Глава одиннадцатая. Иванов




 

 

‑ Доктор!.. Доктор!.. ‑ переодетый Степанов «Сомов» и лейтенант Мулин, помигивая фонариками, пытались отыскать среди деревьев белое пятно парашюта.

Только что самолет, покрутившись над кострами, сбросил груз и повернул на запад.

‑ Как они в 41‑м до Москвы дошли с такими летчиками, ‑ ворчал Степанов, ‑ два мешка и одного мужика точно сбросить не могут… И ведь, наверняка, не самые плохие летают: в одиночку переть через линию фронта на тихоходном тарантасе, без прикрытия истребителей ‑ тут ас нужен. А как доходит до выброски ‑ на тебе, мазилы косоглазые! Им только в парке на карусели кататься. Ну, Геринг… ну, толстожопый… вот доберемся до тебя, я тебе припомню наши мучения… Чтоб ты так ложкой в рот попадал, как нам груз сбрасываешь. Слышь, Мулин, а может, они просто халтурят? Мол, мы вас до места довезли, а дальше хоть трава не расти: слезайте, граждане, ваша остановка… А если хотите с комфортом ‑ за дополнительную плату! Ха‑ха… Ну, а чем он, рядовой шпион, «подмазать» может? Да ничем, кроме как «большое спасибо» сказать. Вот его, бедолагу, и кидают, куда ни попадя. Ну‑ка, вон там, кажется, что‑то мигнуло…

‑ Да, свет… Доктор! Доктор!.. Да он это, кому здесь еще фонарями светить. Пошли!

Шагов через пятьдесят они увидели человека, стягивающего с дерева парашютные стропы. Услышав треск веток под ногами, он бросил свое занятие и двинулся навстречу фонарику.

‑ Ну, наконец‑то, доктор! Мы вас так ждали! ‑ почти крикнул Мулин и радостно обхватил парашютиста.

‑ С приземлением, доктор! ‑ подключился к объятиям Степанов. ‑ А вещички ваши, кажется, немного в стороне должны лежать… Найдем!

‑ Вы Мулин? ‑ врач вопросительно посмотрел на Степанова.

‑ Нет, я Сомов, ‑ улыбнулся тот.

‑ Я Мулин, ‑ кивнул лейтенант, ‑ командир группы. С приземлением доктор.

‑ Спасибо! ‑ радости в голосе врача заметно не было. ‑ Долго летели, но, слава богу, без неприятностей; линию фронта миновали удачно. А красивое зрелище, я вам скажу…

‑ Да, если смотреть сверху, когда в тебя не стреляют, ‑ ухмыльнулся Мулин.

‑ Ладно, все разговоры потом… Вы себя‑то не назвали, доктор, ‑ протянул руку для знакомства Степанов.

‑ Ах, да, простите, второй раз в жизни прыгал, ‑ все в голове кругом идет… Иванов Борис Семенович.

‑ Пошли, Борис Семенович, нам еще ваш багаж найти надо ‑ и к кострам, нас там уже заждались и водка согрелась. Пошли! Сгребай парашют…

«Посылку» нашли быстро, и через полчаса Иванов уже знакомился с радистом Платоновым и «дезертиром Мартисовым».

‑ Соловья баснями не кормят, садитесь, где стоите, Мартисов, наливай! ‑ командовал «Сомов», ухаживая за гостем и командиром. Мулин снисходительно позволял подхалимаж.

‑ Ну, давайте за встречу, закусим, чем абвер в прошлый раз послал, а потом поговорим. С благополучным прибытием вас, доктор! ‑ Мулин отхлебнул из алюминиевой кружки, поморщился, нюхнул кусок хлеба и полез ножом в банку с тушенкой.

‑ А вас, Борис Семенович, одного в таком самолете катали? ‑ поинтересовался «Сомов», откусывая огурец.

‑ Нет, кроме меня летело еще пять человек.

‑ Они раньше сошли? ‑ не унимался «Сомов».

‑ Да, часа за полтора. Хорошо вооруженная группа, все с ППШ. И груз с ними был немалый, тюков 20, если не больше. Долго сбрасывали, я аж замерз… А минут за сорок до моей цели сбросили еще тюков 15. Наверное, где‑то рядом действует еще один отряд.

‑ Наливай, Мартисов, надо доктора согреть, ‑ скомандовал «Сомов».

«Мартисов» разлил водку по кружкам, из мятого, но чистого ведерка достал несколько соленых огурцов, выложил на расстеленную плащ‑палатку.

‑ За то, что о нас помнят «наши товарищи», ‑ поднял кружку «Сомов» и залпом выпил. ‑ Что там творится‑то, в нашем тылу, в немецком? Расскажите, а то у нас здесь одна советская пропаганда, а по радио много не услышишь ‑ Платонов батареи жалеет.

‑ Всех русских мобилизуют в РОА, к Власову; готовится генеральное наступление. Когда, понятно, не говорят, но, скорее всего, в конце лета. Начальство возлагает большие надежды на ваш отряд, Мулин.

‑ На наш отряд, на наш, ‑ вы теперь с нами, доктор, ‑ уточнил Мулин.

‑ Да, и видимо, надолго. Мне приказано развернуть здесь госпиталь. Вероятно, предстоят серьезные бои.

‑ Госпиталь? ‑ оживился «Сомов», ‑ так это и медсестры будут?..

‑ А какой же госпиталь без них, ‑ потер руки «Мартисов», ‑ вот это по‑нашему, а то мы здесь совсем одичали без баб…

‑ Без женской ласки, Мартисов, ты ж культурный человек, хоть и живешь в лесу, ‑ укоризненно поправил «Сомов».

‑ Хватит зубоскалить, у вас одно на уме! ‑ прикрикнул Мулин.

‑ Виноват, командир, больше не повторится, ‑ притих «Мартисов» и незаметно подмигнул «Сомову»: во дает лейтенант!

‑ А у вас, я смотрю, строго, ‑ заметил Иванов.

‑ А как же, у нас если что ‑ командир семь шкур спустит. Когда Волков заправлял, было попроще. А лейтенант прилетел ‑ всем хвосты прищемил! Если так дело дальше пойдет, скоро строевой подготовкой заниматься начнем, ‑ засмеялся «Сомов». ‑ А вы, доктор, от строгости, наверное, там отвыкли?

Иванов вздохнул, внимательно посмотрел на «Сомова» и мотнул головой:

‑ У меня это «удовольствие» тянется с июля 41‑го, как в плен попал.

‑ Вы о чем? ‑ вроде не расслышал «Сомов».

‑ О строгости… Налейте, что ли, еще, давно не сидел в такой приятной компании.

‑ Еще насидитесь, доктор, ‑ по‑простецки пообещал «Сомов». ‑ А ты чего, Мартисов? Наливай! Гулять так гулять, теперь нам не страшно ‑ с нами медицина!

Выпили еще, закусили, потянулись к табаку.

‑ Конечно, не все и в плену складывалось плохо, ‑ начал врач. ‑ Поначалу было трудно, а потом как‑то привык. Да и профессия помогала: лечил всех ‑ и немцев, и красноармейцев. Как врачу мне поблажки делали: комнатка у меня в лагере была, зарплата.

‑ Это где? ‑ спросил Мулин.

‑ В Гохенштайне, в Восточной Пруссии.

‑ И что, даже в лагерях выздоравливали? ‑ с недоверием произнес «Сомов».

‑ Даже в лагерях. В 41‑м меня раненого немцы принесли в какой‑то сарайчик. Очухался, осмотрелся, увидел одного офицера. Артиллерист, старший лейтенант по фамилии Филькин, повреждены оба глаза. Молодой парень, симпатичный, крепкий и калека на всю жизнь… А потом случайно наткнулся на него в Гродненском лагере, в Белоруссии. Меня уже тогда немцы использовали как врача. Начал заниматься глазами этого Филькина и, что же вы думаете, кое‑что удалось: левый глаз стал видеть. Конечно, не так, как раньше, но по лагерю Филькин сам передвигался! А то бы пристрелили его, чтоб не вертелся под ногами…

‑ Значит, красноармейцев лечили, доктор? Глаза им чинили, чтоб они в нас стреляли без промаха? ‑ прищурился «Сомов».

‑ Лечил! Что ж меня теперь за это ‑ к стенке? Немцы не поставили, а вы, Сомов, уже, похоже, прицелились!

‑ Да нет, вы не обижайтесь, доктор, это я так, для острастки, чтоб вы не перепутали, в какой партизанский отряд попали… А немцы и впрямь вас жалели.

‑ Кто им нужен, того они жалеют, кормят, лечат. В Гохенштайне был один барак. Стоял отдельно от остальных, за тремя рядами колючей проволоки. Назывался «Зондерлагерь 74». Обслуживали его исключительно сами немцы из лагерного госпиталя. Там содержалось четыре советских генерала и с полсотни старших офицеров. Летом 43‑го привезли туда тяжело раненного майора‑летчика. Смотрю ‑ несут его в наш лазарет, рядом идут два гестаповца. Принесли, и ко мне: «Иванов, будешь оперировать! И смотри, чтобы летчик был жив. Если умрет ‑ пойдешь вслед за ним». Я поковырялся, зашил, говорю: «Его надо оставить в госпитале». Гестапо ни в какую! Видать, тот майор важнее генералов был. «Будешь ходить и лечить его там!» ‑ в «Зондерлагере» то есть. С месяц я каждый день наведывался к летчику, все хотел поговорить, узнать, кто он, откуда. Но гестаповский офицер не отходил от нас ни на шаг, и попробуй, заикнись с этим летчиком о чем‑то кроме ранения ‑ к стенке! Так и сказали…

‑ И что же это за летчик такой был?

‑ Ходили по лагерю слухи, то ли сын, то ли племянник чей‑то из кремлевской верхушки…

‑ Ты смотри… А сами‑то немцы знали, кто он такой? ‑ заинтересовался Платонов.

‑ А черт их разберет, может, и знали, может, подозревали, ‑ Иванов изрядно захмелел. Он становился все разговорчивее, часто курил. ‑ Они смешные, немцы. В Гродненском лагере дело было. Приходит как‑то ко мне переводчик гестапо с чернявым военнопленным. «Иванов, ‑ говорит, ‑ посмотри‑ка внимательнее и скажи, не еврей ли этот лупоглазый?» Я плечами пожал, сказал, что медосмотр такого диагноза не ставит. На следующий день этот гестаповец приводит ко мне еще пару новеньких. «А эти не евреи?» ‑ спрашивает. Я опять плечами пожал, не могу, говорю, определить. Тогда этот хмырь из гестапо ко мне ‑ «а ты сам, Иванов, не из евреев?» Я не выдержал, пошел к немецкому врачу Шульцу, сказал на свой страх и риск, что если еще раз ко мне приведут кого‑нибудь на предмет определения национальности, я не буду оперировать, пусть отправляют назад в лагерь. Шульц посмеялся, но с кем‑то из лагерного начальства поговорил, больше я этих гестаповцев в госпитале не видел. Хотя недели две боялся, что уж если придут, то наверняка за мной… Выпьем, что ли?..

‑ А вы откуда родом, доктор? ‑ поинтересовался «Сомов», разливая по кружкам водку.

‑ Из Одессы.

‑ А‑а… Так вы сами‑то…

‑ Слушай, Мулин, ‑ перешел на «ты» доктор, ‑ у тебя здесь гестапо, а не разведгруппа абвера.

‑ Да он шутит, ‑ успокоил Иванова лейтенант, ‑ он у нас артист.

‑ Это точно, ‑ подтвердил «Сомов», ‑ я и спеть, и сплясать… и даже фокусы могу…

‑ А ну, покажи, ‑ попросил врач.

‑ Пока не время, еще не пели, а фокусы у нас после песен… «По диким степям Забайкалья…» ‑ неожиданно сильным, приятным голосом затянул «Сомов».

‑ «Где золото роют в горах!» ‑ подхватила компания.

‑ «Бродяга, судьбу проклиная», ‑ попытался пробасить доктор.

‑ «Тащился с сумой на плечах», ‑ пропели все хором.

‑ Вот, вот, и я про суму, ‑ перекрикивая песню, возник «Мартисов», ‑ вы тут пока пойте, а мы с Платоновым пойдем, багаж разберем.

‑ Там новые батареи должны быть, а нам через два часа на связь выходить, утро скоро.

‑ «Бродяга Байкал переехал, навстречу родимая мать!» ‑ разносилось по лесу, наполненному предрассветной свежестью.

Со стороны могло показаться, что у костра на привале собрались охотники, чтобы отдохнуть в дружеском, мужском кругу. Гулянка удалась на славу, лица отливали малиновым цветом, глаза озорно искрились, улыбки не сходили с губ. «…Ах, здравствуй, ах, здравствуй, мамаша!»… А зверь?.. Ах, да, зверь… Пусть гуляет зверь до следующих выходных…

Наблюдатель, объявись он невзначай в этом лесу, оцепленном бойцами спецбатальона «Смерш», не ошибся бы: на полянке и впрямь уселись в кружок охотники, правда, один из них еще не знал, что он и есть добыча, что Управлением контрразведки 2‑го Прибалтийского фронта ему отмерено еще от силы полчаса ощущать себя равным среди поющих, смеющихся, наливающих…

‑ До войны в Москве жил и работал на эстраде Миша Зайцев, ‑ вспомнил Иванов, едва умолкла песня. ‑ Мастер на все руки… Вот как Сомов: и спеть, и сплясать, и выпить, и закусить. А потом война, плен. В Гродненском лагере Миша сначала работал санитаром, а потом собрал джаз из пленных. Что это был за джаз!.. Утесову не снилось!.. Играли они не за деньги, за жизнь… Летом 42‑го… да, в августе, Гродненский лагерь расформировали, я попал под Белосток, а Зайцев со своим джазом ‑ в Гохенштайн. Там я его и встретил в феврале 43‑го. К джазу прибавилась еще и драматическая труппа, целый театр!.. Сам Зайцев веселил лагерную публику клоунадой. На концерты приходило все начальство с любовницами. Инструмент в оркестре был отменный, костюмы ‑ с иголочки, тоже не лагерными портными сшиты. Про всю эту эстраду стало известно в Берлине, так оттуда пришел приказ вывозить Зайцева с его джаз‑бандой на гастроли. Они объездили все лагеря Восточной Пруссии…

‑ Вот это плен! Курорт! ‑ причмокнул «Сомов».

Иванов ухмыльнулся, поднял глаза на «Сомова» и с грустью сказал:

‑ Не завидуйте, Сомов, курорт был по вечерам, а днем Зайцев и его артисты работали лагерными полицейскими, выносили из бараков трупы и закапывали их на свалке, за оградой…

‑ М‑да… ‑ протянул Мулин, ‑ а где он сейчас, Зайцев?

‑ Перед отправкой я встретил его в разведшколе, он командовал взводом. Правда, под другой фамилией.

Все обернулись на шум. Из‑за кустов показались фигуры Платонова и «Мартисова». Платонов нес какую‑то закуску, «Мартисов» ‑ пачку газет.

‑ Вот, распотрошили сундучок нашего доктора, ‑ Платонов выложил на «стол» продукты.

‑ А я избу‑читальню сейчас открою. Газета «Правда», не абы что! ‑ «Мартисов» помахал увесистой пачкой.

‑ Дай посмотреть! ‑ потянулся «Сомов», ‑ Ух ты, настоящая! «Орган Центрального Комитета и МК ВКП(б)». Та‑ак, «Да здравствует великий советский народ, героическая Красная Армия и Военно‑Морской флот, изгнавшие захватчиков из нашей страны, ведущие борьбу со сталинской кликой!» Ленин. Ну, дают! Это где ж такую печатают, а, доктор?

‑ Спросите у другого доктора.

‑ У какого?

‑ У Геббельса. Это из его поликлиники.

Газеты разошлись по рукам. Даже Платонов отложил свои батареи и уткнулся в строчки.

‑ «Указ Президиума Верховного Совета СССР, ‑ вслух прочитал Мулин. ‑ Об изменении в печатании изображений тов. Сталина И.В. 1.Вследствие причисления Святейшим Синодом товарища Сталина И.В. к лику святых, все изображения, портреты и бюсты товарища Сталина И.В.впредь выпускать с изображением сияния вокруг головы». Председатель Президиума Верховного Совета СССР М.Калинин, Секретарь Президиума М.Горкин. Москва. Кремль.

‑ А вот, смотри, «Со всех концов страны. Тбилиси. Среди жителей города большим успехом пользуется новая пьеса молодого драматурга Вакушвили «Последний день Иосифа». Билеты распроданы на два месяца вперед», ‑ зачитал «Мартисов».

‑ А вот еще, из Вашингтона, от Моргана ‑ Сталину: «…Разрешите Вам сообщить, что постановлением нашей общины Вы зачислены в нее как почетный еврей. Мне также поручено выяснить Ваше желание в отношении церемонии обрезания, о чем прошу сообщить». Ха‑а!..

‑ Пока ребята читают, мне нужно кое‑что вам сказать, ‑ позвал Мулина Иванов.

Они отошли на несколько шагов от почти погасшего костра, Иванов закурил, выдохнул дым и наклонился к уху лейтенанта:

‑ Помимо организации госпиталя мне поручено провести несколько террористических операций против руководящих работников Великолукской области. Вы мне должны в этом помочь. Взрывчатка, все необходимое ‑ в грузовых тюках. И самое главное ‑ приказано искать место для партизанского аэродрома. Скоро к нам будут прилетать начальники, проверять работу, отправлять нас в отпуск, на курорт… Хотите на курорт? В Ниццу? Это во Франции. Я с удовольствием! Одесса ‑ это не курорт, я там жил, я знаю…

Мулин быстро взглянул на «Сомова», тот поймал его взгляд и незаметно кивнул.

‑ У вас при себе какое оружие? Мы все‑таки на чужой территории, ‑ спросил Мулин Иванова, стараясь не вызвать подозрений.

‑ Вот, ‑ Иванов с готовностью достал «Вальтер» и протянул его Мулину.

Тот вынул магазин, передернул затвор, заглянул в ствол, щелкнул бойком.

‑ А еще что?

‑ Нож, и все, ‑ доктор извлек из чехла финку и тоже протянул Мулину.

‑ Руки, Иванов! ‑ неожиданно резко скомандовал Мулин. ‑ Вы арестованы.

Иванов рассмеялся, поднял руки и попытался обнять Мулина.

‑ Руки в гору! И не шевелиться, иначе пристрелю как собаку, ‑ крикнул оказавшийся рядом «дезертир Сомов». Банкет окончен, концерт тоже.

Иванов, посмеиваясь, наблюдал, как «дезертир Мартисов», всю ночь разливавший водку, проворно и абсолютно трезво обыскивает его, извлекает из «пистончика» именные часы отца, прячет в свой карман.

‑ Смешно, Иванов? ‑ удивился Платонов.

‑ Меня предупреждали, что Мулин может устроить проверку, я даже ждал ее, но думал, это произойдет раньше.

‑ А какая разница, раньше или сейчас?

‑ Ну, если бы сразу стало ясно, что я не тот, меня можно было и не приглашать за стол, вам бы досталось больше… Ха‑ха, ‑ пьяно веселился Иванов.

‑ Нам было с вами интересно, доктор, мы узнали много нового, ‑ съязвил Степанов, выходя из образа хмельного «дезертира Сомова».

‑ А‑а… я догадался… это как раз тот фокус, который вы обещали, ‑ хлопнул себя по лбу врач.

‑ У вас прекрасная память, доктор. Надеюсь, она не подведет вас на допросах, ‑ ответил Степанов.

‑ Да, память у меня хорошая. Кстати, часы, которые вы у меня забрали, ‑ память о моем отце. Немцы мне их вернули, когда брали в плен… Не забудьте, пожалуйста.

‑ Следователь разберется, а сейчас ‑ по машинам, ‑ скомандовал Степанов.

Иванова слегка подтолкнули и повели через кусты. Он шел, снисходительно улыбаясь, готовый аплодировать удачно разыгранному спектаклю с проверкой. Но когда миновали заросли лесного орешника и вышли на полянку, где стояли два армейских «виллиса», а в стороне покуривали автоматчики, Иванов почувствовал, что у него подкашиваются ноги.

‑ Это тот самый фокус, который я вам обещал, доктор, ‑ усмехнулся Степанов и крикнул: ‑ ребята, заводи, поехали!

 

Из донесения Начальнику Главного Управлени контрразведки «Смерш», комиссару госбезопасности 2‑го ранга

тов. Абакумову

На первом допросе задержанный Иванов показал, что из разговоров пилотов самолета, осуществлявших его доставку к месту выброски, понял, что накануне в квадрат, расположенный в 40‑50 километрах от базы агентурной радиостанции «Бандура», была выброшена группа агентов немецкой разведки в количестве 5‑7 человек, экипированная в форму военнослужащих Красной Армии, с легким стрелковым оружием, портативной радиостанцией.

Полагаю, что данная группа может быть использована противником для проведения инспекции «отряда Волкова ‑ Мулина». Нами приняты меры к поиску и задержанию указанной группы.

Прошу Ваших указаний по дальнейшему использованию агентурной радиостанции «Бандура».

 

Начальник УКР «Смерш» 2‑го Прибалтийского фронта генерал

Железников.

 

Начальнику УКР «Смерш» 2‑го Прибалтийского фронта генералу Железникову.

 

Принять все необходимые меры к розыску и задержанию группы агентов немецкой разведки, выброшенных в квадрат 56‑34 и способных дезорганизовать работу агентурной радиостанции «Бандура». Радиоигру продолжать, охрану «базы», передатчика и участников операции усилить.

Абакумов.

 

 

Часть третья

Глава первая. Пакет

 

 

Старенький по меркам войны «Юнкерс» выглядел довольно сносно: заплаток на пробоинах заметно не было, моторы работали ровно, машина уверенно набирала высоту. Авиагруппа Хайдриха, входящая в состав 103‑й абверкоманды, «возила» агентов за линию фронта почти с самого начала Восточной кампании. Пилотов подбирал абвер, обращая внимание не столько на профессиональные качества, сколько на умение держать язык за зубами: попадись экипаж в руки противника, из него могли выжать координаты точек выброски, приметы агентов, а по ним легко обнаружить создаваемую немецкой разведкой шпионскую или диверсионную сеть. Летчики поневоле хранили в голове объем сведений секретного характера, сравнимый разве что с содержимым штабных сейфов «Валли‑1». Поначалу экипажи держались от «пассажиров» на расстоянии, всем своим видом показывая, что каждый делает свое дело и в чужой огород носа не сует. Но со временем святость инструкций поблекла, и пилоты стали делать «пассажирам» поблажки, позволяя покурить, заглянуть в щель тщательно зашторенного иллюминатора.

Бортмеханик приоткрыл дверь кабины, встретился глазами с Кравченко и поманил его пальцем. Тот освободился от парашютных лямок и пролез в тесный отсек летчиков.

‑ Вы должны прочитать кое‑какие бумаги, ‑ крикнул бортмеханик почти в ухо Кравченко. ‑ Это нужно сделать здесь. Садитесь на мое место.

Кравченко устроился в тесном кресле и раскрыл кожаный пакет. В нем лежали несколько экземпляров карты, легенда и два листка с текстом на немецком языке. Первым делом Кравченко развернул карту. Он сразу нашел отмеченный синим кружком квадрат выброски. Это был район Великих Лук, расположенный гораздо севернее зоны действия «Абверкоманды 103».

Кравченко мотнул головой: эти места он знал наизусть, год назад он прошел их пешком, выявляя места дислокации партизанских отрядов. Теперь это был глубокий тыл Красной Армии. Место, судя даже по карте, представляло интерес для германской разведки: через Великие Луки тянулись нити коммуникаций всего северного участка Восточного фронта. В случае наступления русских именно через этот район удобнее всего было наладить питание частей, нацеленных на Восточную Пруссию. Если контрразведка Красной Армии втянула абвер в игру, то она рассчитала все точно: не клюнуть на «великолукскую удочку» мог только дилетант или полный идиот. В другое время и в другом месте малейшие подозрения в неблагонадежности радиостанции решили бы ее судьбу в минуту: абвер просто перестал бы отвечать на запросы и уж, конечно, ни о каких посылках речи быть не могло. Но слишком лакомый кусок можно было потерять, окажись станция «чистой»! Кравченко внимательно прочитал страницы, заполненные будто спрессованными строчками, потом пробежал текст еще раз «по диагонали». В справке была изложена биография «диверсионно‑разведывательной группы Волкова ‑ Мулина», заброшенной ранней весной в Калининскую область. Вкратце ‑ из перечня проведенных операций становилось ясно, что ни одной мало‑мальски значимой диверсии группой исполнено не было: «не взорвалось», «не удалось», «заложили, но сработало или нет, не знаем»… Разведывательная информация сводилась к перечислению прошедших через станцию железнодорожных составов. И что? За это надо кормить, поить, одевать‑обувать, вооружать целый отряд дармоедов? Если он реально существует! Кравченко еще больше удивился, прочитав, что группа награждена боевыми медалями рейха. «За что? Хотя… начальники, наверное, и о себе тоже не забыли», ‑ усмехнулся он.

Он вспомнил полковника Герлица, посылавшего в «Валли» ложные донесения, под рукой майора Бауна обраставшие несуществующими деталями. Они ложились в Берлине на стол Кейтелю, по ним принимались решения. А потом ‑ Курск! И покатилось!

Герлица убрали, как только зашаталось под Канарисом. Одновременно с Герлицем свой кабинет оставил шеф разведки северного участка Восточного фронта подполковник Шиммель. Это его работу летел инспектировать Кравченко.

Многие в армии считали, что реорганизация абвера еще больше ослабила разведку рейха: стали уходить профессионалы. Подполковник Рокита, второй человек в штабе «Валли»; майор фон Каллен, референт разведки по воздушному флоту; Лехнер и Клинч после переподчинения абвера РСХА и расформирования «Валли» подали рапорта о переводе в войска, на строевую службу. Рокита и фон Каллен не стесняясь говорили, что пусть лучше их выгонят из разведки, но работать под руководством эсэсовцев они не будут. Правда, когда рапорт о переводе подписали только Лехнеру, «мятежники» послушно вернулись на свои места.

Кравченко еще раз пробежал глазами справку: «…А ведь Эрлингер сам бы не принял такого решения: сорвать подготовленную операцию армейской разведки и отправить группу на инспекцию радиостанции, работающей на соседнем участке фронта! Конечно, нет. Даже в условиях всевластия СД существуют непререкаемые законы воинской дисциплины. За это по головке не погладят даже при покровительстве Кальтенбруннера. А если Хансен, сменивший Канариса, поднимет шум в ОКВ, то еще неизвестно, как все может повернуться… Впрочем, скорее всего, Эрлингер обо всем договорился в Берлине. Нет, это в Берлине Эрлингеру поручили провести такую операцию, а он уже продумывал подробности, адрес, исполнителей. А если так, то выполнение задания сулит… Как он сказал? “Если радиостанция под НКВД ‑ уничтожьте ее, если нет ‑ возглавьте!” Да кто же мне позволит “возглавить”? Какие у меня на то полномочия?.. Слова Эрлингера? А кто такой Эрлингер для людей, работающих на 204‑ю абверкоманду? Да никто! Они о таком и не слышали! Они знают какого‑нибудь фельдфебеля Пупке… в лучшем случае ‑ лейтенанта Зупке… Да они просто перережут нам ночью глотки. А радио о смене командира им никто не даст, наоборот, они запросят свой “Центр” о нас, а там про таких и не слышали! Это проще…»

Он прочитал легенду, по которой его группа представляла собой оперативное подразделение НКВД, занимающееся розыском немецких диверсантов; разложил документы на каждого из своих парней, потом аккуратно собрал бумаги: карты и документы ‑ в офицерский планшет, а справку и легенду ‑ в нагрудный карман, чтобы сжечь сразу по приземлении. Открыв дверь, махнул бортмеханику, тот поднялся с лавки, пробрался через вытянутые ноги и грузовые мешки и наклонился к Кравченко.

‑ Бумагу, отпечатанную на машинке, вы должны отдать мне! ‑ крикнул он.

Кравченко протянул бортмеханику листки. Тот мелко изорвал их, откуда‑то из‑под сиденья извлек небольшую металлическую коробочку, сложил туда обрывки и, чиркнув зажигалкой, поджег. Через минуту разворошил пальцем пепел, закрыл коробочку и хлопнул Кравченко по плечу, мол, все в порядке, иди на место. Кравченко пробрался к парашюту, пристегнул лямки и вытянул ноги, расслабился. Лететь оставалось недолго.

 

‑ Через 20 минут подлетим к цели! ‑ прокричал бортмеханик, ‑ всем быть готовыми!

‑ А теперь внимание! ‑ подал голос Кравченко, ‑ перед вылетом нам изменили место выброски и задание. Вот карты района действия нашей группы; синим кружком отмечена точка, в которую мы должны прибыть скрытно и все вместе. Поодиночке двигаться к цели строжайше запрещено! Ясно? Место сбора после приземления ‑ квадрат 32‑79, в пяти километрах юго‑западнее населенного пункта Плоскошь. Порядок выброски прежний: первым прыгает радист, потом я, за мной ‑ Коршунов. Со второго захода первым выбрасывают Пермина, потом идут Федоров и Андреев. Ясно? Вот документы и карты для каждого, прежние бумаги сдать мне!

Замелькали красноармейские книжки, справки, бланки. Кравченко собрал документы, подготовленные к первоначально запланированной операции, постучал в дверь кабины пилотов и передал пакет бортмеханику. Тот понимающе кивнул, спрятал бумаги в карман комбинезона. Потом взглянул на часы и направился к люку. В чрево «Юнкерса» с шумом ворвался леденящий воздух высоты. Густая тьма, распластавшаяся внизу, заставила Кравченко поежиться и втянуть голову в плечи.

‑ Время!.. Пошел! ‑ скомандовал бортмеханик.

Первым покинул самолет радист Колосов. Следом за ним механик вытолкнул грузовой парашют с упакованной рацией. От груза к радисту тянулся двадцатиметровый шнур, гарантирующий, что аппаратура приземлится неподалеку от хозяина. Целая, нет, ‑ главное, рядом!

Кравченко прыгнул в паре со штабным мешком, набитым чистыми бланками, запасными воинскими документами, карандашами, чернилами.

Через пять секунд механик отправил за борт Коршунова с мешком продуктов. Самолет развернулся для второго захода.

Остальные прыгали налегке, кроме Федорова, тащившего «на буксире» контейнер с лопатами и боеприпасами.

Вторая тройка приземлилась на поле, неподалеку от реки, собралась быстро. Начали искать прыгавших первыми, но не нашли, а тут стало светать. Наскоро собрали парашюты ‑ и в лес, до которого было километра два. День просидели в лесу, никто из группы так и не объявился. Всю следующую ночь искали командира, его заместителя и радиста, но безуспешно.

Наутро в сосняке наткнулись на старика, который гнал смолу. Спросили, как выйти к Плоскоши, старик указал дорогу. По его словам, до Плоскоши было километров около пятидесяти. Шли пять ночей. Когда добрались до места сбора, там никого не оказалось. Покараулили еще пару дней, но никто так и не пришел. Пермин сказал, что пойдет домой, к матери. Андреев и Федоров решили возвращаться через линию фронта в «Центр». Прикинули: до фронта было километров около ста, недели две хода. Запас продовольствия остался у пропавшего Коршунова. В карманах лежали наличные деньги, но что‑то купить на них можно было только днем, а днем они отсыпались в лесу, не рискуя выходить на дороги и приближаться к населенным пунктам. На девятый день Андреев и Федоров все же выбрались на шоссе, дошли до ближайшей станции, разговорились с железнодорожниками. Те сказали, что у конюха по прозвищу Гнедой (когда‑то в молодости конюх был жгучим брюнетом) третьего дня двое каких‑то военных просили табаку и хлеба. Конюх‑то поначалу расжаловался, что, дескать, самому приходится впроголодь жить, но когда военные показали ему деньги, он принес из загашника ковригу ржаного и большую пригоршню махорки. Военные покурили с Гнедым, покалякали о жизни, спросили дорогу на Гомель и ушли на юг. Прошли немного по дороге, а потом повернули в лес. Андреев и Федоров нашли конюха в шалаше.

‑ Тут, говорят, к тебе, отец, на днях двое каких‑то военных заглядывали? ‑ как бы ненароком спросил Андреев, попросивший напиться воды.

‑ Были двое, ‑ кивнул конюх, статный старикан с остатками некогда густой шевелюры. ‑ В немецких маскхалатах, с автоматами немецкими, ‑ да нынче много так ходит, в трофейном‑то, ‑ у одного бинокль на шее висел, командир, видать. Да точно, командир, с орденами. Я их хорошо помню. Денег дали! Военных‑то шастает, как сусликов в поле, все чего‑то просят. Дашь, а они, бывало, и спасибо не скажут, будто от своего старшины довольствие получили. А эти обходительные: «Спасибо, папаша, на тебе денег, папаша, будь здоров, папаша…» Наверное, какие штабные. А может, и нет; штабные, те не ходят… А эти на Гомель пошли, видать, от своих отстали. Фронт‑то как побежал! А! Глядишь, скоро турнем немца в его Берлин!

Андреев и Федоров попрощались с конюхом, нырнули в лес, сели покурить.

‑ Это они, Коршунов с командиром. И гадать нечего, ‑ затараторил Андреев, ‑ в двух днях отсюда… Только почему они на Гомель пошли? Это же вдоль фронта?

‑ И я не пойму. Когда на станции сказали, я подумал, может, ошиблись. А тут конюх повторил, и я у меня голова кругом! Зачем? Через Великие Луки напрямую, три‑четыре дня ‑ и на передке, а там затеряться среди неразберихи наступления ‑ плевое дело! А уж перескочить на ту сторону для командира ‑ пара пустяков, не такое видал. А они ‑ на юг… Хотя там зашевелилось покрепче, чем на севере. Может, поэтому?

‑ Нечего гадать, искать их надо. У них рация, они наверняка «Центру» сообщили, что нас бросили неудачно, может, «Центр» им задание еще раз поменял с учетом наших неприятностей.

‑ Скорее всего…

На следующий день в хату, где остановились на ночлег Андреев и Федоров, пришел председатель местного колхоза с двумя бойцами истребительного батальона из трактористов. Пока агенты протирали глаза, председатель (бывший разведчик, только вернувшийся с фронта по ранению) собрал их автоматы и потребовал командировочные документы. Таких не оказалось, так как бланки остались у Кравченко. «Гости» предъявили председателю красноармейские книжки, наградные свидетельства и даже партбилет. Председатель скептически посмотрел на всю эту печатную продукцию, спросил, по какой надобности товарищи оказались здесь. «Товарищи» ему ответили, что разыскивают немецких парашютистов для их задержания, на что председатель, извинившись «за беспокойство», заметил, что имеет предписание всех «товарищей» без командировочных документов отправлять в райотдел НКВД для последующего разбирательства. Тут же бойцы‑трактористы на случайно подвернувшейся машине доставили Андреева и Федорова в район. На красноармейских книжках «товарищей» не оказалось какой‑то мелкой отметки, которую ввели буквально три дня назад в связи с широким наступлением на участке 3‑го Белорусского фронта, что вызвало подозрения. Через полчаса разговоров подозрения переросли в уверенность, что перед оперативниками НКВД ‑ совсем не бойцы‑красноармейцы. А к обеду следователь уже писал протокол допроса «агентов немецкой разведки». И Андреев, и Федоров дружно рассказали, как и с кем их выбрасывали, как они неделю с лишним искали командира, удивляясь, почему он пошел на юг, вместо того чтобы перейти линию фронта на севере, где проще. В НКВД тоже пожали плечами, записав в протокол рассказ о странностях «шпионского командира» и сдали всю компанию в «Смерш».

В «Смерш» первым делом попытались выяснить суть задания, полученного группой, но ни один, ни другой, ни третий (задержанный по дороге к матери Первеев) ничего толком сказать не могли. О задании знал только командир группы Кравченко.

 

 



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2018-10-25 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: