но вернемся ко времени моего первого посещения Юрия Николаевича.
Я явилась вовремя. В столовой был накрыт стол, и мы сразу стали пить чай, то есть Юрий Николаевич, Рая, Людмила, ее сестра, и я.
После разговора о «Бхагаване», я напомнила, что уже пришло время заплатить членские взносы Обществу защиты животных, и тут же записала обеих сестер. Заговорили о том, имеет ли человек моральное право уничтожать только что родившихся котят и щенят. Юрий Николаевич глубоко задумался... Пауза... «Какой тяжелый вопрос».
Чтобы прервать эти тягостные минуты, я стала рассказывать, что в Обществе защиты животных организуются питомники для беспризорных собак, кошек, что их будут кормить и стараться «трудоустроить». Юрий Николаевич повеселел. «Вот это другое дело!»
Я спросила, как следует понимать Ахимсу (ненасилие)? На это Юрий Николаевич ответил, что в Индии прежде всего смотрят на мотив насилия или ненасилия. Например, если человек задумался, переходя дорогу, на него наезжает автобус, и кто-то сталкивает его с опасной дороги, желая спасти. Это тоже насилие, но в данном случае – необходимое для спасения. Значит, мотив был положительным. И человек, нарушивший Ахимсу, будет оправдан.
Потом в нескольких словах я выразила восхищение Учением Живой Этики. Смысл был таков, что из каждого параграфа, если его развить, получатся целые тома, и как меня поражает, что в Учении есть ответы на самые глубинные вопросы, и какое невероятное знание вложено в них. Юрий Николаевич подтвердил это кивком головы.
Мы беседовали на самые разные темы, свободно и непринужденно. Я рассказала, что у меня есть маленькая внучка, и спросила, с чего надо начинать воспитание детей. «А сколько ей лет?» – «Всего полгода» – «Такая маленькая!.. Воспитание надо всегда начинать с гуманизма...»
Потом разговор перешел к Кришнамурти. Это было поручение одного близкого знакомого, и мне хотелось его выполнить как можно тщательнее, то есть выяснить все досконально.
До знакомства с Учением Живой Этики я считала себя кришнамуртисткой и все, что могла, прочитывала; в двадцатых и тридцатых годах это была единственная духовная пища, просачивавшаяся к нам. Потом и этот голос замолк. После длительного перерыва его беседы опять стали поступать к нам. «Насколько книга “У ног Учителя” была замечательна, – сказала я, – настолько многие последующие вещи просто не укладываются в голове».
«Вы говорите о “Проблемах”?» – «Да». – «Я тоже читал это. Больше того, я сам лично знаком с Кришнамурти и говорил с ним».
Юрий Николаевич сообщил, что Кришнамурти был провозглашен грядущим Мировым Учителем и после смерти миссис Безант должен был стать во главе Теософского общества, взяв на себя духовное водительство землян. В Бенаресе был созван съезд теософов под председательством Кришнамурти, где при стечении огромного количества людей он отрекся от навязанной ему роли Мирового Учителя, то есть помазанника, и вышел из Теософского общества, а «Орден Звезды» распустил. Он сказал: «Я не тот, за кого вы меня принимаете». И это, конечно, так. С этой точки зрения понятен такой протест и отрицание тех аксиом, к которым мы привыкли чуть ли не с детства: эволюция, Учитель и ученик (Гуру и чела), передача знания от более подготовленного «эго» к менее подготовленному. Еще целый ряд положений, которые сейчас не припоминаются. Например, путь отрицания, граничащий с нигилизмом. «Не то» да «не это», как это угнетает! Когда читаешь «Проблемы», то почва как бы ускользает из-под ног. – «Это становится понятным (то есть путь отрицания, провозглашенный Кришнамурти), раз он отказался от всего того, что ему внушалось с детских лет, и стал выпутываться и стараться встать на самостоятельный путь. Расхождение во взглядах с миссис Безант наступило еще при ее жизни. После проповедей в Европе, завершившихся отречением от всего пройденного пути, он удалился вглубь Индии, и долго о нем ничего не было слышно. Потом переехал в Австралию и в настоящее время (1959 год. – Ред.) находится в этой стране. Вокруг него группа поддерживающих. Они издают его книги. Делают «бизнес».
«Но ведь это все очень индийское, а мы привыкли положительно относиться ко всему индийскому!» – «Это не совсем так, так как у Кришнамурти отрицаются основы, тогда как основные положения Индии идут из глубочайших корней древнего индуизма, они всегда преемственны, а тут скорее самостоятельный путь, индивидуальный. Он сам отрицает возможность какого бы то ни было водительства, в том числе и своего...» – «Как же понять, что у Кришнамурти есть все же последователи? (Правда, он когда-то давно говорил, что если их будет всего три, то это хорошо. Мне уже тогда показалось это странным и поставило под сомнение последовательность его учения.) Но я знаю некоторых, это очень хорошие люди, умные люди, глубокие и светлые». – «Если они черпают свет из его учения, особенно молодежь, это очень хорошо. Свет всегда хорош, пусть продолжают. Не надо никого разубеждать. Свет хорош из любого источника для тех, кто может его черпать». Мне в эту минуту показалось, что я самая последовательная кришнамуртистка, раз я отошла от него. Это же логический вывод, вытекающий из его же слов. Мне стало даже как-то весело, будто какой-то гордиев узел был наконец разрублен... Юрий Николаевич тоже улыбнулся, уловив мою мысль.
«Юрий Николаевич! Почему меня так привлекает все индийское, так тянет, что хоть берись за изучение хинди или другого какого-нибудь языка Индии. Я даже купила словарь и грамматику хинди...»
«Что Вас привлекает Индия, мне понятно. Но зачем Вам изучать язык? Ни в коем случае не делайте этого. Это будет такая потеря времени! Вы же сами недавно сказали, что в Учении Живой Этики “есть все”. Вы совершенно правы, вот и изучайте этот “океан знаний”».
«Да. Меня особенно радует, что вековечный краеугольный вопрос европейской философии о субъекте и объекте как-то совершенно не существует в философии Востока».
«Да, – сказал Юрий Николаевич, – это так просто и логично решает Восток. Материя и дух одно». – «Это две стороны одной медали?» – «Вот тут материя, а тут дух», – взяв в руки столовый нож, он указал на концы ручки и лезвия. Я вспомнила слова Учения: «Материя есть кристаллизованный дух... А дух есть разреженная материя».
Чай был допит. Радушный хозяин предлагал еще, особенно настаивал на пирожках с грибами. «Попробуйте непременно, я знаю, что они Вам понравятся». Действительно, пирожки таяли во рту и мне показались необычайными...
Я встала, мне хотелось еще что-то сказать, что-то спросить, и, уже стоя, стала рассказывать, что вчера у меня было одно из «тонких впечатлений». Но, сказав это, сообразила, что Юрий Николаевич может подумать, что я говорю о «тонком мире», а это было не так. И рассказала, что увидела выходившего из трамвая необыкновенного индуса – в тюрбане, с бородой и очень выразительными глазами. «Настоящий саниази, то есть садху», – запуталась я. «Сикх», – поправил меня Юрий Николаевич.
Мы стали прощаться. Юрий Николаевич сердечно поблагодарил за выполненное поручение (я привезла рукопись П.Ф.Беликова). Позже, когда его уже не стало, Людмила мне рассказала, что Юрий Николаевич назвал меня «великолепным связистом».
Не помню, как зашел разговор во время моего первого посещения Рериха о русских художниках-эмигрантах за границей.
Юрий Николаевич рассказал о сильно нашумевшей выставке Бориса Григорьева в Лондоне. Что это была за выставка?! Под издевательским названием «Рассея». Она собирала толпы людей, стояли огромные очереди. Там были выставлены картины и рисунки, карикатурно-зло изображавшие русских людей. Отвратительные рожи, пьяницы, соответствующие сцены у кабаков, воры, грабители, – словом, совершенные подонки человеческого общества. «При том огромном интересе к России, который возник у иностранцев после революции, это было просто ужасно кощунственно... Самое настоящее предательство. Создавалось совсем неверное представление о России. Ничего героического. Как можно так оплевывать Родину, ведь это Мать!»
Тогда же, во время моего первого посещения (их было всего два), я задала несколько вопросов по Учению Живой Этики. В частности, о «Крыльях Аллаи». «Там говорится об этом в космическом смысле», – сказал Юрий Николаевич. Я поняла, что Крылья Аллаи – это сознание, связанное с Космическими законами. После, вспоминая встречи, я жалела, что не продолжила эту тему и не спросила о значении слова «Аллая». Много позже, находясь в Коктебеле, я «совершенно случайно» узнала это значение.
В Коктебеле снимали картину «Алые паруса» и установили на месте съемок, декорации: старую мельницу, корчму и т.д. Мне очень хотелось посмотреть на киносъемки, но было далеко туда идти, и меня взялся отвезти знакомый знакомых на машине. Он оказался очень разговорчивым, все время рассказывал что-то интересное и вдруг ни с того ни с сего сказал, что в Алма-Ате (или Ашхабаде?) есть улица Аллаи, то есть «Райская улица», так как слово Аллая означает Рай... Меня пробил легкий холодок. «Почему Вы мне это сказали?» – «Не знаю, просто так», – ответил он и через секунду продолжил свои интересные рассказы.
ВТОРОЕ ПОСЕЩЕНИЕ ЮРИЯ НИКОЛАЕВИЧА
Открывалась вторая выставка Н.К.Рериха в Третьяковской галерее. Мы были на вернисаже. Юрия Николаевича все время окружал народ. Моему сыну Юре удалось проникнуть туда с фотоаппаратом и сделать несколько снимков Юрия Николаевича, в том числе и с индийским послом Кумаром Меноном.
Говорили речи. Посол Цейлона сказал прочувствованную, глубокую речь, в которой ощущалась громадная любовь ко всей семье Рерихов.
Мне очень хотелось подойти к Юрию Николаевичу. Но как? Надо какой-то предлог, чтобы оторвать его от окружающих людей. Не буду торопиться. У меня столько возможностей впереди. Мы в одном городе, и уже хорошо знакомы. Я могу в любое время договориться о встрече. Ведь наше общение должно продолжаться. «Мы будем встречаться», – вспомнились мне его слова. И я не подошла. Уговорила себя, тем более что у Юрия Николаевича был утомленный вид...
Когда фотографии были напечатаны, позвонила. Юрий Николаевич сказал, что хотел бы посмотреть снимки. Я договорилась с сыном, что он вечером их отнесет. Работа сына находилась совсем недалеко от квартиры Юрия Николаевича.
Юра пришел домой довольно поздно. У него было такое радостное лицо! Все время улыбался, чувствовалось, что он мыслью уносится туда, где провел несколько счастливых часов.
Войдя в комнату, сын сказал: «Меня там, оказывается, ждали и приняли очень хорошо, как своего близкого человека, а ведь я у них впервые. Меня приглашали приходить еще, и я непременно пойду туда с Леной. Мы с Юрием Николаевичем договорились об этом».
Юра рассказывал целый вечер. Но сейчас я многого уже не могу вспомнить. Юрий Николаевич с сожалением говорил, например, что на востоковедческое отделение попадают совершенно случайные люди, тогда как туда должны идти по глубокому призванию. Когда речь зашла об Индии, он сказал, что это совершенно особая страна и к ней надо подходить с особыми мерками и что она не всем раскрывается...
Тогда же он высказал желание познакомиться с писателем И.А.Ефремовым, который прислал книгу «Туманность Андромеды», заинтересовавшую его, но пока он не знает, как это сделать... Юра сказал, что «очень просто: моя мать хорошо знакома с Ефремовым и, наверное, с удовольствием возьмется Вас познакомить». Я, конечно, опять стала звонить по телефону. Юрий Николаевич назначил время. Иван Антонович заехал за мной на такси...
На этот раз я была больше слушательницей. Разговаривали они. Боюсь, что не смогу хоть сколько-нибудь связно воспроизвести этот разговор.
Рерих рассказывал о своем скандинавском происхождении. «Может быть, мы с Вами окажемся родственниками, ведь я тоже скандинавского происхождения», – удалось вставить мне. Юрий Николаевич говорил о своем предке, полководце Кутузове (по матери), и что его должны были назвать не Юрием, а Мстиславом (кажется), но родственники возражали, и что по семейной традиции его готовили в кадетский корпус как старшего сына. «Неужели Вы стали бы военным?» – спросила я. «Отчего же нет? Конечно, я был бы военным... Первое время, конечно», – добавил он. Заговорили о Блаватской. Ефремов сказал, что не может доверять этой женщине, что она слишком «по-женски» пишет и там много просто подтасовок... Юрий Николаевич очень строго в упор посмотрел на него.
«Книги Елены Петровны Блаватской очень серьезны, даже слишком серьезны для того, чтобы все могли их понимать. А что касается подтасовок, то их там нет совсем». – «Да?!» – удивился Ефремов.
Потом заговорили о тиграх-оборотнях. Иван Антонович сказал, что это явная выдумка, но Рерих возразил совершенно серьезным тоном, что это вовсе не выдумка и что в некоторых индийских племенах могут установить такую связь через астрал и другие планы. «Ме'нтал?» – спросил Ефремов.
«Мента'л», – невольно поправила я. «Конечно, правильнее – мента'л», – сказал Юрий Николаевич... «Если такое животное убивают на охоте, его, так сказать, “напарник”, то есть человек, завязавший с ним такую связь (оккультную), умирает также. При помощи этого животного человек может видеть обстановку в джунглях и окружение этого зверя...» Иван Антонович все удивлялся.
Мне вспомнилось несчастье, происшедшее с женой знакомого скульптора. Явная и типичная одержимость. Я рассказала подробно про все симптомы, как она в минуты просветления ясно чувствует присутствие «чужой воли», как непрерывно слышит запах водки, будучи совершенно непьющей, говорит всякую околесицу... Юрий Николаевич подтвердил, что это типичное одержание. «Но как избавить ее от этого?» – «Это очень трудно. Иногда помогает переезд в другую местность. Основное – это не давать для одержателя повода общения с внешним миром, то есть не говорить, не спорить, не реагировать ни на что. Чтобы одержателю стало бессмысленно его положение. Еще есть один самый радикальный способ... Это волевой приказ». – «А здесь, в условиях Москвы, кто-нибудь может его применить?» – «Нет», – покачал головой Юрий Николаевич.
Тем не менее, нашей знакомой на другой же день стало лучше, и вскоре она совершенно выздоровела...
Перешли в столовую. Традиционный чай