- А почему когда в атаку бегут, кричат - ура?
- Это боевой клич.
- А почему тогда река называется Ура?
- Разве есть такая река?
- Есть, далеко на севере, где была война, - охотно объяснил я. - Может, там наши ходили в атаку, кричали "ура!" и потому так назвали?
- Откуда ты знаешь, что на севере?
- Читал!
- Молодец! - искренне похвалила Юлия Леонидовна. - Это хорошо, что ты много читаешь. Наверное, у вас есть домашняя библиотека?
- Есть! - соврал я, хотя в доме были только школьные книжки, журналы "Охота" и "Огонек" да с десяток полурастерзанных томов без начала и конца. Но сестра училась на два класса выше меня, и я читал учебники за седьмой класс.
- Но учишься ты неважно, - она посмотрела в журнале. - По всем точным дисциплинам у тебя тройки.
Мне не нравилась эта тема, и я решился на последний вопрос.
- А Карны на свете бывают?
- Карны? - отчего-то насторожилась Юлия Леонидовна. - Кто это?
- Ну, это такие женщины, которые отводят убитых в рай.
Она почему-то испугалась, вероятно, боялась мертвецов, встала и заволновалась.
- Какие необычные вопросы у тебя. Карны... Ты, наверное, читаешь взрослые книжки?
- Читаю, - соврал я.
- Нужно читать книги соответственно возрасту. Сейчас я дам тебе Гайдара. - Она достала из шкафа толстую книгу. - Вот, возьми. У вас дома такой нет.
Я был уверен, она тоже как все, не знала и может быть впервые слышала имя Карна, однако спрашивать про гоев и спорить больше не стал, взял книжку и ушел радостный, потому что у нас наладился контакт.
Спустя несколько дней она сама оставила меня после уроков и показалось, была чем-то смущена.
- Ты от кого услышал это имя?
- Какое имя?
- Карна.
Я чуть не выпалил, от кого, но вовремя вспомнил наказ деда - рот на крючок!
- Это я прочитал, - опять соврал, не моргнув глазом.
- А в какой книге? - хотела поймать.
- Не знаю, корок не было. Батя из макулатуры принес.
Раньше охотники-промысловики работали от сельпо, где вместе с ягодой, грибами и пушниной заготовляли бумагу и тряпки. Отец действительно иногда привозил домой драные книги, и это был единственный источник пополнения "библиотеки".
- Про что еще там написано, помнишь? Про Манарагу и реку Ура?
- Ну!
- Никогда не нужно лгать! - ласково проговорила Юлия Леонидовна и осторожно погладила по голове. - Возьми себе это за правило.
Она еще не знала о моих чувствах, и что малейшее "лишнее" внимание действует, словно кипяток. Я онемел, покраснел и убежал, как ошпаренный и потом пропустил несколько ее уроков, таким образом избегая встреч. Мне казалось, вернее, я воображал, что она и есть Карна, только совсем молоденькая и неопытная, а я узнал про это и ее напугал.
Должно быть, Юлия Леонидовна догадалась, что происходит, никому жаловаться не стала, а подкараулила меня на дороге, когда я шел домой.
- Вот ты мне попался! - говорить строго она не умела, но старалась. - Ты почему не ходишь на мои уроки? Если не будешь учить русского языка и литературы, останешься человеком с мертвым сознанием.
Я проглотил язык и не мог подняв глаз: почему-то вне класса голос ее был совершенно иным и очаровывал.
Юлия Леонидовна подобрела, держась на расстоянии, подала книжку, завернутую в газету.
- Возьми. Здесь в одном месте упоминается твоя Карна. Только прочитай все и найди.
Это было неведомое тогда мне "Слово о Полку Игореве"...
Она будто бы хотела уйти, даже ручкой помахала, но вдруг улыбнулась, заклевала головой и приблизилась на опасное расстояние - я почуял тончайший запах духов.
- Скажи, откуда ты знаешь о Карне?
Наверное, я бы признался ей и выдал тайну деда, но у меня кружилась голова и земля уходила из-под ног.
- Кто она? Богиня? Княгиня смерти? Или просто плакальщица?
Я молчал, как партизан на допросе. Возможно, в этот миг и родился комплекс: в присутствии женщины, которая нравится, я всегда терял дар речи.
- А кто рассказывал о горе Манараге? - допытывалась она. - Это у вас в семье говорят? Может, существует такое предание? Почему ты молчишь? Не хочешь со мной разговаривать? Или тебе запретили говорить?
... Ну, хорошо, ты можешь сказать, как тебя вылечили?
Люди говорят, к вам какой-то человек пришел и велел красного быка найти... Помнишь? Твои родители ездили и искали быка... Ты же запомнил этого человека? Как его звали? Он был знахарь? Колдун или чародей?
Юлия Леонидовна лишь усугубляла дело, ибо меня уже однажды учили помалкивать о том, что говорят в семье. Тем более, я не мог выдать Гоя!
- Понимаешь, я собираю фольклор и записываю древние обряды. - Она покивала головкой, справляясь с тяжестью волос. - Мне дали такое задание в институте, а потом мне самой очень интересно. Я бы тоже хотела научиться лечить людей, произносить древние заклинания. Если бы ты мне рассказал, откуда ты знаешь о Карне, Манараге и реке Ура, то очень бы помог мне. Или об этом знахаре, который тебя вылечил. Ты ведь знаешь, где он живет?
При этом Юлия Леонидовна взяла меня под руку, будто бы прогуляться, но это ее движение не взволновало, а вдруг насторожило.
- Я узнала, гора Манарага находится на Приполярном Урале, а река Ура действительно на севере, в Мурманской области. Почему ты о них спрашивал? Чем они связаны - гора, река и Карна? Кто в вашей семье об этом говорил? Ты же умный парень, ты мне скажешь.
Она хотела поймать меня на голый крючок!
Высвободив руку, я сунул ей книжку и побежал, боясь сморгнуть, чтоб не потекли слезы. Отчего-то неясная обида щемила сердце.
На следующий день я опять не пошел на занятия к Удочке, проболтался все утро в весеннем лесу и явился в школу только на третий урок. И сразу понял, что Юлии Леонидовны ни в учительской, ни в классах нет. На перемене сбегал в барак, где она жила - замок на двери! Первое, что пришло в голову - моя возлюбленная обиделась, из-за меня не собрала свой фольклор и уехала из поселка насовсем.
И никогда ее больше не увижу!
В тот момент я готов был выдать ей любые тайны, даже про Ледяное озеро рассказать, где клюет рыба валек с золотом в брюхе. В тоске и печали просидел на вскрывшейся реке до вечера и вернулся домой - под отцовский ремень.
Сначала батя выдрал меня от души и лишь потом спросил, знаю ли, за что. Я ответил без запинки, на всякий случай признавшись сразу во всех грехах.
- В следующий раз отниму ружье, - пригрозил он самым страшным наказанием.
Уже год было, как матушка умерла и поэтому словесным воспитанием пятерых детей занималась бабушка. Она и сказала, что к нам приходила учительница Юлия Леонидовна, пожаловалась, что я уже неделю пропускаю ее уроки, и отца не вызывают в школу, а меня не тащат на педсовет лишь потому, что мы остались сиротами и еще не пережили горе - жалеют.
Спустя некоторое время после экзекуции бабушка вспомнила еще один мой проступок - болтливость, мол, с чего это вдруг Удочка расспрашивать стала про какие-то горы, реки и эту женщину - Карну? Ты что, дескать, людям всякий бред пересказываешь? Что они про тебя подумать могут? И вообще про нашу семью? Придержи язык!
Я был оглушен и растерзан, все это напоминало предательство, или хуже того, месть, однако на утро исправно явился на урок Удочки и сел за первую парту - туда, где всю зиму сидел, чтоб смотреть на нее и внимать каждому слову. И сразу же увидел, как ей было стыдно, хотя под школьной гимнастеркой она не видела моей спины. Юлия Леонидовна то и дело спотыкалась, замолкала, сбивалась и еще больше клевала головой, измученная грузом волос. Наконец, еще до звонка отпустила нас, убежала в учительскую, а потом и вовсе к себе в барак - сказали, у нее голова разболелась и заменили литературу на труд.
У нас все меняли на труд - и веселый Лентифеич учил делать табуретки...
Мне стало так жаль ее, что я и о предательстве вмиг забыл и после уроков набрался храбрости, окольными путями прокрался в барак и дерзко постучал в учительскую дверь.
Обстановка в этих бараках была неисправимо убогая и что не делай, какие занавески не вешай и не застилай полы, все равно из всех углов, вместе с холодом и крысами будет вползать нищета и неустроенность.
Потом всегда вспоминал этот первый и последний визит к Юлии Леонидовне, когда видел картину "Княжна Тараканова". Моя учительница почему-то стояла на кровати, обняв себя за плечи, с видом потерянным и отрешенным.
- Знала, что придешь, - сказала, глядя куда-то мимо. - Ну что же, садись, начнем урок.
Ее слова пугали и сеяли неясные надежды одновременно. Я стоял у порога, готовый в любой момент открыть спиной дверь и исчезнуть.
- Ты знаешь, что меня ждет? - она говорила будто бы сама с собой.
- Нет, ты счастлив в своем мире, и потому представить себе не можешь.
Хотя ты уже совсем взрослый и много что понимаешь... Через год я закончу институт и получу диплом филолога. По распределению меня зашлют в какую-нибудь дыру, вроде вашей деревни, и поселят вот в такой барак.
На целых три года. Я быстро забуду, чему меня учили и что я хотела от жизни. Целый день я буду вколачивать в ваши головы ерундовые знания, а вечером выть от тоски. Выть!.. И от тоски же выйду замуж за какого-нибудь вербованного или сибулонца. Он будет валить лес, пить водку, ругаться матом и ревновать меня. Когда же пройдут эти страшные три года, я превращусь в бабу и уехать отсюда не захочу. И не смогу.
Потому что произойдет полная деградация и убогая жизнь тоже покажется жизнью...
К тому времени я уже знал, что такое безысходность и вкусил ее сполна, когда увидел свою матушку в гробу. Несколько дней потом ходил по лесу возле Божьего озера и думал, что на земле все есть, все существует - деревья стоят, видевшие маму и жившие вместе с ней, вода течет, в которую она смотрелась, птицы поют, коровы мычат, даже червяки в земле ползают, а матушки моей уже нет! И никогда-никогда не будет!
Но Юлия Леонидовна была жива, здорова и красива, у нее не умерла мама, никто ее не стегал ремнем, не ставил к доске или в угол, наконец, не ограничивал свободу - делай, что хочешь!
Она спустилась с кровати на пол, взяв меня за руку, провела к столу и усадила на табурет.
- А ты почему-то не хочешь мне помочь, - проговорила тихо и ласково, присев на корточки возле меня. - Ведь это ты вселил надежду, ты поманил меня этими волшебными словами и образами. Теперь я все время повторяю - Манарага, Ура, Карна... Я слышу, я чувствую, за ними кроется нечто необычное, великое! Это не просто фольклор, песни и частушки, это ключи к открытию, понимаешь? Если бы ты мне рассказал, откуда ты знаешь эти слова, что с ними связано, я могла бы привезти хороший, интересный материал, и тогда бы меня приняли и аспирантуру, без распределения. Ты ведь не хочешь, чтобы я погибла в вашей Торбе?
Я не хотел, чтоб она погибла, но ее вкрадчивость и какая-то униженность настораживали, ибо от всего этого отдавало обманом. К тому же, я не видел ничего зазорного в нашей жизни и не понимал, отчего ей так не хочется ехать в Торбу? Закончила бы свой институт, поработала бы в нашей школе, а там, глядишь, я вырасту и женюсь на ней.
- Догадываюсь, ты связан клятвенным словом, правда? - она пыталась смотреть мне в глаза. - И все твои родственники не говорят, потому что дали обещание... Хорошо, больше не буду спрашивать. В конце концов, могу сама найти ответы, в этом и заключается научный поиск.
Только скажи, кому ты давал слово? Тому человеку, который вылечил тебя? С помощью шкуры красного быка?
Она опутывала меня своей журчащей речью, словно тенетами, и чем ласковее говорила, тем больше я понимал, что меня хотят обмануть, выманить самое дорогое и сокровенное. Мне становилось так стыдно, что я взглянуть прямо не мог, поскольку передо мной был не кто-то чужой и хитрый, а моя, пусть еще по-детски, но возлюбленная.
И одновременно испытывал другое чувство - возрастающее любопытство к тайне этих трех слов-образов: если умная и красивая Юлия Леонидовна так страстно и отчаянно хочет узнать о какой-то реке, горе и женщине по имени Карна, значит, в них действительно заложен великий смысл и рыба валек, наглотавшаяся золота, не бред моего деда...
Тем временем она пошла на крайние, запрещенные меры - это я осознал потом, когда повзрослел, хотя и в тот миг понимал, что происходит. Если бы Юлия Леонидовна ничего не требовала от меня, не обманывала и не хитрила, то, пожалуй, исполнилось бы мое самое сокровенное желание. Она приподняла мою голову и сначала показалось, понюхать хочет, курил ли я (учительницы нас часто обнюхивали после перемен, поскольку мы бегали курить за мастерскую и так опасно приближали свои лица, что становилось страшно). Но Юлия Леонидовна вдруг наклонилась совсем близко и поцеловала в щеку. Не чмокнула по-матерински, а именно поцеловала и еще дохнула горячим шепотом:
- Я же знаю, ты любишь меня, а все влюбленные - добрые...
Хорошо, что двери в бараке открывались наружу, иначе бы я вышиб ее. Уже не взирая на соседей, пронесся по коридору и чуть не слетел с высокого крыльца.
Казалось, все видят меня, тычут пальцами и смеются!
Я убежал на нижний склад, забился в штабель с лесом и, не зная, как избавиться от жгучего, волнующего чувства и одновременно, от липкого стыда, сначала долго и тщательно вытирал лицо, руки, но лишь перемазался смолой, истекающей из сосновых бревен. Тогда я ушел на берег, разделся и искупался в ледяной полой воде, отмылся с песком и от холода немного пришел в себя. Однако возвращаться домой было еще совестно - вдруг сразу все увидят и поймут? Даже по дороге идти неловко, ну как знакомые встретятся? Я прошел лесом все семь километров и, не показываясь на глаза домашним, двинул к Божьему озеру.
Сюда я приходил в самые тяжелые минуты в любое время года, но уже не для того, чтобы найти жилище Гоя, хотя подспудная дума о нем всегда присутствовала; это было единственное место, где отступало горе, где все становилось понятно и потому хорошо. Время больше не играло со мной злых шуток, заблудиться в этом древнем бору было невозможно, я знал "в лицо" все деревья, кусты вереска и даже лосих, которые приходили сюда в мае, чтоб рожать детей.
Повесив ранец с книжками на сук, я до вечера бродил между гигантских сосен, почему-то уже без стыда вспоминал, что произошло и удивительное дело - все прощал Юлии Леонидовне!
А на следующий день - литература была первым уроком - помчался в школу с искренним желанием ее увидеть. Но в двух километрах от Торбы затопило болото, за ночь размыло песчаную дорожную насыпь и образовалась настоящая река, глубиной до пояса. Я хотел обойти этот поток через сосновую гриву, "партизанской тропой", но там оказалось еще глубже. Тогда я вернулся на дорогу, не раздеваясь, мужественно перебрел реку, вылил воду из сапог (штаны и выкручивать не стал - дорогой просохнут) и припустил бегом, однако все равно опоздал на урок.
И тут произошло непоправимое - нежная Юлия Леонидовна с неведомой прежде жесткостью вытолкнула меня из класса, объявив вдогонку, что я получаю "неуд" за последнюю четверть...
Я залез за школьную печку в коридоре и оплакал свою любовь.
***
Спрашивать больше было не у кого, людей, кому можно доверять, соответственно с возрастом становилось все меньше и меньше. Выход оставался единственным - скорее вырываться, выламываться из детства и искать самому. Неожиданный огонь, зароненный дедом, с годами не угасал, хотя тепло его в разные периоды жизни казалось далеким и напоминало лунный свет, однако начинало греть, как только я ощущал относительную свободу. Лесоучасток в Торбе закрылся, а вместе с ним и школа, легкий на подъем полубродяжий народ в течение одного года растекся по другим поселкам, но напоследок лесорубы сделали свое черное дело: подбирая остатки былого таежного величия, смахнули бор возле Божьего озера. Сосны толщиной до полутора метров оттрелевали на нижний склад, раскряжевали, сложили в гигантский штабель, но спустить в реку уже не успели - до нового половодья Торба не дожила. Бревна как-то очень уж быстро сгнили в прах, сверху их присыпало листвой и пылью; сначала там выросла трава, потом кустарники и деревья, сейчас виден лишь курган с чистым березовым лесом, где уже несколько лет живет сокол-сапсан.
У меня всегда возникает чувство, что под курганом лежат кости...
Мы тоже уехали из нашей деревни в районный центр Зырянское, оставив на торбинском кладбище могилы двух самых дорогих людей, матушки и деда. Вместе с переездом закончилась и наша вольница в прямом смысле.
Жизнь в большом поселке стала совсем иная, зависимая от всяческих условностей, причин и обстоятельств. Казалось, и люди кругом другие, и звезды над головой не такие, и солнце мутное, пыльное, словно в пустыне. Но зато здесь были библиотека и книжный магазин. Правда, уже через полгода выяснилось, что нужных книг нет, о Манараге я вообще не нашел ни слова, река Ура упоминалась единственный раз, и то в связи с Ура-губой, куда впадала.
Но здесь наконец-то я заполучил "Слово о Полку Игореве" и прочитал это упоминание: "За ним кликну Карна, и Жля поскочи по Руской земли смагу людем мычючи в пламяне розе".
И ничего не понял, впрочем, как и все исследователи этого литературного памятника, лишь раззадорился, появилось еще больше вопросов, и вместе с тем еще раз удостоверился и как бы обновил память: не обманул дед! Не в бреду, не под воздействием солнечного удара, назвал он это имя - Карна!
А таинственное "Слово" он не читал уж точно, ибо просто был "негр".
После восьмого класса я завис в неопределенности, как в невесомости. Надо было или идти в девятый, или выбирать профессию, а хотелось много чего: еще не отболело желание пойти отцовским следом в охотники. Начитался я Федосеева, и поманило в геологию; когда глядел на самолеты в небе, тянуло в авиацию (пока приписная комиссия не забраковала по зрению), была мысль пойти в механизаторы, как все, и даже в киномеханики. Но никуда не шел, поскольку ни одно это дело никак не соприкасалось с моим, еще детским устремлением к тайне трех, заповеданных дедом, слов.
Батя смотрел, смотрел на все это и ближе к осени нашел мне теплое место - в кузнице промкомбината, молотобойцем. Целый год я махал кувалдой, ковал железо, а сам думал, точнее, будто от солнечного удара бредил думами о своей Карне, о неведомых реках и горе, неподалеку от которой есть Ледяное озеро с рыбой валек. Была мысль заработать денег и поехать на Урал, (я даже купил себе велосипед "Урал" и мечтал о мотоцикле с таким же названием), однако в середине зимы неожиданно определился с профессией - пойти в геологи! Во-первых, они работают в горах и тайге, живут бродяжьей походной жизнью, что было мне по душе. Во-вторых, можно устроиться в экспедицию, работающую на Урале, где-нибудь поблизости от Манараги, или в Мурманской области, где протекает Ура.
Наконец, я знаю (может быть, один в мире!) секрет, как и в каких реках и ручьях следует искать золотые россыпи.
И еще, геологи острее всех чувствуют природу - леса, горы, камни, реки и озера, много видят и слышат, будет у кого спросить о Карне, например. А где-нибудь обязательно ее встречу. Или даже самого Гоя, и если повезет, доберусь до Ледяного озера, где поймаю свою золотую рыбку...
Я поступил в геологоразведочный техникум, однако судьба вела, разрушая мои замыслы и одновременно пробивая свой путь. Тогда я этого еще не понимал, не знал своего рока, но интуитивно ему повиновался или был вынужден это делать, иногда из-под палки. В семидесятом забрали в армию с третьего курса. Служил в городе Электросталь, но потом неожиданно попал в Москву, в батальон особого назначения (ОМСБОН), который охранял ЦК КПСС и объекты Третьего спецотдела Министерства финансов СССР - то есть, хранилища золотого запаса и предприятия по разборке и обработке алмазов.
Еще не поймав валька, я увидел столько золота, что резко потерял к нему всяческий интерес.
Всегда думал, что драгоценности производят на человека какое-то особое впечатление. Народ у нас служил самый разный (правда, только славяне), но за два года не встретил ни одного, кто бы проявил некие специфические чувства; напротив, были ребята, у которых этот металл вызывал угнетенное состояние, чувство тяжести, головные боли и полное, думаю, искреннее отвращение. На маленькие объекты я ходил начальником караула, имел право входить в цеха и хранилища, но, к своему собственному удивлению, испытывал полное спокойствие и даже безразличие к драгоценностям. Например, в алмазных разборках сидят девчонки и сортируют камушки, у каждой на столе эдак каратов по сто насыпано в фаянсовую пиалу, и самих девчонок в зале тоже около сотни, и все невероятно симпатичные для солдатского глаза - не оторваться.
А золото... Когда перед тобой его многие сотни тонн, оно вообще не вызывает никаких чувств, просто - штабеля ящиков из многослойной фанеры с веревочными ручками и весом по шестьдесят килограммов каждый.
Серебро - так и вовсе сложено поленницами из слитков, как дрова или чугун. Приезжают бронированные фургоны, привозят или увозят сразу тонны по три и грузчики в синих халатах таскают эти ящики, как бы таскали, например, картошку в овощном магазине. Разве что, у этих носы не синие, выбриты чисто и слегка надушены.
Правда, один раз глаза загорелись, когда на объект (18 караул) привезли на разборку большую золотую вазу, усыпанную бриллиантами. Ее изготовили, чтоб Брежнев преподнес ее какому-то африканскому королю, но тот переметнулся к американцам, подарок оказался неуместен, и чтобы не выдавать намерений нашего вождя, произведение искусства решили уничтожить, несмотря на высокую художественную ценность - подобные вещи я видел только в Алмазном фонде. Если б черный король посмотрел заранее, что ему хотели подарить, никогда бы нас не предал и на эту вазу мог бы кормить свое государство лет пять - так сказал мастер, который вынужден был выковыривать камушки, распаивать вазу на составные части и совать их в пресс. Он разрешил мне подержать в руках этот шедевр, мол, потом вспоминать будешь, внукам расскажешь, ведь больше этой красоты никто не увидит...
Вообще, армия была для меня цепью самых разных искушений, от возможности остаться старшиной в своей роте и поступить, например, в военное училище или московский гражданский вуз, до службы в Третьем спецотделе и даже женитьбе на "алмазной" девушке-москвичке (моя подруга Надежда не дождалась, вышла замуж через полгода моей службы и даже фотографии со свадьбы прислала, чтобы я полюбовался, какой красивой она была невестой).
Перед демобилизацией вербовщики с большими погонами из ОМСБОНа не вылазили, предлагали хорошие оклады, быстрое продвижение по службе, квартиры в Москве, учебу, загоняли в угол тем, что наш батальон - кузница кадров, и если не согласимся, от нас не отстанут и по месту жительства, хоть в милицию, но все равно завербуют.
Однако я чуял невероятное, необъяснимое внутреннее сопротивление и отбивался, как мог. Перед глазами маячила Манарага, текла река Ура, а впереди шла Карна в синем плаще. В результате, нас с другим, тоже стойким старшиной, ротный проводил до КПП и выпихнул за ворота.
Только мой каптер Савчук открыл окно в туалете на третьем этаже и сыграл нам на гармошке марш "Прощание славянки", пока мы шли через плац.
***
После техникума я получил свободный диплом и сразу же рванул на Урал, но в аэропорту Свердловска встретил однополчанина Толю Стрельникова, с которым вместе учились в сержантской школе, тоже геолога, выпускника Миасского техникума. Он распределился в Красноярское геологоуправление, в какую-то сверхсекретную экспедицию, которая только что организована и будет работать на Таймыре, что искать - неизвестно, но только не уран. Я был так близко от Манараги, что мысленно видел ее вершину, склоны и даже белое, синее или огненное Ледяное озеро; я уже шел к нему и смотрел, где мой дед приметил место, воткнув удилище, и в рюкзаке лежал полный набор рыболовных снастей.
План был по-детски наивный и дерзкий: отловить валька, выпотрошить и приехать в местное геологоуправление с конкретным результатом - горстью самородков. А потом показать, где и как следует добывать золото.
Но Толя неожиданно заговорил про рыбалку, дескать, на Таймыре такие озера есть, что в некоторых даже валек клюет. Показалось, я ослышался, потому что еще ни от кого, кроме деда, о вальке не слышал.
- Это что за рыба такая? - шалея, спросил я.
- Да я сам не ловил... - признался он. - Но говорят, доисторическая, старше динозавров, жила во времена, когда у Земли было два спутника и другое земное притяжение.
- И что, просто клюет на удочку?
- Говорят, клюет. Только об этом никому ни слова. Я о вальке тебе ничего не говорил. Понимаешь, не моя тайна...
Толя Стрельников был родом с Южного Урала и вполне мог слышать о Ледяном озере и золотоносной рыбке, так что охотник на нее я был не один.
- Ну что, поехали на Таймыр?
Я сдал билет, купил новый, в Красноярск, и через два часа улетел от своей мечты. Там действительно формировалась Полярная экспедиция, человек пять геологов уже месяц томились на базе в общаге, ожидая результатов всевозможных спецпроверок, а нам со Стрельниковым помогла армейская служба. Через несколько дней получили все пропуски и допуски, сели в самолет и улетели на Таймыр. Только вот по-прежнему не знали, что едем искать!
И лишь в Хатанге, на базе экспедиции, в вагончике у главного геолога нам открыли эту сверхсекретную тайну. Ну конечно же, алмазы!
Причем необычные, космического происхождения, потому что работать предстояло в астроблеме, то есть, в звездной ране, а проще говоря, на дне метеоритного кратера. Толик был ростом под два метра, потому служил в парадном полку (был такой в дивизии Дзержинского), топал по Красной площади и золотого пороху не нюхал, потому вдохновился, загорелся страстным желанием искать драгоценные камушки и на рыбалку ходил редко. А я бегал от озера к озеру сначала с удочками, потом со спиннингом и сетями, однако доисторическая рыбка не клевала! Та же, что удавалось поймать, оказывалась то чиром, то сигом, омулем или простой ряпушкой. Возникло подозрение, что Стрельников заманил меня вальком на Таймыр, чтоб одному не ехать, и когда началась зима, первая полярная ночь, пурга по три недели кряду и жизнь в замкнутом пространстве вагончика, как на космическом корабле, нервы не выдержали и я сказал Толику все, что думаю.
Он клялся и божился, что не обманывал меня, и валек в таймырских речках и озерах действительно водится, и это он знает от совершенно надежного человека. Другое дело, поймать редкостную рыбку удается не всем. Мол, и наплевать на нее, в конце концов мы приехали сюда не валька ловить, посмотри, какая интересная здесь работа - искать алмазы!
Мне уже ничего здесь не нравилось, едва дожив до весны, начал киснуть, поскольку эти самые алмазы буквально валялись под ногами, стоит лишь наклониться, поднять любой камень и расколоть. На руде стояли палатки и вагончики, по ней ездили на тягачах и оленях, она лежала на каменке в бане и мы плескали на нее кипяток; содержание драгоценного минерала на тонну породы в сорок раз превышало все известные, например, в кимберлитовых трубках Якутии. Только алмаз был не тот, что гранят, оправляют золотом и носят в виде украшений. Этот был техническим, им армировали резцы для сверхточной обработки металла и камня, его загоняли в буровые коронки, наждачные круги и пилы, однако человеческий разум не мог еще придумать такой техники и технологии, чтоб отделить его от крепчайшей породы.
На Таймыре мне впервые приснилась Манарага, которую прежде я не видел. Во сне увидел довольно пологие склоны, поднимающиеся от подошвы, но выше они становились круче, круче, и сама вершина представляла собой более десятка конусообразных столбов с каменными осыпями у основания. Будто я стою внизу, надо подниматься, но меня охватывает жуть, ни рукой, ни ногой не пошевелить. А кто-то говорит, мол, что же ты, пришел к горе, а подняться боишься? Давай, иди, это же и есть Манарага! Будто я все-таки пошел и добрался до самых зубьев на вершине, но склоны на глазах вздыбились, и я повис на руках.
Подо мной оказалась бездна! И я будто уже знаю, что непременно рухну вниз и погибну, если не проснусь.
Проснулся - сердце выпрыгивало. Мы жили в маленьком, по трубу заметенном снегом вагончике, печь топили круглые сутки бурым каменным углем, так что кислород сильно выгорал, а еще, как известно, чем ближе к Северному полюсу, тем его меньше. И я решил, что это состояние возникло из-за переизбытка углекислого газа. Чем-то ведь надо было объяснить свой ночной страх и кошмар, хотя Толик чувствовал себя превосходно, и от этого газа снились ему лишь прекрасные женщины да предстоящие экзамены: мы поступили на геолого-географический факультет в университете и готовились к первой сессии. Ничего ему рассказывать я не стал, думал, не повторится, однако после праздника встречи солнца (первый восход после полярной ночи) сон повторился почти в точности, но с развитым сюжетом. Когда я завис над пропастью, выше меня, на пике, появился Гой.
Я не помнил его лица, но тут увидел пожилого бородатого человека с немигающим, птичьим взором и палкой в руках, которой он погрозил и сказал:
- Не ходи на Манарагу!
На сей раз кислорода у нас хватало, потому что мы перебрались в "командирский" вагончик с подогревающимися от электричества полами, и я растолковал себе сон, как сигнал, что пора на материк, на Урал, к заповедной горе, потому как во сне все бывает наоборот. И как только принял решение, так сон этот больше не повторялся.