– А про Лермонтова не рассказывали?
– Нет.
– Вы понимали, что результат дуэли мог быть весьма печален… для вас и… конечно, для всех нас?
– Понимал, – сказал я тихо и представил, как всем было бы меня жалко и как Тигра прибивает к моей парте каменную доску, на которой золотыми буквами написано:
ЗДЕСЬ В ПЕРВОЙ ЧЕТВЕРТИ
УЧИЛСЯ АЛЁША СЕРОГЛАЗОВ
– И последний вопрос: кого ещё вы собираетесь вызвать на дуэль в ближайшее время?
– Пока неизвестно.
– Но будете без страха вызывать таких людей, как Барышкин?
– А как же? Буду всю жизнь! – сказал я, забыв о том, что результат дуэли может быть печален.
– Сочту за честь, Сероглазов, быть вашим секундантом! Спасибо за интервью! – сказал Вокруг.
– Пожалуйста, – ответил я, с трудом пробился сквозь толпу смеющихся ребят и пошёл пить воду. У меня от этого интервью совсем запершило в горле.
На остальных уроках мы со Снежкой сидели тихо и внимательно слушали объяснения. Мы получили только одно замечание, когда я спросил Снежку, почему у Коли прозвище Вокруг, и она ответила:
– Фамилия Гурков обратно читается Вокруг.
Я подумал, что тяжело, когда двоюродная тётя твоя же классная руководительница. Зря Снежка не пошла в первый «Б». Впрочем, правильно сделала. Ведь тогда мы никогда не стали бы друзьями на всю жизнь! А так стали!..
Как только я пришёл домой, папа сказал мне:
– Быстрей замори червячка. Мама уже готова. Знаешь, куда мы идём? На выставку собак! Вот куда! Причём в качестве почётных гостей. Сергей Сергеев ждёт нас у входа в парк.
– А Снежку возьмём? Ей скучно. Ведь кошачьих выставок небось не бывает. И Вету Павловну тоже.
– Возьмём. Собирайся.
Я посмотрел на Кыша. Он словно чувствовал, что мы отправляемся на собачью выставку: приглаживал лапами уши и, по-моему, заново учился улыбаться после вчерашнего потрясения. А мама, пока я ел, расчёсывала ему гребешком шерсть на спине и на боках. При этом мама пообещала в ближайшее же время решительно уничтожить всех Кышевых блох. Но папа ответил, что он категорически против этой операции, потому что в природе всё находится в разумном равновесии. Он сам читал в журнале, что если уничтожить на берегах рек всех комаров, то рыбам нечем будет питаться, а у рыбаков не будет наживки – мотыля! И настанут плохие времена и для рыбы, и для рыбаков. И даже волков теперь бьют осторожно. Без них никто не съедает больных лосей, и они портят всё стадо.
– Человека, – сказал папа, – собачьи блохи не кусают! А со своими блохами Кыш успешно справится сам. Вдруг у него характер испортится, если мы их выведем ДДТ? Вдруг Кышу захочется поймать блоху, устроить грандиозную охоту, погоню и победить блоху в благородном единоборстве? А блохи ни одной нет!.. Душевная драма!.. Давай уж не будем рисковать!
Мама сказала, что всё равно выведет всех Кышевых блох.
Папа после этого разговора стал бриться безопасной бритвой. Электрическая уже не брала его бороду. Он брился и удивлялся, что инженерная мысль человечества додумалась зачем-то до бесшумных пистолетов, а до бесшумных электробритв и автомобилей додуматься не может…
Потом мы зашли за Снежкой и Ветой Павловной. Папа всё время вспоминал, как они учились в одном классе. И вообще он был в прекрасном настроении. Он даже разрешил задавать ему любые вопросы.
Но я, вспомнив его слова о том, что от моих вопросов он рухнет в одно прекрасное мгновение, сказал:
– Вопросов больше нет.
– То есть как это нет? – удивился папа. – Тебе всё ясно?
– Да. Мне всё ясно, – подтвердил я. – Вопросов больше нет.
– Товарищи! Взгляните! Вот первый человек в истории человечества, которому всё ясно!
Тут все засмеялись.
Ехать в троллейбусе до парка всем нам было весело. Папа уговорил кондукторшу не высаживать Кыша и взял на него билет за десять копеек, как за чемодан.
Ещё издалека, у входа в парк, я увидел дымящего сигарой дядю Сергей Сергеева. Он стоял, прислонившись к колонне…
Кыш присел от неожиданности и завертелся на месте: сколько собак незнакомых пород шли мимо него в парк! А уж в самом парке у Кыша разбежались глаза. Он рвался поиграть то к одной собаке, то к другой, но им дела не было до него, и он тоже стал спокойно ходить со мной рядом, посматривая по сторонам.
Изредка то папа, то дядя Сергей Сергеев объясняли, что за порода попавшейся навстречу собаки и чем эта порода знаменита.
И каких только собак не было в парке! Выдача призов ещё не началась, и собаки прогуливались по аллеям рядом с хозяевами, а если хозяева отдыхали на скамейках, то собаки сидели или лежали у их ног.
Мы смотрели на овчарок, бульдогов, боксёров, эрдельтерьеров, доберман-пинчеров, сенбернаров и догов. У многих собак на ошейниках висели золотые и серебряные медали. Кыш долго не хотел отходить от одной немецкой овчарки. Она лежала за скамейкой на газоне, и штук десять медалей блестело на её ошейнике. Она глухо рычала на Кыша, как будто спрашивала:
«Вот я овчарка, и у меня медали. А ты какой породы?»
Кыш тоже зарычал, но спокойно ответил: «Я – помесь. И ничем не награждён. Зато ты в наморднике, а я нет!»
И правда, наверно, овчарка злилась на весь белый свет, что на неё надели намордник, и старалась сбить его лапой…
Все собаки с медалями вели себя по-разному. Одни так, словно у них никаких медалей не было, а другие важно вышагивали и даже головы задирали повыше, чтобы их медали были видней.
– Воображалы! – сказала Снежка про таких собак.
А некоторые хозяева медалистов вышагивали ещё важнее, чем сами собаки, и гордо на всех посматривали. Непородистого Кыша они прямо уничтожали презрительными взглядами.
Я ходил и думал: «Пускай мой Кыш – помесь. Он всё равно самый лучший, самый умный и без ваших медалей. Он умеет зажигать свет, лаять на противно жужжащую бритву и выследить воришку. А кто из вас умеет читать письма хозяина? Вы красивые, знаменитые и очень мне нравитесь, но я не сменяю Кыша ни на кого из вас, вместе со всеми медалями!»
Снежка, угадав, о чём я думаю, спросила:
– А на бульдога поменяешь Кыша?
– Нет, – сказал я, – ни на кого не поменяю. Даже не спрашивай.
– А на самолёт?
– Не хочу, – сказал я.
– А на необитаемый остров?
– Зачем мне остров, если там не будет Кыша? – сказал я.
– А Гулливером хочешь стать за Кыша?
– Нет. Думаешь, мне легко будет жить среди вас, лилипутов? – спросил я.
– Ну, а волшебником Хоттабычем хочешь?
– Подавно не хочу! Засунет тебя какой-нибудь джинн в бутылку, и сиди там целые века, – сказал я.
Снежка немного разозлилась, что не уговорила меня поменять Кыша, и отстала с этими предложениями.
Потом папа и дядя Сергей Сергеев подошли к палатке и стали пить пиво, макая в него солёные хрустящие хлебцы, а мама и Вета Павловна о чём-то беседовали на скамейке.
Я услышал, как папа говорит:
– Всего мог ожидать, но чтобы лучший друг, с которым я съел пуд соли, на собрании выступил против меня?.. Нет… Я этого не ожидал! Моя голова отказывается понять сей факт. Да. На собрании, когда тебя чихвостят, когда нужна поддержка… Лучший друг всаживает тебе нож в сердце! Бр-р… Уверен: сделай я сейчас рентгеновский снимок, на сердце у меня будет рубец.
Дядя Сергей Сергеев посмеивался и пил пиво, зачем-то насыпав на краешек кружки щепотку соли.
– Не веришь? Да, да! Рубец! Читал, как йог внушил сам себе, что его ошпарили кипятком и у него на теле выскочили волдыри? Так вот, и у меня на сердце рубец от твоей «дружеской» критики! Да! Я был неправ! Но ты не имел права меня ругать. Для тебя я самый лучший, самый умный человек. Как и ты для меня. Пусть нас другие ругают!
– Ну уж нет! – не согласился дядя Сергей Сергеев. – Лучше ты меня ругай, чем человек, с которым я не съел пуд соли.
Тут я не выдержал и спросил у папы, кто такой йог и почему он внушил себе, что его ошпарили. Почему бы ему не внушить себе что-нибудь приятное?
– Откуда я знаю? Я не знаком с этим йогом! Смотри на собак. Дай поговорить взрослым! – вспылил папа.
А дядя Сергей Сергеев спросил у Снежки:
– Снежка, я слышал, что ты большая специалистка по дуэлям. Как ты думаешь, почему перед дуэлью бросают перчатку, а, допустим, не носок с ноги?
– Неужели не понятно? – ответила Снежка. – Пока вы будете расшнуровывать ботинок, вас проткнут шпагой.
Я подумал, что это правда, засмеялся и вдруг увидел в палатке шоколадные медали. Папа охотно купил нам по две штуки.
Снежка хотела сразу съесть одну медаль, но я отозвал её в сторону.
– Дай ленту от своей косички. Я на неё надену весь наш шоколад, и Кыш тоже будет с медалями.
Снежка распустила косу, я гвоздём проделал в трёх шоколадках дырки, а четвёртую всё же съела Снежка. Потом я надел их на голубую ленту и повесил на шею Кыша. И прямо нельзя было отличить шоколадной медали от настоящей. Наши даже сверкали получше и размером были побольше. И на Кыша сразу стали смотреть по-другому и собаки, и их хозяева. Меня несколько раз спрашивали:
– Что за порода?
И я отвечал:
– Секретная овчарка!
Неожиданно для себя я увидел смотревшую с уважением на медали Кыша ту самую тётеньку с Птичьего рынка, которая купила красавца петуха.
Над шляпой тётеньки колыхалось и радужно играло похожее на саблю перо. Я сразу узнал это перо и догадался, что петух попал в суп. Папа тоже увидел тётеньку и поздоровался с ней.
– Это тот самый пёсик? – с завистью спросила она. – И уже три медали?
– Да. Главное, уметь выбрать собаку, – ответил папа. – Я сразу увидел в нём чемпиона. А как поживает петя-петушок?
– С ним было много мороки, – грустно вздохнув, сказала тётенька. – Пришлось…
– Вы с ума сошли! Что вы наделали? – сдавленным голосом крикнул папа. (Тётенька растерянно смотрела на него.) – Ведь ваш петух непременно взял бы главный приз Большой петушиной выставки в Клязьме! Вы сошли с ума! Вы сами себе враг!
– Откуда же я могла это знать?
– Вы обязаны были верить в такого красавца! А рыбки? Вы не купили тогда рыбок, а именно эти рыбки стали лауреатами Лисабокской выставки рыбок и крабов! Картина-то хоть цела? – поинтересовался папа.
– Цела. Висит. Но я заметила, что вы большой шутник, – сказала тётенька.
– Митя, мы ушли! – крикнула в этот момент мама, и мы ушли, уводя Кыша от тётеньки, которая наверняка ругала себя за то, что не купила его раньше нас…
Нам со Снежкой было весело. Невдалеке играла то и дело одна и та же музыка, и по радио вызывали для получения медалей собак.
Кыш всё время беспокойно старался принюхаться к шоколадкам, хотя сладкого не любил.
Мы засмотрелись на боксёра, который держал в зубах зонтик; я забыл про Кыша, потом обернулся и увидел его рядом с огромным серым догом.
Кыш стоял и вилял хвостом, а дог лежал перед ним и уплетал последнюю шоколадную медаль. Золотые бумажки валялись на земле, и дог, облизываясь, щурил от удовольствия голубые глаза. А Снежка смотрела на него с обидой.
Съев все медали, дог с большой теплотой и благодарностью лизнул Кыша, и наш Кыш при этом слегка пошатнулся. Я потянул Кыша за поводок, подумав, что к такой огромной собаке догу аппетит приходит во время еды и как бы он не съел незаметно для себя Кыша…
Мы ушли, оглядываясь на прекрасного серого дога, увешанного золотыми медалями, а он лежал и, наверно, соображал и никак не мог понять: за какие такие подвиги, за какую такую службу этот маленький добрый пёс заработал такие вкусные медали?..
Мы ели под зонтиками сардельки с горчицей, а потом усталые поехали домой.
Когда мы стояли в очереди на такси, я увидел, как какой-то верзила, ругаясь, оттолкнул от дверцы машины бабушку с мальчишкой и хотел первым залезть в машину.
Я вырвал из кармана у папы правую перчатку – ту самую, которую кидал в Рудика, чтобы сейчас же кинуть её в верзилу, но папа, опередив меня, взял его за руку и отвёл в сторонку.
– Ой, больно! – ахнул этот тип.
– А мне тоже больно, – сказал папа. – Больно смотреть, как хамы толкают пожилых людей. Вам всё ясно?
Он отпустил руку, и верзила встал в самый конец очереди.
– Ты, я вижу, стал заядлым дуэлянтом, – сказал папа, пряча перчатку в карман.
– На тебя теперь варежек не напасёшься, – добавила мама.
А Снежка стояла задумавшись. Вдруг она сказала:
– Надо у нас во дворе устроить выставку кошек. А то что же? И собачьи есть выставки, и рыбьи, и птичьи, и каких-то корешков лесных, и цветочные, а кошачьих нет! Так дело не пойдёт!
Я пообещал Снежке помочь устроить такую выставку, хотя сам подумал: «Зачем кошкам выставка? Они все одинаковые. Только разного цвета…»
В общем, этот день был один из самых лучших дней в моей жизни.
Прошла целая неделя… Прошли семь дней, и чего только не было за эти дни!.. И очень хорошего, и очень плохого…
Засыпая, я старался вспомнить каждый день и, как в кино, просматривал его заново…
Вот я выпускаю на улицу воробья и муху, и мы с папой едем на Птичий рынок, где рыбки, кролики, кошки, волнистые попугайчики… где мы купили Кыша и боялись, что мама прогонит нас вместе с ним обратно. Это был очень хороший день…
Вот я познакомился со Снежкой и ещё не знал, что она будет моим лучшим, самым первым в жизни другом. А сколько нам с ней делали замечаний, пока мы не поняли, что такое дисциплина! И главное, кто делал? Двоюродная тётя Снежки! И потом. Снежка укротила бедного Тигру, которьй должен был стать хозяином Кыша, если бы умел хорошо себя вести на рынках… Это тоже был хороший день, хотя Кыш устроил дома большой ералаш…
Вот я делаю ловушку в почтовом ящике и жду, когда в неё попадет похититель моих «Весёлых картинок». Вот Кыш зажигает и выключает свет, и мама обижается на него за то, что он виляет хвостом и поднимает пыль… А меня папа ругает за то, что я ещё не научился учиться в школе. Это был уже не такой хороший день…
Вот я поспорил со Снежкой, и она ела на уроке жареную саблю… В этот день я привязывал Кыша к батарее и на уроке изобрёл для него ящик со столбиком. Потом Рудик приказывал Гере рычать на Кыша и пугать меня до смерти.
В этот день Кыш напал на след Рудика, и начались плохие дни. В них тоже было много хорошего, но лучше бы никогда не быть мне на товарищеских судах, и не получать снежком по затылку, и, главное, не терять Кыша…
Я просмотрел заново историю его спасения и ещё раз сказал спасибо всем, кто помогал мне в те два дня.
Но вот свою дуэль с Рудиком я не вспоминал. Вместо этого я думал про Пушкина на Чёрной речке и про то, сколько хороших сказок он мог бы ещё сочинить…
Скоро я сам прочитаю все его сказки. Потом буду ходить почаще в зоопарк и на собачьи выставки… Буду задавать папе вопросы обо всём интересном и дружить со Снежкой. И постараюсь никогда в жизни не иметь серого настроения, самого плохого из всех настроений… И не быть трусом.
…Прошла всего одна неделя… прошли семь дней, а сколько ещё впереди хороших недель, и дней, и часов, и минуток, и секунд!.. Тик-так… Тик-так… Тик-так…
Я с трудом открыл слипавшиеся глаза и, перед тем как заснуть, совсем счастливый, посмотрел в освещённый луной угол комнаты: там на матрасике, свернувшись в клубок, спал Кыш – моя любимая собака.
Кыш и я в Крыму
О том, что мы едем в Крым, я узнал всего за два дня до отъезда.
Мы с Кышем сидели на балконе, и я вдруг увидел своего папу. Он подошёл к дерущимся мальчишкам и что-то сказал им. Мальчишки неохотно подали друг другу руки и разошлись в разные стороны.
– Что ты им такого сказал? – спросил я папу, когда он пришёл домой.
– Я им сказал: «Дети! Я с сегодняшнего дня в отпуске. Я ждал этот день целый год. Пожалуйста, не омрачайте его. Дайте же друг другу руки! Поверьте мне: жизнь прекрасна!»
– Но ты же ещё вчера не знал про отпуск! – сказал я.
– Да. Тебе известно, что я люблю неожиданности? Так вот, сегодня утром мне вручают в месткоме путёвку и говорят: «Дорогой Сероглазов! Посмотри на себя! На тебе же лица нет. Ты нервный и просто обуглился на работе. Мы не можем допустить, чтобы наш ведущий конструктор таял не по дням, а по часовому графику. Поезжай в Крым!»
Я ещё не успел всё сообразить как следует, а папа уже говорил маме по телефону:
– Ирина, я не шучу… Послезавтра мне необходимо быть в Крыму… Именно с женой и с ребёнком. Ты же говорила, что можешь уйти в отпуск в любую секунду? Говорила. Вот и уходи. Выключи свою электронную машину и уходи. Машине тоже нужно отдохнуть, а то у неё шарики начнут барахлить… Быстрей пиши заявление. Мы с Алёшей упаковали первый чемодан. Как, как? Вопрос о поездке собаки мы обсудим не по телефону. Пока… Да! Жить будете в доме у тёщи моего сослуживца. Я договорился…
– Без Кыша никуда не поеду, – сказал я. – Мне не нужен никакой Крым!
– Ты погоди занимать твёрдую позицию. Вот придёт мама, мы сядем за наш круглый стол и начнём переговоры на самом высоком уровне.
– А ты за кого будешь? – спросил я.
– Я буду за разумное решение проблемы, – сказал папа.
– Тут только одно решение: взять Кыша с собой! И всё! Даже переговаривать не желаю!
– Давай до начала переговоров не заводить их в тупик. Идёт?
– Попробуем, – сказал я, решив ни за что не сдаваться. Потому что я просто представить не мог, как это я уеду в Крым без Кыша.
Я присел около Кыша, приподнял его длинное мохнатое ухо и шепнул:
– Не бойся! Я тебя не предам. А если начнут спрашивать, как ты будешь себя вести, отвечай, что хорошо, обещаний надавай и, главное, посильней виляй хвостом. Понял?
Кыш ничего не ответил и только глубоко вздохнул…
До прихода мамы я помогал папе укладывать чемодан. Он сложил в него свои майки, трусики, рубашки, кеды, джинсы и тоненькую книжку, которая называлась «Угрожает ли Солнечной системе тепловая смерть?».
Я, конечно, сразу поинтересовался, что такое тепловая смерть и вправду ли она нам угрожает? Папа сказал, что угрожает, хотя до этого ещё очень далеко, миллионы лет, но если люди вроде меня будут получать по арифметике тройки, а иногда и двойки, то тепловая смерть Солнечной системы наступит гораздо раньше, чем ожидалось. Ещё папа сказал, что если люди вроде меня подтянутся по всем предметам, то через тысячу лет они запустят в небо искусственное солнце, а может быть, даже не одно, а целых три штуки. И тогда в Москве круглый год будет тепло, как в Крыму.
– А пока что, – добавил папа, – позаботься о том, чтобы не получить у моря солнечный или тепловой удар. Найди свою панамку и сделай из доски, которая лежит на балконе, четыре стойки. Ты будешь с мамой на пляже натягивать на них простыню и спасаться от солнца.
– А ты разве не будешь с нами лежать на пляже? – спросил я.
– У дома отдыха свой пляж. Туда не пускают посторонних. Даже детей и жён.
– Почему?
– Потому что таковы тамошние правила. Между прочим, – сказал папа, – я позвоню своему однокласснику Мише Фингерову, он работает в зоопарке, и спрошу, не вредна ли Кышу поездка в Крым, к морю.
– Понимаю, к чему ты клонишь, – сказал я.
– Будь уверен: я тебе не солгу. Что скажет Миша, то и передам. Но как быть, если врачи категорически запретят Кышу ехать?
Папа ещё не раз до прихода мамы и переговоров за нашим круглым столом пробовал обрабатывать меня разумными доводами насчёт Кыша, но я не сдавался, потому что не видел в этих доводах ничего разумного.
– Ты сам, – сказал я, – говоришь, что лучше умереть, чем предать лучшего друга. И я никогда не предам Кыша!
Наконец, весёлая и радостная, вернулась с работы мама. Ей тоже подписали заявление об отпуске и завтра должны были выдать отпускные деньги. Папа показал маме путёвку на красивой бумаге и сказал:
– А вам придётся с Алёшей быть дикарями. – Мне показалось, что мама немного обиделась после этих слов, но папа добавил: – Не думайте, что я так уж жажду в дом отдыха. Я с удовольствием не разлучался бы с вами.
– Ты ведь мог отказаться от путёвки, – заметила мама.
– Это было просто невозможно. Местком сказал мне: «Сероглазов, ты у нас самый нервный и справедливый человек. Отдыхай!» Как тут откажешься?
Мы уже кончили ужинать, но я нарочно не вмешивался в разговор. Я терпеливо ждал начала переговоров о Кыше…
Мама начала издалека. Она сказала, что недолгая разлука только укрепляет чувства друзей.
– Не люблю людей, которые нарочно разлучаются для проверки всяких чувств, – заметил я спокойно.
– Он прав, – сказал папа и как-то странно посмотрел на маму.
Тогда мама без долгих слов призналась, что она очень любит Кыша. Но что я себе не представляю всех трудностей, связанных с питанием и проживанием собаки на курортах Крыма.
Мама обрисовала мне тысячу разных трудностей. И переезд, и жару, и солёную морскую воду, и набитые битком автобусы, и невозможность пойти с Кышем в кино и на концерты, и скандалы на пляже из-за того, что пляж не для собак, а для людей, и ещё много чего другого.
– Это будет не отдых, а пытка! – под конец своей речи сказала мама.
Кыш после её слов, еле слышно застонав, вылез из-под круглого стола и с опущенным хвостом печально поплёлся в другую комнату.
– Так. У одного из участников переговоров не выдержали нервы, – сказал папа.
– А ты, я вижу, дипломат! – вспыхнула мама.
– Совершенно верно, – согласился папа.
– Тогда тебе незачем лечить нервы. У дипломатов они крепки, как канаты, – сказала мама.
– Просто мы, дипломаты, умеем себя держать в руках, как бы ни пошаливали нервишки, – объяснил папа.
– Повторяю: я хочу отдохнуть. Вы можете это понять? – спросила мама. – Или вы бесчувственные эгоисты?
– А что значит отдохнуть? – сказал я.
– Это значит: спокойно купаться, загорать, читать, ходить на экскурсии и в кино.
– Выходит, Кыш тебе помешает? – спросил я.
– Не знаю. Ведь мы ни разу не отдыхали вместе.
– Вот и давай попробуем, – предложил я. – Знаешь, какие условия я тебе создам? Ты не будешь беспокоиться ни о чём! А я буду ходить в магазины и на базар. Буду стирать сам свои носки и трусы и, уж конечно, кормить Кыша. И тебе не придётся волноваться из-за меня, как в Москве! Вот увидишь!
– Ты обещаешь без спроса не лазить в море? – спросила мама, начиная сдаваться.
– Слово! – сказал я.
– Ты обещаешь не получить солнечный удар?
– Слово!
– Ты обещаешь не тянуть в рот грязные фрукты?
– Слово!
– Ты обещаешь никуда от меня не убегать и не теряться?
– Слово! – заверил я.
– Хорошо. Ваша взяла, – сказала мама. – Завтра же возьмите справку о состоянии здоровья Кыша. Без неё ему не дадут билет на самолёт.
Я встал на стул, поцеловал маму и сказал:
– Не бойся. Всё будет хорошо. Ты отдохнёшь, как никогда.
– Посмотрим… посмотрим, – ответила мама.
Время до нашего отлёта тянулось долго-долго. Ещё дольше, чем последний день четвёртой четверти. И только на трапе, когда папа показывал красивой девушке наши билеты на самолёт, я вдруг почувствовал, что это – правда! Ещё совсем немного, заревут реактивные моторы, и мы полетим в Крым!
Моё место в самолёте было у круглого окошечка – иллюминатора. Кыш сидел у меня на руках и вёл себя спокойно. Только когда самолёт разогнался, он уткнул морду мне под мышку, как будто не хотел ничего ни видеть, ни слышать.
Я его гладил, успокаивал и говорил, что собаки теперь бывают в космосе, а там пострашней, чем в реактивном «ТУ-104», летящем совсем не высоко над землёй. И из-за того, что я всё время беспокоился о Кыше, я сам ни разу не струсил…
…Потом красивая девушка принесла нам минеральную воду и конфетки, которые едят в небе, и опять велела всем пассажирам застегнуть ремни. Папа научил меня при снижении часто щёлкать зубами, чтобы не заложило уши, а Кышу выдал кость с хрящиками, так как конфету грызть он не пожелал.
Рёв моторов сделался немного тише, у меня всё оборвалось внутри, когда самолёт провалился на секунду в яму, а в ушах как-то зашипело и стало покалывать тысячью иголочек.
– Кыш, – сказал я, – мы идём на посадку! – И не услышал собственного голоса.
Я испугался, по совету папы защёлкал зубами, в ушах у меня вдруг выстрелило, и я услышал, как папин сосед громко жалуется красивой девушке, нашей бортпроводнице:
– Возмутительно! Я молчал, когда собака дёргала мой зонтик! А теперь в самолёте создана ужасная атмосфера: глодают кость, щёлкают зубами! В конце концов, мы не в купе поезда. Мы в полёте. Здесь нервы напряжены до предела!
– Извините, но я не могу запретить собаке глодать кость, а мальчику щёлкать зубами. Пожалуйста, договоритесь между собой сами, – с улыбкой сказала девушка.
Как только мы сошли с трапа, Кыш прямо заскулил от радости и даже лизнул бетонную дорожку аэропорта. Он был счастлив, что вернулся с неба на землю.
Мы получили наши чемоданы и встали в очередь на такси.
Кыш лежал в тенёчке за чьим-то чёрным чемоданом, часто дышал, свесив язык набок, и то и дело с упрёком поглядывал на солнце. Ведь оно пекло действительно почище, чем в Москве.
А я рассматривал красивые разноцветные наклейки на чьём-то чёрном чемодане и спрашивал у мамы, что на них написано нерусскими буквами.
Это были названия разных городов и гостиниц.
Вдруг к очереди подъехал голубой микроавтобус «Рафик». Из него высунулся человек со шрамом на щеке, которого я видел в самолёте, и спросил:
– Товарищи! Если среди вас есть с путёвками в «Кипарис», милости прошу, довезём.
– Я в «Кипарис»! – сказал папа. – Но у меня семья и собака.
– Садитесь. В «Рафике» места хватит всем, – сказал человек со шрамом.
– Простите, и я в «Кипарис», – обратился к нему хозяин чемодана с разноцветными наклейками. – Мне тоже можно?
– Конечно. Садитесь.
Потом, наверно решив не стесняться, из очереди вышли ещё два человека: небритый высокий парень с рюкзаком за плечами и папин сосед, ворчавший на нас с Кышем. Он спросил:
– Эта машина прислана за нами из дома отдыха, или вы везёте нас частным образом?
– Частным образом, – ответил человек со шрамом.
Сначала мы ехали по шоссе, потом проехали по городским улицам, потом снова выехали за город и мимо зелёных яблоневых садов, мимо голубых и розовых домиков и взяли курс к морю.
Обернувшись к нам, человек со шрамом сказал:
– Давайте знакомиться. Василий Васильевич Васильев.
– Меня зовут Алёша.
– Ирина Дмитриевна, – представилась мама.
– Митя, – сказал папа.
– Фёдор Ёшкин, – сказал небритый парень.
– Милованов, – сказал хозяин большого чемодана с наклейками.
– Торий Иванович Грачёв, – неохотно, но важно объявил папин сосед.
– Не сочтите за подковырку, – спросил Милованов, – почему вы Торий?
– Мои родители – химики, – сухо объяснил Грачёв, – и в знак уважения к Периодической таблице элементов выбрали мне имя по ней.
– Значит, вы вполне могли бы стать Азотом или Алюминием? – пошутила мама.
Грачёв ничего не ответил.
Мы с Кышем смотрели в окно на огромные зелёные волны гор по обеим сторонам шоссе.
Неожиданно шофёр затормозил, съехал на обочину, а Василий Васильевич вышел из машины, подошёл к серому камню с красной наискосок полосой, постоял около него, наверно, целую минуту, и мы снова поехали.
– Что это за камень, у которого он стоял? – спросил я у мамы.
– Памятник крымским партизанам, – сказала мама.
Всю дорогу Василий Васильевич больше ни с кем не разговаривал. Остальные беседовали о всякой всячине и спорили, а я ждал, когда покажется море.
С высоты оно было совсем не таким, каким я его себе представлял. Просто далеко под нами до горизонта тянулась голубая, в белой туманной дымке пустыня. И на ней нельзя было заметить барашков волн, а над ними кричащих чаек. Когда мы подъезжали к Гурзуфу, папа показал мне гору Аюдаг, похожую на медведя, пьющего воду, и объяснил, что у подножия этой горы находится «Артек» – самый лучший в мире пионерский лагерь.
Мы проезжали через Гурзуф.
Федя Ёшкин всё время высовывал голову из окошка и повторял:
– Ну сила!.. Ну красотища!..
Милованов вдруг попросил шофёра остановиться около каменного дома. Выйдя из машины, он, сложив руки на груди, посмотрел вдаль.
Посмотрев вдаль, он снова сел в машину, и мы поехали дальше.
Кыша, наверно, укачало. Он дремал у меня на коленях. Мне было страшней, чем в самолёте, особенно на поворотах, и я один раз ахнул, а шофёр сказал:
– Это ерунда. На старой дороге виражи покруче.
Потом я тоже задремал, проспал Ялту и проснулся, когда машина вдруг остановилась. А остановили её двое мальчишек и одна девчонка. Она сказала, когда Василий Васильевич открыл дверцу:
– Здравствуйте! Мы пионерский патруль. А вы приезжие?
– Да. Кроме водителя, – ответил Василий Васильевич.
– Добро пожаловать в Крым! – сказала девчонка. – Очень просим вас не жечь в лесу костры, не вырезать своих имён на стволах деревьев, не сорить в парках и на пляжах, любить и уважать домашних животных. Извините! Всего хорошего.
– Счастливо отдыхать! – сказал один из мальчишек. На груди у него был настоящий бинокль, и в руке он вертел настоящий свисток.