Но вот начался урок. Кыш лежал в сумке, не шевелясь и не поскуливая. Я перестал трусить. Всё равно отступать было некуда. Я шепнул Снежке:
– Мы в расчёте. Больше я не должен тебе твоего желания.
Снежка ничего не поняла. Тогда я нагнулся, побольше открыл «молнию», Кыш высунул голову, и Снежка его увидела.
Но вели мы себя так, что Вета Павловна ни о чём не догадалась.
Снежка сделала знак, что мы в расчёте и что я молодец. Сама она, по-моему, немного перетрусила и от волнения закусила губу.
И всё было бы хорошо. И урок кончился бы благополучно, хотя время тянулось медленно, если бы по коридору мимо нашего класса не прошла общая школьная кошка по имени Миска. Проходя мимо, она ещё зачем-то громко мяукнула, и я не успел удержать Кыша.
Он выпрыгнул из сумки и стрелой пролетел к двери, очень напугав Вету Павловну. На дверь Кыш налетел с ходу грудью, она открылась, и через секунду в коридоре поднялся такой кошачий вой и шип, что я, чувствуя непоправимое, затрясся от страха.
В моей голове промелькнуло: «Всё! Теперь мама отдаст Кыша в другой дом, другим людям… Отдаст из-за меня!..»
Больше я ни о чём не успел подумать, без спроса вылетел из-за парты и бросился оттаскивать Кыша от кошки.
В коридор уже выбежали ребята и учителя из соседних классов.
Школьная кошка Миска, спасаясь от Кыша, вспрыгнула на подоконник и шипела, дугой выгнув спину. Вся она была взъерошена, как ёрш, которым моют молочные бутылки.
Кыш молча, словно он вышел на охоту, подскакивал, стараясь лапой сбить с подоконника Миску, а Миска выла и орала.
Я схватил Кыша в охапку, крича: «Фу! Фу!» И все ребята вокруг захохотали. Конечно, им было весело: вдруг посреди урока посмотреть бой собаки с кошкой. Учителя стали загонять всех обратно в классы, и вот тут-то передо мной возник неизвестно откуда взявшийся завуч.
|
|
– Твоя собака? – спросил он.
– Ик… ик… ик… – только и смог ответить я, прижимая Кыша к груди.
– Сероглазов! Я ещё раз спрашиваю: TBOЯ собака?
– Ма… ик… ма… ик, – снова заикал я.
На моё счастье, рядом со мной оказалась Снежка. Она раза четыре стукнула меня по спине кулаком, я перестал икать, немного опомнился и наконец ответил:
– Это не собака, он ещё щенок.
При этом я с благодарностью взглянул на Снежку. Не стукни она меня четыре раза по спине, все продолжали бы хохотать, а я ещё глубже провалился бы сквозь землю.
– Вета Павловна, продолжайте занятия. Мы с Сероглазовым зайдём ко мне в кабинет… Всем! Живо по классам! – сказал завуч, и всех как ветром сдуло из коридора.
Миска всё ещё стояла на подоконнике и шипела тихо-тихо, как проколотый футбольный мяч.
Мы с завучем остались одни в пустом огромном коридоре. Кыш внимательно смотрел на завуча, забыв про кошку. Он понимал, что завуч опасней для него и для меня, чем кошка, и собирался зарычать. А завуч смотрел на Кыша и на меня.
Потом мы зашли к нему в кабинет. Завуч сел за стол, долго думал и спросил:
– Тебе, Сероглазов, нравится учиться в школе?
– Сначала не нравилось, а теперь… ничего… нравится, – сказал я, решив с этой минуты ничего и никого всю жизнь не бояться.
– А ты знаешь, что у тебя испытательный срок?
– У всех у нас испытательный срок, – сказал я, нарочно вздохнув поглубже.
– У кого это – у всех? – спросил завуч. – У меня, например, нет испытательного срока.
|
|
– Кышу моя мама назначила испытание на неделю… и если вы скажете… его исключат… то есть выгонят от нас… Не говорите… Я больше не буду! – попросил я.
– Так… так. Значит, у вас обоих испытательный срок? Тем более и ты и он должны быть образцом поведения. А что мы видим? Один приносит второго в класс, а второй нападает на беззащитную кошку. И оба срывают урок. Зачем ты его принёс?
В кабинете завуч был совсем не такой страшный, как в коридоре. Он ждал моего ответа, постукивая карандашом по столу.
Я подумал, что если рассказать всю правду, то может попасть Снежке. Ведь я только проспорил желание, а само-то желание придумала она, а не я. Врать завучу мне не хотелось, а что делать, я не знал.
Я стоял и помалкивал, а завуч ждал и постукивал карандашом по столу. И страшней всего было то, что я ничего не мог придумать лучше правды.
Вдруг раздался стук в дверь.
– Войдите! – сердито сказал завуч, и в кабинет неожиданно вошла Снежка.
Лицо у неё было заплаканное, нос распух, а красный бантик на косичке совсем потемнел. Снежка с горя изжевала его, как Кыш папин галстук.
«И она тоже что-то натворила?» – подумал я.
Но Снежка быстро затараторила, что Вета Павловна разрешила ей пойти и рассказать, как всё получилось. А всё началось с того, что не надо было есть на уроке рыбу саблю и спорить. Для того чтобы проверить, смелый я или трус. Тогда я не принёс бы в школу щенка. Но теперь-то уж, заверила Снежка завуча, мы на всю жизнь запомним, что такое дисциплина и не будем спорить на уроках…
«Ну, Снежка! Вот настоящий друг!» Я уж думал сказать: прощай, родная турбаза! И Вета Павловна, и завуч, и директор! А она спасла меня, как сенбернар в горах из-под целой лавины!
|
|
– Вы осознали свои поступки? – спросил завуч со слезами на глазах. Он перед этим вопросом долго кашлял.
– Да! – хором ответили мы.
– Идите на урок. Щенок останется здесь, – сказал завуч. – Не бойся. Я его не съем. После урока отведёшь его домой.
– А знаете, что он у вас тут наделает? – спросил я и вкратце объяснил завучу что.
После этого он быстро согласился с тем, что я должен сейчас же отвести Кыша домой. Снежке он велел доложить Вете Павловне о нашем разговоре и попросить её зайти к нему после урока…
Я быстро добежал с Кышем до дома, вымыл вспотевшее от всей этой истории лицо, напился воды и вернулся в школу, уверенный, что уж сегодня Вета Павловна ни за что не забудет зайти к нам домой.
Я вошёл в класс в тот самый момент, когда Вета Павловна повторяла с ребятами вчерашний разговор про дисциплину.
– Конечно, легче всего запомнить, что у всех у нас общий интерес – учёба. И что всё мешающее учёбе – нарушение дисциплины. Запомнить это нетрудно. Трудней правильно поступать. Вот давайте решим несколько примеров по… дисциплине. Кто хочет решить первый пример? Миша Львов, пожалуйста. Допустим, на уроке тебе захотелось сделать шарик из промокашки и бросить его в затылок Грише Сундарёву. Как ты поступишь, как следует всё обдумав?
Тигра встал, подумал и ответил:
– Шарик я скатаю на уроке, а уж брошу его на переменке.
«Молодец Тигра! – подумал я. – Я бы тоже скатал на уроке, а бросил на переменке. Хороший ответ!»
– Почему ты бросишь шарик в своего товарища на переменке? – спросила Вета Павловна.
– Чтобы не мешать Грише Сундарёву учиться на уроке, – сказал Тигра.
И я опять отметил про себя: «Хороший какой ответ!»
– Гриша Сундарёв! Ответь нам, пожалуйста, для чего создана переменка?
– Для того, чтобы отдыхать от урока, – сказал Гриша и, сжав кулаки, сверкающим от обиды взглядом посмотрел на Тигру.
Можно было подумать, что он только что получил шариком из промокашки по затылку.
– Молодец! Миша Львов, надеюсь, теперь тебе понятно, что на уроке нельзя Сундарёву мешать учиться, а на переменке отдыхать?
– Понятно, – сказал удивлённый Тигра.
А я подумал: «Какой он решал трудный пример!»
– Между прочим, тебе самому приятно будет получить мокрым шариком по затылку?
– Пусть только попробует! – угрюмо сказал Тигра, исподлобья посмотрев на Гришу.
– Вот и сам никогда не пробуй. И привыкай перед тем, как поступить, думать: хорошо ты поступаешь или плохо. Оля Данова! Реши нам следующий пример. Например, ты ешь на уроке сдобную булку, а Снежана Соколова это заметила. Как ты поступишь?
– Я ей отломлю кусочек, – сказала, подумав, Оля.
– Так. Очень хорошо, что ты не пожадничаешь и поделишься с подругой. А как поступит при этом Соколова?
Снежка встала, и я почувствовал, что ей очень хочется съесть кусочек сдобной булки, предложенный Олей Дановой.
Она не смогла ответить на такой трудный вопрос и сказала, вздохнув:
– Не знаю…
– Так. Допустим, Оля с тобой поделилась. Обе вы сидите, жуёте, а я стараюсь, объясняю вам новый материал, а, между прочим, у меня в портфеле лежит бутерброд с колбасой. Мне ведь тоже хочется есть. Значит, по-вашему, я должна достать бутерброд, поделиться с Сероглазовым, потому что он тоже хочет есть и только думает: «Скорей бы большая переменка!», и урок мы превратим в обед. Так?
– Лучше уж не есть на уроках, чтобы никому не было обидно, – сказала Оля Данова.
«Откуда Вете Павловне известно, что я и вправду только и думаю о большой переменке?» – старался догадаться я.
Вета Павловна задавала ещё много вопросов, интересных и трудных примеров, а мы старались правильно их решить.
Меня она неожиданно почему-то спросила, кем я хочу быть.
– Директором зоопарка, – сказал я.
– А почему, Алёша? – поинтересовалась она.
– Потому что я люблю птиц и зверей и буду для них хорошим начальником, – ответил я.
Вот тут все засмеялись, и урок кончился.
После уроков по дороге домой я сказал Снежке:
– Никогда не забуду, как ты меня выручила у завуча и вылечила от икания! Значит, мы уже начали есть пуд соли.
Ещё я рассказал, как папу предал его лучший друг дядя Сергей Сергеев и весь их пуд соли пропал.
– У нас так не получится, – сказала Снежка.
Мы зашли ко мне, поели, накормили Кыша и вместе сделали письменные задания.
Потом я показал Снежке, как Кыш зажигает и выключает свет. Потом Снежка позвонила бабушке, чтобы она не беспокоилась, и мы пошли на вычислительную станцию к моей маме. Эта станция находилась недалеко от нашего дома.
Проходной со сторожами на станции не было. Не то что в папином институте.
Мы прошли по коридорам в зал, где работала мама.
– Как будто кузнечики стрекочут, – сказала Снежка.
А Кыш не знал, что ему делать, когда вокруг так много всего жужжащего, стрекочущего и щёлкающего, и мигают сотни каких-то лампочек, жёлтых, зелёных, красных, и по экранам пробегают белые змейки.
Я попросил девушку в белом халате найти мою маму.
Мама очень удивилась, когда увидела нас троих, и рассердилась, но я сказал, что пришёл по делу и что Снежке, которая помогала мне делать уроки, очень нужно подсчитать, сколько денег будет истрачено на её кошку Цапку за двадцать лет, если в день на неё тратят тридцать, а иногда и сорок копеек.
Заодно я попросил маму сделать подсчёт на Кыша тоже на двадцать лет и рассчитать, по скольку граммов соли в день должны есть два друга, пока не съедят целый пуд без вреда для здоровья.
И конечно, я попросил разрешения взглянуть, как машина справится с нашими вопросами.
Мама что-то объяснила сотрудникам, обступившим нас и заигрывавшим с Кышем.
Один из них почесал макушку и сказал, что задачи очень сложные и машине придётся работать на полную мощность.
Он нажал несколько кнопок. Машина защёлкала, на ней замигали маленькие разноцветные лампочки, и вот уже из щели показался листок голубой бумаги с колонками чёрных цифр.
– Вот смотрите, – сказала мама. – За двадцать лет, Снежка, на твою кошку уйдёт тысяча четыреста сорок рублей; а на Кыша – в полтора раза больше: две тысячи сто шестьдесят рублей.
Все сотрудники ужаснулись.
– Это – «Запорожец», – сказал тот, который нажимал кнопки.
– Целая дача! – сказал другой.
– Несколько мотоциклов, – добавил третий.
– Молочко, колбаска, рыбка, – объяснила Снежка.
– Тысячи пирожных! – воскликнула девушка, которая искала мою маму.
– Действительно, есть над чем задуматься, – сказал пожилой дядя. – Такая кнопка съест за двадцать лет «Запорожца». А какая отдача? Что ты получишь взамен, мальчик? – спросил он.
Я не знал, что ответить, да мне и не хотелось ничего отвечать, но из-за мамы я как можно вежливей сказал:
– Мне ничего не надо. Мне собака нужна.
– А мне кошка, – заявила Снежка.
– Ну, дети, пошли, я вас провожу, – смеясь, сказала мама и отдала нам листок с цифрами.
Оказывается, если бы мы со Снежкой ели в день по восемь граммов соли, то, для того чтобы съесть целый пуд, нам потребовалось бы пять с чем-то лет.
– Тогда мы будем учиться в шестом классе, – сказала Снежка.
– Лучше давай есть по четыре грамма, – сказал я, – чтобы до десятого класса хватило этого пуда.
Снежка согласилась, и напоследок я спросил у мамы, не жалко ли ей истратить на Кыша за двадцать лет такие большие деньги. Может, она лучше будет копить, а потом купит дачу, «Запорожца» или тысячи пирожных?
Мама вспыхнула и ничего не ответила. Я почувствовал: она на меня в обиде за такой вопрос, и сказал, что пошутил. И ещё я никак не мог понять, зачем нам учить арифметику, если машины считают так быстро и без ошибок?
Мы со Снежкой шли домой и спорили: кто главней – кошка или собака. То, что главней собака, мне было ясно без спора, но я спорил, чтобы не огорчать Снежку. Я говорил, что собаки охраняют границы и выступают в цирке, защищают и спасают людей, находят краденые вещи, знают арифметику. Что может быть веселей и интересней дрессированных собак? Но в ответ на все мои доказательства Снежка упрямо твердила, что всё равно кошки главней! Без них мыши и крысы съедали бы все наши продукты. И нас бы не было на свете… А тот, кто не имеет кошки, обязательно покупает холодильник, куда не могут забраться мыши, и холодильники специально мурлыкают во время работы, как кошки, и отгоняют мышей. Но я продолжал спорить.
– Ах, ты мне не веришь? – со слезами на глазах спросила Снежка и топнула ногой.
– А знаешь, почему собаки нападают на кошек? Они им завидуют, потому что глупей и не умеют мышей ловить.
– Вот и нисколечко не завидуют! Кошки сметану воруют и сосиски стягивают! – сказал я.
Кыш при этом залаял в мою поддержку.
Снежка горько покачала головой и, ничего не ответив, перешла на другую сторону улицы. Так мы шли до перекрёстка. Тут мне стало жалко, что не уступил Снежке, и я пошёл на её сторону. Она это увидела, улыбнулась и тоже пошла мне навстречу. Мы встали на самой середине улицы, и я сказал:
– И кошка нужна, и собака нужна. Учёные скоро изобретут новое животное. Оно будет и мышей ловить, и след брать, и в цирке выступать. Это домашнее животное назовут собакокошкой. Голова будет лаять, а остальное до хвоста возьмут у кошки.
И опять я не угодил Снежке.
– Во-первых, его назовут не собакокошкой, а кошкособакой. Впереди будет кошка, а собака сзади, – сказала она. – Как ты не можешь этого понять!
– Это почему же! – не сдержав себя, крикнул я, и в этот момент к нам, свистя, подбежал милиционер, взял за руки и перевёл на другую сторону.
Оказывается, мы заговорились и незаметно встали на пути машин, а они в присутствии регулировщика боялись сигналить.
Перестали мы спорить, и оба остались довольны, когда Снежка предложила выпустить всего поровну: половину кошкособак, половину собакокошек.
Правда, про себя я подумал, что неизвестно ещё, как произойдёт встреча собакокошек с кошкособаками, но заводить об этом разговора не стал…
Недалеко от Снежкиного дома мы остановились рассмотреть рисунки и фотокарточки на витрине домового «Крокодила».
И вдруг я обомлел: на одной фотокарточке был заснят хозяин Кыша. Он лежал на газоне под молодым деревцем и пытался заслониться рукой от фотографа.
– Снежка! Прочитай, что здесь написано! – попросил я.
– «Гра-жда-нин Хму-ров в не-тре-звом со-сто-я-нии по-вре-дил зе-лё-ны-е на-са-жде-ни-я», – прочитала по слогам Снежка. – Здесь ещё его адрес – это совсем рядом, – добавила она. – Он оштрафован.
Я, попрощавшись, но ничего не объяснив Снежке, дёрнул Кыша и побежал к своему дому, подальше от улицы, где жил гражданин Хмуров. Вдруг при встрече он отнял бы у меня Кыша?..
Вечером, не успел папа поужинать, как пришли соседи и попросили его не задерживать начала заседания товарищеского суда над Рудиком. Самого Рудика я не видел со вчерашнего дня ни во дворе, ни в школе.
Мама сказала, что ей неприятно присутствовать на таком заседании, и не пошла с нами. Она и меня не хотела пускать. Но соседи велели меня взять, так как я могу быть свидетелем.
Жильцы собрались не во дворе на лавочке, потому что моросил дождик, а в комнате техника-смотрителя.
Рудик уже сидел в углу на табуретке. Вид у него был совсем не пристыжённый и не убитый. Ни отца, ни брата-лётчика я не увидел. Оказывается, Рудик не хотел идти на суд, но ему пригрозили, что дело передадут в милицию, и он пошёл.
Обвинять Рудика от имени жильцов назначили Лаврова. Папа объяснил мне, что он взаправдашний прокурор, но теперь на пенсии. А защищать Рудика вызвался Зайончковский – дедушка Кольки Зайончковского из второго «А».
Дедушка Кольки тоже раньше работал в суде, но не прокурором, а защитником.
Первой выступила Кроткина, сидевшая за столом.
– Товарищи жильцы! – сказала она. – К сожалению, вместо того чтобы мирно смотреть по телевизору эстрадный концерт, мы вынуждены заниматься неприятным делом. Разбирать поступок Барышкина и вскрывать причины его совершения.
– Не поступок, а вполне уголовное преступление, – грозно поправил Кроткину бывший прокурор Лавров.
А дедушка Кольки Зайончковского вскочил как ужаленный с места и крикнул:
– Это недопустимо! В самом начале процесса прокурор начинает оказывать давление на председателя суда в нарушение всех процессуальных норм! Я протестую!
Я не успевал расспрашивать папу про непонятные слова, вроде «процессуальных», но он велел их запомнить и расспросить обо всех сразу.
– Очень прошу стороны не ссориться! – продолжала Кроткина. – Встань, Барышкин!
Рудик встал, стараясь ни на кого не смотреть, но, честное слово, я чувствовал, что ему ни капли не стыдно.
– Вчера вечером товарищ Сероглазов выяснил, что виновником пропажи всех наших газет и журналов являетесь вы. Вы чистосердечно вернули похищенное владельцам. Я очень прошу вас признать себя виновным перед всеми нами. Признаёте?
– Признаю, – сказал Рудик.
– Умница! Мы рады, что вы говорите правду. Это – залог вашего морального возрождения! – обрадовалась Кроткина.
– Позвольте начать допрос? – сказал прокурор Лавров таким голосом, что я вздрогнул. – Барышкин, когда вы впервые решились на преступление подобного рода?
– Не помню, – сказал Рудик.
– Следовательно, это было давно, – сказал Лавров.
– Позвольте! Позвольте! – снова запротестовал дедушка Зайончковский. – Необходимо доказать, что это было давно.
– Каждый возвращённый журнал – тому доказательство! – отрезал прокурор. – Вот, например, пятнадцатый номер «Огонька» за прошлый год, похищенный у Сизова. Вот «Юность» Шестикрылова – июль месяц этого года. Я уж не говорю о «Вечёрках» с лотерейными таблицами. Жертвами Барышкина регулярно становились жильцы нашего дома. Я считаю его виновность доказанной полностью. Расскажите, Барышкин, о вчерашнем случае. Расскажите по порядку. Мы ждём.
Рудик неохотно стал рассказывать, как он подсматривал приход почтальона, выжидал на лестнице, когда около ящиков не будет никого из жильцов, открывал самодельным ключом дверцу, доставал журналы и пешком подымался на свой этаж, чтобы не попасться на глаза лифтёрше тёте Клане.
Он рассказывал, и я представлял всё это, но мне было неинтересно и противно.
– Ваш отец и брат, разумеется, ничего не знали об этом? – спросил прокурор.
– Нет.
Вдруг Лавров в полной тишине ошарашил Рудика и всех нас новым вопросом:
– В этом году вы получали от своего отца деньги на подписку?
– Получал, – буркнул Рудик.
– На какие журналы?
– «Юность» и «Знание – сила».
– Вы подписались на них?
– Нет.
– Почему?
– Растратил деньги, – выдавил из себя Рудик.
– На что?
– Это неважно.
– Значит, деньги вы растратили, а журналы ежемесячно крали в разных подъездах, подделывали номер квартиры и, так сказать, отчитывались перед отцом?
– Да, – сказал Рудик.
Все зашумели, и Кроткина вынуждена была постучать ключом по голове чугунного футболиста, стоявшего на письменном приборе.
– По-моему, всем всё ясно. Вопросов больше не имею, – мрачно сказал бывший прокурор Лавров, положил под язык какую-то таблетку и вытер лоб платком.
После этого Рудику задали несколько вопросов жильцы, сидевшие за столом.
– Почему вы вытаскивали по субботам «Московскую правду»?
– Там кроссворды, – ответил Рудик.
– А вы разгадали до конца хоть один?
– Нет, – сказал Рудик.
– А совесть в вас ни разу не заговорила? – спросила Кроткина. – Вы не представляли, вынимая из моего ящика «Здоровье», как я буду переживать, не найдя его там? Вы не ставили себя на моё место?
На этот вопрос Рудик ничего не ответил. Затем его мягко допрашивал дедушка Зайончковский про то, какие рекорды он установил, каким стилем любит плавать и какие отметки получает в школе.
Ещё он интересовался, помнит ли Рудик прочитанные произведения из украденных журналов, и выразил уверенность, что он будет брать пример с хороших героев.
После ответов Рудика дедушка Зайончковский победно поглядывал на прокурора Лаврова и наконец заявил, что вопросов больше не имеет.
Мне стало скучно. Захотелось домой к маме, к Кышу, но папа велел мне не вертеться на месте.
– Буду краток, – снова сказал Лавров. – Я неплохо знаю людей. Видел преступников и закоренелых, и раскаявшихся. Не знаю, как вы, а я не чувствую в Барышкине искреннего раскаяния и душевного потрясения. Всем своим видом он как бы говорит: «Я человек особенный. Мне всё дозволено. Чего пристали?»
– Мы сожалеем, но хотелось бы видеть здесь отца товарища Барышкина, – сказала Кроткина.
– Ночью у него был сердечный приступ. Он плохо себя чувствует, – сказал старший брат Рудика. Он только что пришёл и был почему-то не в военной форме.
– Что крал шестнадцатилетний Барышкин вместе с газетами и журналами? – продолжал Лавров. – Наше настроение! Наше время! Наше чувство доверия друг к другу! И, между прочим, наши деньги! На основании всего этого я считаю необходимым передать дело Барышкина в органы милиции для принятия мер более строгих, чем те, которыми располагает товарищеский суд.
Все громко зааплодировали. Раздались возгласы:
– Не маленький!
– Правильно!
– Я возражаю! – встав, заявил папа. – Зачем сразу в милицию?
Затем начал речь дедушка Зайончковский:
– Уважаемые члены товарищеского суда! Суровая просьба обвинителя повергла меня в глубокое уныние. Я спросил себя: неужели наш коллектив бессилен помочь Барышкину? Какие обстоятельства данного дела я считаю облегчающими вину Барышкина? Неплохая учёба в школе. Раз. Спортивные успехи. Два. А главное – тот факт, что на первый роковой шаг юношу толкнул огромный духовный голод. Толкнула жажда чтения. И, мягко говоря, он воспользовался чужим журналом. Затем юноша, мучимый угрызениями совести, сделал робкую попытку исправиться и попросил у отца средств на подписку. Отец с радостью выдаёт просимую сумму. Юноша её тратит. Что делать? Сидеть в читальне некогда. Уроки, тренировки. Поездки на соревнования. Барышкин решает, что нельзя пребывать в невежестве и оставаться в неведении относительно происходящих в мире событий. Отсюда похищение журналов «За рубежом», «Вокруг света» и других. Поистине широк и разнообразен круг интересов этого милого юноши. Наш прямой долг помочь ему их удовлетворить. Я прошу высокий суд вынести справедливый выговор и обязать Барышкина в трёхдневный срок оформить за его счёт подписку на следующие газеты и журналы: «Московская правда», «За рубежом», «Юность», «Знание – сила», «Весёлые картинки». Денежное выражение подписки будет равноценно крупному штрафу. Я сказал!
Просьба приговорить Рудика к подписке на часть того, что он крал, была так неожиданна, что все сначала молчали, а потом захлопали в ладоши ещё громче, чем прокурору Лаврову.
А сам Лавров подошёл к дедушке Зайончковскому, пожал ему руку и поздравил с блестящей речью, которая войдёт в какой-то золотой фонд.
– Вы – Плевако! – заявил громко Лавров дедушке Кольки.
Затем Кроткина задала Рудику вопрос, есть ли у него деньги на подписку. За Рудика ответил его старший брат:
– Деньги есть. Отложенные на кинокамеру.
В своём последнем слове Рудик сказал, что он сам не знает, как постепенно втянулся в кражи, и попросил разрешения вместо «Весёлых картинок» оформить подписку на «Спортивные игры». Ещё он пообещал исправиться.
– А зачем же вы брали чужую «Московскую правду»? – опять спросила Кроткина.
– Там кроссворды, – ответил Рудик.
После совещания Рудика обязали подписаться на газеты и журналы в трёхдневный срок. Было также решено написать в нашу школу о случившемся.
После суда папа остался во дворе поговорить с соседями, а я побежал домой.
И, когда я вспоминал, каким взглядом скользнул по мне Рудик после чтения приговора, на душе у меня становилось холодно и пусто…
Мы с Кышем вышли погулять. Было тепло, и жильцы у подъездов всё ещё обсуждали приговор.
Вдруг Кыш дёрнул поводок. Я увидел вышедших из-за угла брата Рудика и Геру и хотел отойти подальше, но Кыш заупрямился и рвался к Гере, как будто это не она хотела разорвать его недавно на части. Гера тоже увидела Кыша, но не залаяла с яростью и даже не зарычала. Она посмотрела на брата Рудика. Он улыбнулся и сказал:
– Поиграй, поиграй, не бойся.
Они подошли совсем близко к нам.
Кыш, позабыв обиды, опять завилял хвостом так, что, теряя равновесие, заваливался из стороны в сторону.
Гера, тихонько взвизгнув, припала на передние лапы, приглашая Кыша к игре, но я резко отдёрнул его и хотел увести домой. Я не мог забыть обиду.
Кыш обернулся, посмотрел на меня и сказал:
«Эх, ты! Она же не хочет кусаться!»
И я подумал, что нехорошо быть злопамятным. Тут мне самому надо учиться у Кыша. И правда, что не собаки виноваты, если они злые н неблагородные, а хозяева. Вон брат Рудика совсем другой человек, и Гера не рявкает, а хочет играть.
Я отпустил поводок, Кыш бросился к Гере, и не успели мы оглянуться, как у наших ног собаки подняли весёлую возню.
Гера рычала от досады и головокружения, когда Кыш, маленький и быстрый, носился вокруг неё и юрко проскакивал под животом. Но рык её не был злым.
Зато, выбрав момент, изловчившись, она лапой сбивала Кыша с ног. Он валился на спину, смешно дрыгал ногами, а Гера не давала ему подняться. И, по-моему, Кыш закатывался от хохота: ему было щекотно.
Они бы ещё долго играли, если бы мама не крикнула с балкона:
– Алёша! Кыш! Домой!
Мы с братом Рудика с трудом оттащили собак друг от друга, и я повёл недовольного, упирающегося Кыша домой.
У меня накопилось за день много вопросов, и я стал задавать их папе. Я спросил, что такое вакуум, который приснился папе этой ночью.
– Это пространство. Например, графин, из которого выкачали весь воздух, – сказал папа и взглядом пристыдил меня за то, что мне неизвестна такая простая вещь.
– А что осталось в этом пространстве, когда выкачали весь воздух? – спросил я.
– Ничего, – ответил папа.
– Как это – ничего? Ни одногошенького атома?
– Да! Представь себе – ничего! Пустота!
– Нет. Так не бывает! – заспорил я. – Вот выкачали мы воздух из графина. До конца. А что внутри? Ничего? Но я же его вижу! А раз я вижу это ничего, то, значит, он не ничего, а чего, потому что ничего увидеть нельзя! (Папа растерянно смотрел на меня.) Чем запутывать зря, сказал бы уж сразу, что вакуум – военная тайна и про это нельзя рассказывать.
– Да… вакуум – военная тайна, – сказал папа, ладонями сжав виски. – Но не государственная, а всемирная. Более того: это тайна Вселенной.
– И что же, мы её никогда не разгадаем?
– Вполне возможно, – сказал папа.
– А зачем же тогда учиться, если мы её никогда не разгадаем? – удивился я.
– Кто тебе сказал, что не надо учиться? – крикнул папа, вскипев, и на его крик прибежал, угрожающе рыча, Кыш. – Наоборот, надо учиться и учиться! Если бы человек не учился, мы бы жили не в кирпичном доме, а в однокомнатной пещере, без всяких удобств! Мы ходили бы в шкурах, а не летали бы на реактивных самолётах. И не смогли бы разгадать сотни тайн природы! Тебе это ясно? И таким лентяям, как ты, не удастся заставить человечество стоять на месте! Никто не позволит! Есть ещё вопросы?
– Кто такой Плевако? – спросил я, обидевшись, потому что не собирался заставлять человечество стоять на месте.
– Плевако был великим русским защитником, – сказал папа, успокоившись. – Он боролся с царскими судьями. Ясно?
– Ясно. А кто был сильней как борец – Плевако или Поддубный? И в каком весе боролся Плевако? – спросил я.
– Марина!.. Марина! – застонав, позвал папа маму.
– Что случилось? Что с тобой? – испуганно крикнула мама, прибежав из кухни.
– Объясни нашему сыну разницу между Плевако и Иваном Поддубным. У меня больше нет сил, – попросил папа, растирая виски ладонями.
Мама спокойно объяснила мне, что Плевако защищал обвиняемых, как дедушка Зайончковский. Он, как Поддубный, клал в суде на лопатки жестокость, несправедливость и судебные ошибки.