Я хорошо знала, что в то время он был в лагере военнопленных вместе с Доггером. Это была запретная тема для обсуждения в Букшоу.
Как странно, подумала я: вот четверо великих страдальцев – отец, Доггер, викарий и Синтия Ричардсон, и каждый заперт в своем прошлом, не желая делиться ни каплей своего горя даже друг с другом.
Может быть, в конце концов, печаль – это личная вещь? Закрытая емкость? Что-то вроде ведра воды, которое можно нести только на плечах одного человека?
И что еще хуже, целая деревня прикрывает каждого из них заговором молчания.
Ох уж эти чертовы милые люди! Благословляющие и благословенные!
Я покраснела при воспоминании о том, что дала обет публично принести цветы на могилу Ханны Ричардсон.
Но я не побеспокою отца рассказом о своих планах. У него и так много хлопот.
– Что мы будем с тобой делать? – внезапно спросил он.
– Не знаю, сэр, – ответила я.
Слово «сэр» пришло из ниоткуда. Я никогда так не обращалась к своему отцу, но сейчас это было правильно.
– Просто иногда… иногда мне кажется, что я очень похожа на свою мать.
Вот! Я это сказала!
Каковы будут последствия моей несдержанности?
– Ты не похожа на свою мать, Флавия.
Я задохнулась от этого удара.
– Ты и есть твоя мать.
Мой мозг превратился в рой – пчелиный улей, торнадо, тропический шторм. Мои уши и правда это слышали? Несколько лет мои сестрицы все активнее и активнее стараются убедить меня, что я подменыш, кусок угля, подброшенный Дедом Морозом в их чулки, что меня удочерили.
– Я уже какое-то время собираюсь поговорить с тобой, – сказал отец, копаясь в карманах халата, будто он что-то там потерял. – С тем же успехом можно сделать это сейчас.
У меня задрожал подбородок. В чем дело? Что он хочет сказать?
|
|
Он собирается содрать с меня шкуру за то, что я испортила свое лучшее пальто?
– Я осознаю, что твоя жизнь не всегда была… – неожиданно начал он. – Так сказать, я знаю, что ты иногда…
Он посмотрел на меня с несчастным видом, неверный свет свечи бросал отблески на его лицо.
– Черт бы все это побрал, – сказал он.
И снова начал:
– Как и твоей матери, тебе дарован роковой дар гениальности. Поэтому твоя жизнь никогда не будет легкой, и тебе не следует на это рассчитывать. Ты всегда должна помнить, что за великие дары приходится дорого платить. Вопросы есть?
Дорогой отец! Даже в самые трогательные моменты он говорит словно на параде. Как же я его люблю.
– Нет, сэр, – сказала я, как будто сапер, которому велено взорвать вражеские ряды. – Вопросов нет.
– Очень хорошо. Очень хорошо, – произнес отец, вставая и потирая ладони. – Что ж, тогда тебе лучше пойти и немного поспать.
И с этими словами он ушел, оставив меня за столом в одиночестве.
Я поразмыслила над всем, что он сказал.
Его замечания насчет Харриет – не то, о чем думают за кухонным столом. Мне надо обдумать это позже в уединении моей комнаты. В уютной кровати.
Одно было ясно. Отец не запретил мне напрямую приближаться к церкви.
– Г’рят, он кровоточит, п’тому что его кости потревожили!
Миссис Мюллет зачерпнула еще ложку своей каши, больше похожей на лаву, и положила мне в тарелку. У меня в голове промелькнули мысли об Оливере Твисте наоборот: «Пожалуйста, мэм, я больше не хочу».
– Кушай, дорогуша, пока она горячая. Будь хорошей девочкой. Помни: Маргарет Мюллет не сочиняет, овсяная каша к ребрам прилипает. О! Да я поэтесса, я и не знала!
|
|
Она хихикнула над своей шуточкой.
Одной мысли о том, что эта серая пакость прилипнет к моим ребрам – или еще к чему-то, – оказалось достаточно, чтобы мой желудок впал в спячку.
– Благодарю, миссис Мюллет, – вяло сказала я, добавляя побольше молока к овсянке. Может быть, я смогу выхлебать немного жидкости и не притронуться к подрагивающему ужасу, таящемуся под молоком, словно Лох-Несское чудовище.
Я почти не спала и была не в лучшей форме. Чистка пальто оказалась более сложной химической процедурой, чем я предполагала, и в результате заставила меня повторить знаменитый эксперимент 1821 года Майкла Фарадея, когда он синтезировал тетрахлороэтилен с помощью экстрагирования его путем термальной декомпозиции из гексахлороэтана.
Следовательно, мне пришлось провести всю ночь на ногах.
– На самом деле его кости еще не потревожили, – сказала я миссис Мюллет. – Они слишком глубоко закопаны.
– Что ж, он ведь прекрасно знает, к чему дело идет, – сказала миссис Мюллет. – Помяни мои слова. Они знают. Они могут видеть и слышать на расстоянии, как телевизор. Они слышат, когда миссис Фрэмптон молится, чтобы ее Элси Берт выиграла в футбольном тотализаторе, и тогда она сможет отправить свою мать в Блэкпул на пару недель и избавиться от нее, чтобы хорошенько помыть полы и выбить ковры. Имей в виду, я ничего не г’рила.
Я завтракала на кухне, потому что к тому времени, когда я выгнала себя из постели, миссис Мюллет уже убрала тарелки из столовой.
– Я слышала об этом от моей приятельницы миссис Уоллет. Она говорит, там повсюду была кровь.
|
|
– Вовсе нет. Я сама лично все видела, – возразила я.
Глаза миссис Мюллет расширились.
– Максимум пара чайных ложек, если собрать все вместе. На первый взгляд всегда кажется, что крови больше, чем есть на самом деле.
Если это и правда кровь. Я едва могла дождаться возвращения в лабораторию и проанализировать вещество, которое собрала своей белой ленточкой.
– Тем не менее, – сказала она, – мисс Танти пришлось положить в кровать и вызвать доктора. Просто ужас! Она бормотала что-то о мистере Колликуте и четырех всадниках карманных губ. Полная бессмыслица. Шок, если тебя интересует мое мнение.
– Думаю, вы правы, миссис Мюллет, – ответила я. Мои планы стремительно менялись. – Я отнесу ей цветы. И скажу, что они от всех нас из Букшоу.
– Это так мило с твоей стороны, дорогуша, – сказала миссис Мюллет. – Ты всегда так заботлива.
Конечно, я заботлива. Если язык миссис Танти развязался под действием лауданума, я хочу быть первой, кто услышит то, что она скажет.
Мисс Танти обитала в маленьком домике на западной стороне Кейтер-стрит, уходившей на север от Хай-стрит чуть западнее «Тринадцати селезней».
Я подъехала и прислонила «Глэдис» к воротам в тот момент, когда из парадной двери вышла мисс Гоул, казначей алтарной гильдии.
– Боюсь, она никого не принимает, дитя. Распоряжение доктора. Вот, давай сюда свои цветы. Я поставлю их в вазу и занесу ей попозже.
Я знала, что она этого не сделает. Она выбросит их на помойку. Не то чтобы это меня волновало. Я собрала этот букетик из полевых цветов на том же месте перед церковью, где в прошлый раз.
– Так мило с вашей стороны, мисс Гоул, – сказала я, протягивая цветы и принимая озабоченный вид. – Как мисс Танти?
– Сейчас отдыхает. Но ее нельзя беспокоить. Мы сделали ей инъекцию, чтобы она смогла выспаться и пришла в себя.
Мы сделали ей инъекцию?
И тут я вспомнила. Конечно же, мисс Гоул – в прошлом старшая медсестра. Вот почему она использовала слово «инъекция». Любой другой сказал бы: «Мы сделали ей укол». Или: «Дали успокоительное». И они бы не стали говорить: «Мы», а скорее: «Доктор дал ей снотворное».
Как много можно почерпнуть из одного слова!
Я одарила эту женщину своей лучшей улыбкой деревенской дурочки.
– Тогда я лучше пойду, – сказала я, сопротивляясь желанию добавить: «на пасхальную выставку коров».
Нахальству есть пределы.
Я покатила на «Глэдис» к месту, где улица упиралась в реку. С намеренно глупым видом я собрала горстку галек и начала бросать их по воде, высунув язык.
Один… два… три…
Когда я оглянулась, мисс Гоул уже ушла.
Я быстро вернулась к дому мисс Танти, посмотрела по сторонам, чтобы убедиться, что никто меня не видит, затем открыла дверь и скользнула внутрь.
Здесь было очень жарко, даже душно, как в тропических джунглях.
Справа находилась столовая с огромным столом и б о льшим количеством стульев, чем у нас во всем Букшоу.
Слева – гостиная, одновременно служащая музыкальной комнатой со всеми атрибутами: маленьким роялем, пюпитрами, гипсовыми бюстами Бетховена, Моцарта и еще одного человека, которого я не узнала… А, Вагнер! Его имя было выгравировано в основании. И все трое имели вид холодный и далекий, будто их высекли из лунных камней. За кабинетом располагалась маленькая оранжерея, изобилующая экзотического вида растениями. В изящной клетке сидел нахохлившийся попугай.
– Милашка Полли, – сказала я, пытаясь подружиться.
Попугай бросил на меня суровый взгляд.
– Ути-пуси, хорошенькая пташка, – произнесла я, чувствуя себя полной дурой, но есть не так уж много тем для разговора с птицей.
Эта зараза меня проигнорировала. Возможно, она голодна. Может, мисс Танти была так озабочена, что забыла покормить своего попугая.
Я взяла кусочек сала, застрявшего между прутьями клетки.
Птица совершила резкий рывок, и я отдернула руку, чтобы не лишиться пальца.
Боюсь, я обругала Полли неприличным словом.
– Ну тогда голодай, – сказала я и повернулась к выходу из оранжереи.
Источник высокой температуры нашелся на кухне, в задней части дома. Огромная черная плита источала столько же тепла, сколько котлы «Королевы Елизаветы», и воздух был наполнен ароматами готовки. Я открыла самую большую духовку и всмотрелась внутрь. На подушке из картофеля, моркови, лука, брюквы и яблок покоился огромный кусок говядины.
Мясо хорошо подрумянилось. Оно готовилось уже не меньше часа.
Мисс Гоул сказала, что мисс Танти отдыхает, значит, она должна быть наверху.
Я вернулась в прихожую.
– Привет, Квентин, – по-дружески крикнул попугай из оранжереи. Эта зараза, видимо, поняла, что я хотела ее покормить, и теперь пыталась ко мне подлизаться. Но слишком поздно.
Прощение – не моя добродетель.
Слева от меня располагались ступеньки, выкрашенные так, чтобы имитировать клавиатуру пианино: сами горизонтальные ступени черные, а подъем белый.
Я медленно поднималась по клавишам, по пути разглядывая фотографии в черных рамках, увешивавшие стены по обе стороны: молодая мисс Танти в длинном вечернем платье поет на сцене, сложив руки на обширной талии; мисс Танти получает приз от кислого джентльмена, чье выражение лица говорило, что он предпочел бы отдать его кому-нибудь другому; мисс Танти стоит перед средневековым, наполовину обшитым деревом домом, судя по виду, где-то в Германии; мисс Танти дирижирует хором девочек, одетых – как и сама мисс Танти – в школьную форму из джемпера, блузки и черных чулок; мисс Танти в центре хоров Святого Танкреда, а рядом едва виднеется светловолосый затылок мистера Колликута, сидящего за консолью органа. Высоко на заднем плане, не в фокусе, резное лицо святого Танкреда.
Он не кровоточит.
Поднявшись по лестнице, я повернула направо и вошла в комнату в передней части дома. Мисс Танти ни за что не обустроила бы себе спальню в задней части.
Большинство дверей были распахнуты; только одна, спальня у фасада, была закрыта.
Я повернула ручку и сунула нос в дверь.
Скрестив руки на груди, монументальная мисс Танти неподвижно лежала на кровати. Хотя на носу у нее имелись толстые очки, ее глаза были закрыты.
Я на цыпочках пересекла комнату.
Меня немного беспокоило, что она не храпит. Мисс Танти произвела на меня впечатление человека, который ничего не делает наполовину, и мне думалось, что вряд ли она спит тихо. Но, вероятно, тренированных певцов учат контролировать язычок – этот маленький кусочек плоти, свисающий в задней части глотки, словно розовая сосулька, – даже во сне.
Мисс Танти действительно спит? Или ее кто-то прикончил? Убийца мистера Колликута вернулся для повторного представления? Может, кто-то убивает церковный хор, одного музыканта за другим? Может быть, следующая на очереди – Фели?
Все эти вопросы пронеслись в моей голове одновременно.
Я уже заметила темную бутылочку, стоящую на заполненной книгами полке, втиснутой между кроватью и стеной. Я наклонилась над кроватью, чтобы рассмотреть получше, когда один глаз мисс Танти медленно открылся.
Я чуть не проглотила язык.
Увеличенный толстыми линзами, ее водянистый глаз напомнил мне восходящую кровавую луну.
Она моргнула, и открылся второй глаз, еще более тревожащий, чем первый. Ее зрачки завращались, плавая в супообразной жидкости, и затем сосредоточились на мне.
– Я… я позволила себе войти, чтобы проверить, в порядке ли вы, – забормотала я. – Я беспокоилась.
Огромное тело мисс Танти начало сотрясаться от безмолвных содроганий от плеч и обширной груди и до самых щиколоток. На миг это зрелище напомнило мне неудачное заливное мисс Мюллет.
– Да ну, – сказала она, и это был не вопрос.
Только через несколько секунд до меня дошло, что она смеется. Ее щеки содрогались, она закусила нижнюю губу, и ее огромные влажные глаза чуть не выкатывались из орбит.
Ужасающее зрелище.
– Хо! – сказала она. – Кто бы мог подумать.
Она перекатилась к ночному столику и взяла бутылочку. Большими пальцами вытолкнула пробку и налила с дюйм красновато-коричневой жидкости в стоящий под рукой стакан.
– Это для моих связок, – объяснила она и выпила жидкость одним глотком.
И издала характерный звук, будто полощет горло, чтобы убедить меня.
Я сразу же опознала характерный аромат шерри. Миссис Мюллет добавляет его в рождественский пудинг и в то, что она именует «грешным варевом».
– Голосовые связки надо иногда баловать, – произнесла мисс Танти, затыкая бутылочку пробкой. – С ними надо обращаться, как с дрессированными львами: чередовать регулярный хлыст и периодические поощрения.
Точно ли это та самая мисс Танти, которую пришлось уложить в кровать и к которой пришлось вызвать доктора? Та самая мисс Танти, которой надо было сделать инъекцию, чтобы она уснула?
Если это правда, она уже вторая за весьма короткий промежуток времени женщина в Бишоп-Лейси, кому потребовалась инъекция. Первой была Синтия Ричардсон, пострадавшая от испуга на церковном кладбище. И теперь мисс Танти, которая пострадала от испуга непосредственно в церкви.
Та самая мисс Танти, которая сейчас баловала свои связки вторым глотком шерри.
– Простите, что вошла без приглашения, – сказала я, не упоминая мисс Гоул. – Я знала, какой шок вы испытали, увидев кровь в церкви. Я хотела…
– Господи! – сказала она, уставив на меня свои вращающиеся зрачки. – Я была не более шокирована, чем ты.
– Но…
Эта женщина снова расхохоталась, и ее тело заколыхалось.
– Конечно, я очень старалась, чтобы это так выглядело. Несколько слов из книги Откровения могут быть весьма убедительны. Ну… не так уж старалась, если на то пошло. В любой деревне один телефонный звонок может быть таким же убедительным, как передовица в «Таймс».
– Но…
– Это был спектакль, дорогуша. Спектакль! И великолепный, осмелюсь сказать. Мне особенно приятно, что даже ты купилась. «Прости меня, о Боже». Ты купилась, не так ли? Признай это. И я должна сказать, что это моя идея перекреститься каплями, так сказать, была проявлением чистого гения. Хотя должна сказать, что на несколько минут я было подумала, что ты видишь меня насквозь.
Мои мысли забегали по кругу. Возникло такое ощущение, будто я пришла последней в беге в мешках. Эта жуткая старуха побила меня в моей собственной игре.
– Купилась? – выдавила я. – Разумеется, нет. Поэтому я здесь.
Хилая отговорка, но что еще можно было изобрести в этих обстоятельствах.
Вздымающиеся массы мисс Танти теперь превратились в натуральный тропический шторм.
– Бог мой! – произнесла она, снимая очки и утирая слезящиеся глаза уголком розово-лиловой простыни. – Боже мой!
Потом она спросила, взмахнув рукой в сторону книжной полки:
– Что ж, оставим всю славу разоблачения мисс Как-бишь-ее-там?
И я впервые заметила, что ее библиотека состоит из сотен детективных романов в зеленых мягких обложках вроде тех, что Даффи прячет от жадных глаз в бельевом ящике.
– Я всегда считала себя более чем умной женщиной, – продолжила мисс Танти. – Не блестящей, но неглупой. Я всегда первая определяла, кто положил отравленные сливы в рождественский пудинг, кто оставил отпечатки ног в паддоке – и все такое. Совсем как ты, – добавила она, испепеляя меня своим пронзительным взглядом.
Мое сердце упало в пятки.
У меня появился соперник.
– И вот мы, трое нас, расследовали все на раз-два-три, и не было никого умнее.
Трое нас? О чем говорит эта женщина?
– Я была самая первая, полагаю, – продолжала мисс Танти. – Я встала на колени и взяла образец «красного вещества» – кажется, так именовал его Джек Потрошитель? – пальцем на воротник и, ты должна признать, что это был штрих мастера, Флавия, на лоб, когда крестилась.
Черт бы побрал эту женщину!
– Этот парень Сауэрби почти опередил меня со своим носовым платком. Манера, с которой он попробовал жидкость, выглядела мило, хоть и несколько показушно. А потом, конечно, явилась ты, испачкала свою белую ленточку, отчаянно надеясь, что никто этого не заметит.
Черт бы побрал эту женщину еще раз!
– И мы стояли словно трое великих сыщиков, которых неожиданно свела судьба над лужей крови на месте преступления. Какая картина! Какой бессмертный миг! Что за кадр для суперобложки детектива! Какая жалость, что я не захватила свой «кодак»!
Вот так номер. Полагаю, мне следовало обрадоваться тому, что я нашла в Бишоп-Лейси родственную душу, но нет.
Отнюдь.
Как я могу докопаться до причин печальной кончины мистера Колликута, если кто-то вроде мисс Танти будет мутить воду?
He говоря уже о полиции.
– Мы можем сформировать что-то вроде клуба, – продолжила она с растущим энтузиазмом. – Назовем себя «Большая тройка». Или общество «ТСД»: Танти, Сауэрби и де Люс.
Вот еще!
Я не собираюсь провести остаток трудно доставшейся мне жизни, играя роль третьей скрипки в компании любителей.
Или?..
Мисс Танти подняла интересную тему.
Я совсем упустила из виду Адама Сауэрби.
Я закрыла глаза и попробовала воскресить в памяти его визитку. Что там было написано?
Адам Традескант Сауэрби, магистр искусств, член Королевского садоводческого общества и пр.
Археоботаник
Древние семена. Ростки. Исследования
1066 Лондон, Ройял, Лондон Е1ТХ, Тауэр-бридж
Исследования!
Вот что я упустила из виду. Черт побери, дважды черт побери!
Это частный детектив.
Что проливает совершенно другой свет на обстоятельства. Как много, например, он уже знает о смерти мистера Колликута? И как я это из него вытащу?
Мисс Танти тоже, коли она шныряет по деревне в поисках ключей, вполне может быть еще более богатым источником информации, чем я представляла.
Надо с ней поладить. По крайней мере на какое-то время.
– Я уже слышала, – произнесла я, – как вы решили дело о трех пропавших вязальных спицах.
Мисс Мюллет поведала мне эту историю, когда подавала рыбу. «Осторожно, кости», – предупредила она. И потом рассказала, как разрешилась деревенская загадка.
– Это правда, – сказала мисс Танти, явно гордясь собой. – Бедная миссис Лукас. Она такая рассеянная. И всю жизнь такой была. Куда она подевала свои спицы? Они просто испарились, видишь ли. Вмиг. «Вы смотрели в своих волосах?» – спросила я. Она всегда закалывала свои волосы в огромный узел, как жуткие танцовщицы у Тулуз-Лотрека. Ла Гулю[40] и другие… Королева Монмартра. Миссис Лукас так странно на меня посмотрела, потянулась рукой вверх и – опля! Она не думая воткнула их в прическу, когда к калитке подошел почтальон. «Вы настоящий Шерлок Холмс, правда», – вот что она мне сказала.
Я одарила мисс Танти профессиональной вежливой улыбкой.
– Насчет мистера Колликута, – начала я.
Но не было необходимости приводить в боевую готовность эту помпу. Одно прикосновение к рукоятке – и на меня вылилась вся история.
– Это было во вторник, – рассказывала она. – Во вторник перед Пепельной средой, если точно. Это так мило – быть точной, не правда ли, дорогуша? Так полезно, когда ты занят тонким искусством наблюдения.
Продолжайте! – хотелось мне закричать. Но приходилось вести себя как паинька. Я слабо улыбнулась мисс Танти.
– Во вторник накануне Пепельной среды, как я точно помню, поскольку на следующий день мы собирались петь на заутрене «Бенедикте» в версии Шеллота. Мы уже некоторое время репетировали, но, как может подтвердить твоя сестра Офелия, это дьявольски сложная вещь. Звучит она легко, я знаю, как вся великая музыка, но на самом деле это ловушка для опрометчивых.
Поскольку у меня было недостаточно времени, чтобы выучить партитуру, я знала, что мне придется полагаться на свое умение читать с листа, которое те, кому доводилось быть свидетелями, считают выдающимся.
Единственная трудность – ложка дегтя в бочке меда, так сказать, – то, что мои глаза меня подводили. Временами, особенно когда меня обуревают чувства, ноты кажутся мне просто размытыми пятнами на странице. Я знала, что мне надо быстро сделать новые очки либо сменить медикаменты, следовательно, я записалась на прием к мистеру Гидеону в Хинли.
Обычно, когда я считаю необходимым совершить «паломничество», как я это именую, Милдред Баттл любезно отвозит меня в своем «остине». Настоящая святая, вот она кто: самый лучший проводник в паломничестве, ты так не думаешь?
Я прилежно улыбнулась.
– Но в то утро перед завтраком мне позвонила ее племянница Флоренс. «Тетя Милдред заболела, – сказала она. – Должно быть, что-то съела». «О боже, – ответила я, – как жаль. Мне придется вызвать такси Кларенса Мунди, хотя я содрогаюсь при мысли о том, во сколько мне обойдется поездка на целый день в Хинли».
Полагаю, мне следовало быть более чувствительной к затруднению Милдред, но уж как было, так было. Полагаю, я беспокоилась о жестоком разочаровании прихожан и викария тоже, да, в случае, если я не смогу поддержать своим голосом «Бенедикте». Видишь мою дилемму, да?
Я сказала, что да.
– «Но не беспокойтесь, – сказала Флоренс, не успела я и слова вымолвить. – Мистер Колликут предложил отвезти вас, и тетушка Милдред любезно согласилась одолжить свою машину. Он заедет за вами в восемь тридцать пять».
Я забыла, что мистер Колликут жил у мистера и миссис Баттл. Слава богу, мисс Танти напомнила мне об этом. Это значит, что надо опросить еще двоих людей – троих, если считать племянницу Флоренс.
– И это было как нельзя лучше, – продолжала мисс Танти. – Я записалась к мистеру Гидеону на девять тридцать, и хотя до Хинли ехать всего лишь десять или пятнадцать минут, я предпочитаю всегда приезжать заранее. Иногда кто-то отменяет запись, и меня могут принять раньше моего времени, и тогда я раньше возвращаюсь домой и экономлю три шиллинга.
«Я буду ждать у калитки», – сказала я Флоренс. Так я и поступила.
Когда в девять утра мистер Колликут все еще не приехал, я попыталась позвонить Флоренс, но линия была занята. На телефонной станции мисс Гулард сказала мне, что голосов на линии не слышно, видимо, кто-то плохо положил трубку. Я была вне себя, должна признаться. Но когда я попыталась позвонить еще раз через пятнадцать минут, звонок прошел нормально. Флоренс сразу же сняла трубку и сказала, что мистер Колликут вышел из дома ровно в полдевятого.
Я пришла в ярость и готова была его убить.
Должно быть, я выглядела шокированной. Мисс Танти заволновалась.
– Разумеется, это просто фигура речи. Из меня такая же убийца дорогого мистера Колликута, да и любого другого человека, как балерина. Наверняка ты это знаешь.
– Конечно, – ответила я, внезапно насторожившись.
Дорогого мистера Колликута? Неужели это та самая мисс Танти, которая велела мне найти лучшее применение моим цветам?
В этом было что-то странное, и это не любовь.
– Он был очень компетентным музыкантом, – продолжала она, – но, как все компетентные музыканты, был склонен перетруждаться. Если он не преподавал частным ученикам и не работал с хором или не уезжал судить музыкальные фестивали, он погружался в муки сочинительства. Милдред говорит, что она и Джордж часто слышали, как ночами он ходил туда-сюда по комнате этажом выше. Они бы сделали ему замечание, если бы не нуждались в деньгах. Сейчас не так просто найти жильца, как во время войны, но если ваш постоялец по ночам шастает на улицу, чтобы прогуляться, и этим доставляет хозяевам беспокойство, мешая спать, то, скажу я вам, это вряд ли кому понравится, особенно если вы работаете каменщиком и должны встать до зари.
– По ночам? – переспросила я. – Зачем?
– От беспокойства, думаю. Сочиняет гармонии и контрапункты. Я знаю, что иногда он ходил в церковь. Время от времени, когда дул западный ветер, до меня доносились обрывки органных мелодий в странное время суток. Я не раз думала отнести бедняжке термос с горячим чаем, но мне было неудобно вмешиваться. Музыка может быть такой суровой любовницей, видишь ли.
Она уставилась на меня своим гигантским глазом.
Пытается добыть из меня информацию?
Любовницы – это тема, на которую иногда говорит Даффи, но меня она никогда так не интересовала, как ее. Если только дело не касается убийства или яда, как в случае мадам де Бренвилье и шевалье де Сент-Круа,[41] я и яйца выеденного не дам за то, чем люди занимаются в свободное время.
– Иногда я и сама прогуливаюсь в темноте, – рассказывала мисс Танти. – Пусть даже некоторые говорят, что ночной воздух вреден для голоса. Надо просто идти, закрыв рот и спокойно дыша через нос.
Я содрогнулась при одной мысли о том, как мисс Танти плывет по деревне во мраке, закрыв рот и спокойно дыша через нос.
Неудивительно, что люди говорят, будто видели привидение!
Эти таинственные огни людей из противовоздушной обороны и пожарных, плававшие на церковном кладбище во время войны, вероятно, просто отблески луны в гигантских линзах мисс Танти.
Или это что-то более зловещее?
– Мне пора идти, – сказала я. – Не надо меня провожать. Рада видеть, что вы в порядке, мисс Танти.
Этот бесстыжий подхалимаж напоминал игру на сцене после того, как места в шатре опустели. Но мое кажущееся великодушие оставит лазейку для дальнейших расспросов, если они понадобятся.
– Подумай о том, что я сказала! – крикнула мне вслед мисс Танти, когда я была уже в дверях. – Если мы трое соединим наши умы, то можем стать силой, с которой будут считаться.
Я уклончиво улыбнулась в ответ и двинулась вниз по лестнице мимо музыкальной портретной галереи. На секунду притормозила, чтобы еще раз взглянуть на кислого, как уксус, джентльмена, вручающего мисс Танти музыкальный приз. Где-то я уже видела это лицо, но ни за какие коврижки не могла припомнить, где именно.
Исключительно ради удовольствия я перепрыгнула последние три ступеньки и с грохотом приземлилась в прихожей.
– Джеронимо! – завопила я. Это боевой клич, прославленный американскими парашютными войсками, во всяком случае, так мне сказал Карл Пендрака.
Справа от меня в гостиной человек, стоявший у стола мисс Танти, выпрямился от неожиданности и резко обернулся. Он копался в ее бумагах.
Это был Адам Сауэрби.
Он рассматривал меня лишь долю секунды до того, как по его лицу начала расползаться широкая усмешка.
– Клянусь Иовом! – сказал он. – Застигнут в процессе. Ты меня изрядно напугала.
– Вы частный детектив, – заявила я.
– Что ж, – ответил он, – должен признаться, что некоторые аспекты моей деятельности касаются не только левкоев.
– Вы частный детектив, – повторила я, не собираясь говорить околичностями, или как бишь там это называется. Надо спросить Даффи.
– Да. Раз уж ты так говоришь, то да.
– Я думала об этом. Это напечатано на вашей визитке: исследования.
– Очень проницательно с твоей стороны.
– Пожалуйста, не нужно снисходительности, мистер Сауэрби. Я не ребенок. Ну, на самом деле, строго говоря и в глазах закона, предполагаю, я ребенок, но тем не менее ненавижу, когда со мной так обращаются.
– Я брошусь ниц перед тобой и буду проливать горячие слезы на ковер, – с ухмылкой сказал он, размахивая руками, как сумасшедший.
Я промаршировала к выходу.
– Флавия, погоди.
Я остановилась.
– Извини. Трудно перестать валять дурака за одну минуту. Это все равно как съехать на мотоцикле с дороги в поле: нужно несколько ярдов, чтобы остановиться.
– Может быть, нам лучше выйти наружу, – сказала я, – пока мисс Танти не спустилась и не обнаружила, как вы копаетесь в ее вещах?
– Боже мой! – воскликнул он. – Ты хочешь сказать, она дома?
– Наверху, – ответила я, указав подбородком.
– Тогда exeunt omnes,[42] – прошептал он, прижимая длинный палец к губам, и зашагал к дверям, преувеличенно высоко поднимая ноги, словно замаскированный взломщик в пантомиме.
– Вы и правда глупы, – сказала ему я. – Лучше бы вам прекратить это дело.
Мы стояли на берегу реки в конце Кейтер-стрит, подальше от ушей мисс Танти. Дошли туда мы в полном молчании.