Шура, стоя в проходе, смотрела на нее подозрительно, пытаясь вспомнить, где она могла видеть эту странную женщину.
А Ангел с Небес прислушивалась к разговору двух женщин, сидевших рядом.
– А че Катя? – говорила брюнетка. – Катя дала прокурору и вытащила мужика.
– Совсем, что ли? – спросила вторая, рыжая.
– Ну! – подтвердила брюнетка. – Прокуроры что, не мужики, что ли?
– Извините, – наклонилась к ним Ангел. – Можно я спрошу?
– Ну? – выжидающе сказала брюнетка.
Эта Катя – она прокурору что дала-то?
Женщины изумленно уставились на нее.
– Ты больная? – сказала брюнетка,
– Цветочек она ему подарила! – объяснила рыжая.
За серым бетонным забором с колючей проволокой и сторожевыми вышками длинные тюремные бараки СИЗО были тоже накрыты мутным осенним дождем.
А возле железных ворот и проходной, в комнате с надписями «НЕ КУРИТЬ», «НЕ СОРИТЬ», «НА ПОЛ НЕ ПЛЕВАТЬ» и «ПРАВИЛА СВИДАНИЙ С ЗАКЛЮЧЕННЫМИ», женщины, стоя в очереди к узкому окошку приема передач, удивленно спрашивали друг друга:
– А куда делась эта, психическая?
Ангела с Небес среди них действительно не было.
– Да за цветочками пошла, для прокурора, – сострила рыжая.
Но Ангел с Небес была в этот миг совсем недалеко от них.
С усилием вытащив из бетонной стены свою сумку, она поставила эту сумку на цементный пол, отряхнула с плаща бетонную пыль и тяжело вздохнула:
– Господи, я совсем без сил осталась…
Затем подняла глаза.
Перед ней была мужская камера с двухъярусными нарами, зарешеченным окном и парашей в углу. На нарах густо, впритирку сидели и лежали зэки самого разного возраста. И среди них, на нижних нарах – Пачевский.
Ангел, снимая с головы косынку, осторожно улыбнулась:
– Боже мой! Сколько мужчин!
– Сука! Ты зачем пришла? – вдруг сказал ей Пачевский.
– Мужчина, – ответила она заискивающе, – я скучаю. Я принесла…
Но он вскочил и бросился на нее, крича и размахивая кулаками:
– Пошла отсюда! Вон! Проститутка! Тварь!..
Зэки, сидя на нарах, смотрели на него с интересом.
А он размахивал кулаками и орал на кого-то, незримого для них:
– Это я из-за тебя сел! На двенадцать лет! А у меня дети! Тварь! Паскуда! Вон отсюда!
Зэки все больше забавлялись этим зрелищем.
А Пачевский, схватив Ангела с Небес, продолжал что есть сил вбивать ее в бетонную стену, Крича:
– Вали отсюда! Вали на свою Венеру, сука! Ангел ёманый!
– Та-ак… – врастяг произнес Пахан в камере. – Еще у одного крыша поехала…
Он спрыгнул с верхних нар, медвежьей походкой подошел сзади к Пачевскому, который продолжал безумно биться о бетонную стену, и несильно врезал ему сзади по уху.
Но от этого «несильного» удара Пачевский рухнул на пол как подкошенный.
Пахан на всякий случай добавил ему ботинком по ребрам. И сказал:
– Ты! Псих позорный! Еще раз базар устроишь, в психушку сдадим! Понял? Вали на место, тварь!
Пачевский послушно пополз к нарам.
А Пахан вдруг изумленно заморгал глазами – под бетонной стеной камеры лежала пыльная женская косынка и стояла открытая сумка, полная банок сгущенки.
– А это откуда? – сказал Пахан и посмотрел на бетонную стену.
Но стена было совершенно гладкая, без трещинки.
Хотя под ней на полу лежала свежая бетонная пыль.
Вечером прокурор вышел из здания районной прокуратуры. Он вышел в первую московскую метель, зябко повел плечами, поднял воротник своей меховой куртки, сел в свою запорошенную снегом машину «форд», завел ее и покатил домой. Впрочем, домой или не домой, это значения не имеет, и узнаем мы об этом чуть позже. А пока имеет значение то, что был уже излет осени и в Москве шел снег – густой и мокрый.
«Форд» вырулил из боковых улиц на один из центральных проспектов, проехал несколько светофоров и свернул на Садовое кольцо.
На Кольце, как обычно, какие-то прохожие периодически выскакивали с тротуара на мостовую и голосовали, поднимая руки. Но прокурор равнодушно проезжал мимо них.
Зато если впереди маячили зябкие, в укороченных плащиках фигурки юных проституток, он чуть притормаживал – присматривался.
Но ничего соответствующего его взыскательному вкусу не попадалось, и он опять прижимал педаль газа.
И вдруг справа от него женский голос сказал в темноте:
– Мужчина, здравствуйте.
Он вздрогнул, машина опасно вильнула, соседние машины грозно загудели, но прокурор был с прокурорскими нервами – он выровнял свой «форд» и взглянул на женскую фигуру справа от него, на пассажирском сиденье.
– Ты кто? – сказал он, слегка охрипнув.
– Это не важно, – ответила пассажирка, взявшаяся невесть откуда. – Скажите, господин прокурор, что я должна вам дать, чтобы вы отпустили моего любимого мужчину?
– А-а! – произнес он, усмехаясь и приходя в себя. – Вот в чем дело! Ну, это зависит…
– От чего?
– Ну мало ли! Я должен посмотреть…
– Куда?..
– Не куда, а на что. Например, на тебя.
– Хорошо, смотрите…
В темноте женская рука протянулась к потолку машины, включила свет.
И теперь он увидел ее – огромные голубые глаза, влажные губы, высокая шея, бюстик торчком и осиная талия.
– Погасить? – спросила она после паузы.
– Нет. Ты кто?
– Я Ангел с Небес.
Он опять усмехнулся:
– Значит, бес в юбке. И за кого просишь?
– За своего мужчину. У него завтра суд, вы дали ему статью за книги, за левые тиражи.
– А-а, этот! Да, он получит двенадцать лет.
– А если… – И она повесила паузу.
– Если что? – спросил он, уже забавляясь своей, властью над ней.
– Если я дам вам ночь любви?
– Ночь за год! – сказал он тут же.
Она потемнела лицом и как-то опала в плечах.
– Ну? – сказал он.
– Ночь за три года… – устало предложила она.
– Нет, – ответил он жестко. – Или ночь за год, или он получит двенадцать лет.
Она задумалась и только после паузы решительно – словно в отчаянии – встряхнула головой:
– Ладно! – И повернулась к нему. – А ты выдержишь?
Он снова усмехнулся:
– А ты?
Она положила руку ему на ширинку. И честно сказала:
– Не знаю. Но у меня два условия!
Он убрал с руля правую руку и положил ее ей под живот:
– Валяй!
– Первое, – сказала она, сглотнув. – Завтра утром ты переведешь его в нормальную камеру.
– Хорошо. А второе?
– Только с презервативом.
– Почему?
– Потому что у вас, прокуроров, карма порченая и злая. А мне еще детей рожать. Поворачивай!
– Куда?
– Тут близко. Я покажу…
И действительно, спустя несколько минут «форд» уже тормозил в знакомом для нас дворе…
И знакомый, похожий на кота Матроскина, парень все с той же ухмылкой на блудливом лице открыл им дверь.
– Проходите. В самый конец. Сто рублей в час.
Она открыла сумочку и протянула ему купюру в тысячу рублей.
В конце октября, в солнечный зимний день лязгнули, открываясь, стальные затворы тюремной проходной.
И вторые – штырями – лязгнули затворы.
И третьи.
И Пачевский вышел из проходной на свободу, на чистый и свежий снег.
– Папа!!! – крикнули сыновья и бросились к нему.
Он обнял детей.
А затем выпрямился и сказал жене:
– Меня оправдали.
– Я знаю, – ответила она. – Пошли. Автобус.
Под завистливыми взглядами женщин, толпившихся у проходной, Шура обняла мужа и вместе с детьми повела к автобусу.
А ночью, когда дети уснули, Пачевский, лежа в постели, жадно обнял жену, но она оттолкнула его:
– Подожди! Кто эта сука?
– Какая? – удивился он.
– Которая из-за тебя под прокурора легла.
– Что-о? – снова, но уже притворно, удивился он.
– Только не прикидывайся! Вся тюрьма знает!
– Что знает? Я понятия не имею!
Шура замолкла и лежала не двигаясь. Только слезы катились из глаз на подушку.
Утром была метель, московский утренне-зимний полумрак и холод.
Пачевский, наклонясь под встречным ветром, шел к метро.
Сбоку, от какого-то ларька отделилась фигура, и парень с лицом печального кота Матроскина заступил Пачевскому путь:
– Мужчина, подождите!
– В чем дело? – не узнал его Пачевский.
– Вы Павел?
– Ну…
– Пойдемте со мной. Она умирает.
– Кто умирает?
– Ваш Ангел с Небес. Идемте! Быстрей!
– Какой еще ангел?! Отвали! – с досадой сказал Пачевский, оттолкнул парня и двинулся дальше.
– Мужчина! – крикнул парень в спину ему. – Она вас зовет! Ваш Ангел!
– Да пошел ты! – не поворачиваясь, на ходу отмахнулся Пачевский. – Нет никаких ангелов, блин!
– Эх!.. – с горечью выдохнул парень.
По знакомой нам лестнице парень устало поднялся на шестой этаж, ключом открыл дверь своей квартиры.
Увядшая, с чуть округлившимся животом, Ангел стояла в коридоре и, держась за стены, смотрела на него в упор.
– Ну? – сказала она с надеждой в своих бездонно-синих глазах, бывших когда-то голубыми, как небо.
– Зачем ты встала?! – испугался парень.
– Ну! – требовательно повторила она.
– Сволочь он, твой набор хромосом! – ответил парень, снимая ботинки, мокрые от снега.
Она стала бессильно оседать на пол, он едва успел подхватить ее.
– Стой! Держись!
– Дышать! – сказала она еле слышно. – Дышать…
И, как рыба на песке, стала бессильно хватать ртом воздух.
– Сейчас! Сейчас! Не умирай! Стой! – заполошно запричитал парень, подхватил ее со спины под мышки и поволок через комнату на балкон. А по дороге одной рукой прихватил с дивана какой-то плед…
Балкон был большой, как в старых домах, но весь завален снегом, заставлен стеклянной тарой и продавленным соломенным креслом-качалкой – тоже заснеженным.
Предусмотрительный «Матроскин», держа одной рукой Ангела, второй рукой стряхнул с кресла снег, бросил на сиденье плед и только после этого усадил-уложил Ангела в это кресло.
Кресло качнулось, Ангел откинула голову, и небо качнулось над ее головой.
– Дети… – почти беззвучно сказала она в низкое московское небо, полное хмари и снега. – Дети…
И закрыла глаза.
И вдруг…
Вдруг что-то случилось с небом – оно просветлело, и хмарь расступилась, и в эту небесную прорубь вдруг хлынуло солнце – крупными и косыми, как стропила, лучами.
И все вокруг вдруг засияло весной – деревья обрели зеленую листву, земля – траву, а небо – птиц.
И вместе с этими птицами из небесной выси вдруг спустились на балкон пять ангелов – три мальчика и две девочки- близняшки.
– Мама! Мамочка! – щебетали они. – Мама, проснись! Мама!
Она открыла глаза:
– Дети! Я встану…
– Нет, мама, нет! Не вставай! Мы сами!: И они действительно сами подхватили на руки кресло-качалку и вместе с Ангелом стали по незримой спирали возносить его в небо…
А парень стоял на балконе и, задрав голову, смотрел им вслед.
А они, набирая скорость, улетали все выше и выше. Вот уже вся Москва лежит под ними внизу. Вот закрылись облаками Россия и Евразия. Вот и атмосфера расступилась, выпуская их в космос. А с Земли, с голубой шарообразной планеты; все неслось знакомое и чуть хриплое:
When a little blue bird,
Who has never said a word,
Starts to sing: «Spring! Spring!..»
Все дальше и дальше улетали они от голубого шарика Земли, но песня ширилась и летела вместе с ними по Млечному Пути:
Когда крохотная птичка,
Которая никогда не поет,
Вдруг начинает петь: «Весна! Весна!»,
И когда голубой колокольчик
Даже в глубине ущелья
Начинает звенеть: «Динь! Динь!»,
Это значит: природа
Просто приказывает нам
Влюбиться, о да, влюбиться!
И тогда птицы делают это!
И пчелы делают это!
И даже необразованные мошки делают это!
Так давай же займемся этим!
Давай любовью займемся, детка!
Поверь, что шимпанзе и в зоопарке делают это,
И австралийские кенгуру делают это,
И высоченные жирафы делают это,
И даже тяжеленные гиппопотамы делают это!
Let's do it!
Let's fall in love!
И самые респектабельные леди делают это,
Когда их призывают на то джентльмены!
Даже европейские математики делают это!
И даже блохи делают это!
Let's do it!
Let's fall in love!
Ушла песня, растворилась в космическом мраке…
Тишина.
Но вдруг, после паузы, в этой тишине и мраке – пронзительный школьный звонок.
И – оглушительный топот ног, как от стада гиппопотамов.
Но нет, это не стадо гиппопотамов, это школьники несутся по школьному коридору.
И в числе этих школьников – Сергей и Валера, сыновья Пачевского.
Как оглашенные бегут они по коридору… выскакивают на школьный двор и вдруг…
Маленькая, не старше пяти лет, девочка с личиком ангелочка заступила им дорогу и сказала старшему:
– Мальчик! А, мальчик! Как тебя звать?
Монтана
Притча по рассказу «Убийца на экспорт»
– Ladies and gentleman! It's your Capitan speaking…
Все дальнейшее он не понял, но голос перешел на русский, повторил с акцентом:
– Дамы и господа! Говорит командир самолета. Мы летим на высоте двенадцать тысяч метров, температура за бортом минус 57 градусов. Только что перелетели Атлантику, до аэропорта Кеннеди осталось два часа семнадцать минут. Температура в Нью-Йорке плюс 27 градусов…
– Ура! – воскликнул детский голос по соседству, и это разбудило его окончательно.
Он приподнял лицо, из-под козырька бейсболки посмотрел в сторону ребенка.
По соседству, через проход, на центральных креслах все четыре места занимала странная семья – рыжий и конопатый, с ожоговыми пятнами на лице, пацан лет шести, полная сорокапятилетняя американка с рюкзаком на коленях, конопатая четырехлетняя девочка, спящая в обнимку с плюшевым медвежонком, и пятидесятилетний, если не старше, американец – крупный, с крепким дубленым лицом сельского жителя.
– Нью-Йорк – ошен тепло, very worm, – мешая русский с английским, сказала мальчику американка. – Монтана not so worm, не так тепло. Look… – И достала из рюкзака небольшой фотоальбом, стала показывать пацану фотографии. – Ето твой брат Стив. It is your brother Steve. He is seventeen… Панимаешь?
Мальчик, опасливо оглянувшись на Николая, прижался к плечу американки.
– Да, мама, йес. Это Стив, май брат. Ему сэвэнтин…
Николай закрыл глаза и опустил голову, закрывая лицо козырьком бейсболки. Он давно привык к тому, что дети пугаются шрама на его лице.
– Good… – листала свой альбом американка. – Ето твой sister Anny. She is thirteen…
– Да, – послушно повторял мальчик, явно стараясь угодить ей. – Это май систер Аня…
– Right. And this is your sister Martha. She is nine years old… [Правильно. А это твоя сестра Марта. Ей восемь лет]
Мальчик ткнул пальцем в следующую фотографию:
– А это?
– Our home. Montana… [Наш дом. Монтана]
Слово «Монтана» прозвучало второй раз, и Николай непроизвольно поднял голову, глянул на американку.
А она продолжала показывать мальчику фотографии в альбоме:
– Зыдес мы живьём. Shining Creek ranch. Ошен красиво. Много воздух и свет…
Тут из переднего ряда к ним повернулась какая-то девица в очках, сказала американке:
– Excuse me, are these children from Russian foster home? [Прошу прощения, эти дети из русского детдома] – И мальчику по-русски: – Ты из детдома?
Мальчик, насупившись, промолчал, а американка ответила с легкостью и охотно:
– Yes, we've adapted them. This is my husband John, and these are our new children Vanja and Katja. [Да, мы их усыновили. Это мой муж Джон, а это наши новые дети – Ваня и Катя]
– That's what I thought [Я так и подумала],– сказала девиц. – Но я слышу, у вас трое своих детей, right?
– Yes, we have three kids…
– But having three children how you can take another two? – не отставала девица. – Are you millionaires? [Но, имея троих, как вы можете взять еще двоих? Вы миллионеры?]
– Oh, no! – улыбнулась американка. – Мы живьём Монтана, имеем маленький ранчо on Shining Creek… – И повернулась к мальчику: – How to say it in Russian?
Но девица опередила пацана:
– Ранчо на Сияющем Ручье.
Американка улыбнулась еще шире:
– Yes! Actually. – И она обняла пацана. – Мы хотеть брать один мальчик, этот. We found him through the Internet at a foster home in Syk… tyk… [Мы нашли его через Интернет в детском доме в Сык… тык…]
– Сыктывкар, – помог ей мальчик.
– Yes… – Американка попробовала повторить: – Syk-tyk-v-kar… Уф!.. But when we arrived in Syk-tyk… Oh God!.. [Когда мы прибыли в Сык… тык… О Господи!..]
Мальчик, обняв ее, повторил с улыбкой:
– Сыктывкар, мама…
– Yes, when we came there, it's turned out that boy has a sister. [Да, когда мы приехали туда, оказалось, что у мальчика есть сестра.] Of course, ми не могли ее оставлять. Так, Ванья? Мы не можем оставлять твой систер, ты спасать ее на пожар. You see, my dear, he is a hero. Their parents died being drunk and sleeping in fair, but ho hangs his sister and jumped from the second floor. Real hero! Forty percents of his body burned. So we took both of them. But that's okay. We have so much love in our house – it will be enough for all. [Видите, дорогая, какой он герой! Их родители спьяну учинили пожар и погибли, а он обнял сестренку и спрыгнул со второго этажа! Настоящий герой! У него сожжено сорок процентов тела! Так что мы взяли их обоих. Но это о'кей. В нашем доме столько любви – хватит на всех!] – И, обняв левой рукой мальчика, а правой спящую девочку, американка повторила для них по-русски: – Мы иметь в наш дом стоко любов – хватит для всех!.. – И девице в очках: – Welcome to our Shining Creek ranch! Монтана is a paradise!
Девица в очках повернулась к своей соседке:
– И вот так каждый раз! Сколько я летаю, каждые два месяца, постоянно они тащат в Америку наших детей! Причем многие специально выбирают уродов – вон там, впереди, еще одна сидит. С дистрофиком. Ему 15 месяцев, а весит пять килограмм. И ведь бабки за них платят – 30 тысяч баксов за ребенка! Ну? Больные на всю голову!
Николай из-под козырька бейсболки еще раз посмотрел на мальчика. Изо всей этой англо-русской мешанины он понял главное: американцы взяли этого пацана из Сыктывкарского детдома и везут на свое ранчо в Монтану…
Николай закрыл глаза. Нет, этот пацан не похож ни на него, ни на Юрку Монтану. Но…
Железные щипцы ухватили его за голову и потащили на свет… Ножницы отрезали пуповину… От страха и боли он запищал, открыл щелочки глаз… Какие-то страшные, размытые фигуры вверх ногами… И голоса:
– Всё, в зону…
– Ну дайте хоть на руках, его подержать!
– Обойдешься. Уведите ее.
И откуда-то издали слышны музыка и песня: «Утро красит неясным светом стены древнего Кремля…»
Чиркнув колесами по посадочной полосе, «боинг» компании «Delta» катил к аэровокзалу.
У выхода с эскалатора толстая негритянка в синей униформе делила ручей пассажиров – граждан США к правым будкам паспортного контроля, а туристов – к левым.
– Visitor? This way…
Николай, проходя со своей дорожной сумкой налево, посмотрел вслед пацану и его сестренке, которые ушли направо со свои ми новыми родителям и.
В будке паспортного контроля черная пограничница стала придирчиво рассматривать его паспорт и визу, но спросила вежливо:
– How long you are going to stay in US? Where are you going to live? [Как долго вы собираетесь пробыть в Соединенных Штатах? Где собираетесь жить?]
Николай заученно отвечал по-русски:
– Я прилетел на пластическую операцию. Мой доктор Семен Шапиро, его телефон…
Пограничника нахмурилась: – English! It's United States not your Russia! [Английский! Это Соединенные Штаты, а не ваша Россия!]
Николай достал из кармана пиджака листок бумаги и протянул ей.
– Йес, инглиш.
Она взяла листок, прочла вслух:
– «I came to USA for plastic surgery…» – Глянула на Николая и снова в бумагу: – «My doctor is Sam Shapiro Jr. His telephone number is (212) 423-97-99. I have one thousand dollars cash and VISA credit card to pay for surgery. I will stay with my friend at his house on Brighton beach. Thank you!» ["…У меня тысяча долларов наличными и кредитная карта «Виза». Я остановлюсь в доме моих друзей на Брайтон-Бич. Спасибо"] – И опять подняла глаза на Николая: – H-mm… Why you need that surgery? I like your scar. [Зачем тебе эта операция? Мне нравится твой шрам.]
Шлепнув печать в паспорт, протянула его Николаю и – с белозубой улыбкой:
– Okay! Welcome to America, Mister Umansky!
Николай невольно улыбнулся:
– Спасибо, "белоснежка"
– What?
– Сенкю.
– Good luck!
Пройдя мимо этой «белоснежки», Николай не удержался и оглянулся на нее еще раз.
Чемодана у него не было, и вслед за другими пассажирами налегке он направился к выходу. Но таможенник ткнул пальцем в его дорожную сумку:
– Open your bag.
Николай открыл сумку.
Таможенник заглянул в нее.
В сумке лежали два свитера, дождевик, спортивные шаровары, пара запасных трусов и потертый карманный русско-английский словарь. Таможенник взял в руки словарь, бегло пролистнул его, увидел, что какие-то страницы в нем загнуты, а некоторые слова аккуратно подчеркнутыми, протянув Николаю словарь, повторил, слова «Белоснежки»:
– Welcome, Mister Umansky!
Николай вышел из зала досмотра и оказался перед широкой стальной стеной, которая медленно раздвинулась, впуская наконец-то его в Америку.
Он шагнул вперед с тем ознобом в животе и груди, с каким идут на первое свидание и на первое убийство.
Однако за дверью оказалась не Америка, а толпа русских эмигрантов, которые держали над головами картонные таблички с русскими надписями «ИНТУРИСТ», «Роза, с приездом!», «ПРИВЕТ УРАЛУ!» и громко звали своих новоприбывших родственников и друзей:
– Гарик, мы здесь!
– Саша, сюда!
Николай остановился в растерянности.
Но тут от толпы отделился плечистый сорокапятилетний испанец с табличкой «Уманский/Umansky», шагнул к Николаю.
Николай протянул ему руку:
– Николай Уманский.
Но тот, нахмурившись, открыто уставился ему в лицо, на шрам.
– А больше они никого не могли прислать?
На лице Николая обозначились желваки, но он продолжал стоять с протянутой для рукопожатия рукой.
– Родригес, – недовольно пожал ее испанец. – Let's go!
И двинулся к выходу из аэровокзала.
Николай последовал за ним, глядя на короткую, но мощную шею Родригеса.
Они вышли из аэровокзала, прошли к автостоянке, забитой машинами. Сев за баранку спортивного «бьюика» с откидным верхом, Родригес требовательно протянул Николаю правую ладонь:
– Документы! Всё из карманов!
– Зачем? – удивился Николай.
– Без вопросов! Или тут же полетишь назад! Ну!
Только теперь Николай уловил в русском произношении этого испанца какой-то нерусский акцент.
Поколебавшись, он нехотя отдал Родригесу паспорт, авиабилет, кредитную карточку и деньги.
– Это все? Точно? – Родригес положил его вещи в пластиковый пакет.
Николай, порывшись в карманах, выгреб несколько смятых русских сторублевок.
Родригес забрал и это, кивком показал на часы Николая и жестом потребовал их:
– Русские?
Николай снял часы. Родригес бросил их в пластиковый пакет с документами Николая. Затем тронул машину и сказал примирительно:
– Все отдам. Завтра перед вылетом.
– Перед вылетом куда?
– В Москву, куда! Утром выполнишь заказ, получишь десятку и сразу – домой! Чтоб с концами!
Николай отвернулся с непроницаемым лицом.
Родригес завел мотор, включил скорость и повел машину к выезду на Хайвей.
Николай искоса посмотрел на ручку переключателя скоростей, затем на бычью шею Родригеса.
Родригес прибавил газ.
Мелькали гигантские рекламные стенды: «TOYOTA», «SONY», «FINLANDIA» и «JAMAICA». На последнем голая, чуть не на полкилометра, красотка в солнечных очках лежала на пляже под пальмами…
Потом поверх рекламы, деревьев и крыш выплыли – как в мираже – знакомые по фото и кино очертания американских небоскребов.
Когда проезжали через Манхэттен с Ист-Сайда на Вест-Сайд, Николай невольно завертел головой по сторонам – небоскребы… рикши… потоки авто… конные фаэтоны… аллеи Централ-парка…
– Нравится? – усмехнулся Родригес.
– А где работа? Здесь?
Родригес недовольно нахмурился:
– О работе завтра поговорим. Бздишь, что ли?
Николай насмешливо усмехнулся:
– Ага!.. Ты где по-русски дрочился?
– В Ленинграде! – с гордостью сказал Родригес. – Десантное училище Генерального штаба!
– Иди ты!
– Сука буду! Нас готовили прыгать в Боливию и строить там социализм.
– И?
– Что «и»?
Николай промолчал.
– Я нажрался социализма в Ленинграде, с меня хватило, – сказал Родригес.
– И в бандиты пошел? – усмехнулся Николай.
– Ну, – подтвердил Родригес. – А что еще делать с такой подготовкой?
В огромном, как ангар для «боинга», магазине, забитом мужской и женской одеждой, Родригес переодел Николая во все американское – костюм, туфли, рубашку, носки. И даже бейсбольную кепку купил американскую, с надписью «YANKEES». А пакет с российской одеждой выбросил в мусорный ящик. И пояснил:
– Чтоб от тебя не воняло этим московским дерьмом. Жалко, лицо тебе нельзя прикупить. Впрочем, американцы любят уродов – смотри, как на тебя эта сука вылупилась.
Действительно, молодая кассирша с открытым интересом разглядывала Николая.
Николай усмехнулся Родригесу:
– А ты не американец?
– Я что? Урод? – сказал тот. – Я испанец!
В сумерках за окном китайского ресторана вспыхивала и гасла неоновая реклама дешевого мотеля «Motor Inn». Чуть подальше мост Джорджа Вашингтона светился и гудел от постоянного потока машин. А за мостом был Нью-Йорк с его морем огней и сияющими небоскребами.
Объедая сладкие свиные ребрышки, Родригес разговорился:
– Не обижайся, друг. Думаешь, мне нравится торчать тут в Нью-Джерси? Я ненавижу эту китайскую жрачку. Нам бы сейчас русской соляночки съесть – брайтонской, в ресторане «Садко». Но Брайтон сейчас забит русскими туристами, я не могу тебя там светить, тем более – с таким шрамом…
Николай молча встал из-за столика, подошел к стойке раздачи, взял себе еще порцию свиных ребрышек. Пожилая толстуха американка, стоявшая за стойкой, пальцем показала на его шрам:
– Is it real?
Николай не понял, повернулся к Родригесу:
– Что она хочет?
– Я ж говорю: уроды, – усмехнулся гот. – Ей нравится твой шрам. Спрашивает – он натуральный? – И толстухе: – Real, real! Fuck off!
Николай вернулся от стойки, сел за столик и, продолжая есть, спросил после паузы:
– Слушай, а ты был в Монтане?
Родригес, перестав есть, изумленно уставился на Николая.
Но Николай продолжал, есть.
– Нет, – сказал Родригес. – Я не был в Монтане, я из Коста-Рики.
Ночевали в том же «Motor Inn», в комнате с. двумя кроватями. Под гул соседнего моста Родригес отвернулся в своей кровати и начал храпеть.
Николай на второй кровати, с усмешкой поглядев на Родригеса, закрыл глаза.
Спустя минуты три Родригес, продолжая храпеть, осторожно повернулся, посмотрел на спящего Николая.
Николай дышал глубоко и ровно, как во сне.
Родригес, продолжая похрапывать, встал, взял с кресла одежду Николая, стал проверять карманы.
Николай сквозь ресницы смотрел на него.
Но карманы у Николая были пусты, Родригес вернулся в свою кровать и через минуту захрапел по-настоящему.
Репродуктор висел над дверью барака, рядом с транспарантом «БЕРЕГИ ЧЕСТЬ СМОЛОДУ!», и гремел на всю зону:
Утро красит нежным светом
Стены древнего Кремля.
Просыпается с рассветом
Вся советская страна!..
Под эту песню двести зэчек строились в колонну, а начальник по режиму бегал вдоль рядов и кричал: «Быстрей! Построились, девки, быстрей! На работу колонной! Шагом – арш!» Колонна двинулась и зашагала – вдоль забора с колючей проволокой… лагерных вышек с охраной… да тощей свиноматки с грязными поросятами, которые рылись под окнами лагерной кухни…
Кипучая! Могучая!
Никем непобедимая,
Страна моя, Москва моя,
Ты самая любимая!..
В сопровождении вохры и собак колонна уже выходила через ворота лагеря за зону, когда на кухне открылось окно и повар выбросил во двор чан с картофельными очистками. Эти очистки шмякнулись рядом с трехлетними Юркой и Николаем, и в ту же секунду к ним подлетели поросята со свиноматкой. Хрюкая и чавкая, свиньи набросились на очистки. А повар, глядя на них сверху, из окна, очистил себе яблоко и швырнул яблочную кожуру детям. Юрка и Николай дернулись за кожурой, схватили и стали жевать, но и свиноматка ринулась на эту кожуру, уткнулось рылом Юрке в лицо.