Приезжали сюда зимой, причем, ближе к ее концу, по большому и плотному снегу, однако у меня опять началась "шейная" болезнь, я непроизвольно оглядывался, вертел головой чуть ли не на сто восемьдесят градусов. И еще почувствовал усталость: день не кончился, а столько всего произошло и случилось, что шел явный перегруз, я начинал тупеть, уже не хотелось ни о чем думать, общий тонус падал, наваливалось равнодушие. И вместе с тем острее становилось чувство опасности.
Это можно было расценить, как одичание. Когда беззащитный человек бесконечно испытывает природную стихию, притупляется разум и напротив, начинают развиваться инстинкты, а первый из них - самосохранение...
Если бы сейчас на пути мне попался чей-нибудь рюкзачок с продуктами, я бы тоже спер его не задумываясь, потому что вместе с усталостью подпирал голод. А тут еще солнце, долго висевшее в зените будто над экватором, свалившись за Манарагу, так незаметно и быстро стало опускаться, что восточная часть гор погрузилась в сумерки. Зубья на коварной красавице еще сияли, чуть севернее багровели тучи, а Ледяное озеро опять, будто хамелеон, поменяло окраску, превратившись в золотистое, причем, очень глубокого, мерцающего цвета.
Любоваться вечерними горами было некогда, сумерки и ощущение близкой опасности подстегивали. Я пошел обратным маршрутом, однако через сотню метров, оказавшись у края каменистой гряды, понял, что без солнца в окрестностях Манараги лучше не ходить. Было еще достаточно светло, так легкие сумерки белой ночи, но полностью изменилось ощущение форм, светотени стали обманчивыми: наступаешь, вроде, на твердь, а там провал, пустота. Хватаешься за грань глыбы - под рукой гладкая стенка. Трижды чуть не навернувшись, я опять ободрал локоть, по старому месту, и остановился с чувством полной беспомощности.
|
|
Будто первый раз в горы попал и вообще не умею ходить, тычусь, как слепой котенок!
А за рекой, на Манараге, все еще полыхает свет, и ос-танцы от него снова зашевелились, задвигали руками, - точно мужики залезли на гору и стоят, смотрят в мерцающее золотом Ледяное озеро...
Я вернулся к плоту, причаленному между камнями, однако замысел отплыть тот час же рухнул: в этом неверном свете горная река показалась буйной, стремительно - одна сплошная шивера! Что-то наподобие руля я сделал, привязав плаху от стола к "корме", однако она все время выворачивалась из воды и была непослушной, а управляться одним шестом с двумя кубометрами сколоченных и связанных в два ряда бревен не так-то просто.
Вместе с заходом солнца у реки стало холодно, я начал зябнуть и искать себе нору: под брезентовой штормовкой у меня олимпийка (раньше так назывались спортивные костюмы), футболка и больше ничего, свитер остался в рюкзаке, - и ноги мокрые. Найти топливо и развести костер было еще можно, да ведь сразу привлечешь к себе внимание, а где-то тут бродит ворюга и, поди, жрет мою тушенку с пряниками, гад!
Особенно пряники жалко, лучшая пища в маршруте, если еще с хлебом их есть, так и сытная...
Пожалуй, воспоминание о пище и воре с собакой толкнуло на решительный шаг - да что я боюсь? Так и буду сидеть всю ночь, трястись от страха и мерзнуть, а он будет сшиваться где-нибудь неподалеку и смеяться. На хрен, пусть этот дикарь боится!
|
|
Я поднялся повыше от болотистого берега, нашел место возле ручья, вдоль которого ходил к озеру и стал готовить ночлег. Лес тут был бедноватый, угнетенный, похожий на тундровый, однако заготовить настоящих дров на всю ночь было можно. Нарубил лопатой сушняка, собрал кое-какой валежник, хворост и запалил костер. И уже при его свете повесил ботинки и носки сушиться, после чего наломал лиственничных веток, сел к огню и стал есть хвою. Она распустилась недавно, была еще мягкая и кисленькая - сразу вспомнилось детство, когда мы с началом весны переходили на подножный корм и ели в лесу все подряд, от стеблей дикого горошка и колбы до сосновых почек и вот этой хвои.
Ведь и вкусно казалось!
Вместе с огнем незаметно исчезло повышенное чувство опасности, прекратился процесс одичания, я тихонько, исподволь начал прокручивать в памяти весь этот потрясающий день и уже приблизился к фаталистической мысли, что ночевать остался не случайно, завтра уйду к той точке, где был сегодня утром и еще раз посмотрю восход солнца над Манарагой. Эх, был бы фотоаппарат, да еще с цветной пленкой!.. Но его вместе с ружьем, приемником и бивнем украли еще из коляски мотоцикла возле УВД.
Между прочим, дважды в жизни лишался походного имущества!
Я открестился от ассоциаций, общипал хвою с последней ветки, перевернул ботинки на колышках и сел так, чтоб можно было дремать.
Единственное оружие, заточенную лопатку, положил под руку.
Наш ОМСБОН в военный период готовился для спецопераций - поиска и ликвидации диверсионно-разведывательных формирований противника. Проще говоря, мы должны были уничтожать группы "зеленых беретов", заброшенные в наш тыл. Мы посмеивались над собой и задачами, которые предполагалось выполнять, особенно, после просмотра спецфильмов, где показывали, как готовят американских диверсантов. Понятно, что снимали они сами и хотели нагнать на нас страху, и выглядело все эффектно, особенно тренировки в обстановке, приближенной к боевой, и психологическая подготовка.
|
|
У нас было все проще и, возможно, надежнее, как лом: раз в месяц нам показывали самбо, раз бегали на лыжах или совершали марш-бросок по дачным местам Подмосковья, правда, стреляли много и часто, в том числе ночью, кидали боевые гранаты. Однажды нас танками обкатывали и еще в учебке газом окуривали. Самое главное, учили драться подручными предметами, особенно саперными лопатками, и мне еще тогда понравилось это отличное оружие для рукопашного боя. Пожалуй, только штык устоит, а против шашки можно сражаться на равных.
Так что дикаря с дубиной, укравшего рюкзак, я бы сделал и тут же прикопал...
Холод с реки тянул по руслу ручья, скалы на Манараге все еще светились, хотя солнце зашло, и мне как всякому замерзающему, казалось, там тепло, и следовало бы остаться на ночлег у скал на вершине. Я так долго смотрел на эти светлые зубья, что сам себя загипнотизировал и уснул с ними в глазах. В сознание же затвердил сигнал: как только погаснет костер - проснусь.
Когда же я проснулся, скалы все еще сияли, разве что теперь с другой, восточной стороны - это означало утро!
И костер все еще горел, будто минут десять назад кто-то подбросил дров! Я не чувствовал холода, не продрог, босые ноги, вытянутые к огню, были приятно горячими. С реки по-прежнему дуло, в рассветном небе среди гор бодалась знобкая, фиолетовая туча, синий воздух напоминал зимний, морозный, на лопатке вон иней выступил!
А я, проспавший всю ночь сидя, с обтянутой спиной, не замерз!
Да, такого не бывало, хотя у костров в общей сложности я проспал года три кряду, зимой и летом. Просыпаешься через каждые двадцать минут, огонь или потух, или сильно разгорелся, то штаны тлеют, то дым на тебя повернул, все затекло, онемело, в глаза будто песку насыпали, сапоги или пересохли и скукожились, или сырые остались, а ведь с утра на работу, маршрутить. Это только в книжках пишут, как здорово спать у костра!
Тут же в теле радость, хочется вскочить, попрыгать, крикнуть что-нибудь, будто у родной матушки на перине спал. И ботинки сухие, носки искрами не побило...
И поймал себя на мысли, что не хочется уходить от этого ручья, оставлять прибежище, угнетенный, ленточный лесок, и снова лезть в каменные развалы. Судя потому, как невидимое солнце подкрашивало скалы на Манараге, мне уже давно надо было переправиться на ту сторону, уйти к западному склону горы, откуда вчера наблюдал восход, и стоять на плите. Я безнадежно опоздал, и потому забрался на камень тут же, возле ручья, с южной стороны, встал лицом к Манараге и стал ждать.
Прошло десять, пятнадцать минут, отчего-то вспомнилось, как стоял под окнами Надиного дома - это еще когда мы учились в техникуме и дружили, и тоже ждал, когда ее отпустят родители погулять часа на два (тогда держали ее в строгости). Как восхода солнца ждал...
Минуло полчаса, я уже видел, как разгорелись останцы, и им бы сейчас сплавиться, политься вниз, но они лишь зардели, как угли от ветра, и подернулись пеплом. Солнце выкатилось из-за восточного хребта и потянуло к с своему полуденному зениту.
Разочарование было таким, как в детстве, когда мы тайными ходами пробирались в клуб, прятались в досках за экраном и ждали кино, чтоб посмотреть его наоборот (с другой стороны экрана), а дядя Гена Колотов напивался с кем-нибудь еще до сеанса и засыпал в кинобудке...
Ладно, отрицательный результат - тоже результат...
Однако утешение было слабым, особенно когда вспоминал вчерашнее феерическое, неземное действо. Будто возле самого солнца побывал и увидел, как зарождаются, и как уходят в космос знаменитые протуберанцы, высвечивая его, может быть, на расстояние в десятки световых лет! Пусть даже меньше, пусть всего на нашу галактику или всего одну солнечную систему, но и в сильнейшем волнении я же успел высмотреть некие световые, объемные конструкции? Сейчас, во второй раз, я бы не орал от восторженного страха, не срывал глотку, а наблюдал с холодной головой и запоминал, запоминал все, если нет фотоаппарата. Мне вчера было страшно, потому что не знал сюжета, развития событий, чем все закончится...
Ладно, в следующий раз!
Я пристегнул лопатку к поясу, взял фонарь, постоял еще возле костра, набираясь тепла, и направился к реке, где стоял плот.
То, что это был выстрел, я не понял, эхо тут повторялось дробно, подумал, камень откуда-то свалился (их стук в выветренных горах слышен бывает часто), ко всему прочему, стрельбы я уж никак не ожидал. И лишь когда пуля срикошетила у моего лица и от глыбы по щеке брызнул песок, присел и огляделся.
Стрелок видел меня! Еще одна пуля взрыхлила спрессованный щебень у самых ног и будто подбросила - прыгнул за камень и на лету, от мощного удара в бедро, завалился на бок.
Напугаться не успел, только опять посыпался мат, пока что мысленный, правая нога двигалась и почти не болела, так, саднило немного, должно быть попало в мякоть и кость не зацепило. Я отполз за глыбу, там вскочил и побежал вниз, пригибая голову.
Откуда стреляют и из чего, понять было невозможно, всюду щелкало эхо и чудилось, бьют со всех сторон. Пролетев опасный открытый участок редколесья, заскочил под прикрытие гряды и несколько минут прыгал вдоль нее, затем резко свернул и полетел с горы к реке.
Если никто не преследовал, то я уже был вне досягаемости даже для автоматного выстрела, потому что на одном дыхании пролетел метров четыреста. Но все-таки спрятался в камнях и наконец-то посмотрел бедро - на бегу все щупал, нет ли крови - и ее почему-то не было.
Брезентовые брюки тоже оказались целыми, однако под ними саднящая боль медленно перерастала в ноющую. Тогда я расстегнул ремень и глянул на бедро - опухоль была величиной с ладонь и уже назревал синяк.
Обескураженный, я лежал в развале, прикладывал холодный камень к "ране", ничего не мог понять, и склонялся к тому, что сам навернулся обо что-то, например, сгоряча о тупой край глыбы, а почудилось, что пуля попала. Может, и не стрелял никто, просто такой звонкий камнепад, а нервы натянуты и у страха глаза велики...
Несмотря на большие сомнения, я осмотрелся, прежде чем встать, и лишь после того пошел к плоту.
С восходом солнца гнус становился гуще, плотнее (наверху все время обдувало, а ночью из-за холода вообще не было комаров).
Накомарник же и диметилфталат уплыли вместе с рюкзаком.
Осторожно и с оглядкой я забрался на плот, выдернул шест, заклиненный между камней, и оттолкнулся от берега. Река тут же подхватила, плавно понесла мимо берегов и спохватился, что сделал глупость: если стрелявший шел моим следом, то сейчас я для него - открытая мишень! Стоя на коленках, я начал подбиваться к противоположному берегу, однако неповоротливый руль лишь разворачивал плот на месте. Тогда я лег за бревно, приспособленной вместо сиденья, спрятал голову, и видел лишь узкую прибрежную полоску, проплывающую мимо.
Прошли сутки, как я появился в пределах Манараги, но уже случилось все, что может случиться с человеком за целую жизнь. Вчера гора восхитила меня на восходе, потом обворовала, на вершине чуть не убила грозой и напоследок бросила камнем...
Может, чужой я здесь человек? Не принимает?
Тогда почему согрела ночью и дала выспаться?
Через некоторое время я стал приподнимать голову и смотреть назад, но гора прикрылась хребтом и должна была появиться снова, когда я обогну мыс и попаду из Манараги в Косью. На обоих берегах не было никакого движения, никто не преследовал меня, и я постепенно стал распрямляться. Нога болела все сильнее, так что уже притронуться к отеку стало невозможно. Приходили всякие глупые мысли - стреляли из мелкокалиберки и рана сразу затянулась от опухоли, так что не заметил, или, например, шприцем с какой-нибудь химией, как стреляют крупных животных, чтоб усыпить.
Отмахивался от глупостей, а голова предлагала новый вариант. Я снова осмотрел вздувшуюся ногу: кровоподтек уже разливался на половину бедра и горел огнем, всякое движение вызывало боль. Снял футболку, намочил в холодной воде и приложил к ране - вроде лучше...
И тут увидел на кожаном чехле лопаты дыру с рваными краями...
Чехол я шил сам перед этой поездкой, причем, из подметочной толстой кожи, чтобы обезопасить себя от заточенного лезвия. Судя по дыре, стреляли из двенадцатого калибра, не меньше, но когда я достал лопатку с округлой вмятиной, то выпавшая полурасплющенная пуля оказалась обыкновенной "макаровской"...
Гора Солнца
С Урала я вернулся только с тремя жгучими и острыми вопросами - кто стрелял, что занесло деда в район Манараги, и кто ловил золотую рыбку, опускаясь со льда в озерные глубины?
Сине-желто-малиновый фингал на бедре был свежим, болезненным, и еще не омертвевшая ментовская натура требовала выяснения обстоятельств, поиска причинно-следственных связей или хотя бы отмщения, поскольку стрелявший не пугал - завалить пытался, и завалил бы, коли не саперная лопатка.
Но за что?!
Сразу же после возвращения в Томск я бросился добывать снаряжение и оружие для новой экспедиции, поклявшись себе больше никогда не ездить в горы хотя бы без ружья. Но длинная двустволка всегда создавала проблемы на вокзалах, в поездах да и в маршрутах. Карабин покороче, да пойди получи на него разрешение, если ты под прицелом КГБ и увольнялся с шумом. Пистолет - вот что нужно было, тем более, я привык к нему в армии и в милиции. Я знал, у кого из бывших сослуживцев есть "левые" стволы, и сам однажды мог преспокойно затемнить восьмимиллиметровый офицерский маузер (не путать с киношным комиссарским маузером), когда его добровольно принесли сдавать строители, нашедшие клад при сносе старого деревянного дома. Ведь и сорок патронов было к нему, так нет, не думал о будущем, оформил протоколом и ствол ушел в переплавку.
Теперь кусай локти!
Мишка Шалюк из ОБХСС, имевший старенький ТТ, отказал сразу, дескать, самому нужен, езжу к родителям в деревню поросят бить. На самом деле он побоялся отдать, наверное, слышал, что мной в КГБ интересуются, да и я уже не работал в милиции. У опера Журавко, с которым мы несколько раз работали в одной группе по сложным делам, была отличная заводская самоделка под макаровский патрон, найденная при задержании черемошенской шпаны - скинули в снег, поди, разберись, чей, а отпечатков нет. Когда я пришел к Журавке с деликатным разговором, он сразу же занудил, мол, зачем тебе, завалишься со стволом, а это срок, лучше живи спокойно. Рассказать ему, как охотились за мной на Урале, я не мог из конспиративных соображений.
Короче, в двух местах получил отлуп и пошел в третье, весьма надежное - к нашей капитанше Зоеньке, сорокалетней даме, сидевшей много лет дознавателем. Ее муж когда-то работал начальником угро в одном из райотделов, но спился, уволился, разошелся и оставил жене револьвер, который она иногда таскала в сумочке, потому что дознавателям казенный для постоянной носки не полагался. Возле Зоеньки я провертелся часа три, смешил и чуть ли не до слез доводил, а кроме кокетства и жалоб на одиночество ничего не получил.
Оставался последний вариант, самый ненадежный - реализовать полученную еще до ссылки информацию, что у гражданина Махова, проживающего в поселке Степановка, есть винтовочный обрез, который он хранит в голубятне. Этот донос был устным, по оперативным бумагам не проходил, и возможно, оружие у гражданина так и не изъяли, конечно, если это был не навет на честного человека. Ради такого случая я сбрил отросшую бороду, обрядился в форму, не отнятую после увольнения, и отправился в Степановку.
Едва попал за ворота частного дома Макова, понял, что гражданин слишком далек от честности. Увидев меня, он кинулся к летней кухне и был взят с поличным, то есть, с самогонным аппаратом. Обнаглел и гнал средь белого дня, и на весь переулок несло специфическим запахом.
Глаза у голубятника забегали, он искал способ наладить контакт, но при этом держался довольно смело - мужик битый и мятый жизнью. Я не стал долго его манежить и предложил подняться на голубятню, чтоб посмотреть, что у него спрятано под ящиком с пшенкой. Он еще и психологом оказался, сообразил, что можно договориться, мол, я становлюсь полезным для милиции, а обрез сам принесу. И сразу же спросил, кто его вломил (а сделал это его двоюродный брат, которому он не давал выпить, прохиндей еще тот). Разжигать ссору между родственниками я не стал, поднялся вместе с ним в синюю будку на столбах и вытащил из-под ящика настоящий кулацкий, но усовершенствованный обрез (мушка и прорезь припаяны на медь, стрелять готовился прицельно) с кульком боеприпасов - все заботливо смазано и готово к бою - даже патрон в патроннике. Он понял, что я сделал ошибку, не позвал понятых, и стал наглеть (жена его в это время убрала все с кухни). А я изобразил неопытность и с обрезом будто бы побежал к соседям...
Однако это важное дело, добыча ствола, оказалось второстепенным, когда начал готовиться ко второй в это лето экспедиции и собирать снаряжение. Я здорово нахлестался мордой об лавку на Урале, все оборачивалось слишком серьезно, чтоб ехать без подготовки и с пустыми руками. Обязательно требовались спальный мешок, палатка, бинокль, фотоаппарат (без этого не работа) и плюс много других важных вещей, как например, теплая, зимняя одежда и хороший запас продуктов. На обратном пути поклялся себе, что в следующий раз меня голыми руками не возьмут, буду сидеть на Манараге, пока не разберусь во всех явлениях, происшествиях, а так же с незримыми ворующими и стреляющими обитателями. Само собой выяснилось, что катастрофически не хватает денег, точнее, их вовсе нет и взять их абсолютно негде, а ценную вещь, мотоцикл, я продал и проел, еще работая в милиции.
Ну не у отца же просить!
Конечно, с миру по нитке и с протянутой рукой кое-что можно было подсобрать, на спортбазе техникума выпросить спальник и палатку (все-таки четыре года занимался спортом, выполнил норматив кандидата в мастера по пулевой стрельбе). Можно сунуться и в городской ДОСААФ, где меня знали, в политех, за чью команду выступал не один раз, да ведь каждому дающему придется что-то врать, куда и зачем снаряжение. Народ кругом хоть и добрый, не свое, так не жалко, но осторожный, бдительный, дать-то даст и тут же тихонько шепнет кому следует - это я знал точно! - так что на дурака не проскочишь. А конспирация должна быть максимально полной, иначе опять приделают "хвост" и будешь сидеть дома, пока не отпадет. Я и так рисковал, выклянчивая оружие, и было удивительно, что прошло десять дней, а никто еще не сдал.
Подергавшись таким образом, постепенно понял: еще одна экспедиция в этом году не состоится и начал уговаривать себя, что спешить не нужно, что сейчас у меня сердце гневом горит и голова объята примитивным чувством мести, оттого и рвусь снова к Манараге. А надо посидеть зиму, подумать, может, кое-какие ответы найдутся относительно судьбы моего деда, наконец, устроиться на работу и накопить денег, чтоб не побираться и не выдавать намерений.
С трудом, но уговорил, стиснул зубы и пошел в Томскую комплексную экспедицию геологом, на съемку. Был июль, полевой сезон в разгаре, а работали на территории, куда входила и моя родина, так что немного воспрял - очень уж соблазнительно было посмотреть в разрезе берег Божьего озера, скважину там проткнуть, поставить сейсмо-, электро-или хотя бы радиоразведку (с геофизиками договориться легко и причин не нужно объяснять). О гравиоразведке и мечтать было нельзя, ею занимались специальные партии, работающие на военных, а она-то могла показать самый интересный результат.
Из всего задуманного удалось лишь буровую затащить на старую вырубку, да спустить в скважину радиометрический зонд. И ровным счетом ничего не обнаружить, даже воды не было, хотя глубина скважины около сотни метров. Только глина и сухой песок.
Проработал я до октября, и когда закончился полевой сезон и впереди замаячил тоскливый камеральный период, загрустил, однако судьба приготовила новый сюрприз. Главный инженер экспедиции, плут и мошенник, взял да украл с территории базы водонапорную башню, из которой себе дачу построил. Мужики знали, что я работал в уголовке, вот и пожаловались. Не отжившая ментовская натура и литературные увлечения соединились, я написал фельетон в областную газету, его там взяли и опубликовали. И словно бомба разорвалась. У меня сразу появилась куча сторонников - кто против воровского начальства, и врагов - само начальство. Меня стали жрать живого и не вареного, и тогда я опомнился, ведь пришел денег на экспедицию подзаработать.
Всадили партийный выговор (за то, что с гонорара за фельетон не заплатил взносы!), лишили премии, очереди на квартиру будто бы за пьянку (и будто бы когда-нибудь она дошла!), из геологов перевели в техники (согласно диплому) и навалили столько работы, что должен был упасть через месяц.
И зря раздразнили - напрочь забыл, зачем пришел в экспедицию, наведался к ребятам в ОБХСС, которые сбросили мне хорошую информацию и появился еще один фельетон, совершенно убойный. Лишь тогда начальство решило проверить, откуда я пришел и сделало вывод, что меня специально подсадили. Однако терять им было уже нечего, слишком много украли, потому решились на крайность. В декабре забросили вертолетом на старую скважину, будто бы керн задокументировать, и разумеется, забыли. До ближайшего жилья полтораста верст тайгой и болотами, промерзающими лишь к февралю, карты нет, лыж нет, ружья нет и продуктов на сутки врастяжку. Хорошо мои сторонники заподозрили неладное, всполошились, прибежали в редакцию, там забили тревогу, разыскали командира экипажа вертушки, который забрасывал, и на четвертые сутки сняли меня с точки.
И неожиданно предложили работу в газете, да мало того - освободившуюся служебную квартиру в деревянном доме (кстати, бывшем до революции конюшней). Тогда я еще не знал, что это за ловушка, с удовольствием сунул голову и лишь к весне осознал - повесть "Хождение за Словом" никогда не допишу, поскольку тему зацепил серьезную, но форма мала, напрашивается роман. Но куда там, браться за большую форму, если прожорливая газета съедает силы и время, и месяца никак не выкроить, чтоб съездить в экспедицию с археографами, по старообрядческим скитам.
И еще понял, что к лету на Урал не попаду, поскольку заработанные деньги потратил на обустройство жилья - полы провалились, крыша течет и печь дымит, а неистребимая крестьянская натура протестует, не терпит разрухи и беспорядка.
Короче, душа разрывалась, каждый вечер думаю об экспедиции и уже хожу по уральским кручам, на утро встаю с угрызениями совести - редакцию не бросишь, иначе окажешься на улице, квартира-то ведомственная, а я уже привык к своим стенам...
Опять себя утешил: съезжу к старообрядцам, допишу роман и наконец-то раскручу своего предка, докопаюсь до истины, выясню, зачем и почему он оказался возле Манараги. А кто стрелял в меня и рыбачил в Ледяном озере, оставлю на будущее, разберусь на месте.
Чуял, засасывает трясина, жмет бытовуха и туманится, меркнет величественный образ Манараги.
Однажды просидев всю ночь над рукописью, наутро не вышел на работу. Из газеты прислали узнать, что случилось, и я как-то просто и легко сказал, что больше вообще в редакцию не пойду, мол, не нравится журналистика, выпивающая из человека кровь, силы и мысли. Скоро меня уволили из газеты, выгнали из квартиры и я вновь, ненадолго ощутив призрачную свободу, параллельно со "Словом", начал делать литературные наброски о моем деде. Точнее, о Манараге и еще не зная перевода этого названия, по темноте своей не ведая, что такое санскрит, повесть назвал "Гора Солнца". И так увлекся, что забросил почти готовый роман и наконец-то взялся за историю своего бывалого и неразговорчивого деда, Семена Тимофеевича.
***
На первом этапе основным источником информации стала моя бабушка Ольга Федоровна и отец, кое-что слышавший от деда. Со Второй мировой дед принес военный билет, где записаны номера винтовок, противогазы, шинели, полушубки - чуть ли не до портянок, а с гражданской ничего!
Хотя бы номер воинской части знать, фамилию офицера или вообще любого командира, когда-нибудь отдававшего письменные приказы. Почему ничего не принес - понятно, прибежал из разгромленной армии и вынужден был жить при враждебной и весьма агрессивной власти. Но как ни прячь, ни заметай, следы все равно остаются и возможно, где-нибудь в неразобранных или плохо изученных архивах есть документы, свидетельства или косвенные упоминания о некой белогвардейской команде (назовем это так), сформированной из интендантской и караульной рот для сопровождения какого-то обоза. Что везли, на скольких подводах, думаю, роясь в архивах, установить нельзя в принципе, тут никаких письменных следов быть не должно. Однако известно, команду посадили на лошадей, хорошо экипировали, вооружили, обеспечили фуражом, и пошла она с обозом с юга Урала (кстати, где воевал Чапаев-герой), на север, куда потом бросили Шестую Красную армию, спешно мобилизованную в Вологде.
Почему-то не верится, что это событие прошло совсем незаметно и не сохранилось ни в одной бумажке, например, среди приказов о выделении материальных средств, тягловой силы, оружия и фуража, где обязательно фигурируют конкретные фамилии. Все-таки, белая армия была регулярной армией с вытекающими отсюда формальностями. А также надо помнить, что разведка в красной армии была поставлена для того времени на очень высокий уровень за счет бывшего революционного подполья и еврейских организаций. Вряд ли этот неведомый обоз с командой сопровождения проскочил мимо нее, а значит, есть и некие оперативные сведения в виде секретных донесений и докладов. Победивший режим заботился о собственной истории (ведь принесли человечеству новую эпоху!) и скрупулезно собирал всяческие свидетельства своей победы и героизма. Иное дело, списочного состава обозников и охраны могло не существовать по многим соображениям, прежде всего, из соблюдения секретности.
Бабушка особенно не упорствовала, а хитро уводила внимание в другую сторону, сталкивала меня на историческую, но совершенно иную тему - о вятских переселенцах в Сибири. Обычно заяц делает таким образом: выходит на свежий лосиный след и сбрасывает на него собак.
Так красиво, образно рассказывала, что непроизвольно меня заразила.
Послушав ее несколько вечеров, вернулся в город и начал еще один роман "Рой". За неделю три главы написал и снова к бабушке, за порцией впечатлений - и еще три главы. Через два месяца только опомнился: у меня же "Гора Солнца" на первом месте!
Приехал в Зырянское, взял свою старую маму под микитки - рассказывай мне про дедову жизнь. А она в ответ: что у тебя за интерес такой? Зачем тебе прошлое ворошить? Коли взялся книжки писать, ну и пиши про сегодняшнюю жизнь, вон как хорошо стало: помню, как сохой пахала, а теперь ручку повернешь - газ горит! Опять отвлекала, прикидывалась довольной властью, а может по привычке опасалась, помня, что в милиции работал, как бы чего дурного не вышло. Батя же, напротив, радовался и так складно про жизнь своего отца рассказывал, что казалось, много чего сам домыслил и досочинил. Например, по его версии дед служил в колчаковской армии и на севере Урала оказался так - войска сибирского адмирала шли на Петроград не вдоль "чугунки", а северным путем, проходя тайгой и горами без дорог прямо-таки с суворовским размахом. Все было так на самом деле, и Шестую армию сформировали и бросили навстречу "железному потоку", чтоб остановить колчаковские войска, не пустить через Урал в Европу.
Все так, но закавыка в том, что дед никогда у Колчака не служил, поскольку
мобилизовали его где-то в Нижегородской губернии, куда он с Вятки ходил со своим отцом и братом на заработки, бондарничали. Этого дед не скрывал, подчеркивая, что взяли не по доброй воле. Отца его отпустили по возрасту, а сыновей забрали, тут же посадили в эшелон и увезли неизвестно куда. И появился он только через два с половиной года, когда прибежал к невесте в Иранский уезд Вятской губернии (не так и далеко от Нижегородской), где он и попал в руки к ее брату Сергею.
Когда я возражал бате, объясняя эту ситуацию, он макушку чесал.
- Хрен знает... Мне сказал, у Колчака.
Сначала я думал, он ошибается, считая, что коль мы в Сибири живем, в "колчаковских" местах, так у кого еще служить? (С Вятки дед с бабкой переселились сюда во времена нэпа, поехали к своей родне, жившей тут со столыпинских времен.) Потом меня осенило - да мой пройдоха дед скорее всего успел послужить и у кого-то за Уралом, и у Колчака в Сибири, и еще у красных, хотя и в качестве носильщика, однако справку, что партизанил, от бабушкиного брата Сергея получил.