Она протягивает мне ладонь для пожатия, но я игнорирую ее, сделав вид, будто не могу поднять руки. Может она решит, что виновата болезнь. Женщина с жалостью оглядывает мое пальто, шарф, шапку. Наверно, знает, что сегодня не так уж и холодно. ‑Здесь нет лифта, ‑сообщает она. ‑Вы сможете подняться по лестнице? ‑Конечно, ‑заверяет папа.
Женщина успокаивается. ‑Ричард ждет вас с нетерпением.
По дороге в студию она заигрывает с папой. Мне приходит в голову, что его неловкая забота обо мне может привлекать женщин. Им сразу хочется его спасти. От меня. От всех этих мук. ‑Интервью пойдет в прямом эфире, ‑рассказывает она. Когда мы заходим в студию, женщина понижает голос: ‑Видите ту красную лампочку? Это значит, Ричард в эфире и нам нельзя входить. Через минуту он пустит рекламу, и лампочка загорится зеленым. ‑Она сообщает это с таким видом, будто ждет, что это произведет на нас впечатление. ‑О чем Ричард собирается говорить? ‑любопытствую я.‑ О несчастной умирающей девушке или у него какая‑то своя задумка? ‑Простите? ‑Улыбка сползает с лица женщины; в поисках поддержки она бросает на папу взгляд, в котором сквозит беспокойство. Неужели она способна что‑то учуять, только когда запахнет жареным? ‑В больницах недостаточно раковых отделений для подростков, ‑быстро произносит папа. ‑Будет здорово, если нам удастся привлечь внимание к этой проблеме.
Красный свет за порогом студии переключается на зеленый. ‑Вам пора! ‑говорит режиссер и открывает нам дверь. ‑Тесса Скотт и ее отец, ‑объявляет она.
Это звучит так, словно мы гости на званом ужине или на балу. Но Ричард Грин отнюдь не принц. Он привстает на стуле и по очереди протягивает нам пухлую руку. Ладонь у него влажная, как будто ее забыли выжать. Пыхтя, он усаживается обратно. От него воняет сигаретами. Он шуршит бумагами. ‑Присаживайтесь, ‑приглашает он нас. ‑Я вас представлю, и начнем.
|
|
Раньше я частенько смотрела местные новости с Ричардом Грином; они шли в обед. Он очень нравился одной из больничных медсестер. Теперь я понимаю, почему его перевели на радио. ‑Ну, поехали, ‑командует он. ‑Держитесь свободнее. Все должно быть непринужденно. ‑Он поворачивается к микрофону: ‑Итак, я с радостью представляю вам отважную юную особу, которая оказала мне честь и пришла на передачу. Тесса Скотт.
Когда он произнес мое имя, у меня заколотилось сердце. Интересно, слышит ли нас Адам? А Зои? Наверно, валяется на кровати и слушает радио. Ее тошнит. Она дремлет. ‑Последние четыре годы Тесса борется с лейкозом. И сегодня они с отцом пришли к нам, чтобы об этом рассказать.
Папа подается вперед, и Ричард, очевидно заметив его готовность, задает ему первый вопрос: ‑Скажите, что вы испытали, когда узнали о болезни Тесы?
Папа обожает разглагольствовать на эту тему. Он рассказывает о гриппе, который не проходил неделями. О том, что наш семейный врач не сразу распознал болезнь, потому что лейкоз встречается очень редко. ‑Мы заметили синяки, ‑сообщает папа. ‑Маленькие кровоподтеки на спину, вызванные снижением тромбоцитов.
‑ Папа‑настоящий герой. Он признается, что ему пришлось уйти с работы (он был финансовым консультантом). Рассказывает, что вся наша жизнь ‑сплошные больница и лечение. ‑Рак ‑заболевание не какого‑то отдельного органа, а всего организма, ‑поясняет папа. ‑Когда Тесса отказалась от интенсивной терапии, мы решили продолжать общеукрепляющее лечение дома. Она на особой диете. Это недешево, но я твердо уверен, что залог здоровья ‑не просто питание, а правильное питание.
|
|
Я ошеломлена. Он что, хочет, чтобы люди звонили и предлагали деньги на натуральные овощи?
Ричард с серьезным видом поворачивается ко мне: ‑Тесса, так вы решили отказаться от лечения? Непростое решение для шестнадцатилетней девушки.
У меня пересохло в горле: ‑Не скажите.
Он кивает, словно ждет, что я продолжу. Я бросаю взгляд на папу; он подмигивает мне. ‑Химиотерапия продлевает жизнь, ‑начинаю я, ‑но тяжело переносится организмом. Курс лечения был очень тяжелым, и я поняла, что без него смогу сделать больше. ‑Ваш отец утверждает, что вы хотите прославиться, ‑произносит Ричард. ‑Вы ведь поэтому пришли к нам в студию? Чтобы получить свои пятнадцать минут славы?
Это звучит так, словно я одна из тех жалких малолеток, которые дают объявления в местную газету, мечтая оказаться подружкой невесты на чьей‑нибудь свадьбе, но не имея знакомых, желающих выйти замуж. Он выставил меня полной идиоткой.
Я набираю в грудь воздух: ‑Я составила список вещей, которые хочу сделать, пока я жива. И слава‑одна из них.
У Ричарда загораются глаза. Он журналист и чует, когда пахнет жареным. ‑Ваш папа не упомянул о списке. ‑Потому что большинство моих желаний противозаконны.
|
|
Разговаривая с папой, Ричард еле сдерживал зевоту, а сейчас чуть не подпрыгивает на стуле. ‑Правда? Например, какие? ‑Например, я взяла папину машину и уехала на целый день. Прав у меня нет, и экзамен по вождению я не сдавала. ‑Ого! ‑кудахчет Ричард. ‑Вот зачем вы платите страховку, мистер Скотт! ‑Он толкает папу локтем, давая понять, что не имел в виду ничего плохого, но папа смущается. Меня охватывает чувство вины, и я отвожу глаза. ‑А в другой раз я соглашалась на все, о чем меня просили. ‑И что было? ‑В конце концов я прыгнула в реку. ‑По телевизору крутят такую рекламу, ‑замечает Ричард. ‑Это она навела вас на мысль? ‑Нет. ‑Она каталась на мотоцикле и едва не сломала себе шею, ‑перебивает папа, стараясь перевести разговор в безопасное русло. Но это была его идея, и так просто ему не отделаться. ‑Меня едва не арестовали за кражу в магазине. Мне хотелось нарушить за день как можно больше законов.
Ричард тревожится. ‑Еще секс. ‑А‑а‑а… ‑И наркотики… ‑И рок‑н‑ролл! ‑бойко произносит Ричард в микрофон. ‑Говорят, когда человеку сообщают, что он смертельно болен, он старается навести порядок в доме, завершить все дела. Думаю, вы согласитесь, дамы и господа, что эта барышня решила взять быка за рога.
Нас поспешно выпроваживают. Я думала, что папа задаст мне взбучку, но он молчит. Мы медленно поднимаемся по ступенькам. У меня совершенно нет сил. ‑Может, кто‑то пожертвует денег, ‑предполагает папа. ‑Такое уже бывало. Люди захотят тебе помочь.
Моя любимая пьеса Шекспира‑ «Макбет». Когда он убивает короля, во всем царстве приключаются странные события. Кричат совы. Трещат сверчки. В океанах не хватает воды, чтобы смыть кровь. ‑Если мы соберем достаточно денег, то сможем отправить тебя в исследовательский институт в Штатах. ‑Пап, деньги тут не помогут. ‑Помогут! Без чужой помощи нам не справиться, а там успешно проводят курс укрепления иммунитета.
Я вцепляюсь в пластиковые перила. Они гладкие и сияют. ‑Папа, прекрати. ‑Что прекратить? ‑Прекрати делать вид, будто я выздоровею.
Двадцать шесть
Папа обмахивает журнальный столик, каминную полку и все четыре подоконника метелкой из перьев. Он раздергивает шторы и зажигает обе лампы. Как будто пытается прогнать темноту.
Рядом со мной на диване сидит мама. По ее лицу видно, что все эти давно знакомые папины привычки ее ужасают. ‑А я и забыла, ‑признается мама. ‑Что? ‑Как ты впадаешь в панику.
Он бросает на нее подозрительный взгляд: ‑Это оскорбление?
Она забирает у него метелку и протягивает бокал, из которого с самого завтрака потягивала херес, периодически доливая себе из бутылки. ‑Нет, ‑говорит мама. ‑Тебе придется наверстать.
Похоже, она проснулась уже навеселе. И разумеется, вдвоем с папой в его постели. Кэл потащил меня за собой через лестничную площадку взглянуть на родителей. ‑Номер семь, ‑пояснила я ему. ‑Что? ‑В моем списке. Мне хотелось объехать весь мир, но вместо этого я решила помирить маму с папой.
Он ухмыльнулся, как будто все это моих рук дело, хотя на самом деле они сами управились. Мы открываем чулки с подарками на полу в их спальне, а они сонно глядят на нас. Мне кажется, будто я попала в какую‑то временную дыру.
Папа подходит к обеденному столу, перекладывает вилки и салфетки. Он украсил стол хлопушками и снеговичками из ваты, а салфетки сложил в виде лилий‑оригами. ‑Я попросил их прийти в час, ‑сообщает он.
Кэл вздыхает за рождественским номером «Бино». ‑Зачем ты вообще их позвал? Какие‑то они странные. ‑Сегодня Рождество и надо веселиться! ‑шикает на него мама. ‑И ходить на голове, ‑бормочет Кэл, переворачиваясь на ковре и мрачно глядя на нее. ‑Лучше бы мы были одни.
Мама толкает его носком туфли, но Кэл не улыбается. Тогда она показывает ему метелку: ‑Сейчас получишь! ‑А ты догони!
Хохоча, Кэл вскакивает на ноги и бросается через комнату к папе. Мама гоняется за ним, но папа преграждает ей путь и делает вид, будто отгоняет ее приемами карате. ‑Вы что‑нибудь сломаете, ‑говорю я им, но меня никто не слушает. Мама просовывает метелку между папиных ног и покачивает ею. Папа отбирает ее у мамы и засовывает ей под блузку, а потом гоняется за мамой вокруг стола.
Странно, до чего меня это раздражает. Я хотела, чтобы они снова сошлись, но это не совсем то, что я имела в виду. Я думала, они станут серьезнее.
Они так шумят, что мы не слышим звонок в дверь. Внезапно раздается стук в окно. ‑Ой, ‑восклицает мама, ‑гости пришли!
Она кокетливо направляется к двери. Папа подтягивает брюки. Улыбаясь, он идет за мамой, а за ним Кэл.
Я не двигаюсь с дивана. Скрещиваю ноги. Потом выпрямляю. Беру телепрограмму и непринужденно перелистываю страницы. ‑Посмотри, кто пришел, ‑произносит мама и вводит в гостиную Адама. На нем рубашка на пуговицах, а вместо джинсов‑легкие брюки из хлопка. Он причесался. ‑Счастливого Рождества, ‑желает мне Адам. ‑И тебе. ‑Я принес тебе открытку.
Мама подмигивает мне: ‑Ну, оставляю вас вдвоем.
Получается неловко.
Адам садится на ручку кресла напротив и наблюдает, как я раскрываю открытку. На ней нарисован олень из мультика с увитыми остролистом рогами. Внутри Адам написал: «Веселого праздника!». Никакие тебе «целую».
Я ставлю открытку на столик между нами, и мы оба смотрим на нее. Во мне что‑то ноет. Глухая боль не утихает, как будто ее ничем не унять. ‑Насчет того вечера..‑начинаю я.
Адам сползает с ручки в кресло: ‑А что? ‑Тебе не кажется, что нам нужно об этом поговорить?
Он мнется, словно не может найти ответа на каверзный вопрос. ‑Пожалуй. ‑Мне показалось, что ты испугался. ‑Я решаюсь поднять на него глаза. ‑Я права?
Но не успевает он что‑то сказать, как дверь гостиной распахивается и врывается Кэл. ‑Ты подарил мне булавы! ‑объявляет он и изумленно застывает перед Адамом. ‑Как ту угадал, что я о них мечтаю? Они классные! Смотри, у меня почти получается.
Но булавы валятся у него из рук, разлетаясь по всей гостиной. Адам смеется, собирает их и жонглирует сам. У него получается на удивление хорошо: булава падает только на восемнадцатый раз. ‑А с ножами так сможешь? ‑любопытствует Кэл. ‑Я видел дядьку, который жонглировал яблоком и тремя ножами, причем он ухитрился очистить и съесть яблоко. Ты успеешь меня научить, пока мне не исполнилось двенадцать? ‑Я тебе помогу.
До чего непринужденно они общаются, перебрасываясь булавами. Как же им легко говорить о будущем.
В гостиную входит мама Адама и садится рядом со мной на диван. Мы пожимаем руки, и этот жест оставляет во мне странное чувство. У нее маленькие сухие ладони. Она выглядит усталой, как будто только что вернулась из долгого путешествия. ‑Я Салли, ‑представляется она. ‑У нас для тебя тоже подарок.
Она протягивает мне пакет. Внутри коробка шоколадных конфет. Она даже не завернута. Я вынимаю ее из пакета, открываю и ставлю к себе на колени.
Кэл протягивает маме Адама булавы. ‑Хотите попробовать? ‑предлагает он.
Поколебавшись, она все же встает. ‑Я покажу вам, что делать, ‑обещает Кэл.
На ее место садится Адам, наклоняется ко мне и произносит: ‑Я не испугался.
И улыбается. Я улыбаюсь в ответ. Мне хочется прикоснуться к нему, но нельзя‑ входит папа и объявляет, что все готово. В одной руке у него бутылка хереса, в другой‑разделочный нож.
Стол ломится от еды. Папа приготовил индейку, жареную картошку и пюре, пять видов овощей, гарнир и соус. Он включил свой диск Бинга Кросби, и мы едим под старомодные песни про колокольчики и снег.
Я думала, что взрослые будут обсуждать за столом ипотеку и прочее занудство. Но мама с папой подвыпили и нежничают друг с другом, так что неловкость исчезает.
Даже Салли не может сдержать улыбки, когда мама рассказывает о том, как ее родители решили, будто папа слишком прост для нее, и запретили ей с ним общаться. Она говорит о частных школах, о первых балах, о том, как она регулярно «заимствовала» пони своей сестры и ездила по ночам через весь город в муниципальный район на свидания к папе.
Папа смеется: ‑Городок был небольшой, но я жил как раз на другом конце. К субботе бедный пони был так измотан, что больше не выиграл ни одного соревнования.
Мама наполняет бокал Салли. Кэл показывает фокус с ножом и салфеткой.
Наверно, таблетки переносят Салли в параллельный мир, потому что Кэловы манипуляции с салфеткой видны как на ладони, но она смотрит на него с восхищением. ‑А ты умеешь что‑нибудь еще? ‑спрашивает она.
Кэл польщен. ‑Кучу всего. Я вам потом покажу.
Адам сидит напротив меня. Под столом моя нога касается его. Я чувствую это каждой клеточкой тела. Я смотрю, как он ест. Когда он отхлебывает глоток вина, я представляю, каковы на вкус его поцелуи.
«Пошли наверх, ‑глазами показываю я. ‑Прямо сейчас. Давай улизнем».
Что нам будет? Что они могут с нами сделать? Мы разденемся и ляжем в мою кровать. ‑Хлопушки! ‑восклицает мама. ‑Мы забыли про хлопушки!
Мы крест‑накрест подаем друг другу руки, образуя вокруг стола рождественскую цепь. Когда мы тянем за хлопушки, во все стороны разлетаются шляпы, шутки и пластмассовые игрушки.
Кэл читает вслух свою шутку: ‑Как назвать Бэтмена и Робина после того, как они попали под каток? ‑Никто не знает. ‑Блинмен и Угробин! ‑выкрикивает он.
Все, кроме Салли смеются. Наверно, ей вспомнился покойный муж. Мне досталась несмешная шутка про мужчину, который решил приложиться к бутылке, но вместо этого приложился головой о столб. У Адама даже не шутка, а остроумное замечание, что, если бы Вселенная возникла сегодня, вся история человечества уложилась бы в последние десять секунд. ‑Точно, ‑замечает Кэл. ‑Люди‑ничто по сравнению с Солнечной системой. ‑Может, мне стоит устроиться на фабрику хлопушек? ‑предполагает мама. ‑Представляете, целый год выдумывать шутки! Правда, весело? ‑А я могу вкладывать в них шутихи, ‑подмигивает ей папа. Они явно перебрали.
Салли проводит по волосам: ‑Давайте я прочитаю мою.
Мы шикаем друг на друга. У Салли грустные глаза. ‑Заходит утка в аптеку за губной помадой и вспоминает, что забыла дома деньги, ‑читает она. ‑Аптекарь говорит: «С вас пятьдесят девять пенсов». «Спасибо, ‑отвечает утка, ‑намалюйте‑ка мне счет на клюве».
Кэл разражается хохотом. Он падает со стула на пол и стучит ногами. Салли польщено читает шутку еще раз. И правда забавно. Смех, точно рябь, щекочет желудок и подкатывает к горлу. Салли задыхается от смеха, сама удивляется своему хохоту, и от этого начинают хихикать мама, папа и Адам. Как же здорово. Какое облегчение. Не помню, когда я последний раз смеялась в голос. У меня по щекам текут слезы. Адам протягивает мне через стол салфетку: ‑Возьми. ‑Его пальцы касаются моих.
Я вытираю глаза. Наверх, наверх. Я хочу погладить тебя. Я открываю рот, чтобы произнести вслух «Адам, я приготовила тебе сюрприз, но он у меня в комнате,так что тебе придется подняться подняться и забрать его», но тут раздается стук в окно.
Это Зои. Она прижимается лицом к стеклу, словно Мария из рождественской сказки. Она должна была прийти только к чаю, и не одна, а с родителями.
Зои приносит с собой холод. Она топает ногами по ковру. ‑Всем веселого Рождества, ‑произносит она.
Папа поднимает бокал и желает ей того же. Мама поднимается из‑за стола и обнимает Зои. ‑Спасибо, ‑отвечает Зои и заливается слезами.
Мама приносит ей стул и носовые платки. Откуда ни возьмись появляются два сладких пирожка с кремом, приправленным бренди. Вообще‑то Зои нельзя спиртное, но, наверно, крем не в счет. ‑Я смотрела на вас в окно, ‑Зои шмыгает носом, ‑и мне показалось, будто это сцена из рекламы. Я едва не вернулась домой. ‑Зои, что случилось? ‑интересуется папа.
Она засовывает в рот кусок пирога с кремом, быстро жует и глотает. ‑Что вам рассказать? ‑То, что ты сочтешь нужным. ‑У меня заложен нос и я отвратно себя чувствую. Хотите, расскажу об этом? ‑Потому что повысился уровень хорионгонадотропина, ‑поясняю я. ‑Это гормон, который вырабатывается во время беременности. ‑Все замолкают и смотрят на меня. ‑Я читала в «Ридерз дайджест».
Наверно, не стоило об этом говорить. Я совсем забыла, что Адам, Кэл и Салли даже не знают о беременности Зои. Но все молчат, да и Зои, кажется, не против ‑она отправляет в рот еще кусок пирога. ‑Что‑нибудь случилось дома? ‑спрашивает папа.
Зои аккуратно подцепляет следующий кусок: ‑Я все рассказала родителям. ‑Ты сегодня им все рассказала? ‑изумленно переспрашивает папа.
Зои вытирает руки рукавом. ‑Пожалуй, момент выбран неудачно. ‑И что они сказали? ‑Кучу разных вещей и все ужасные. Они меня ненавидят. Похоже, меня все ненавидят. Кроме малыша.
Кэл ухмыляется: ‑У тебя будет ребенок? ‑Ага. ‑Наверняка мальчик.
Зои качает головой: ‑Я не хочу мальчика. ‑Но ты решила оставить ребенка? ‑осторожно интересуется папа.
Зои молчит, словно впервые об этом задумалась. Потом улыбается и поднимает на папу изумленный взгляд; ее глаза блестят. Я никогда раньше не видела у нее такого выражения лица. ‑Да, ‑наконец отвечает Зои, ‑я так решила. Я назову ее Лорен.
Идет девятнадцатая неделя беременности. Ребенок Зои окончательно сформировался и весит примерно двести сорок граммов. Если бы он родился сейчас, то поместился бы у меня на ладони. Его прозрачный животик опоясывали бы розовые венки. Заговори я с малышом, он бы меня услышал. ‑Я включила твоего ребенка в список, ‑сообщаю я. Наверно, не стоило в этом признаваться. Я вовсе не собиралась об этом говорить. И снова на меня все уставились.
Папа тянется ко мне через стол и гладит по руке. ‑Тесса, ‑произносит он.
Терпеть это не могу. Я сбрасываю его руку. ‑Я хочу там быть. ‑Не еще целых пять месяцев, ‑говорит Зои. ‑Ну и что? Это всего‑навсего сто шестьдесят дней. Конечно, если ты не хочешь, чтобы я там была, я могу подождать снаружи и зайти потом Я хочу первой взять малышку на руки.
Зои встает, огибает стол и обнимает меня. Она какая‑то другая. Живот у Зои упругий и она пышет жаром. ‑Тесса, ‑произносит моя подруга, ‑я так хочу, чтобы ты там была.
Двадцать семь.
День летит стремительно. Убрали со стола, включили телевизор. Мы слушаем речь королевы, потом Кэл показывает несколько фокусов.
Зои весь день сидит на диване с мамой и Салли и рассказывает им все перипетии своего несчастного романа со Скоттом. Даже спрашивает о родах. ‑Скажите, ‑произносит Зои, ‑это действительно так больно, как говорят?
Папа уткнулся в свою новую книгу «Натуральное питание» и время от времени зачитывает статистику о пестицидах и химикатах каждому, кто готов его слушать.
Адам в основном общается с Кэлом. Показывает, как вертеть булавы, учит новому фокусу с монеткой. Я все больше убеждаюсь, что была неправа. Не в том, нравится он мне или нет, но нравлюсь ли ему я. Время от времени мы встречаемся взглядом, но он отворачивается первым. ‑Он тебя хочет, ‑одними губами шепчет мне Зои. Если это и так, я не знаю, что делать.
Я целый день листаю книгу, которую принес мне Кэл. ‑«Сто необычных способов предстать перед Творцом». Забавно, но ощущение, будто во мне что‑то усыхает, все равно не проходит. Я два часа сидела в кресле в углу и размышляла об этом. Я знаю, что это неправильно, что так нельзя, но иначе не могу.
К четырем стемнело, и папа зажигает свет. Приносит блюда со сладостями и орехами. Мама предлагает поиграть в карты. Они переставляют стулья, а я выскальзываю в прихожую. Надоело сидеть в четырех стенах среди книжных полок. Я устала от центрального топления и коллективных игр. Я снимаю с вешалки куртку и выхожу в сад.
Ужасно холодно. Воздух обжигает легкие, дыхание превращается в пар. Я натягиваю капюшон, завязываю тесемки под подбородком и жду.
Медленно, словно выступая из тумана, сад приобретает очертания ‑куст остролиста, царапающий сарай, птица на столбе забора; ветер распушил ей перья.
В доме сдают карты, передают друг другу арахис, а здесь искрится каждая травинка, скованная морозом. Здесь в небе целые россыпи звезд, как в сказке. Кажется, будто даже луна удивляется.
Топча падалицу, я бреду к яблоне. Прикасаюсь к изгибам ствола, пытаясь почувствовать пальцами его сизый, как синяк, цвет. На ветках уныло висят несколько листьев. Сморщенные яблоки порыжели от гнили.
Кэл утверждает, будто люди сделаны из ядерного пепла потухших звезд. Он говорит, что когда я умру, то вновь обернусь прахом, блеском, дождем. Если так, то я хочу, чтобы меня похоронили здесь, под яблоней. Корни дерева протянутся к месиву, бывшему моим телом,и высосут все соки. Я превращусь в цветок яблони. Весной я опаду на землю, как конфетти, прилипну к подошвам своих близких. Они принесут меня в дом в карманах, просыплют мою нежную пальцы на подушки, и она навеет сон. Что же им приснится?
Летом они меня съедят. Адам перелезет через забор и украдет меня, соблазнившись мои ароматом, круглыми румяными боками, блеском и здоровым аппетитным видом. Он попросит маму испечь со мной крамбль или штрудель и вопьется в меня зубами.
Я лежу на земле и пытаюсь себе это представить. Правда, правда. Я мертва. Я превращусь в яблоню. Это вообще‑то сложновато. Я вспоминаю птицу, которую заметила раньше. Интересно, улетела ли она? Что происходит дома, не хватились ли меня?
Я переворачиваюсь и утыкаюсь лицом в траву; она холодно отталкивает меня. Я провожу по ней рукой и нюхаю пальцы. Они пахнут прелой листвой и червями. ‑Что ты делаешь?
Я медленно оборачиваюсь. Надо мной склонился Адам. ‑Я решил пойти тебя поискать. С тобой все в порядке?
Я сажусь и отряхиваю землю с брюк: ‑Все хорошо. Просто мне стало жарко.
Он кивает, как будто это объясняет, почему к моей куртке прилипли мокрые листья. Я знаю, что выгляжу глупо. Еще и капюшон завязан под подбородком, как у старухи. Я быстро его развязываю.
Скрипя курткой, Адам садится рядом со мной: ‑Покурим?
Я беру предложенную сигарету, и Адам дает мне прикурить. Потом зажигает свою, мы молча выдыхаем дым в сад. Я чувствую, что Адам смотрит на меня. В голове так ясно, что я не удивилась бы, если бы мысли сияли надо мной, словно неоновая вывеска над лавкой, где продается рыба с жареной картошкой. Ты мне нравишься. Ты мне нравишься. Щелк. Щелк. Щелк. Рядом со словами загорается красное неоновое сердечко.
Я ложусь на траву, чтобы крыться от его взгляда. Холод просачивается сквозь брюки, точно вода.
Адам ложится рядом со мной, близко‑близко. Так близко, что от этого даже больно. Я мучаюсь. ‑Это пояс Ориона, ‑произносит Адам. ‑Где?
Он указывает в небо: ‑Видишь те три звезды рядышком? Минтака, Альнилам, Альнитак.
Адам перечисляет их и звезды вспыхивают на кончике его пальца. ‑А ты откуда знаешь?
В детстве папа рассказывал мне о созвездиях. Если посмотреть в бинокль чуть ниже Ориона, увидишь гигантское облако газа, где рождаются все новые звезды. ‑Новые? Я думала, Вселенная умирает. ‑Зависит от точки зрения. Она еще и растет.
Он переворачивается на бок и приподнимается на локте: ‑Твой брат проболтался мне о том, как ты прославилась. ‑Он сказал, что это был полный кошмар?
Адам смеется: ‑Нет, но теперь ты просто обязана мне все рассказать.
Мне нравится смешить Адама. У него красивый рот и так я могу лишний раз полюбоваться им. Поэтому я рассказываю Адаму о нелепом выступлении на радио, выставив все в более забавном свете, чем это было на самом деле. Можно подумать, что я героиня, мятежница, прорвавшаяся в эфир. Адам с таким интересом меня слушает, что следом я рассказываю ему про то, как взяла папину машину и отвезла Зои в отель. Мы лежим на мокрой траве, над нами нависает тяжелое небо, яркая луна стоит низко, а я говорю о гардеробе и о том, что мое имя стерли с лица земли. Я даже признаюсь в привычке писать на стенах. Я и не думала, что в темноте так легко болтать. ‑Тесс, тебе нечего бояться, что тебя забудут, ‑говорит Адам, когда я заканчиваю свою речь, и добавляет: ‑Как думаешь, нас хватятся, если мы минут на десять зайдем ко мне?
Мы улыбаемся друг другу.
Щелк, щелк, вспыхивает вывеска над моей головой.
Мы перелезаем через сломанный забор, шагам по тропинке к задней двери; Адам легонько трогает меня за руку. Мы едва касаемся друг друга, но я вздрагиваю.
Я иду за ним на кухню. ‑Подожди минутку, ‑просит Адам, ‑я приготовил тебе подарок.
С этими словами он выходит в прихожую и взбегает по лестнице.
Стоило ему уйти, как я начала по нему скучать. Когда он не со мной, мне кажется, будто я его выдумала.
‑ Адам! ‑Я впервые зову его по имени. Оно звучит непривычно, точно заклинание ‑ели повторить его несколько раз, что‑то наверняка произойдет. Я выхожу в прихожую и оглядываю лестницу: ‑Адам! ‑Я тут. Если хочешь, поднимайся.
И я поднимаюсь.
У него такая же комната, как и у меня, только в зеркальном отражении. Он сидит на кровати. У него какой‑то непривычный смущенный вид. В руке‑ серебристый сверточек. ‑Даже не знаю, понравится ли тебе.
Я сажусь рядом. Каждую ночь нас отделяют во сне друг от друга лишь стена. Я проделаю за шкафом дыру в стене и устрою потайной ход в его мир. ‑Вот, ‑произносит Адам. ‑Открой.
В оберточной бумаге лежит пакет. В пакете коробочка. В коробочке браслет ‑семь разноцветных камней на серебряной цепочке. ‑Я знаю, ты стараешься не заводить новых вещей, но мне показалось, это должно тебе понравиться.
Я немею от изумления. ‑Хочешь, я помогу тебе его надеть? ‑предлагает Адам.
Я протягиваю руку, и Адам застегивает браслет у меня на запястье. Потом переплетает свои пальцы с моими. Мы смотрит на наши руки, которые лежат на кровати между нами. Я не узнаю свои пальцы ‑с новым браслетом, в ладонях Адама они выглядят непривычно. Руки Адама тоже кажутся незнакомыми. ‑Тесса, ‑окликает он.
Мы в его комнате. Наши кровати разделяет лишь стенка. Мы держимся за руки. Он подарил мне браслет. ‑Тесса, ‑зовет Адам.
Я поднимаю на него взгляд и вздрагиваю от испуга. Зеленые глаза Адама подернулись дымкой. У него красивый рот. Адам тянется ко мне, я все понимаю. Я знаю.
Это пока не случилось, но непременно произойдет.
Восьмым пунктом идет любовь.
Двадцать восемь
У меня замирает сердце. ‑Я сама. ‑Нет, ‑возражает Адам, ‑позволь мне.
Он аккуратно расстегивает обе молнии, снимает с меня ботинки и ставит рядышком на ковер.
Я сажусь на пол рядом с ним, развязываю шнурки, кладу его ноги к себе на колени и стаскиваю кроссовки. Поглаживаю его щиколотки, залезаю под штанины, провожу ладонью по икрам. Я ласкаю Адама. Трогаю мягкие волоски на его ногах. Я и подумать не могла, что способна на такое.
Мы как будто играем в покер на раздевание, только без карт и костей. Я расстегиваю куртку Адама, и она соскальзывает на пол. Он расстегивает мою куртку и стаскивает с плеч. Вынимает из моих волос листок из сада. Я глажу его по жестким черным кудрям, наматываю их на пальцы.
С Адамом все кажется важным, и я не торопясь расстегиваю пуговицы на его рубашке. Последняя под нашими взглядами превращается в планету ‑мелочно‑белую, идеально круглую.