Так же думал и Филимон Сикля, когда однажды сидел в редакции дома чудес и правил рукопись Ирины Забубенной. По пустому коридору приближались шаги. Сначала Филимон подумал, что это шагает Каменный Гость. Но в комнату вошла самая обычная пожилая женщина, небольшого роста и слегка склонная к полноте. Филимон непроизвольно бросил взгляд на ноги посетительницы – уж не железные ли у нее сапоги? Нет, женщина была обута в простые туфли со стоптанными каблуками. Но зато поступь у нее была железная.
Когда поэтесса Ирина Забубенная подошла ближе, то запахло от нее не ладаном, а густой смесью водочного перегара и махорки. Когда она раскрыла рот, то вместо нежного журчания ручейка раздался пропитой мужской баритон. Не вынимая изо рта цигарку, поэтесса решительно потребовала аванс.
– Это, собственно, не для меня, – извинилась бывшая баронесса, – а для моих хахалей.
– Кха-кха, – поперхнулся Филимон.
– Да, в моем возрасте уже приходится покупать мужчинам водку, – откровенно пояснила баронесса-поэтесса, которая пишет стихи про чистую любовь. – Иначе с вашим братом каши не сваришь.
Когда Ирина Забубенная была помоложе, она была идеальной парой для своего супруга. Потомок Чингисхана всегда стремился к несчастной любви, и Ирина давала ему все возможности испытать это удовольствие на практике. В поисках творческого вдохновения она устраивала пьяные оргии и на глазах у своего благоверного мужа изменяла ему сразу с несколькими собутыльниками в самом голом смысле этого слова.
А потомок Чингисхана сидел за столом, как в кино, наблюдал все происходящее, пил водку с теми, кто дожидался своей очереди, плакал горючими слезами и экспромтом сочинял стихи про несчастную любовь. Потом Ирина вспоминала, как Мережковский описывал интимную жизнь Аристотеля и его возлюбленной. В подражание Аристотелю потомок Чингисхана становился на четвереньки, а пьяная Ирина садилась на него верхом и со стаканом водки в руке каталась на нем голая по комнате.
|
|
Во время одной, из таких пьяных вакханалий потомок Чингисхана, мешая водку со слезами, нацарапал на обрывке бумаги бессвязную песенку “Серые глаза”. Кто-то подобрал к этим словам музыку, и вскоре этот печальный романс распевала вся Москва, затем весь Советский Союз. Его переписывали из рук в руки.
Через несколько лет из Франции, Америки и даже Японии в Москву тайком привозили пластинки, где грустно звучал всемирно известный романс на слова неизвестного автора “Серые глаза”. Но потомку Чингисхана от этого легче не стало. Обладательница серых глаз по-прежнему каталась верхом на всемирно неизвестном поэте.
Хотя жили они теперь в разводе, но факт седьмой жены оспаривать было нельзя, так как налицо имелся взрослый сын. Своим видом этот отпрыск поэзии и прозы походил на мать, характером – на отца. А по фамилии он был ни в мать ни в отца, а в проезжего молодца. Звали его почему-то Алексей Шелапутин. А сокращенно его звали Люсей.
Хотя имя Люся было женское, но говорили, что это можно в высших сферах и в хороших еврейских семьях. Так, например, режиссера Алексея Каплера, в которого была влюблена сама Светлана Сталина, тоже звали Люсей. Правда, потом папа Сталин, не считаясь с модами, загнал этого Люсю на 10 лет в концлагерь.
Люся Шелапутин ходил по дому чудес всегда как-то немножко бочком, подпрыгивающей петушиной походкой, осторожно поджав руки в локтях и вытянув вперед острый носик, торчавший между испуганно вытаращенными глазками. Стихов он не писал, но тем не менее постоянно в кого-то влюблялся и с точно такими же, как у папаши, результатами.
|
|
Посмотрев на Люсю, всезнайка Остап Оглоедов глубокомысленно покачал головой:
– Сразу видать, что за фрукт. Пальцем деланный. Потому у него в голове этакий перекос – параллакс.
По профессии Люся Шелапутин был профессиональным неудачником. А по штатному списку дома чудес он числился личным шофером управделами. Но ездить Артамону было почти некуда, и, чтобы шофер не болтался без дела, он поручил Люсе по совместительству должность своего лейб-библиотекаря.
Когда-то Артамон достал где-то кучу старых книг, которые свалили в одной из задних комнат, назвав этот чулан библиотекой. Никто об этой библиотеке ничего не знал, а кто и узнавал, тому говорилось, что она пока еще находится в стадии комплектации. С тех пор лейб-библиотекарь Люся мирно сидел в своем чулане и, запершись на ключ, занимался этой комплектацией. Судя по толстому слою пыли на полках, к книгам он никогда не прикасался.
Таинственной библиотекой пользовались только два человека. Когда управделами требовалось опохмелиться без свидетелей, он приходил инспектировать работу своего лейб-библиотекаря и рычал:
– Люся, ты опять бездельничаешь? А ну-ка сбегай за пивом!
– Какого вам? – испуганно таращил глаза Люся.
– А ты что, сам.не знаешь? Мюнхенского, конечно! Люся молча хватал свой изорванный портфель, который служил специально для таких целей, и сломя голову мчался в соседнюю пивную. Если приходили посетители, им говорилось, что управделами уехал по срочным делам. Тем временем неистовый Артамон мутными глазами обозревал свою библиотеку, вспоминал золотые времена, когда он был директором школы для дефективных детей, и всячески распекал своего лейб-библиотекаря.
|
|
Иногда в книжный чулан с озабоченным видом наведывался потомок Чингисхана. Поправляя сползающие на нос очки, он шептал что-то на ухо своему проблематичному сыну. Люся делал удивленное лицо:
– Ха, я думал, как бы у тебя денег занять, а ты меня обскакал и пришел у меня занимать. С удовольствием бы, папочка, но у меня в кармане – вошь на аркане.
Проблематичный отец мрачно грыз пустой мундштук и вздыхал:
– Если денег нет, то дай хоть закурить.
– Что, закурить? – всплескивал руками сын. – Да ты, папа, прямо мои мысли читаешь. Я сам только что подумал, нет ли у тебя лишней папироски?
Как-то Гильруда спросили, зачем он держит такого бездельника, как Люся. Комиссар задумчиво пожевал губами:
– Из уважения к русской истории. Ведь это последний из Чингисханов.
Где-то и когда-то лежал вдоль большой дороги лошадиный череп. Бежала по дороге мышка, увидела череп, понюхала и устроилась в нем на жительство. Чтобы не скучать, пригласила мышка в компаньоны навозного жука. За жуком приползла улитка. За улиткой дождевой червяк, божья коровка и прочие Божьи твари. Так они и жили – не тужили.
Со стороны казалось, что по такому же принципу жили и чудаки в доме чудес. В тихом домике по соседству мирно, как купеческая возлюбленная, дремала военная разведка. А в потайную калитку между домами вместо веселого купца теперь бегал комиссар дома чудес Сося Гильруд.
Свою кличку Гоняло Мученик папа Миллер заслужил честно. Хотя бегал он много, но доходов это приносило мало. Разве что угостят папироской. Поэтому семью содержала, собственно говоря, Нина, которая работала машинисткой на радио “Свобода”.
Однажды, когда дела с заработком были особенно плохи, Гоняло Мученик вспомнил, что в доме чудес иногда покупают статьи со стороны. И он решил испытать свое счастье в литературе.
Для начала Акакий Петрович списал или, как говорят, скомпонировал свою статейку из нескольких чужих статей. Пока он прямо списывал, все шло хорошо. Но в промежутках получалась такая путаница, что Акакий Петрович старался скрыть это за умышленно неразборчивым почерком. Одновременно это скрывало и дефекты правописания.
Затем Гоняло Мученик передал эту писанину Борису Рудневу с просьбой посодействовать. При этом он занял у Бориса сто рублей в счет будущего гонорара. Друг семьи почитал, чертыхнулся – и переписал все заново. Потом он передал эту стряпню Сосе Гильруду. Комиссар дома чудес посмотрел на подпись папы Миллера и понимающе усмехнулся:
– Статья паршивая, но зато невеста там оч-чень соблазнительная.
Вскоре Гоняло Мученик заплатил Борису свой долг натурой, сунув ему еще несколько статей, которые оказались еще хуже первой. Хотя выглядел папа Миллер как продувшийся в карты аристократ, но в душе он был мелким шулером.
Тем временем Нина получила повышение по службе: из машинистки ее перевели в секретарши. Да еще в секретарши у самого Адама Абрамовича. Теперь Нина ходила сияющая и мечтала о большой карьере.
По этому случаю в доме Миллеров устроили маленький семейный праздник. И в качестве единственного гостя пригласили Бориса – как друга семьи. Чтобы облегчить Нине будущую карьеру, Борис подарил ей маленькую свинку из слоновой кости, которую он купил в антикварном магазине и которые, как говорят, приносят счастье. Нина повертела подарок в руках и поморщила носик:
– Вы это на что намекаете? Впрочем, я действительно большая свинья.
В семейном празднике принимала участие также мать Милиции Ивановны. Если мама Миллер напоминала собой милиционера, то бабушка больше всего походила на отставного разбойника с большой дороги. К тому же разбойника, не раскаявшегося в своих грехах.
Эта мрачная старушенция смотрела на всех исподлобья и молчала. Звали ее Ираида Феодоровна, наподобие того, как царя Ивана величают Иоанном. Если кто-нибудь по оплошности пропускал это “о”, то бабушенция отворачивалась, словно разговаривают не с ней, и потом долго косилась на обидчика.
После чая Нина посмотрела в окошко и сладко зевнула. А Борис стал комбинировать. На дворе дождь и ветер – раз. По такой собачьей погоде бабушка, конечно, не захочет выходить из дома – два. А родители останутся вместе с бабушкой.
– Нина, пойдемте в кино? – предложил он.
– Прекрасная идея! – воскликнула бабушка-разбойница и от удовольствия даже хлопнула себя по колену. Она сразу сообразила, что платить будет Нинин кавалер и можно сходить в кино на халтуру.
Милиция Ивановна начала раскачиваться на стуле:
– Ну что ж, придется сходить.
Гоняло Мученик попытался притвориться спящим, но это ему не удалось.
– Кики, собирайся! – коротко приказала супруга. По узкой, окруженной талым снегом и лужами дорожке идти можно было только гуськом. Впереди размашисто шагала бабушка и приговаривала:
– Мы еще и не по таким дорогам хаживали... За бабушкой, как передвижная тумба для афиш, переваливалась с боку на бок Милиция Ивановна и на ходу оправдывалась:
– Терпеть не могу это проклятое кино. Разве что за компанию...
Следом, втянув голову в плечи, понуро плелся Гоняло Мученик и боялся потерять свои калоши. За папой, как козочка, прыгала Нина и сердилась:
– Тьфу, у меня уже все ноги мокрые! И кому только пришла в голову эта глупая затея идти в кино!
Процессию замыкал охотник за девушкой нового типа. Он с интересом наблюдал, как Нина судорожно мечется, стараясь держаться от него подальше. Ничего, думал он, зато в кино он хоть посидит рядом с героиней своего романа. Может быть, на экране будет стрельба и от страха героиня прижмется к герою.
Но в кино Нина моментально спряталась между отцом и матерью, а Борис очутился рядом с бабушкой. От старушки пахло перцем и ладаном, напоминая не то монастырь, не то разбойничий вертеп. Хоть бы стрельбы не было, думал он, а то эта бабушка еще начнет прижиматься.
После перерыва пришлось поменяться местами, и на этот раз Нина оказалась рядом с Борисом. Когда героиня на экране заплакала, он осторожно погладил ручку своей героини. Так, как делают все парочки на всех кино мира. Но девушка нового типа судорожно отдернула руку и отодвинулась в сторону.
– Эй вы там! – раздался голос. – Не мотайте головами!
Все настоящие мужчины – в душе охотники и любят ту дичь, которая дается в руки не сразу. Какой интерес свернуть шею домашней утке? Никакого. А вот дикая утка – это совсем другое дело. Здесь нужно встать ни свет, ни заря и потом часами лазить по пояс в воде и зарослях камыша. Снизу подмывает холодная водичка, сверху припекает горячее солнышко, а посередине покусывают комарики. Разве это не удовольствие?
С этой точки зрения Нина была идеальнейшим объектом охоты. В руки она так просто не давалась. Ни так, ни этак.
Чтобы хоть как-то избавиться от родителей, Борис пригласил свою героиню в плавательный бассейн. Уж сюда папа, мама и бабушка вряд ли увяжутся. Встретившись с Ниной у воды, охотник с трудом узнал свою дичь.
Дома, когда Нина лезла отцу на колени, она казалась великовозрастным ребенком. Теперь же, в купальном костюме, она выглядела совсем иначе. С любой точки зрения – анатомической, поэтической или прозаической – это было совершенное произведение живой природы. Не слишком много, не слишком мало. Как раз то, что в искусстве называется каноном. Не девушка, а богиня.
– Пойдемте в воду, – сказал он и протянул ей руку.
– Уберите ваши волосатые лапы! – зашипела богиня. “Порядки, как в музее, – подумал он. – Смотреть можно, но руками не трогать”.
Он нырнул в воду с трамплина, а она подошла к другому концу бассейна. Вынырнув, он увидел, что она, как и полагается купающимся богиням, стоит в воде по колени.
– Плывите сюда! – позвал он.
Но Нина упорно не хотела покидать место, предназначенное для богинь.
– В чем дело? – спросил он.
– Я не умею плавать, – призналась богиня.
– Давайте я вас научу.
– Нет, нет, уберите ваши противные лапы! Пойдемте лучше в буфет.
В буфете Нина проглотила полдюжины бутербродов с таким аппетитом, словно она только что переплыла Ла-Маншский пролив. Затем она решительно заявила, что соскучилась без папы и идет домой.
Борис анализировал ситуацию так. Конечно, Нина ведет себя немножко странно. Но это вполне естественно, если знать новые классовые предрассудки советского общества и учитывать, что Нина только маленькая секретарша.
Поскольку после революции частная собственность была уничтожена, в новом советском обществе классовый отбор или селекция происходили в основном по линии образования. И Борис хорошо знал это на собственном опыте.
Когда он учился в индустриальном институте, где ковали технократию, новое советское дворянство, в пункте ухаживания за девушками там существовал строгий кастовый распорядок.
Ухаживать полагалось только за студентками. Предпочтением пользовались студентки самого легкого факультета – химического, где учились только девушки и футболисты. Принималось за аксиому, что у студентки красота и ум – это столь же редкое совпадение, как редко хороший футболист бывает хорошим студентом. Поэтому дирекция сразу отправляла всех хорошеньких девушек и футболистов на химфак.
Если ухаживать за девушкой из мелиоративного, или, как говорили, водного института, – это уже кастой ниже. Все-таки вода есть вода. Если она из педагогического института и собирается стать учительницей значит, она – почти круглая дура. Если ухаживать за студенткой из сельскохозяйственного института, то на такой рабоче-крестьянский мезальянс смотрят очень косо.
Но самое худшее, самое последнее занятие – это гулять с девицами “из города”, то есть нестудентками. Девушки без высшего образования в глазах студента – это все равно, что человек без головы. Существа “из города” – это секретарши, машинистки и прочая мелочь.
Но секретарши и машинистки тоже не дуры, и все это прекрасно знают. Однажды в квартире над головой Бориса жила очаровательная Анечка-машинистка с голубыми глазами. Не девушка, а сущий ангел. Несколько раз Борис пытался установить с этим ангелом добрососедские отношения. Но Анечка шарахалась от него, как от черта. Потом она откровенно призналась:
– Да ведь мне же с вами даже по улице пройтись стыдно.
– Почему?
– Каждый будет думать, что я набитая дура.
– Почему?
– Да потому что такие, как вы, на машинистках не женятся... А только балуются.
Зато очаровательная Анечка нисколько не стеснялась гулять с шоферами. Иногда по ночам из ее комнаты доносился стук сапог и дикая ругань – это очередной шофер лупил своего ангела. Потом Анечка целую неделю ходила с синяками под своими голубыми глазами.
Эти новые законы советского общества соблюдаются довольно строго. И Борис убедился в этом не раз, а много раз. Поэтому, думал он, вполне естественно, что и секретарша Нина соблюдает с ним определенную дистанцию. Это лучше, чем какие-то вертихвостки.
Подошел день рождения Милиции Ивановны, и в семействе Миллеров опять закатили грандиозный праздник. И Борис опять оказался единственным гостем. А в доме, где есть невеста, это что-то да значит.
Новорожденной Борис подарил электрический чайник, а Нине – большую коробку французских духов “Табу”. Нина развернула подарок и фыркнула:
– Это вы на что намекаете?
– Табу? Ну, острова южных морей. Разве вы не знаете?
– Знаю. И запомните – я не люблю грязных намеков.
– Да какие тут намеки? Просто французские духи.
– Ах, так! – рассердилась Нина. – Французские? А вы знаете разницу: когда нужно держать язык за зубами и когда зубы за языком?
Как в хорошо сыгранной футбольной команде, мама пришла на помощь дочери:
– Бори-ис Алексаныч, разве можно рассказывать французские анекдоты порядочным девушкам? Ведь Нина не какая-нибудь...
На дворе уже попахивало весной, и Нина тоже немножко оттаяла. После ужина она предложила Борису пойти подышать свежим воздухом. В переулке Энтузиастов обнимались влюбленные парочки, но Нина предупредила, чтобы Борис вел себя прилично. Соответственно этому он спросил:
– Нина, что вы сейчас читаете?
– Очень много.
– А что именно?
– Экспрессионистов.
– Насколько я знаю, это агрессивный индивидуализм плюс реакционный формализм и мистицизм. А как вам нравятся импрессионисты?
– Пошли бы вы к черту с вашими экзаменами! – с досадой сказала Нина.
Охотник за гомо совьетикус подумал, что в связи с разницей в служебном положении на Нину, может быть, давят какие-нибудь тормозящие моменты или условные рефлексы. Чтобы успокоить ее, он осторожно заметил:
– Нина, мне кажется, что вы все время чего-то боитесь.
– А как же мне не бояться? Мне уже десять предложений делали. Но я всем отказала. И вы ко мне лучше не подкатывайтесь...
– Почему? – полюбопытствовал Борис.
– Вам же лучше будет, – честно ответила Нина. Она повернула назад, по направлению к дому, и резко ускорила шаг. Охотник за гомо совьетикус шагал за ней и насвистывал маршевую песенку:
Р-раз, два, горе не беда, Что же ты, соловушко, невесело поешь?
Чтобы поближе познакомиться со вторым героем своего романа, Сосей Гильрудом, Борис иногда заводил с ним дружеские разговоры. Ведь чародей Сося должен играть у него роль честного друга, партджентльмена нового типа. Новый друг тонко улыбнулся:
– Ну как там дела с невестой?
– Очень милая девица, – сказал охотник за гомо совьетикус. – Только с ней трудно найти общий язык.
– Все люди разные, – многозначительно пожевал губами Сося. – Нужно только знать, к кому с какого конца подходить.
Но с какого конца нужно подходить к Нине – этого он не сказал.
Глава 6. Сад земных утех
Настоящая правда всегда неправдоподобна...
Ф. М. Достоевский
Злые язычки, которые называли радио “Свобода” мусорной кучей, никак не могла решить, кто же на этой мусорной куче играет роль белладонны. Одни говорили, что белладонна – это Нина Миллер, так как она красивее и поэтому опаснее. Другие считали, что это ее подруга Лиза Чернова, так как она хитрее и подлее. А Третьи уверяли, что обе они – два сапога пара.
Но были, конечно, и добрые язычки. Так, неохристианин Серафим Аллилуев, глядя на Нину с Лизой, сравнивал их с ангелами небесными. И тоскливо облизывался вслед этим ангелам.
Лиза Чернова хвасталась, что она ведет свое происхождение от знаменитого философа Бердяева, которого одни называли богоискателем, а другие чертоискателем. Чтобы разрешить этот спор, Ленин в 1922 году выслал Бердяева и всех его чертоискателей к чертовой матери за границу. В числе этих выкидышей революции были и родители Лизы.
Бердяев любил философствовать о союзе сатаны и антихриста, где потом будет какое-то царство князя мира сего. А от своих родителей, которые были страстными бердяевцами, Лиза слышала, что тайна этого загадочного союза проста, как соленый огурец: в простейшей форме это просто смешанные браки с евреями. Потому-то и сам Бердяев был женат на еврейке Л. Ю. Рапп.
Хотя Лизина мама и была замужем за евреем-выкрестом, который из Шварца стал Черновым, но в глубине души она, как шикса, была немножко антисемитка и шипела, что русскую революцию сделали евреи, в результате чего они и очутились за границей, у разбитого корыта. Тогда папа-семит оправдывался, что среди революционеров были и русские:
Керенский, Ленин, Плеханов, Бухарин, Чичерин, Луначарский и так далее.
– Что? – шипела мама-антисемитка. Керенский – полуеврей! Ленин – полуеврей! А Плеханов, учитель Ленина, был женат на еврейке Розе Марковне. Жена Бухарина – Эсфирь Гуревич. Наркоминдела Чичерина выдавали за столбового дворянина. Но мать Чичерина была-то еврейкой, и, кроме того, этот педераст был женат на еврейке. Не дворянин, а дворняжка-полукровка! А наркомпрос Луначарский был женат на еврейке Розенель!
В ответ папа-семит смущенно бормотал про таких русских, как Молотов, Ворошилов, Андреев и Хрущев. А Сталин, мол, грузин.
– Да, но какие это русские? – шипела шикса-антисемитка. – Жена наркома Молотова – еврейка Перлеман-Жемчужина. Жена наркома Ворошилова – еврейка Екатерина Давидовна. Жена наркома Андреева – Дора Моисеевна Хазан. У Хрущева первая жена тоже еврейка – Горская, и все его дети перемешались с евреями. И у Сталина все дети тоже перемешались с евреями. Они-то князья мира сего. А мы что от этого имеем? Сидим, как изгои, в эмиграции!
Так или иначе, но, глядя на все это, Бердяев и разработал свою философию о союзе сатаны и антихриста. Потому-то полуеврейка Лиза Чернова и говорила, что она ведет свое происхождение от Бердяева.
Родилась Лиза в мансарде под крышами Парижа. Но после окончания второй мировой войны Бердяев заявил, что сталинские концлагеря – это чепуха, это просто, мол, свобода нового типа. Поэтому Лизины родители-бердяевцы решили вернуться в Советский Союз. Они взяли маленькую Лизу за руки, сели на пароход с лозунгом “Родина ждет!” и поехали.
Однако по прибытии в Одессу бывшим бердяевцам сообщили, что им придется пройти маленький карантинчик, чтобы не занести в СССР какой-нибудь заразы. В этом карантинчике, в бывших бараках для немецких военнопленных, где над воротами висел лозунг “Добро пожаловать!”, бердяевцы провели несколько лет, проклиная Бердяева и его свободу нового типа.
За это время маленькая Лиза подросла и превратилась в немножко анемичную блондинку, но с достаточно соблазнительными формами и маленькими, как у мышки, зубками и глазками. Чтобы идти в ногу со временем, она поступила в комсомол. Заработали колесики какой-то машины, и вскоре Лиза получила соответствующую политнагрузку.
Когда в Одессу заходили французские пароходы, Лиза должна была заводить знакомства с моряками и разыгрывать из себя девицу легкого поведения, но с железобетонной коммунистической моралью. Помимо тех дел, которые интересуют матросов, она ругала Францию и расхваливала советскую власть. По-советски это называется можно-герл КГБ.
Как-то один бывалый морячок спросил:
– А у тебя желтый билет есть?
Лиза не поняла, что это такое, и с гордостью показала свой комсомольской билет. Чтобы проверить дату последнего медицинского осмотра, опытный французик заглянул в графу членских взносов. Потом он посмотрел на красный номер билета:
– А это что такое?
– Это значит, что нас шестнадцать миллионов, – похвасталась Лиза.
– Шестнадцать миллионов проституток? – поразился французик. – Этак вы даже Францию перегнали!
Но не хлебом единым жив человек, и поэтому Лизу всегда тянуло к большему. Туда, где можно людей посмотреть и себя показать. Ей страшно хотелось взмахнуть крыльями и полететь в Москву, где так много всяких возможностей, о которых она так часто слышала под крышами Парижа.
После смерти Сталина что-то переменилась. Опять, как в сказке, заработали колесики какой-то машины – и Лиза полетела в Москву. Как заморская ласточка, она приземлилась на радио “Свобода”, где ценили иностранный опыт и знание языков. Кроме того, ей помогли хорошие характеристики о ее политработе среди французских моряков.
Вокруг Лизы сразу пошла слава, что она не простая, а заграничная, да еще настоящая французская. Остап Оглоедов сразу решил:
– Так ее и назовем – французская Лиза.
Вскоре французская Лиза подружилась с Ниной и даже вступила с ней в соцсоревнование. Нина стучала на машинке в одной комнате, а Лиза старалась перестучать ее из другой комнаты. После работы Нина ходила на курсы рисования. Чтобы не отставать, Лиза тоже записалась на эти курсы, и они бегали туда вдвоем.
Подруги-соперницы ревниво следили друг за другом. Стоило кому-нибудь заговорить с Лизой, как Нина стрелой вылетала из своей комнаты и ввязывалась в разговор. Достаточно было кому-нибудь подойти к Нине, как рядом, словно из-под земли, появлялась Лиза. Так они и бегали друг за дружкой, как веселые козочки.
Молодые девушки, да еще в новой обстановке, любят произвести впечатление и ради этого готовы даже немножко прихвастнуть. Своими туалетами французская Лиза похвастаться не могла. Приехала она в паршивеньком пальтишке на рыбьем меху, сшитом из одеяла искусственной шерсти. Кроме того, химическое пальтишко явно просилось в химчистку.
Чтобы произвести впечатление, Лиза придумала другое. Благодаря особым условиям на радио “Свобода” вместе с ренегатами всех мастей и оттенков здесь попадались даже представители старой царской аристократии. Учтя все это и пользуясь послесталинской оттепелью, Лиза по секрету призналась одной из сотрудниц, которая славилась своей болтливостью, в некоторых темных деталях своей биографии.
Она призналась, что ее дедушка был... царским сенатором! Через неделю этот секрет был известен всем, вплоть до полотеров. Но даже и при советской власти призрак царского сенатора кое-что да значит. На внучку сенатора стали оглядываться с любопытством и удивлением.
Такого удара сердце Нины вынести не могло. В пику конкуренции она вскоре тоже призналась, что и у нее тоже дурная родословная, что ее предки были из немецких дворян, что при царе ее папа служил в синих кирасирах и что ее настоящая фамилия – Нина фон Миллер. Сослуживцы прикинули в уме: хотя папа Миллер больше известен как мелкий жулик, но своей унылой фигурой он действительно походит на продувшегося в карты аристократа. На Нину фон Миллер тоже стали оглядываться со смешанными чувствами.
Затем началась цепная реакция. Видя, что внучку сенатора и дочку кирасира не таскают в спецотдел, как было бы при Сталине, Остап Оглоедов осторожно заглянул в старый энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона. Борясь между страхом и потребностью покаяться, он завел разговор про Нину и синих кирасир, а затем, потупив глаза, признался, что и у него тоже сомнительная наследственность, что его покойный батюшка служил... в желтых кирасирах. В доказательство Остап принялся описывать историю кирасирских полков царской гвардии, их форму и обычаи. Потом, испугавшись собственной храбрости, отпрыск желтого кирасира шмыгнул носом:
– Правда, это мой незаконный отец. Он спутался с цыганкой. Из цыганского хора. А потом эти цыгане меня бросили – и я вырос подкидышем.
– Позвольте, Остап Остапович, заметил Серафим Аллилуев, – но ведь вы же сами говорили, что вы обрезанный. Откуда же у вас этот обрез?
– Это семейная тайна, – тяжело вздохнул Остап. – И это меня самого очень интересует.
Рядом с Остапом сидел Зарем Шахматист, который тоже был одним из литературных негров в детской комнате политсоветника Чумкина. Обычно Зарем Шахматист молчал. Но теперь он робко заметил:
– Кстати, у жены Сталина, Надежды Аллилуевой, прабабка по отцу тоже была цыганка. А мать Надежды была полунемка и четвертьгрузинка. Очень смешанная кровь.
Серафим Аллилуев вступился за свою однофамилицу:
– Что ж, говорят, что смешанная кровь хорошо влияет на потомство.
– Да, именно поэтому многие дегенераты пытаются освежить свою гнилую кровь путем смешанных браков, – тихо сказал Зарем Шахматист. – Но гнилая кровь, как яд, сильнее здоровой крови. Поэтому среди таких полукровок масса дегенератов. Потому Надежда Аллилуева и застрелилась. И ее дети тоже психуют.
Как-то французская Лиза пригласила Серафима Аллилуева к себе вечером на чай, чтобы разнюхать от него побольше про радио “Свобода”. Наслушавшись рассказов, что она была можно-герл среди моряков, Серафим с готовностью согласился.
Но вопреки заманчивой рекламе Лиза оказалась девушкой строгих правил. На ее ночном столике стоял в рамочке портрет красивого молодого человека в форме военного летчика. С трогательной откровенностью Лиза рассказала, что это ее бывший жених, который воспользовался ее неопытностью, соблазнил, обманул и бросил. Поэтому теперь она не доверяет всем остальным мужчинам. В подтверждение своих слов падшая Лиза отдергивалась при малейшем прикосновении, давая понять, что второй раз она на эту удочку не попадется.
Когда Лиза вышла в кухню, чтобы заварить чай, Серафим решил посмотреть, что написал ей жених на обороте своей карточки. Наверно, уверял, обманщик, что любит до гроба? Он вынул карточку из рамки. На обороте типографским шрифтом стояло: “Артист Герасимов в роли летчика из кинофильма “Победители”. Такого жениха можно было купить на каждом углу за 20 копеек.
“Э-э, видать, Лиза тоже неплохая артистка”, – подумал Серафим. Когда обманутая невеста вернулась из кухни, он спросил:
– Так как же у вас с этим женихом?