Зои садится на кровати. Она в ярости. ‑И ты решила, что если надписи на месте, ты выздоровеешь как по волшебству? А если их нет, тогда что? Ты разве не слышала, что сказала хозяйка: они сделали ремонт.
Мне не нравится, что Зои на меня кричит. ‑Ты не могла бы заглянуть в шкаф и проверить? ‑Нет. Ты заставила меня сюда приехать, хотя мне этого совсем не хотелось. Мне и так фигово, а тут еще ты со своим дурацким шкафом! С тобой чокнуться можно. ‑С чего ты так разозлилась?
Она слезает с кровати: ‑Я ухожу. У меня голова кругом от того, что ты все время ищешь знаки. ‑Она поднимает с пола куртку и распахивает дверь. ‑Ты все время говоришь только о себе, как будто ты единственный человек на планете, у кого есть проблемы. Мы все в одном положении. Рождаемся, едим, срем, умираем. Вот так!
От ее крика я растерялась: ‑Что с тобой? ‑А с тобой что? ‑вопит Зои. ‑Со мной ничего‑кроме очевидного. ‑Тогда и со мной тоже. ‑Неправда. Посмотри на себя. ‑Посмотрела, и что? Как я выгляжу? ‑Ты грустная.
Зои застывает у двери: ‑Грустная?
Зловещая тишина. Я замечаю, что обои за плечом Зои чуть‑чуть порваны. Я вижу отпечатки пальцев на выключателе. Где‑то внизу открывается и закрывается дверь. Зои поворачивается ко мне, и я осознаю, что жизнь состоит из мгновений и каждое приближает нас к концу.
Наконец Зои утомленно и глухо признается: ‑Я беременна. ‑О боже! ‑Я не хотела тебе говорить. ‑Ты уверена?
Она опускается на стул у двери: ‑Я прошла два теста. ‑Ты ничего не напутала? ‑Если второе окошечко окрашивается розовым и не меняет цвет, значит, ты беременна. Я проверила дважды. ‑О боже! ‑Ну что ты заладила? ‑А Скотт знает?
|
|
Она кивает: ‑В тот день я не нашла его в супермаркете, все выходные он не отвечал на мои звонки, так что вчера я пришла к нему домой и все рассказала. Он меня ненавидит. Видела бы ты его лицо. ‑А что? ‑У него на лице читалось, что я идиотка. Что он не понимает, как я могла быть такой дурой. У него уже другая. Те девицы были правы.
Мне хочется подойти и погладить Зои по плечу, по жесткой ссутуленной спину. Но я сдерживаюсь. Едва ли Зои это понравится. ‑Что ты будешь делать?
Она пожимает плечами, и я вижу, как она напугана. Она похожа на двенадцатилетнюю девочку. На ребенка в лодке, который плывет к бескрайнему морю без пищи и компаса. ‑Рожай. ‑Это даже не смешно. ‑Я и не думала шутить. Рожай. Почему бы и нет? ‑Я не хочу рожать из‑за тебя!
Могу поклясться, эта мысль уже не раз приходила ей в голову. ‑Тогда избавься от него.
Зои издает еле слышный стон, откидывает голову на стену и в отчаянии поднимает глаза на потолок. ‑Я на четвертом месяце, ‑признается она. ‑Тебе не кажется, что слишком поздно? Неужели ты думаешь, что мне разрешат сделать аборт? ‑Зои вытирает рукавом выступившие слезы. ‑Я идиотка! Как я умудрилась свалять такого дурака? Мама вот‑вот догадается. Надо было тут же пойти в аптеку и купить противозачаточную таблетку, которую пьют не «до», а «после». И зачем я только встретила Скотта!
Я не знаю, что ей сказать. Не знаю даже, услышит ли она меня, если я найду какие‑то слова. Зои сидит на стуле у двери, но кажется, будто она за сотни миль от меня. ‑Я просто хочу, чтобы ничего не было, ‑сокрушается Зои и переводит взгляд на меня.‑Ты меня ненавидишь? ‑Нет. ‑А если я избавлюсь от ребенка, ты меня будешь ненавидеть?
|
|
Наверно. ‑Я заварю чаю, ‑отвечаю я.
На блюде лежат песочное печенье, пакетики с сахаром и молоком. Комната и правда очень уютная, пока чайник вскипит, я смотрю в окно. Двое мальчишек играют на набережной в футбол. Идет дождь, и мальчики подняли капюшоны. Не представляю, как они ухитряются различить мяч. Мы с Зои только что были там, на ледяном ветру. Я держала Зои за руку. ‑Из порта корабли каждый день отправляются в круиз, ‑сообщаю я Зои.‑Может, они плывут в дальние теплые края. ‑Я лягу поспать, ‑отвечает Зои. ‑Разбуди меня, когда закончишь.
Но она не поднимается со стула и не закрывает глаза.
Мимо окна проходит семья. Папа толкает перед собой коляску; девчушка в розовом блестящем плащике крепко держится за мамину руку под дождем. Девочка промокла и, наверно, замерзла, но она знает, что скоро вернется домой, обсохнет и согреется. Выпьет теплое молоко. Посмотрит детскую передачу. Наверно, съест печенье и пораньше отправится спать.
Интересно, как ее зовут? Рози? Эмбер? Мне кажется, в ее имени должен быть цвет. Скарлет?
Я не собиралась этого делать. Даже и не думала. Просто пересекла комнату, подошла к шкафу и открыла дверь. Нечаянно задела вешалки, и они забренчали. В нос мне ударил запах сырой древесины. ‑Они там? ‑интересуется Зои.
Дверь изнутри ослепительно белая. Они все перекрасили. Я ковыряю краску, но она не отходит. Она такая яркая, что отражение комнаты дрожит по краям. Каждые несколько лет мы исчезаем.
|
|
Зои вздыхает и откидывается на спинку стула: ‑Тебе не стоило смотреть.
Я закрываю дверь гардероба и возвращаюсь к чайнику.
Заливая кипятком пакетики с чаем, я считаю в уме. Зои на четвертом месяце. Плод развивается девять месяцев. Ребенок родится в мае, как и я. Люблю этот месяц. В мае два праздника. Цветет вишня. Колокольчики. Стригут газоны. Запах свежескошенной молодой травы навевает дремоту.
До мая сто пятьдесят четыре дня. Двадцать три.
Из глубины темного сада к нам подбегает Кэл. ‑Еще, ‑требует он, протягивая руку.
Мама открывает стоящую у нее на коленях коробку с фейерверками, заглядывает внутрь, словно выбирая шоколадку, осторожно вынимает петарду и, прежде чем отдать Кэлу, читает, что написано на этикетке. ‑«Заколдованный сад», ‑сообщает она ему.
Зажав в руке петарду, Кэл бегом возвращается к папе. Голенища его резиновых сапог шлепают друг об друга. Лунный свет просачивается сквозь крону яблони и брызгами разлетается по траве.
Мы с мамой принесли из кухни стулья и сидим рядышком у задней двери. Холодно. Изо рта идет пар. Настала зима, от земли тянет сыростью, словно жизнь замерзла и все в природе затаилось, чтобы сберечь силы. ‑Знаешь, как страшно, когда ты уходишь, не сказав никому, куда собралась? ‑спрашивает мама.
Я фыркаю. Мама и сама большая мастерица исчезать. Она с удивлением смотрит на меня, очевидно недоумевая, чему я смеюсь. ‑Папа сказал, что вернувшись, ты спала два дня напролет. ‑Я устала. ‑Он с ума сходил от страха. ‑А ты? ‑И я. ‑«Волшебный сад»! ‑объявляет папа.
Неожиданно раздается треск, и в воздухе распускаются огненные цветы, растут, падают и увядают в траве. ‑Ах, какая красота! ‑восхищается мама. ‑Скучища, ‑кричит в ответ Кэл, вприпрыжку подбегая к нам.
Мама снова открывает коробку: ‑Хочешь ракету? Может, она окажется лучше? ‑Ракета‑это здорово! ‑Кэл ликующе обегает сад и отдает ракету папе. Вместе они втыкают палку в землю. Я думаю о птице, о кролике Кэла. О всех живых существах, умерших в нашем саду; теперь их скелеты теснятся под землей. ‑Почему ты решила поехать именно на море? ‑интересуется мама. ‑Просто захотелось. ‑А почему на папиной машине?
Я пожимаю плечами: ‑Вождение было в списке. ‑Видишь ли, ‑начинает мама, ‑ты не можешь все время делать то, что тебе захочется. Нужно думать и о других. О тех, кто тебя любит. ‑О ком? ‑О тех, кто тебя любит. ‑Сейчас рванет, ‑предупреждает папа. ‑Зажмите уши, дамы.
Ракета разрывается с оглушительным грохотом, который отдается где‑то внутри. Звуковая волна разливается по жилам, пульсирует в мозгу.
Мама никогда не говорила, что любит меня. Ни разу в жизни. И наверно, уже не скажет. Сейчас это вышло бы слишком наигранно, слишком жалостливо. Нам обеим стало бы неловко. Иногда я представляю себе, что происходило между нами, когда я еще лежала, свернувшись, у нее в животе. Но задумываюсь я об этом нечасто.
Мама неловко ерзает на стуле.
‑ Тесса, ты никого не собираешься убить? ‑ она старается, чтобы ее вопрос прозвучал непринужденно, но, кажется, она и в самом деле беспокоится. ‑ Конечно, нет! ‑Хорошо. ‑ На ее лице написано неподдельное облегчение. ‑ И что там дальше в твоем списке? Я удивляюсь. ‑Ты правда хочешь знать? ‑Правда. ‑Ладно. Следующей идет слава. Мама испуганно качает головой, но подбежавшего за следующим фейерверком Кэла мои слова развеселили. ‑Попробуй засунуть в рот как можно больше соломинок для питья, ‑ советует он. ‑ Мировой рекорд ‑ двести пятьдесят восемь. ‑Я подумаю об этом, ‑ обещаю я ему. ‑Или сделай татуировки по всему телу. Будешь пятнистая, как леопард. А еще мы можем прокатить тебя по шоссе на кровати. Мама внимательно смотрит на Кэла. ‑Каскад из двадцати одного заряда, ‑ говорит она. Мы считаем выстрелы. Петарды взрываются с мягким шипением, разлетаются гроздьями звезд и медленно опадают. Интересно, станет ли к утру трава зеленовато‑желтой, багряной и цвета морской волны? Утоляя Кэлову жажду деятельности, за петардой следует комета. Папа поджигает фитиль, и комета со свистом проносится над крышей, оставляя за собой сверкающий хвост. Мама купила дымовые шашки. Они стоят по три пятьдесят за штуку, и это производит на Кэла сильное впечатление. Он выкрикивает цену папе. ‑ Бессмысленная трата денег, ‑ кричит в ответ папа. Мама пихает его двумя пальцами в бок, и папа смеется с такой нежностью, что она вздрагивает. ‑ Мне продали две по цене одной, ‑ поясняет она мне. ‑ Потому что ты болеешь и у нас ночь фейерверков в декабре. Шашки заволакивают сад зеленым дымом. Не видно ни зги. Кажется, будто вот‑вот должны появиться гоблины. Из глубины сада прибегают папа с Кэлом. Они смеются и взахлеб рассказывают: ‑Ну и дымовуха! ‑ кричит папа. ‑ Как в Бейруте! Мама улыбается и протягивает ему огненное колесо. ‑ Зажгите его. Это мой любимый фейерверк. Папа берет молоток, мама поднимается и, пока папа забивает гвоздь, держит столб забора. Родители смеются. ‑Не попади мне по пальцам, ‑ говорит мама, толкнув папу локтем. ‑Еще раз толкнешь ‑ попаду! Кэл садится на мамин стул и открывает пачку бенгальских огней. ‑Спорим, я прославлюсь раньше тебя, ‑ заявляет он. ‑А вот и нет. ‑Я стану самым молодым членом «Магического круга». ‑Кажется, они сами выбирают, кого принимать. ‑Они меня непременно примут! У меня талант. А ты что можешь? Даже петь не умеешь. ‑Эй, ‑ окликает нас папа, ‑ о чем это вы? Мама вздыхает. ‑ Наши дети мечтают прославиться. ‑ Неужели? ‑ Слава ‑ следующий пункт в списке Тессы. У папы на лице написано, что он этого не ожидал. Опустив руку с молотком, он поворачивается ко мне. ‑ Слава? ‑Ага. ‑Но как? ‑Я еще не решила. ‑ Я думал, со списком покончено. ‑ Нет. ‑ После машины и того, что произошло… ‑ Нет, папа, еще не все.
Раньше я считала, что папа может все. Что он всегда меня спасет. Но это не в его силах, ведь он обычный человек. Мама обнимает его, и папа прижимается к ней.
Я смотрю на них во все глаза. Моя мать. Мой отец. Его лицо в тени; свет окрашивает кончики ее волос. Я замираю. Как и сидящий рядом со мной Кэл. ‑ Ого! ‑ шепчет он.
Я и не думала, что будет так больно.
На кухне я ополаскиваю рот над раковиной и сплевываю. Слюна кажется склизкой и так медленно стекает в слив, что я смываю ее водой из‑под крана. Раковина холодит кожу.
Я выключаю свет и наблюдаю в окно за своей семьей. Они вместе стоят на лужайке и перебирают оставшиеся фейерверки. Папа по очереди поднимает каждую петарду и освещает фонариком. Наконец они выбирают фейерверк, закрывают коробку и уходят в сад.
Допустим, я умру. И ничего больше не будет. Остальные будут жить, как жили, в своем собственном мире ‑ обниматься, гулять. А я останусь в этой пустоте и буду беззвучно стучаться в разделяющее нас стекло.
Я выхожу на крыльцо, закрываю за собой дверь и сажусь на ступеньки. Шуршат кусты, словно какое‑то ночное животное пытается спрятаться от меня, но я не пугаюсь, не двигаюсь с места. Когда глаза привыкают к темноте, я различаю забор и растущие вдоль него кусты. Ясно вижу улицу за калиткой; свет от фонарей испещряет тротуар, косо падает на чьи‑то машины, отражается в слепых окнах соседних домов.
Я чувствую запах лука. Шашлыка. Если бы жизнь сложилась иначе, я бы сейчас тусовалась где‑нибудь с Зои. Мы бы ели чипсы. Торчали на углу какой‑нибудь улицы, облизывая соленые пальцы, и ждали, что вот‑вот начнется веселье. Но я здесь. Уныло и безжизненно сижу на крыльце.
Я слышу Адама, когда он еще не показался. До меня доносится гортанный рев его мотоцикла. Вот он приближается; рокот мотора отдается долгим эхом, и кажется, будто деревья танцуют. Адам останавливается у своей калитки, выключает двигатель и фары. Снова наступает темнота и тишина. Адам расстегивает шлем, вешает его на руль и катит мотоцикл по дорожке.
Вообще‑то я верю, что в жизни все происходит случайно. Если бы желания сбывались, мои кости не болели бы так, словно им тесно внутри. Глаза бы не заволакивала пелена, которую ничем не отогнать.
Но когда я смотрю, как Адам идет по дорожке, мне кажется, что выбор есть. Быть может, во вселенной царит хаос, но я могу кое‑что изменить.
Я перешагиваю низкую стенку, разделяющую садики перед нашими домами. Адам привязывает мотоцикл к калитке сбоку дома и запирает замок. Он меня не видит. Я подхожу к нему сзади. Я энергична и полна решимости. ‑ Адам!
Он вздрагивает и оборачивается. ‑Черт! Я принял тебя за привидение!
От него пахнет влажной шерстью, как от животного, которое ночью вышло на охоту. Я подхожу ближе. ‑ Что ты делаешь? ‑ недоумевает он. ‑Помнишь, мы решили, что будем друзьями? Он смущается. ‑ Ага. ‑Я не хочу.
Между нами остается пространство, и его скрывает темнота. Я подхожу еще на шаг; теперь мы так близко, что чувствуем дыхание друг друга. Мы дышим вместе. Вдох‑выдох. ‑ Тесса, ‑ предостерегающе произносит Адам, но мне все равно. ‑Ничего плохого не случится. ‑Но потом будет больно. ‑ Больно уже сейчас.
Он медленно кивает. Мне кажется, будто время провалилось в яму, все остановилось; мы смотрим друг на друга, и минута длится бесконечно. Когда Адам наклоняется ко мне, я чувствую, как меня пронизывает странное тепло. Я забываю о всех теснящихся в голове печальных физиономиях, которые вижу в каждом окне, мимо которого прохожу. Адам тянется ко мне, и я ощущаю лишь его теплое дыхание на моей коже. Наш поцелуй так нежен, что непонятно, поцелуй ли это. Как будто мы сами не знаем, что нам нужно. Мы едва касаемся друг друга губами.
Мы отстраняемся и смотрим друг на друга. Как описать словами взгляд, который он бросает на меня, а я на него? Нас пожирают глазами бесчисленные ночные твари. Находится то, что давно потерялось. ‑ Черт! ‑Не бойся, ‑ успокаиваю я, ‑ я не сломаюсь.
И чтобы это доказать, я толкаю его на стену дома и прижимаюсь к Адаму. Нежности как не бывало. Мой язык у Адама во рту сплетается с его. Адам сжимает меня в объятиях. Его ладонь у меня на шее. Я таю под его рукой. Поглаживаю его по спине. Прижимаюсь еще сильнее, но мне этого мало. Я мечтаю забраться внутрь него. Жить в нем. Быть им. Наверно, все дело в языке. Я так хочу Адама. Я лижу его, слегка покусываю краешки губ.
Никогда не подозревала, что я могу так сильно чего‑то хотеть.
Адам отстраняется. ‑Черт, ‑ выдыхает он. ‑ Черт!
Он проводит рукой по волосам; они влажно лоснятся, словно темная звериная шерсть. Свет фонарей блестит в его глазах. ‑ Что происходит? ‑ Я тебя хочу, ‑ отвечаю я.
Мое сердце глухо стучит. Я полна жизни.
Двадцать четыре.
Напрасно Зои позвала меня с собой. Едва мы переступили порог, как я начала считать и никак не могу остановиться. Мы здесь уже семь минут. Через шесть минут у нее прием. Она забеременела девяносто пять дней назад.
Я пытаюсь переключиться на случайные числа, но оказывается, каждое что‑то значит. Восемь‑ общее количество одиночных окон в дальней стене. Один‑не менее одинокая секретарша. Пятьсот фунтов‑ сумма, которая позволит Скотту избавиться от ребенка.
Зои нервно улыбается мне поверх журнала: ‑В государственных больницах такого точно нет.
Еще бы. Кожаные кресла, низкий квадратный стол, заваленный глянцевыми журналами. В комнате так тепло, что мне пришлось снять пальто. Я думала, здесь будет полно несчастных брошенных девиц, сжимающих носовые платки, но в приемной мы одни. Зои собрала волосы в хвост и надела все те же мешковатые тренировочные штаны. Она бледна и выглядит устало. ‑Знаешь, от каких симптомов я избавлюсь охотнее всего? ‑Она кладет журнал на колени и считает на пальцах. ‑Моя грудь похожа на какую‑то карту‑вся в голубых венах. Я чувствую тяжесть даже в пальцах. Меня постоянно тошнит. Не прекращая болит голова. И в глаза будто песку насыпали. ‑А что‑нибудь хорошее?
Она задумывается на минуту. ‑Запах изменился. От меня очень приятно пахнет.
Я наклоняюсь над столом и нюхаю Зои. Она пахнет сигаретами, духами, жвачкой. И чем‑то еще. ‑Фертильна, ‑сообщаю я ей. ‑Что? ‑То есть готова к деторождению.
Она качает головой и смотрит на меня как на ненормальную: ‑Это тебя твой дружок научил?
Я не отвечаю, и Зои утыкается в журнал. Двадцать две страницы последних технических новиной. Как написать красивую песню о любви. Возможен ли космический туризм? ‑Однажды я видела фильм, ‑начинаю я, ‑про девушку, которая умерла. Когда она попала на небеса, ребенок ее сестры, родившийся мертвым, оказался уже там, и она присматривала за ним, пока они все не воссоединились.
Зои делает вид, что не слышала, и переворачивает страницу, будто прочитала ей. ‑Со мной тоже может такое случиться. ‑Едва ли. ‑Твой ребенок такой крохотный, что я могу спрятать его в карман. ‑Тесса, заткнись! ‑Ты тогда выбирала для него одежду.
Зои откидывается на спинку кресла и закрывает глаза. Очертания губ становятся мягче, словно ее выключили из розетки. ‑Я тебя очень прошу, ‑произносит Зои, ‑замолчи. Если ты меня осуждаешь, не надо было приходить.
Она права. Я поняла это прошлой ночью, мучаясь бессонницей. На другом конце коридора капал душ и что‑то ‑таракан?‑паук?‑пробежало по коврику в ванной.
Я встала с кровати и в халате спустилась в гостиную. Я собиралась выпить чашку шоколада и, может, посмотреть какую‑нибудь ночную передачу. Но посреди кухни я обнаружила мышь, которая попала в одну из папиных тараканьих ловушек. К картонке не прилипла только ее задняя нога, и, загребая ею, точно веслом, мышь пыталась сбежать. Она билась в агонии. Я поняла, что придется ее добить, но не могла придумать, как сделать это безболезненно. Зарезать разделочным ножом? Ножницами? Проткнуть затылок карандашом? В голову лезли только кошмары.
Наконец я достала из шкафчика старую коробку из‑под мороженого, наполнила водой, окунула в нее мышь и прижала деревянной ложкой. Мышь в изумлении уставилась на меня, пытаясь вздохнуть. Один за другим на поверхность воды поднялись три маленьких пузырька воздуха.
Я пишу Зоиному ребенку эсэмэску: ПРЯЧЬСЯ! ‑Это кому? ‑Никому?
Она наклоняется над столом: ‑Покажи.
Я удаляю сообщение и показываю пустой экран. ‑Ты писала Адаму? ‑Нет.
Она закатывает глаза: ‑Вы едва не занялись сексом в саду, а теперь ты находишь какое‑то извращенное удовольствие в том, чтобы делать вид, будто ничего не было. ‑Я ему не нравлюсь.
Зои хмурится: ‑Разумеется, нравишься. Просто вышла его мама и поймала вас с поличным. А иначе он бы с радостью тебя трахнул. ‑Зои, это было четыре дня назад. Если бы я ему нравилась, он бы позвонил.
Она пожимает плечами: ‑Наверно, занят.
Минуту мы молчим. У меня под кожей выпирают кости, под глазами фиолетовые круги, и от меня чем‑то воняет. Адам, наверно, до сих пор полощет рот. ‑Любовь‑это зло, ‑заявляет Зои. ‑И я‑живое тому доказательство. ‑Она кладет журнал на столик и бросает взгляд на часы: ‑За что я,черт возьми, плачу деньги?
Я сажусь рядом с ней. ‑А вдруг это шутка? ‑предполагаю я. ‑Может, они возьмут деньги, заставят тебя поволноваться, надеясь, что ты испугаешься и уйдешь домой.
Я беру Зоину ладонь в свою. Она удивляется, но руку не забирает.
В окнах стоят тонированные стекла, и нам не видно улицы. Когда мы пришли, пошел снег; тепло одетые люди покупали рождественские подарки. А здесь батареи пышут жаром и льются звуки свирели. Случись конец света, мы ничего не узнаем. ‑Когда все кончится и мы с тобой снова останемся вдвоем, то примемся за список, ‑обещает Зои. ‑Выполним пункт шесть. Это же слава, верно? Я на днях видела женщину в последней стадии рака. Так вот она участвовала в троеборье. Попробуй. ‑У нее рак груди. ‑И что? ‑Это другое. ‑Бег и езда на велосипеде помогают ей сохранять бодрость духа. В чем тут разница? Она уже прожила дольше, чем все думали, и прославилась. ‑Терпеть не могу бег!
Зои величественно качает головой, будто я капризничаю. ‑А как насчет «Большого брата»? У них раньше никогда не было таких, как ты. ‑Он начнется только летом. ‑И?.. ‑Сама подумай!
Тут из боковой комнаты появляется медсестра и подходит к нам: ‑Зои Уокер? Пойдемте со мной.
Зои тянет меня за руку: ‑А можно взять с собой подругу? ‑Боюсь, что нет. Будет лучше, если она подождет здесь. Сегодня только предварительная беседа, но говорить о таких вещах при подруге нелегко.
Медсестра говорит так убежденно, что у Зои нет сил возразить. Она протягивает мне пальто, просит присмотреть за ним и уходит за медсестрой. Дверь закрывается.
Я чувствую себя бодро и уверенно. Я ощущаю, как бьется сердце. Я полна сил. Жизнь и смерть материальны. Сейчас я здесь. Но скоро меня не станет. Ребенок Зои жив. У него бьется сердце. Скоро его не будет. Когда Зои, поставив подпись на документе, выйдет из той комнаты, она изменится. Поймет то, что мне уже известно: всех нас окружает смерть.
И от этой мысли во рту металлический привкус.
Двадцать пять. ‑Куда мы едем?
Убрав руку с руля, папа хлопает меня по коленке: ‑Все в свое время. ‑Это что‑то неприятное? ‑Думаю, нет. ‑Мы встречаемся со знаменитостью?
В его взгляде мелькает беспокойство. ‑Так ты это имела в виду? ‑Не совсем.
Мы едем по городу. Папа хранит молчание. Мы пересекаем микрорайоны, сворачиваем на кольцевую. Я пытаюсь угадать, куда мы едем. Мне нравится смешить папу. Он так редко смеется. ‑Высадка на Луну? ‑Нет. ‑Конкурс талантов? ‑С твоим‑то голосом?
Я звоню Зои и спрашиваю, не хочет ли она угадать, но она по‑прежнему не находит себе места из‑за операции. ‑Мне нужно будет привести с собой взрослого. И кто бы это мог быть? ‑Я пойду с тобой. ‑Нужен настоящий взрослый. Типа мамы с папой. ‑Они не имею права заставлять тебя посвящать во все родителей. ‑Это кошмар, ‑жалуется Зои. ‑Я думала, они дадут мне какую‑нибудь таблетку, и все выйдет само. Зачем мне операция? Он же крошечный.
Она заблуждается. Вчера вечером я достала «Справочник семейной медицины» «Ридерз дайджест» и прочитала про беременность. Мне было интересно, какого размера зародыш в шестнадцать недель. Оказалось, с одуванчик. Я не могла оторвать себя от книги. Выяснила все про пчелиные укусы и крапивницу. Милые, земные семейные болезни ‑экзема, ангина, круп. ‑Ты меня слушаешь? ‑спрашивает Зои. ‑Угу. ‑Ладно, я пошла. Кислота подступает к горлу, и во рту уже привкус.
Это несварение желудка. Нужно помассировать живот и попить молока. Все пройдет. Что бы она ни решила сделать с ребенком, все симптомы исчезнут. Но я ей этого не говорю. Я нажимаю на мобильном красную кнопку и смотрю на дорогу впереди. ‑Она просто идиотка, ‑замечает отец. ‑Чем дольше тянуть, тем хуже. Беременность прервать‑не мусор вынести.
‑ Пап, она это знает. И вообще, тебя это не касается. Она же не твоя дочь. ‑Да, ‑соглашается папа. ‑Она не моя дочь.
Я набираю Адаму эсэмэску. «Куда ты провалился?»‑пишу я. Потом стираю.
Шесть дней назад его мама рыдала на крыльце. Она говорила, что ее напугали фейерверки. Спрашивала, почему он бросил ее одну, когда кругом светопреставление. ‑Дай мне свой телефон, ‑попросил меня Адам. ‑Я тебе позвоню.
Мы обменялись телефонами. Это было сексуально. Я надеялась, что он позвонит. ‑Слава, ‑произносит папа. ‑А что для тебя слава?
Для меня слава‑это Шекспир. В школе на всех книгах с его пьесами был бородатый силуэт с пером в руке. Шекспир придумал кучу новых слов, и спустя сотни лет все знают, кто он такой. Он жил до машин и самолетов, пистолетов, бомб и загрязнения окружающей среды. До шариковых ручек. В то время на престоле сидела королева Елизавета. Она тоже прославилась, и не только как дочь Генриха VIII, но благодаря картофелю, «Армаде», табаку и здравому смыслу.
Еще есть Мэрилин. Элвис. Будут помнить даже современных поп‑звезд вроде Мадонны. «Тэйк Зэт» снова ездят на гастроли, и их альбомы в момент распродаются. В глазах музыкантов читается возраст, а Робби даже не поет, но люди все равно хотят их видеть. Вот какую славу я имела в виду. Я бы хотела, чтобы весь мир оставил свои дела и пришел попрощаться со мной, когда я умру. А как же иначе? ‑Пап, а что для тебя слава?
Задумавшись на минуту, он отвечает: ‑Неверно, оставить что‑то после себя.
Я представляю себе ребенка Зои. Он растет. Растет. ‑Ну вот, ‑замечает папа. ‑Приехали.
Я не совсем понимаю, где это «вот». Дом похож на библиотеку ‑квадратное здание в стиле функционализма, со множеством окон и собственной парковкой, на которой зарезервированы места для руководства. Мы заезжаем на стоянку для инвалидов.
Женщина, ответившая нам по домофону, интересуется, к кому мы приехали. Папа старается говорить шепотом, но она его не слышит, так что ему приходится повторить еще раз, громче. ‑Ричард Грин, ‑произносит папа и косится на меня. ‑Ричард Грин?
Папа кивает, довольный собой. ‑С ним знаком один из моих бывших коллег‑бухгалтеров. ‑И при чем тут?.. ‑Ричард хочет взять у тебя интервью.
Я замираю как вкопанная: ‑Интервью? На радио? Но меня все услышат! ‑А разве ты не этого хотела? ‑И о чем же он будет меня спрашивать?
Тут папа заливается румянцем. Наверно, до него дошло, что хуже он ничего придумать не мог, потому что болезнь‑ единственное, что отличает меня от остальных. Если бы не она, я сейчас была бы в школе или прогуливала уроки. Может, сидела бы у Зои дома, носила бы ей «Ренни» из ванной. Или лежала бы в объятиях Адама.
Секретарь в приемной делает вид, что все в порядке. Она просит нас представиться и выдает нам пропуска. Мы послушно прикрепляем их на одежду, и секретарь сообщает, что режиссер должен вот‑вот подойти. ‑Присаживайтесь, ‑предлагает она, указывая на ряд кресел в дальнем конце фойе. ‑Ты не обязана ничего говорить, ‑успокаивает меня папа, когда мы усаживаемся. ‑Если хочешь, я пойду один, а ты посиди здесь. ‑О чем ты будешь с ними разговаривать?
Он поживает плечами: ‑О нехватке раковых отделений для подростков, недостаточным финансировании альтернативной медицины, о том, что служба здравоохранения не выделяет дотаций на твое питание. Я могу рассказывать часами. Я на этом собаку съел. ‑Поиск средств? Я не хочу прославиться сбором денег! Я хочу, чтобы меня все узнали потому, что я особенная. Мне нужна слава, которая заставляет забыть о фамилии. Слава поп‑идола. Слышал о такой?
Папа поворачивается ко мне. У него блестят глаза. ‑И как же нам ее заполучить?
За нами булькает и журчит кулер с водой. Меня тошнит. Я думаю о Зои. О ее ребенке. У него уже сформировались ноготки ‑маленькие‑прималенькие ноготки‑одуванчики. ‑Давай я скажу секретарше, что мы уходим, ‑предлагает папа. ‑Я не хочу, чтобы ты говорила, будто я тебя заставил.
Папа шаркает ногами под стулом, словно провинившийся школьник, и мне становится его немного жаль. Как же нам будет друг друга не хватать. ‑Нет, пап, не надо ничего отменять. ‑Так ты пойдешь? ‑Пойду.
Он стискивает мою руку: ‑Молодчина, Тесс.
По лестнице в фойе поднимается женщина. Она подходит к нам и сердечно пожимает папе руку. ‑Мы с вами общались по телефону, ‑поясняет она. ‑Да. ‑А это, должно быть, Тесса. ‑Это я!