Первый раз удачно, во второй разбил локоть, кожу будто рашпилем сдернуло да еще ушиб нерв и отсушил руку. Но еще пролез метров пятьдесят, прежде чем осознал, что похож на самоубийцу.
Кое-как, с оглядкой, спустился назад, к ручью, до первых лиственниц, благо что двигался по собачьим следам. А овчарка, умница, не лезла на камни и выбирала путь по слежавшимся щебенистым осыпям.
Внизу распалил костер и встал под дым, раскинув над спиной брезент, как парус: то ли за ночь так прозяб, то ли от потрясающего зрелища еще не прошло испуганное, адреналиновое волнение, но меня колотило, даже если я лез почти в самый огонь.
Между тем солнце взошло над Уралом, всколыхнуло воздух, и юго-западный теплый ветер докатился до подножия горы. Рыхлый снег начал быстро таять, вода сразу впитывалась в мох, уходила в щебень и через два часа было почти сухо, внизу снова наступило лето, однако склоны и сама Манарага все еще оставались пестрыми, черно-белыми.
Еще два дня назад, как только увидел Манарагу на горизонте, я шел и выбирал себе маршрут подъема, и чем ближе подходил, тем чаще их менял, поскольку гора вырисовывалась все новыми своими гранями. И вчера я остановился на самом реальном - с западной стороны вдоль ручья, где склон более пологий и на его середине есть довольно плоский горб, наверняка сложенный глыбами - как раз на этом месте лежали края огненной чаши.
Отогревшись, я не стал ждать, когда обтают склоны, обращенные к солнцу, и пошел штурмовать Манарагу во второй раз. Думал, пока иду, снег сгонит, через силу съел сухарь с куском сахара, нарубил специально заточенной саперной лопаткой небольшую вязанку дров (на верху палки не найдешь), приторочил к рюкзаку и двинул назад, к плите, откуда наблюдал восход солнца.
|
|
Альпинистом я был не ахти каким, впрочем, как и скалолазом. Так, ползал по горкам на Ангаре, на Таймыре да на Красноярских Столбах развлекался. Потому шел, как турист, и из снаряжения был кусок веревки метров тридцать, два настоящих крюка, саперная лопатка в чехле на поясе, да геологический молоток, подаренный Толей Стрельниковым в качестве талисмана. На длинной ручке было выжжено его философское изречение (а может и спер у кого): "Не все золото, что блестит, говорим мы и проходим мимо самородков."
Однако тут почти ничего не понадобилось, разве что самодельный молоток, который можно было использовать как ледоруб или костыль. Снег и в самом деле сгоняло по мере того, как я карабкался в гору, оставался лишь старый, зимний. Склон оказался довольно пологим и если попадался неприступный порог, то его всегда можно было обойти. К половине десятого подъем стал еще более пологим, и скоро я с замиранием души выбрался на площадку, почти горизонтальную - на постамент, в котором на восходе стояла солнечная чаша.
Ничего здесь особенного не было, все те же нагромождения камней, покрытых лишайниками, и никаких следов оплавления либо обжига (а таилась в душе надежда, уж слишком естественно виделась чаша с клокочущим расплавом!). Даже снег тут растаял лишь на верхушках камней, остальной лежал целеньким, провалившись между глыб. Я начал искать место, чтоб прикрыться от ветра, развести костерок и сварить крепкого чаю, и неожиданно наткнулся на собачьи следы. Вон куда забралась! И спрашивается, зачем, если не хозяин ее сюда завел?
|
|
Оставив рюкзак, налегке, я выписал приличный круг но развалу, в надежде все-таки подсечь следы человека, однако, кроме своих собственных, ничего не нашел.
Не может, не должна собака просто так, самостоятельно, лезть в гору! Причем, на высоту в полторы тысячи метров! И если даже это не овчарка, а волк, то и ему тут делать нечего: добычи никакой, а логова волчицы устраивают, наоборот, в низких местах, поближе к воде...
Разводить костер, впрочем, как и распивать чаи сразу расхотелось, можно выдать себя дымом. А еще поймал себя на том, что постоянно озираюсь и хожу, прячась за камни - где-то должен быть человек!
Конечно, после того, когда ты больше месяца ходил под "наружкой" и все время ее чувствовал и видел, какой-то элемент мании преследования в мозгах застревает. По крайней мере, еще долго остается привычка отслеживать, нет ли "хвоста", и я это испытал в поездах, пока ехал из Томска и потом, от Москвы до поселка Косью. Не мог избавиться от желания оглянуться, даже когда нанял мужика с моторной лодкой и плыл вверх по пустынной реке - шарил глазами берега и смотрел назад, не догоняют ли. Да и когда несколько дней кряду шуршал щебенкой по речным откосам и отмелям, ночуя по берегам, все еще озирался.
Никто меня не выслеживал, это совершенно точно, встречных-поперечных за всю пешую дорогу я не встречал, если не считать "Казанку" под мотором "Вихрь", промчавшуюся мимо вниз по реке - вроде, форменная фуражка лесника или егеря мелькнула, но я заранее спрятался за камень и видеть он меня не мог.
|
|
О том, что я иду к Манараге, никто не знал, мужик подвез на лодке только до слияния Косью с Вангыром, будто бы рыбака, и оставил на берегу. Куда я пошел дальше, он не видел, поскольку был похмельным и получил расчет жидкой валютой.
То есть, если сейчас кто-то еще поднимается на гору с собакой, делает это независимо от меня, просто, пути так сошлись... Но зачем же тогда ему прятать следы? И как ему удается делать это, двигаясь по свежему снегу? Все время прыгать по оттаявшим лысинам камней невозможно в принципе...
Спрятав рюкзак, с одним молотком да лопаткой на поясе, я пошел собачьим следом, полагая, что он непременно сойдется с хозяйским: судя по зигзагам, овчарка рыскала по сторонам, но по ее собачьей привычке все равно держалась человеческого следа и всякий раз обязательно его пересекала, таким образом ориентируясь на основное направление движения. Отошел всего полтораста метров, если по прямой, и тут след нырнул между глыб, где пропал. Я обошел развал - выхода не было, значит, собака спряталась где-то здесь. Протиснувшись боком, я попытался разглядеть, что там, в нагромождении камня, однако ослепленный белым снегом, ничего не увидел, а фонарик остался в рюкзаке. При желании тут и человеку можно было пролезть, если ползком и у самой земли. Я окликнул - бобик, бобик, посвистел, и показалось, что-то ворохнулось в темном чреве развала и пахнуло застоявшимся духом псины.
Все-таки здесь, вопреки всем природным законам и животным обычаям находилось логово, наверняка собачье. Вероятно, овчарку бросили туристы, а может, сбежала из лагерной охраны, ушла подальше от людей, тут ощенилась и теперь выкармливает потомство, бегая за добычей в лес.
И потомство это станет вольным, свободным...
Однако такая история годилась разве что для слащавого рассказа: собака не человек, никаких законов не нарушает и строго блюдет обычаи, иначе бы давно выродилась и потеряла все наследственные инстинкты, как это произошло с царем природы.
Я приметил развал и пошел к рюкзаку за фонариком: события на Манараге развивались интересно, загадочно, начиная с восхода солнца, настроение было приподнятым, а розыскная привычка подсказывала - ничего не пропускай, все проверь до конца и только тогда делай выводы и совершай следующий шаг.
На месте, где оставил рюкзак, лежали только дрова, кем-то отвязанные и заботливо положенные на сухой камень. Не веря глазам своим, я покрутился на площадке, заглянул в щели и сел: коли нет, значит уже не будет, сквозь землю он не провалится....
Тот, кто взял рюкзак, не исключено, сейчас видел меня, оставаясь сам незримым, и ведь смеялся, гад, наблюдая за суетой! Отвлек собакой и стащил сразу все - теплую одежду и главное, продукты, таким образом поставив крест на моей экспедиции. А там было запасов при экономном расходе на неделю, успел бы отыскать Ледяное озеро, поймать золотую рыбку и на обратную дорогу бы хватило...
Но удочек и складного спиннинга теперь не было, даже веревку и брезент упер, сволочь! И главное, десять пачек сигарет!
Чтоб ты подавился, гад!
- Эй ты, иди сюда! - крикнул я и не услышал своего голоса, потерянного еще на восходе, перед чашей, откуда в космос уносились солнечные протуберанцы.
А в голове вчерашнего инспектора уголовки одна за одной проносились версии, пока мысль не сосредоточилась на одной - беглый зек, благо что лагерей в Коми АССР хватает. Ушел в горы, спрятался, одичал и теперь обворовывает туристов. И собака с ним работает на пару: привел откуда-нибудь, брошенную подобрал, сама прибилась. А может, когда деру дал, овчарку пустили по следу, а зек ее смирил, приручил и сделал своей. Обитает здесь несколько лет, научился ходить, не оставляя следов, есть сырую пищу, жить без огня, потому и дрова не взял - эдакий уральский Тарзан...
Нет, и эта версия не годилась, тоже литературщина, причем, американского пошиба.
Я еще не мог поверить, что все кончилось, ходил по развалу и пинал камни. Мне было хорошо известно, что бывает с человеком в условиях горно-таежной местности, если он остался без продуктов и ружья, а до ближайшего жилья, где есть люди, четыре, пять дней хода.
Голодному же чуть ли не в два раза больше. Конечно, можно надеяться, подберет моторка на реке, но... сидеть и ждать у моря погоды?
А в рюкзаке были три, еще дедовых, блесны, сделанные из серебряных полтинников двадцать четвертого года...
Да, можно подняться к зубьям Манараги, пока есть силы, и с единственной целью - увидеть Ледяное озеро, сориентироваться, и уходить, нет, немедля бежать обратно, в Косью. Деньги на обратную дорогу есть, можно на них закупить продуктов, снасти и вернуться назад, хотя бы для того, чтоб отыскать этого невидимого ворюгу с собакой...
Уходить, когда до вершины остается меньше полкилометра, нет смысла, потом жалеть буду, что дрогнул, смалодушничал и не пошел - до скал рукой подать!
Это я уговаривал себя так, увещевал и даже стыдил. Вот она, зубчатая красавица, стоит и подпирает небо. Ос-танцы похожи на толпу людей, выстроившихся у обрыва лицом на восток. Если долго смотреть, начинает казаться, будто они шевелятся и машут руками...
Может, это и имел в виду дед, когда говорил, будто на горе люди стоят?..
Воспоминания об этих словах моего деда как-то неожиданно взбодрили, я все-таки полез в гору, и оказалось, без рюкзака куда ловчее пробираться между камней и переваливать через огромные осколки скал. Так я прошел больше часа, пока не заметил, что все это время почти неотступно думаю о деде, а точнее, уже привычно за последнее время гадаю, что он делал возле Манараги, дед-то мой? В турпоход ходил?..
***
Насколько я знал семейную историю, занести его сюда могло только в гражданскую войну, ибо в Первую мировую он оказался где-то возле Смоленска, во вторую - на Кольском полуострове. А что касается службы у белых, то здесь почти все покрыто мраком. Период, когда бабушкин брат увел его к красным партизанам, можно было исключить, все на глазах, все прозрачно. А вот где его носило два с половиной года, каким образом попал на Урал, к этой горе и с какой целю? С чего это вместо каптерства на пакгаузах, если верить его официальной версии, он валька, начиненного золотом, ловил в Ледяном озере где-то за рекой Манарагой?
И если ловил, то куда это золото потом девал, коли прибежал с войны завшивевший?
Вот вопросы, которыми бы следовало заняться давным-давно, когда еще в милиции работал. Мог ведь вполне официально разослать запросы куда угодно! И обязательно бы получил ответы... Нет же, и в голову не пришло! Чуть освободился, сразу поехал на Манарагу, так сказать, быка за рога, а ведь учили же дурака в уголовке: сначала следует накапливать компр-материал, завести оперативное дело и стаскивать туда всяческую информацию, прямую и косвенную, и лишь потом реализовать ее.
Ну что он, белогвардеец, делал возле Манараги? Бои здесь вряд ли были, гражданская война шла вдоль железных дорог, на обжитых местах, возле городов и крупных сел. Может, красные загнали их сюда, и он партизанил? А факт этот скрывал, чтоб не назвали его непримиримым врагом Советской власти и не шлепнули?
Неужели только золотую рыбку ловил?
Мысли эти так захватили, что я начал забывать об украденном рюкзаке и не заметил, как добрался к основаниям высоких останцев на вершине. Лишь тогда сел и осмотрелся так, будто до того меня с завязанными глазами вели...
Дух зашелся, насколько высоко было! Казалось, весь Урал лежит под ногами, и насколько хватал глаз - синяя, бесконечная даль, будто с самолета. Сквозь частокол лиственниц речки поблескивают, отражая солнце, а само оно зависло над головой, так что пропали тени от высоких каменных столбов на вершине. Состояние это было не таким потрясающим и эффектным, как утреннее, когда восход расплавил полгоры и слил ее в чашу, однако зачаровывало ничуть не меньше, только вот орать не хотелось, напротив, - молчать и не шевелиться.
Часы показывали без десяти двенадцать, по всем правилам, солнце должно быть на юге, в стране полуденной, как говорили древние, но почему-то оно висело в абсолютном зените, как на экваторе. С чего бы вдруг, если здесь Приполярный Урал?
Или это тоже оптический обман, игра света и тени?
Поднявшись к ближайшему останцу с южной стороны, я увидел внизу обнаженные скалы и осыпи, голова закружилась, в солнечном сплетении неприятно заныло, будто я уже сорвался в эту пропасть и лечу. Мало того, почудилось, камни подо мной зашевелились, поплыли вниз. Я отполз от края осыпи и забрался на скальный выступ. Гора как-то сразу успокоилась, утвердилась и стало ясно, отчего возникло такое ощущение: невысоко над горой плыли легкие облачка. Не видя неба, я чувствовал их движение. Справа от меня было что-то вроде ущелья, слева - гигантский "амфитеатр", а еще дальше и ниже текла река Манарага, которая почему-то скоро без всяких на то оснований (ни равнозначного притока, ни озера) превращалась в Косью - редкий случай, географический казус.
Но сколько я не вглядывался вдаль стороны полуденной, не то чтобы Ледяного озера, но вообще никакого более менее значительного водоема не увидел. Ни белого, ни красного, ни синего. Ледники были на склонах и вершинах, ручьи и маленькие речки текли в Манарагу. И ни одного ни горного, ни пойменного озера, насколько хватает глаз.
На всякий случай я проверил направление по компасу (солнце по-прежнему висело в "экваториальном" зените) - все верно, передо мной юг. А озера нет, или его без оптики не увидеть.
Неужели у деда был бинокль? Или он смотрел с останца?
Я прошел по гребню горы (если это можно было назвать гребнем), задирая голову на вершины скал, однако без веревки и хоть какого-нибудь снаряжения забраться было трудно или вообще невозможно.
Тем более, невозможно представить, чтоб мой дед когда-нибудь еще и скалолазом был...
Однако при всем том разочарования или растерянности я не чувствовал, а досаду убаюкивал тем, что время позволяет спуститься по юго-западному склону, обогнув скалистое ущелье, перейти через реку Манарагу, а там строго на юг и через восемь верст (или километров - дед по старинке считал верстами) упрусь в Ледяное озеро.
Дед говорил, приметное оно, на другой стороне отвесные скалы полукружьем стоят...
Обидно уходить, когда заветное "наследственное" озеро с вальком совсем рядом.
Я не хотел терять времени, помня, что рюкзак сперли и продуктов нет, однако спускаться вниз сразу же не хотелось. И я пробыл у подножия скал еще около часа - все-таки, покорил самую высокую вершину в своей жизни и надо бы насладиться победой, посмаковать восхитительный миг (который на самом деле таковым не казался). Я снова перешел к восточному склону Манараги, почти неприступному из-за осыпей, поднял и бросил вниз тяжелый камень, но лавины не вызвал, так, глухо постучало и затихло. Солнце теперь сместилось к западу и с северо-востока, оттуда, где между останцев лежал высокий, не растаявший еще ледник, небо отчего-то по-ночному потемнело и вроде даже звезды начали мерцать, однако когда я выкарабкался по развалу из-за группы скал, увидел низкую тучу, наползающую прямо на меня, если не снежную, то уж точно грозовую - еще десять минут назад ничего не было!
Это подстегнуло, и чтобы не оказаться накрытым синюшным мраком, я начал спуск тем же маршрутом, которым поднимался.
Тяжелая, напитанная еще не пролившимся дождем, нижняя кромка тучи была сырой, холодной и одновременно душной. Я стремился вырваться из обволакивающих сумерек, прыгал с глыбы на глыбу или катился по щебню почти наугад и все-таки не успел. И не понял, что попал в грозу, точнее, оказался в грозовой туче. Неожиданно окружающее пространство засветилось дневным светом, как если бы я очутился внутри неоновой трубки. Волосы на голове встали дыбом, кончики пальцев, губы и нос закололо, будто я сунулся в льдистый снег, а во рту стало кисло. Потом свет погас и где-то внизу загрохотало, словно потрясли гигантский лист жести.
Скорее интуитивно, как от близкого взрыва на войне, я запоздало упал под наклоненный камень, распластался всем телом по земле, затих и только сейчас сообразил, что вокруг меня сияние грозы, электрическое поле, своеобразный конденсатор, из которого потом выскакивает молния.
И сразу стало страшно, я приподнял голову, чтоб увидеть, откуда прилетит, и в этот миг пространство бесшумно раскалилось, вспыхнуло и опять же громыхнуло где-то далеко. Из меня посыпался безголосый и нескончаемый мат.
Не знаю, откуда это пришло, вероятно, от деда, отъявленного матерщинника и безбожника, но в критических, опасных ситуациях я забываю весь словарный запас, остается три-четыре коренных и емких слова, из которых удивительно длинно, неповторимо и образно складываются целые речи. Попробуй вспомнить потом, как и чем вязал их - ничего подобного! Знаю только одно (и это много раз проверено), человек в это время мобилизуется, практически все действия переходят в область интуитивных, движения становятся скупыми, точными, без тряски и всяких излишеств.
И обычно достигают цели.
Небо над головой стало с овчинку в прямом смысле и теперь светилось почти беспрерывно, однако невидимые молнии били куда-то в горы. Наконец, заметил, как грузная туча нехотя приподнялась, будто стельная корова, медленно оторвалась от развала, где я лежал, и подпрыгнула сразу метров на пятьдесят! И в тот же миг полыхнула, ударил слепящий, будто от электросварки, свет. Отвернуться или закрыть глаза я не успел и на некоторое время ослеп и почти оглох, потому что одновременно в ушах треснуло и в голове зазвенело.
Наверное, это была какая-то форма контузии, поскольку резко закружилась голова, из носа потекла кровь, где-то в затылке застрекотали кузнечики. Я долго не мог закрыть перекошенный рот.
Через некоторое время я поморгал, стал видеть сквозь слезы, хотя в глазах царапал песок, коловращение пространства постепенно замедлилось, так что я смог сесть, держась за камни мозжащими руками.
Туча будто бы подскочила еще выше, наверное, чтоб перевалить Манарагу, накрыла останцы, и я увидел, как между их смутных очертаний заходили сдвоенные, шипящие зигзаги молний, словно между электродами, и почудилось, скалы зашевелились, словно живые. Вниз с глухим стуком запрыгали камни, выбивая снопы искр. Я все еще матерился, однако в голове уже застучалась мысль отчаяния - скорее бы это все кончилось!
***
Спустя пятнадцать лет после этой грозы я впервые попал под многочасовой артиллерийский обстрел, сразу же вспомнил Манарагу и успокоился, хотя матерился еще яростней, потому что лежал не на твердыни, а сидел на пятнадцатом этаже Дома Советов, где горел склад оргтехники и расходных материалов и здание после каждого залпа сотрясалось и раскачивалось.
И тоже клокотала в мозгу та же мысль - скорей бы кончилось!
Треск и шипение в скалах продолжалось минут пять - семь, пока клубящееся дымное марево, так не уронив ни капли дождя, переваливало через гребень. Сразу резко посветлело, словно с горы сдернули занавес, и еще через минуту так же внезапно вспыхнуло солнце. Я вскочил и непроизвольно крикнул: ура!
Даже голос прорезался.
***
Спускался на одном дыхании, без перекуров и остановок - по сути, бежал с Манараги и лишь внизу хватился, что в руках ничего нет, подаренный Стрельниковым молоток потерял неизвестно где и когда. Вещь была памятная и очень полезная, но забираться обратно и искать меня бы уже никто не заставил. Я смотрел на вершину, и по спине прокатывался озноб: или так совпало, или гора эта была не такая простая, как и само это место на Земле.
Снова вспомнил, что меня обокрали, и что надо бы уходить отсюда, однако где-то за рекой Манарагой находилось Ледяное озеро, а солнце стояло еще высоко и на небе ни одной тучи, даже грозовая свалилась за хребет и будто растаяла. Да и есть не хотелось, я лишь напился, умылся из ручейка и выбрался на столообразный хребет.
Река Манарага была внизу и, кажется, совсем близко - километр, не больше. А на той стороне, в глубине гор отлично видны скалистые полукружья, напоминающие каменные карьеры - подъем, вроде, пологий, особых барьеров не видать - два часа хода, не больше.
И лишь когда спустился к берегу, понял, что реку вброд мне не перейти, хотя сверху она выглядела не такой уж быстрой и глубокой: ночной снег растаял, и так высокий уровень подскочил еще, бурлящие камни на шивере оставляли пенные следы - даже если воды будет по пояс, в таком потоке на ногах не удержаться.
Будто кто-то преграды мне ставил, испытывал или не пускал дальше, а я уже вошел в азарт и отступать не мог - не зря родители называли меня упертым. По пути к Манараге плоты вязал уже дважды, переправляясь через речки, но тогда у меня была веревка и топор; тут же осталась одна, хоть и заточенная, саперная лопатка. Свалить ею сухостойное дерево можно, однако на каждое уйдет час, не меньше, а потом, вязать бревна нечем...
Я прошел вверх по течению, подыскивая валежник, и за верхним бьефом шиверы неожиданно увидел избушку на вырубке. Издалека показалась жилой и целой, вроде бы даже труба есть, но когда приблизился, оказалось, ни крыши, ни дверей, один обветшавший сруб.
Зато рядом сколоченный из плах стол со скамейками, большое старое кострище, консервные банки, бутылки - короче, типичная стоянка современного человека. Последние ее обитатели водку пили
"Московскую", курили сигареты "ТУ-134", по утрам кофе в зернах варили, но самое интересное, ели слишком простую пищу, солдатский сухой паек - гречка или горох с мясом, тушенка - продукты, которые попадали на склады геологов, лесоустроителей, топографов и прочих полевых экспедиций из обновляемых мобзапасов.
Этим туристам сухпай попал достаточно свежий, всего-то шестидесятого года выпуска, а я ел на Ангаре и пятьдесят четвертого. И подвоз грузов у них явно был: ладно, ящик водки, разбросав по рюкзакам, еще можно принести в горы, но тащить с собой два килограмма гвоздей на сто пятьдесят, чтоб стол и скамейки сколотить, вряд ли кто додумается. А тем более, никто и никогда не понесет мотопилу, чтоб дрова пилить для костра - эти снимали венцы со сруба, аккуратно резали на чурки и жгли в костре, о чем свидетельствовали головни и опилки.
И все это не раньше прошлого лета...
Плот я собрал из того же сруба, сколотил выдернутыми из разобранного стола гвоздями. И тут возникла мысль, после того, как найду Ледяное озеро, спуститься на плоту вниз, сплавиться насколько это возможно, хотя бы до слияния Косью с Вангыром. Реки еще полноводные и потому относительно спокойные, в конце концов, через шиверы плот можно провести у берега. В любом случае скорость движения будет раза в два выше, чем идти пешком, и расход энергии во столько же раз меньше.
Плыви да на берега посматривай, как говорил дед...
Но плот на гвоздях - слишком ненадежная конструкция для горных рек, надо обязательно перевязать его чем-то, чтоб не развалился на подводных камнях. Я пошел искать веревку или проволоку, и сначала сделал оборота четыре вокруг стоянки, постепенно увеличивая радиус, ничего подходящего не нашел, если не считать множества полосок жести и перегоревших в огне замков от специальных зеленых ящиков, в которых обычно перевозят всевозможные приборы, оборудование, взрывчатку и оружие - все это оказалось в старом кострище. Если люди приходили сюда отдыхать, значит, лазили по скалам, ставили палатки, рыбачили, катались на резиновой лодке. А значит, использовали страховку, лески, веревочные растяжки, шнур, шпагат, а все это часто рвется и теряется.
Тут же, как на зло, ни кусочка, ни обрывка! Будто туристы сидели на берегу достаточно долгое время, пили водку, кофе и жрали солдатский сухпай...
Сдвоенную черную проволоку увидел неожиданно и сначала принял за сухую ветку голубичника. Но внимание привлек потревоженный темный грунт, еще не успевший затянуться мхом и выцвести от дождя и солнца.
Свернул к этому месту и с восторгом обнаружил рваный конец армейского телефонного провода, торчащий из земли. И не один - еще несколько витков выступило из мелкого гравия, размытого весенней водой. Я вытащил его метров двадцать, пока что-то не заело. Тогда я раскопал яму и достал несколько перепутанных бухт разнокалиберного провода, пожалуй, около полусотни использованных батарей в виде кубиков, десяток щелочных аккумуляторов, какие-то металлопластиковые коробки, радиотехнические детали, обрезки цветного кабеля и изоляции - одним словом, несгораемый мусор, закопанный в яму.
Мне бы идти вязать плот, а я присел возле этой свалки и отчего-то внутренне насторожился.
Хорошо оснащенные "туристы" особой чистоплотностью не страдали, банки, бутылки и бумага валялись повсюду, а вот этот специфический мусор почему-то тщательно был собран и зарыт. То есть, убран от глаз подальше, чтоб всякий прохожий, глянув на стоянку, сразу определил, что стояли тут обыкновенные советские туристы, а никак не геофизики, которые, судя по батареям и пустым коробкам из-под детонаторов, проводили сейсморазведку.
Ну, проводили, а зачем это скрывать? Нигде не скрывают, оставляя после себя километры размотанных проводов по тайге, пустые ящики из-под взрывчатки (а то и полные!), буровое оборудование, сломанные вездеходы и прочие промышленные отходы.
В тот момент я почувствовал, что это некий сигнал, но с Ледяным озером его не связал. Переплыл на другую сторону Манараги, заодно испытав плот, поднялся на берег, встал спиной к горе, взял азимут строго на юг и пошел. И пока двигался в гору, ничего, кроме дальнего хребта не видел, и даже когда поднялся на плато и передо мной открылся "карьер" в виде амфитеатра, озера еще не было.
Оно открылось внезапно, лежащее в глубокой чаше, большое, слегка вытянутое и слепяще-белое. Да, я видел его с Манараги, но принял за ледник! И немудрено, поскольку в июне оно еще было покрыто льдом, очень похожим на глетчер, и только узкая полоска белесой воды вдоль береговой кромки (лед оторвало от берегов), выдавала озеро.
Я пришел сюда не первым. Старые кострища и перепревшие подстилки от палаток попадались часто, особенно по отлогому берегу, и еще чаще все те же консервные банки и битые бутылки.
Эта загаженность как-то меня отрезвила, все равно, кто тут был, хорошие люди или плохие, туристы или рыбаки, охотники или геофизики, главное, исчезла первозданность, все время существовавшая в моем воображении.
Успели вперед меня, залезли, истоптали, выдернули дедово удилище и выловили всех золотых рыбок...
Спохватился я, когда почти на треть обогнул озеро и оказался под скалами. Внимание привлекла темная полынья метрах в пятидесяти от берега, вернее, ее правильная, четырехугольная форма (были и другие, в основном округлые), и вода там отсвечивает красным. Для рыбацкой лунки слишком велика, разве что невод запускали. Но какой дурак станет тянуть глубокое горное озеро? И даже если таковой отыскался, то почему нет других прорубей, для протяжки фалов, и где майна, чтоб выбрать невод с рыбой в конце тони?
И что за пятнышко на воде? Будто кровь... Лед от берега давно оторвало, изъело солнцем, однако по камням можно было спокойно перебраться на него, что я и сделал. Судя по видимым сколотым торцам многослойного ледяного поля, за зиму здесь нарастал панцирь, толщиной более полутора метров, за счет род-пиков или неких приливов, образующих наледь, впоследствии замерзающую. Должно быть, дед верно сказал: на первый взгляд, замкнутое, "закрытое" озеро имело подземные ключи, ручьи, речки, живые во все времена года. И если так, то его можно было отнести к карстовым озерам, уровень воды в которых может колебаться до десятков метров.
Ботинки у меня были невысокие, потому брел осторожно, и все-таки начерпал, ступая в глубокие промоины: тут и вода имела необычные оптические свойства, озеро в третий раз сменило оттенок, стало зеленоватым, а наледь бесцветной и невидимой, только алое пятно у полыньи разрослось, будто там кровоточащая рана-Майна была выпилена мотопилой, а возле нее я увидел предмет, который никак не мог принадлежать рыбакам с неводом - подводный фонарь, обтянутый ярко-красной резиной. Видно, он упал в снег, оказался потерянным или забытым и весной, нагреваясь на солнце, вытаял под собой небольшой аквариум, повторяющий собственную форму.
Но больше всего удивило, что фонарь еще светил!
Похоже, рыбаки тут побывали серьезные, с водолазным снаряжением, и ловили они наверняка золотую рыбку, вот и место приметили - не "моржи" ведь тут купались!
Вернувшись на берег, я тщательно осмотрел откос напротив полыньи, вросшие в землю камни, траву, поднялся выше, к развалам и проверил все подозрительные места, пока не понял, что ищу прошлогодний снег. И все-таки один след нашел - черный, веерообразный отпечаток на довольно высоком и плоском камне. Обычно такой остается от резинометаллической гусеницы снегохода при резком развороте...