От поляны, где остались командир с радистом, Сименцов и Корытко пробирались до опушки не меньше часа. Временами ноги просто тонули в глубоких сугробах, но потом лес вдруг редел, снежное одеяло становилось тоньше, можно было идти, лишь слегка подгребая носками промокших сапог сереющий под весенним солнцем, некогда легкий и пушистый покров уходящей зимы.
‑ Ишь, как ветер погулял: там горки навалил, а здесь словно метелкой прошелся, ‑ пытаясь восстановить сбившееся дыхание, прохрипел Сименцов.
‑ Бегать, Ваня… бегать надо было в школе почаще и подальше. А ты все по девкам норовил, ‑ съязвил порозовевший от ходьбы Корытко. ‑ Говорил вам лейтенант Май ‑ рейху нужны здоровые солдаты, а разведке ‑ самые здоровые в рейхе… Ха‑ха…
‑ А то ты по девкам не мастак, ‑ обиделся Сименцов. ‑ Уж кто бы говорил, да не ты, Мишка.
Оба они, и Иван Виноградов по кличке «Сименцов», и Михаил Партыко, он же «Корытко», в разведшколе имели репутацию парней пронырливых. Виноградов умудрился в первые дни познакомиться с дочерьми каких‑то русских эмигрантов, сбежавших в Прибалтику от революции. Все свободное время проводил у них в небольшом поместье в местечке Мильграус, в школу возвращался ухоженным, сытым, пахнущим хорошим одеколоном. О деталях романтических встреч распространяться не любил, зато послушать о пикантных приключениях других курсантов приходил первым. В школе его недолюбливали; одни считали «холеным щенком», другие ‑ молодым везунчиком. Немецкое начальство благосклонно смотрело на забавы курсанта, выросшего в сибирской глуши и неожиданно заглянувшего в приоткрытую прихожую небогатой, но все же старинной русской фамилии. Лейтенант Май, пытавшийся говорить афористично, как‑то обронил, что Виноградов вечерами кует основу обновленной нации, смешивая кровь красноярского молотобойца с кровью петербургского графа; в итоге может появиться нужный фюреру тип человека, который в будущем получит право заселить территорию к востоку от Урала.
Партыко, выросший в предгорьях Карпат, из‑за плохого знания русского языка не мог на равных соперничать с Виноградовым; его видели с какими‑то девушками, но они больше смахивали на молоденьких кухарок. Возможно, так оно и было, потому что со свидания Партыко, как правило, возвращался со свертками, из которых сыпались сало, яйца, хлеб. В отличие от Ивана, таившего даже впечатления, Партыко щедро делился трофеями с товарищами, чем снискал всеобщее уважение.
‑ Деревня… ‑ выдохнул Партыко и ткнул пальцем в просвет между соснами.
В полукилометре виднелось несколько изб, мирно дымящих печными трубами, слышался собачий лай.
‑ Какая?.. Васьково?.. Тимошкино?.. Черт ее знает! Давай зайдем слева, а то напрямик из леса ‑ и в село, может вызвать подозрения. А левее, вроде, должна быть дорога… Вон смотри, просека, наверняка там какой‑то местный тракт. Пошли, ‑ скомандовал Иван, и они бодрым шагом, на ходу отряхивая приставшие к шинелям ветки, стали обходить открытый участок.
Минут через десять разведка уже шла по санному следу, ведущему к первым домам деревеньки. На открытом месте солнышко припекало совсем по‑весеннему. Виноградов даже расстегнул шинель, повесив ремень на шею.
Навстречу деловито шагал пацан лет десяти‑двенадцати. Валенки и рукавицы были ему явно не по размеру, зато солдатская телогрейка плотно обхватывала маленькую ладную фигурку. Мальчонка тянул за собой деревянные санки с подбитыми железом полозьями. На санках лежал прихваченный ржавью топор.
‑ За хворостом, хозяин? ‑ уважительно спросил Виноградов.
‑ За ним, доброго вам здоровья, ‑ совсем по‑взрослому ответил малец.
‑ Далеко отсюда до Васьково?
‑ А километра три. Вот пройдете наше Ганино, за той околицей берите левее, где машины ездят, как раз на Васьково и выйдете.
‑ А у вас на постой никто не берет? Может, найдется какая добрая вдова?
‑ У нас‑то с мамкой негде, у тетки Екатерины девчата военные стоят, за самолетами следят, а вот рядом, у бабы Даши, может, и отыщется местечко. И дом у нее теплый. Сходите. Во‑он, рядом с колодцем, где березы, видите?.. Так это тетки Екатерины дом. А по правую руку от него ‑ баба Даша живет.
Паренек дернул санки и двинул валенками. Разведчики кивнули ему в благодарность, посторонились, пропуская возок, и зашагали к деревне. Не доходя до колодца, Виноградов остановился, застегнул шинель и хитро подмигнул Партыко:
‑ Миша, а может, к тетке Екатерине зайдем? А? Молочка попросим, отогреемся возле печки?.. Глядишь, вдова самогонки стаканчик поднесет молодым бойцам Красной Армии.
‑ Про девок услышал?
‑ А что девки? И какие это девки? Это и не девки вовсе, а источник секретной информации. Как нас учили? Не пренебрегать никакими контактами, если они могут дать сведения разведывательного характера! Забыл? А девчата явно из противовоздушной обороны. Может, самолет наш засекли… Может, ищут уже нас.
‑ Если ищут, тогда в лес надо, а оттуда ‑ к линии фронта, к своим.
‑ А если нет, то нас за панику по головке не погладят. Зайдем, узнаем…
‑ Иди, я на всякий случай в засаде останусь. Если все спокойно, позовешь.
Виноградов одернул шинель, поправил шапку, толкнул калитку, миновал короткий палисад, поднялся по сырым ступенькам крыльца. Дверь в сени оказалась незапертой. Он постучал, не дождавшись ответа, потянул на себя заменявшую дверную ручку деревянную скобу и очутился еще перед одной дверью, обитой старыми, истрепавшимися ватниками. Осторожно надавил на обивку ‑ дверь не поддалась. «Изнутри, на щеколду закрыта. Значит, кто‑то в доме…» ‑ сообразил Иван и решил оглядеться в тесных сенях. Все как обычно: какие‑то бидоны, вилы, коромысло, рассохшийся пустой бочонок, дырявые валенки, откуда‑то рулевое колесо с трактора «Фордзон‑Путиловец»… Попробовал открыть шире входную дверь, чтобы впустить побольше света, но зацепил висящий на проволоке под потолком крыльца мятый солдатский котелок; тот упал на пол, с грохотом покатился и затих.
‑ Это ты, тетя Катя? ‑ раздался из‑за двери девичий голос. ‑ Сейчас! Мы здесь это… Сейчас открою!
Послышались шаги, лязг щеколды, дверь распахнулась, и Виноградов увидел на пороге девчонку лет двадцати с замотанным на голове полотенцем. Из одежды на ней была только форменная юбка. Полотенце сбилось на глаза, поэтому девчонка, не разглядев гостя, повернулась спиной и засеменила в глубь кухни, где за паром можно было рассмотреть еще два стройных, полуголых силуэта.
‑ Да закрывай дверь‑то, тетя Катя, простудишь нас! Мы здесь головы моем, ‑ прокричал кто‑то, потом повисла мгновенная тишина, а вслед раздался оглушительный визг.
Девичьи фигурки беспорядочно заметались, с протянутых вдоль печки веревок слетели полотенца, рубашки, гимнастерки. Вся эта мануфактура вмиг оказалась на плечах купальщиц.
‑ Ты кто такой? ‑ строго спросила крупная высокая брюнетка, видимо, старшая, с трудом натягивая на мокрое тело белую сорочку. ‑ Откуда ты взялся?.. Да дверь закрой, черт бы тебя подрал!
‑ Сержант Сименцов, полк Особого назначения, ‑ отрапортовал Виноградов, переводя взгляд с одной девушки на другую, ‑ выполняем задание по охране окрестных деревень.
‑ Ну и охраняй! А сюда‑то чего залез? У тебя здесь что, родственники? ‑ продолжала допрос брюнетка.
‑ Да нет, просто погреться, ‑ пробормотал Виноградов, только сейчас рассмотрев на одной из висящих на веревке гимнастерок лейтенантские погоны. Судя по размерам, гимнастерка принадлежала строгой брюнетке.
‑ Мы тебя сейчас так нагреем, что от тебя две недели прикуривать можно будет.
‑ Да ладно тебе, Надя, ‑ вступилась за Виноградова худенькая то ли узбечка, то ли казашка с острыми темными глазами. Это она впустила незваного гостя. ‑ Садись, боец, вон туда, на лавку, и смотри в окно, мы хоть оденемся.
Виноградов подчинился. Девушки задернули занавеску, отделявшую кухню от горницы, зашуршали. Послышался сдавленный шепот, кто‑то хихикнул, Виноградов уловил запах «Красной Москвы». Через пару минут шторку сняли, и Виноградов увидел расположившихся вокруг стола недавних купальщиц. Их было четыре. Кроме высокой брюнетки, оказавшейся лейтенантом, и стройной казашки‑узбечки на Ивана смотрели еще две пары голубых глаз.
‑ Тебя как зовут‑то? ‑ спросила казашка‑узбечка.
‑ Иван.
‑ Так вот, Иван, ‑ строго, но игриво продолжила лейтенант, ‑ если ты кого из нас сглазил, то женись.
‑ А если всех? ‑ осмелев, спросил Виноградов.
‑ Что всех? ‑ нахмурила брови брюнетка.
‑ Сглазил.
‑ А у тебя губа не дура, сержант, ‑ процедила лейтенант. ‑ Это ты ему дверь отрыла, Феня?
‑ Я.
‑ Два наряда вне очереди.
‑ Я думала, ты меня к ордену представишь…Парень‑то ничего…
‑ Ладно, давайте угостим человека, что ли? Что там у нас в погребе? Танюшка, спустись‑ка, ‑ скомандовала старшая и посмотрела на голубоглазую блондинку с короткой толстой косой.
‑ Я помогу? ‑ поднялся было Виноградов.
‑ Сиди, сиди, а то, не ровен час, свалишься еще в подпол, сломаешь что‑нибудь, кто окрестные деревни охранять будет? ‑ засмеялась Татьяна.
‑ А я не один, у меня товарищ есть.
‑ А где же он?
‑ В засаде, как положено.
‑ Ты, наверное, на фронте сильно контужен был? На кого здесь засады делать, в глубоком тылу? Зови его сюда, замерз, наверное, совсем.
Виноградов вышел на крыльцо, крикнул по‑военному громко: «Красноармеец Корытко!» «Я!» ‑ откликнулся из‑за колодца напарник. «Зайти в дом!» «Есть!»
На столе уже стояла миска с квашеной капустой, солеными огурцами. На плите дымилась картошка в мундире.
‑ Ну что, тетя Катя на нас не обидится, если мы в ее кладовку без спросу заглянем? Все равно разрешит… ‑ лейтенант мигнула Татьяне, та выскользнула из горницы и почти тотчас появилась с бутылью, закрытой плотной пробкой.
‑ НЗ! С мирных времен, говорит хозяйка, ‑ подняла палец старшая. ‑ Только что‑то не верится. Или у них здесь войны не было, уж больно напиток свежий. Наливай, сержант, поухаживай за девушками.
Виноградов аккуратно разлил продукт по граненым рюмкам, подцепил на вилку хрустящую щепоть капусты.
‑ За победу! ‑ вытянувшись во весь рост, немного устало произнесла лейтенант.
Разведчики двинулись в обратный путь, когда солнце стало клониться к закату. Они быстро миновали открытый участок дороги и, когда деревня скрылась из виду, свернули в лес.
‑ А почему эту маленькую Феней зовут? ‑ продолжил начатый разговор Партыко.
‑ На русский манер. Вообще‑то она Фарида, из Ташкента. Глазастая… И не пьет.
‑ Зато ты ‑ за двоих.
За столом Виноградов поначалу сдерживался. Он даже умудрился шепнуть Партыко, что они на «вражеской территории, поэтому надо быть начеку». Пил мало, хотя все настраивало на совершенно иной лад. Временами казалось, что нет войны, что плен, школа, инструкторы абвера, разведцентр ‑ все это обрывки какого‑то тревожного сна. От девушек веяло добротой и нежностью. Лишь погоны на плечах напоминали о том, что на дворе 1944 год, что всего в трех сотнях километров ‑ фронт, смерть, ненависть.
Девушки оказались разговорчивыми и веселыми. Их полк внешнего наблюдения, оповещения и связи, рассредоточенный по точкам в районе Андриаполя, перебирался ближе к линии фронта. Связь была уже свернута и отправлена к месту нового базирования, через пару дней должны были приехать за ними. В деревне Ганино они простояли бедный событиями последний месяц зимы. Дальше околицы не ходили, моложе лесника Никулина никого не видели. А тут на прощание судьба преподнесла им сюрприз, познакомила с молодыми, симпатичными ребятами. Да как познакомила! Кому рассказать ‑ обсмеются!
Время за столом пролетело незаметно. Тетка Екатерина, оказавшаяся пухлой розовощекой женщиной лет сорока с небольшим, повеселила компанию байками из деревенской довоенной жизни, в дорогу собрала бойцам узелок с хорошим куском сала, кринкой молока и бутылью самогона (с возвратом посуды!). От предложенных Виноградовым денег не отказалась, даже попросила накинуть за «отменный вкус спиртного напитка». Обещала назавтра раздобыть у каких‑то соседей бутылку первача, который «еще слаще, голова с утра не болит, а деньги те же». На прощанье Виноградов пару раз переглянулся с узбечкой Феней и даже незаметно пожал ей руку. В ответ она, или ему показалось, тоже приветливо шевельнула пальцами.
‑ Завтра надо в разведку напроситься… Да что напрашиваться‑то? Кроме нас идти все равно некому: командиру ‑ не по чину, а радист свое радио не бросит. Значит, пойдем!
‑ Смотри, Иван, со смертью играешь. Эта Феня донесет на тебя, как только почует, что ты не тот… А здесь нас накроют в два счета: найдут по следам без собак. До середины апреля из леса или вообще не высовываться, или перебираться на жительство в деревню. Легенда и документы у нас крепкие…
‑ Документы? Как там лесника зовут?
‑ Вроде, Никулин.
‑ Скажем Волкову, что лесник Никулин проверил наши документы, все в порядке. Пусть Веселов передаст в «Центр».
Обратный путь показался короче. Виноградов и Партыко подошли к поляне, когда до сумерек оставалось с полчаса. Откуда‑то из‑за сугроба послышался негромкий свист. Виноградов повторил сигнал, пытаясь разглядеть, откуда свистели. Неожиданно сзади раздался окрик: «Руки верх! И не оборачиваться, сволочи! Оружие на снег!» Виноградов снял с плеча автомат, Партыко медленно опустил винтовку, прошептав: «Стреляй, Ваня, стреляй…». Как будто в ответ сзади лязгнул затвор: «Автомат положи и не дури», ‑ произнес неживой, глухой голос. «А теперь отойди и медленно повернись». В голове Виноградова завертелась вереница догадок: «Неужели девки успели сообщить? Как? Они без связи! Значит, соврали? Нет, не могли… Не могли, я видел их лица… Да и в доме не было ничего, похожего на рацию или телефон. А из дома никто не выходил. Тетка Катерина? Толстая дура‑самогонщица… Не то! Пацан? Пацан с санками! Он нас раскусил сразу! Может, потому и послал к Катерине, чтобы мы там задержались, напились… По следам НКВДешники вышли на поляну, взяли командира и радиста, дождались нас… Автомат!.. Уже поздно, надо было стрелять сразу, теперь не дотянусь. Даже если упаду, меня достанут, пока я буду передергивать затвор. Граната! У меня же граната в кармане! Но если даже сумею выдернуть чеку, меня разнесет вместе с чекистами. И что? Мне 19 лет… У меня всего три бабы было‑то!.. Пусть берут, не расстреляют ведь… Ну и что ж, что немецкий агент? А что я сделал? Что я здесь успел сделать?! Ничего! Я никого не убил, ничего не взорвал, только в разведку сходил… В разведку… в разведку… Я ходил разведать, где НКВД! Да, где НКВД, чтобы сдаться!! Но напился, как свинья, по слабости характера и молодости лет. Вот сейчас повернусь и все это им скажу!..
Виноградов медленно поднял руки и сделал движение головой в сторону кричавшего.
Глава четвертая. Раздор
В какой‑то миг Виноградов понял, что боится повернуть голову. Он вдруг вспомнил глубокую осень 43‑го, такой же лес, разорванный минометным обстрелом, только вместо снега ‑ присыпанные порошей куски шинелей и телогреек, из которых выглядывали неуклюже вывернутые руки, ноги, плечи его товарищей, еще час назад цеплявшихся за жизнь, шептавших «ничего, мы выберемся отсюда… это даже не котел, это так, миска…». А потом ‑ направленный на него, Ваньку Виноградова, ствол «шмайсера», похожий на клюв хищной птицы с хохолком прицельной мушки. Вот и сейчас он готов был встретиться взглядом с темным, бездонным глазком ППШ, в глубине которого стерегла свою добычу смерть.
Он тяжело повернул лицо ‑ и увидел смеющиеся глаза командира группы. Волков медленно опустил автомат и строго крикнул:
‑ Агент Партыко, кру‑угом!
Партыко испуганно крутанул всем телом влево, не удержался и завалился на правое колено. Узнав Волкова, он несколько мгновений ошалело смотрел на него, потом встал и начал деловито отряхиваться, как будто ничего не произошло. Присвистнув, из‑за деревьев вышел радист.
‑ Ну что, разведка хренова, попали, как кур в ощип? ‑ с издевкой произнес командир. ‑ Оружие побросали, в штаны наложили. А где твоя граната, Виноградов?
‑ Да я… ‑ промямлил Виноградов.
‑ Я‑я… нету тебя! Шлепнули!
Волков подошел к Виноградову и поморщился:
‑ Да ты еще и пьяный! Скотина!
‑ Через час мы выходим на связь, я запрошу разрешения расстрелять их к чертовой матери, ‑ то ли в шутку, то ли всерьез произнес радист.
‑ Не надо, командир, ‑ испуганно прошептал Партыко. ‑ Мы не зазря сходили; кое‑что разузнали, пожрать принесли.
Он торопливо развязал узелок, вывалил оттуда прямо на снег гостинцы. Радист поднял бутыль, выдернул пробку, понюхал.
‑ Этой заразой вы нализались?
Он осторожно, с видом знатока, пригубил самогон, задумчиво поднял глаза кверху, причмокнул, глотнул еще.
‑ А ничего… Может, не будем их стрелять, а, командир?..
Волков принял из рук радиста бутыль, глотнул чуть мутноватую жидкость, скривил рот.
‑ Не будем. Патронов жалко. Докладывайте!
Виноградов перевел дух и с подробностями принялся рассказывать о походе в деревню Ганино.
‑ Кроме этих баб из ПВО военных там нет? ‑ еще раз уточнил Волков.
‑ Нет. Только в соседней деревне Шапошниково стоят какие‑то связисты.
‑ А в Ганино можно определиться на постой?
‑ Да, рядом с теткой Катериной живет какая‑то старуха. Катерина к ней сбегала, разузнала, та готова приютить двух бойцов.
‑ А почему двух?
‑ Так я не сказал, что нас четверо, из конспирации, ‑ уверенным голосом ответил Виноградов.
‑ Молодец, хоть здесь сообразил головой, ‑ похвалил командир.
‑ Лесник документы наши проверил, все в порядке. Фамилия лесника Никулин.
‑ Это хорошо.
Пока Волков допрашивал Виноградова, радист с Партыко растягивали антенну, готовили к работе рацию. Командир нацарапал карандашом текст донесения, Платонов зашифровал радиограмму и сел к аппарату. На связь вышли вовремя. Сеанс длился не больше получаса.
‑ Ну вот, можете радоваться, ‑ произнес Платонов, разобравшись с набором из нескольких цифровых групп, принятых от разведцентра. ‑ О нас помнят, о нас заботятся. Сегодня от нуля тридцати до половины второго приказано ждать самолет с грузом. Четыре чемодана. Надо разводить костры.
Через час Платонов еще раз связался с «Центром» и сообщил о готовности принять посылку. Остальные собирали хворост и складывали его в три большие кучи по краям поляны. Работу окончили за несколько минут до полуночи. Развели костерок погреться и покурить. Партыко несмело проворчал: «Неплохо было бы пожрать». В ответ Волков коротко его матернул, напомнив, что в разведке они с Виноградовым свое уже съели и выпили, а вся группа перекусит, когда примет груз. Кстати, наверняка там будет чем полакомиться.
‑ Платонов… А, Платонов… ‑ позвал Виноградов, устало привалившись к дереву.
‑ Чего тебе?
‑ Может, включишь свой аппарат, послушаем, что Москва говорит, как там на фронте дела. А то разговорились в деревне с девчатами, а я возьми да брякни, что, мол, Кривой Рог освободили. Девчата говорят: «Ты, наверное, под арестом сидел и ничего не знаешь, его еще неделю назад взяли». Чуть не вляпался! Включи радио‑то…
‑ Вот еще, батареи сажать…
‑ А что, и вправду, включи, Коля, рацию, послушаем, что на войне творится, а то нарвемся на какого‑нибудь местного грамотея и завалимся не за понюх табаку, ‑ будто проснувшись, проговорил Волков.
‑ Давай, радист, послушаем, ‑ поддержал Партыко. ‑ Может, погнали красных с Украины.
Платонов и сам давно хотел поискать в эфире московское радио, оно было в диковинку и ему, и тем, кто сидел на этом снегу рядом. В последний раз каждый из них слышал голос Левитана, наверное, еще до войны. На фронте было не до этого, а в плену звучала только лагерная «брехаловка», про немецкую разведшколу и говорить нечего: сегодня послушаешь, что не положено, а назавтра ‑ карцер. А то и вовсе ‑ гестапо. Да и к чему рисковать? О победах германского оружия инструкторы рассказывали ежедневно. Это должно было убить в курсантах всякие сомнения в правильности выбранного ими пути. О поражениях начальство старалось помалкивать, дабы сберечь в будущих разведчиках бодрость духа. Но в людях, куривших в марте 1944‑го у костра на заснеженной поляне в часе лета от линии фронта, жили, как минимум, две надежды, два желания. Одно, рожденное изменой и пленом, вскормленное мечтой о сладкой жизни в благополучной Германии, готово было жадно ловить каждое слово о неудачах и провалах Красной Армии ‑ они, как казалось, приближали обещанные абвером сытость и покой после войны. Другое, выпестованное двором, школой, детством, пионерским отрядом, юностью, ‑ ожидавшее вестей о «сокрушительных ударах», «победных салютах», «освобожденных городах». Это желание приходило незваным, его гнали, боясь признаться себе, что оно теплится в душе; ведь разум уже выбрал совсем другое небо над головой…
Платонов нашел Москву быстро. Иван Козловский пел последние строки арии Ленского. Потом повисла недолгая пауза, казавшаяся в этом лесу вечной, и наконец в тишину врезался до боли знакомый голос: «От Советского Информбюро!»
Левитан читал вечернюю сводку последних новостей.
«… 4 марта 1944 года войска 1‑го, 2‑го и 3‑го Украинских фронтов развернули наступление по всей территории Правобережной Украины. 60‑я и 1‑я гвардейские армии, действовавшие на направлении главного удара, прорвали оборону противника на рубеже Шумское‑Любар. Одновременно в бой были введены 4‑я танковая армия генерала Баданова и 3‑я гвардейская танковая армия генерала Рыбалко, взломавшие укрепления 1‑й немецкой танковой армии, входящей в группу “Северная Украина”. В результате ожесточенных боев наши войска значительно продвинулись в направлении населенных пунктов Тарнополь и Проскуров, а передовые части вышли к железнодорожной магистрали Львов‑Одесса…»
‑ Прет Красная Армия… прет… ‑ задумчиво проронил Платонов, щелкнув рычажком рации. ‑ Ну, хватит, надо разжигать костры, скоро самолет.
Подсвечивая дорогу фонариками, группа разбрелась по поляне. Сырые ветки долго дымили, прежде чем заняться сначала несмелым, но потом все более ярким, набирающим силу пламенем. Около часа ночи послышался ровный гул моторов, спустя минут десять раздались четыре хлопка раскрывшихся парашютов. Выглянувшая из‑за облаков луна осветила лес, когда белые купола уже плавно опускались неподалеку от горящих костров. Куполов было три.
‑ Где четвертый мешок? Кто видел? Где четвертый? ‑ тревожно прокричал Волков.
Ему никто не ответил: хруст снега и треск веток под ногами бегущих к парашютам людей заглушили слова. В дрожащих отблесках догорающего огня быстро собрали выброшенный с самолета груз.
‑ Еще один чемодан, наверное, снесло ветром, ‑ запоздало ответил на вопрос командира Платонов.
‑ Какой ветер? Тишина кругом! Выбросили неточно, олухи, ищи теперь.
‑ Завтра сообщу по радио.
‑ Они что, из‑за этого еще один самолет пришлют? Как бы не так! Ну, ладно, распаковывать будем утром.
‑ Командир! ‑ послышался голос Виноградова. ‑ Тут один мешок разорвался. Не совсем, но дырка есть.
‑ А что в дырку видно?
‑ Консервы видны, командир!
‑ Везет тебе, Виноградов, ‑ пропыхтел, сбросив у костра тяжелый чемодан, Партыко, ‑ а у меня, скорее всего, оружие. Не поднять, заразу.
‑ Виноградов! Тащи сюда консервы, надо отметить это дело.
На оружейном чемодане быстро разложили сало, хлеб. Из сброшенного мешка достали тушенку, литровую флягу немецкой водки, сахар. На еду набросились жадно. Первую выпили не закусывая, сразу добавили еще по одной.
‑ Командир! ‑ уставился на Волкова Партыко.
‑ Чего тебе?
‑ Как ты думаешь, далеко красные по Украине пойдут?
‑ Может, до Днестра, а может, и дальше, ‑ ответил Волков, соскребая ножом со стенок банки остатки тушенки.
‑ А тебе‑то что? ‑ поинтересовался Платонов.
‑ У моего отца дом был под Станиславом, скотину держали, мельницу. А в 39‑м пришла советская власть ‑ и все отняла. Все ‑ в колхоз! Батрака нашего председателем поставили. Он от нас зла не видел, ел‑пил хорошо, спал на мягком, ходил в чистом, поэтому особо не лютовал. А другие семь шкур со своих бывших хозяев содрали. Соседи в слезах помощи просить приходили. Пешком, лошадей‑то отняли! А чем мы помочь могли? Когда война началась, вздохнули немного, а вот теперь снова покоя нет: вдруг вернутся «советы»?.. Мне‑то в школе умные люди говорили, что война окончится, когда Сталин на старые границы выйдет, там они с Гитлером и договорятся. А какие они, старые границы? Те, что до 39‑го, или те, что потом провели?
‑ Не тужи, Партыко, новые границы на картах нарисуют, ‑ пьяно улыбнулся Виноградов. ‑ Если так дело пойдет, в Париж, как в Рязань, ездить будем…На паровозе под красным знаменем… После того, как в тюрьме отсидим. В Сибири. Если не расстреляют.
‑ Ты что несешь, пьяная морда? ‑ рявкнул Платонов. ‑ Я завтра же в «Центр» отстучу, что на тебя надежды нет. А какое мне в ответ указание придет, рассказывать, думаю, не надо? Иль ты думаешь, что немцы за тобой прилетят, чтоб доставить тебя на перевоспитание к лейтенанту Елкину?
‑ А почему тебе указание? ‑ Волков поднял глаза на Платонова, ‑ я здесь командир.
‑ Да ты, ты!.. Тогда командуй!.. Ты же сам говорил, что нам назад дорога заказана, что у нас теперь один царь и бог ‑ Берлин и Гитлер. И что ты намерен с этой сукой делать? ‑ Платонов ткнул ножом в сторону Виноградова.
‑ Виноградов! ‑ Волков нахмурил брови. ‑ Отсюда ни шагу! В разведку я сам завтра пойду. А если ты хоть глаз скосишь в сторону НКВД, Платонов тебя пристрелит, как собаку.
‑ И рука не дрогнет, ‑ кивнул Платонов.
‑ Не надо тебе в разведку идти, командир, ‑ тихо проронил Партыко.
‑ Это почему?
‑ Поздно. Он нас раскрыл…
Волков застыл взглядом на Виноградове. Платонов выругался и замер.
‑ Когда за столом в деревне он ляпнул про Кривой Рог, а девки его на смех подняли, дескать, «наверное, под арестом сидел», он возьми, да выложи ‑ «а может, мы вообще немецкие шпионы?» Те, конечно, опять в смех ‑ мол, «тоже мне шпион, бриться только вчера начал». Ну, Иван, конечно, спохватился, начал какую‑то околесицу нести, все на шутку клонить. Вроде обошлось. И расстались полюбовно. Но черт их знает, что им с утра в голову взбредет? К тому же за ними машина должна в обед прийти. Они на ней к телефону подскочат и через два часа здесь будут автоматчики. По следам нас легко найдут, ‑ Партыко говорил все это медленно, подбирая слова.
Так много говорить ему приходилось редко, он даже взмок от напряжения и сознания того, что, с одной стороны, предал человека, с другой ‑ его жизнь и жизнь товарищей вдруг сейчас повисла на волоске. Там, в Ганино, за столом, когда Виноградов сболтнул о «шпионах», Партыко сначала испугался, даже готов был метнуться к печке, возле которой оставил свою винтовку и где лежал автомат Виноградова. Одна очередь ‑ и они бы ушли в лес, оставив в избе четырех бесславно погибших в глубоком тылу бойцов ПВО и одну глупую самогонщицу. Кстати, об этом можно было бы сообщить в «Центр», заслужить похвалу начальства за удачно проведенную первую диверсию, но, увидев искренне смеющиеся лица девушек, Партыко матернул себя за излишний страх и улыбнулся вместе с остальными.
По дороге Виноградов убедил напарника не рассказывать об оплошности Волкову, но когда Иван «затосковал» по Сибири, Партыко решил, что его «оплошность» могла быть и не случайной.
Волков продолжал в упор смотреть на Виноградова. Тот собирал с импровизированного стола‑чемодана хлебные крошки и по одной бросал их в рот. Со стороны могло показаться, что речь вообще шла о ком‑то другом, только не о нем.
Платонов пытался сладить самокрутку, но табак уже во второй раз высыпался из рук прямо под ноги, мгновенно пропитываясь снежной влагой.
‑ Завтра в деревню пойдем я и Виноградов, ‑ прервал долгую паузу командир, ‑ Платонов и Партыко останутся в лесу искать хранилище для груза и рыть землянки. В «Центр» надо сообщить о потерянном четвертом чемодане, там, скорее всего, взрывчатка.
‑ А почему ты решил идти с Виноградовым? ‑ удивленно спросил Платонов.
‑ Если я пойду с Партыко, а Иван останется с тобой, ты его пристрелишь, а этого делать нельзя. Особенно теперь.
Глава пятая. Шпионы
‑ Во‑он, у колодца, видишь, палисад? Так это тетки Екатерины дом. Где мы с Партыко были. А напротив ‑ председатель живет. Рядом с ним… нет, погоди, через дом… точно, через дом ‑ лесник Никулин, ‑ Виноградов тыкал пальцем в сторону деревни, то и дело оборачиваясь к идущему чуть позади Волкову.
Они выбрались из леса, когда солнце кралось к полудню. Дорогой Волков молчал, будто что‑то обдумывая. Виноградов тарахтел без умолку, пытаясь хоть как‑то замолить разговором свой вчерашний промах. Вся его болтовня пролетала мимо ушей командира, сосредоточенно меряющего шаги. Лишь изредка, когда Виноградов оборачивался, пытаясь найти одобрение своим словам, Волков безразлично кивал, бросал «угу» и ускорял шаг.
‑ А как председателя зовут? ‑ спросил Волков, вглядываясь в очертания деревенских изб.
‑ Не знаю, про него и разговора не было.
‑ Разведка хренова… Поправь шинель, пойдем прямиком к нему.
Весеннее солнце подтопило снег на деревенской улице, наделало луж. Волков шел, стараясь миновать проклюнувшиеся островки скользкой глины, уже успевшей налипнуть на сапоги.
Он уверенно отворил калитку и подошел к ближнему от крыльца окну. Постучал. Дверь, ведущая в сени, приоткрылась, в образовавшуюся щель выглянула светловолосая, коротко остриженная детская голова.
‑ А председатель дома? ‑ спросил Волков, так и не определивший с первого взгляда, девчоночья эта голова или пацанья.
‑ Не‑а, ‑ ответила голова.
‑ А когда будет? У нас к нему важное дело.
‑ Да вы зайдите в дом, там дед Миша, с ним и поговорите.
‑ А дед Миша кто?
‑ Да лесник наш, а то не знаете?
Волков и Виноградов тщательно вытерли ноги о брошенную к порогу ветошь и прошли в дом. В просторной прихожей, выполнявшей одновременно роль кухни и столовой, на лавке сидел пожилой мужичок в меховой жилетке поверх темной, похожей на холщовую рубахе. У плиты возилась дородная женщина, скорее всего, хозяйка, председательша. «Голова», до пят закутанная в огромный клетчатый платок, юркнула за занавеску, так и оставив гостей в недоумении: кто же она, пацан или девка…
‑ Здравствуйте! Старшина Волков, полк особого назначения. А это сержант Виноградов, со мной. Нам бы с председателем повидаться.
‑ Он в район уехал, раньше завтрашнего утра не будет, ‑ ответил мужичок в жилетке.
‑ А вы, наверное, лесник Никулин? ‑ поинтересовался Волков.
‑ Точно так. А откуда ты, сынок, мою фамилию знаешь?
‑ Служба такая, батя. А что, разве секретная фамилия?
‑ Да нет, какие здесь у нас секреты? Сколько молока коза у бабки Даши дает? Да и то не секрет: не дает молока, потому что у бабки Даши не коза, а козел… Ха‑ха‑ха…
Мужичок заливисто рассмеялся, смех подхватила председательша, присевшая на стоящую возле печи табуретку.
‑ А тут, слышь, Петровна, вчера к Екатерине два солдатика забрели, тоже чего‑то у нас в округе охраняют. Ну, конечно, первым делом‑то на девчат, что у нее квартировали, глаз положили, а потом… ха‑ха‑ха… на Катеринину самогонку. Катерина‑то так и не разобрала, что им больше понравилось ‑ то ли девки, то ли выпивка. Захмелели солдатики, «мы, говорит, немецкие шпионы, всех вас выслеживаем, и в Берлин Гитлеру докладываем, кто сколько в Ганино самогонки гонит». Ха‑ха‑ха!
‑ А зачем оно Гитлеру‑то знать про нашу самогонку, ‑ трясясь от смеха, пропела Петровна.
‑ А как же: чем больше самогонки, тем крепче дух советского человека, а значит, ближе бесславный конец германского фашизма! ‑ Дед заливисто захохотал.
Волков и Виноградов подхватили веселье.
‑ Вот вы смеетесь, а меня третьего дня Геббельс разбудил среди ночи. Геббельс, это собака моя… Так я вышел, на небо глянул, а там парашютисты летят… Упали где‑то в нашем лесу, в районе шестой делянки, слышь, Петровна? Я‑то твоему рассказал, он обещал в районе заехать куда надо, доложить. Может, наши тренировались, в районе знать должны.
Волков на мгновение остановил дыхание, ему казалось, что бешено заколотившееся сердце выдаст его.
‑ Старшина, а старшина, ‑ прищурился мужичок, вытирая слезы, ‑ а твой сержант уж очень похож на того солдатика, что вчера у Катерины чудил.
‑ Они, молодые, все на лицо одинаковые.
‑ Может, я и обознался, только в окно видел, когда они от Катерины к околице шли. Девчата, те, конечно, бойцов запомнили, Катерина говорит, даже на картах ночью гадали, да за девчатами сегодня поутру машина пришла, уехали девчата.
‑ Нам бы с вами, товарищ Никулин, поговорить надо. Может, выйдем в сени? ‑ предложил Волков, посерьезнев лицом.
‑ Отчего ж не выйти, дело военное, ‑ с готовностью поднялся мужичок.
В сенях они закурили, Волков сосредоточенно разглядывал огонек самокрутки, соображая, как начать разговор. Никулин присел на отесанную топором колоду и тоже примолк.
‑ Тут такое дело, товарищ Никулин… Нами в лесу обнаружен тайник с оружием, радиостанцией, запасом взрывчатки, продовольствием. Все это явно немецкого происхождения. Откуда оно, будут выяснять органы НКВД, а нам бы сегодня все это вывезти из леса, сложить в надежном месте и сообщить в ближайшую воинскую часть.
‑ Так, может, это с тех парашютов, что я ночью видел.
‑ Может быть. Кому положено, те разберутся. Так как, поможете? Санки нужны, хорошо бы лошадь.
‑ Лошади без председателя не найдем, а санки готовы, хоть сейчас в лес.
Весь этот разговор Виноградов слушал, не мигая: «Неужели одно пьяное слово ‑ и вся операция, к которой нас готовили три месяца, поили, кормили, ‑ все коту под хвост? И во всем виноват я? Но почему командир вот так сразу… можно было попробовать уйти из этого района. Взорвать к черту всю эту деревню, в конце концов! А может, командир, как и я, не хочет брать на себя грех, потому как уверен, что рано или поздно мы попадемся. А покаяние нам зачтется».
‑ Так вы здесь подождите, а я за санками схожу, они по соседству, у Василия Семеновича. Я мигом.
Мужичок нырнул в дом, выскочил оттуда в потертом, но крепком тулупчике, ловко скатился по лестнице и засеменил по деревенской улице. Виноградов повернулся к Волкову:
‑ Ты что, командир, всех нас под трибунал ведешь?
‑ Я не буду загибать пальцы и считать, кто сколько раз за эти два дня ставил группу на грань провала. Это мог бы сделать Платонов. Правда, потом мы с тобой, Ваня, наверное, уже не разговаривали бы. Если председатель рассказал в районе о ночных парашютистах, завтра здесь появятся чекисты, а самое позднее послезавтра нас возьмут. Если окажем сопротивление ‑ покосят в этом лесу, как грибы на поляне. И фюрер не сможет наградить нас даже посмертно ‑ о нас просто никто не узнает: кто такие, как зовут, откуда родом… Закопают без крестов: ни на груди, ни на могиле. Ты этого хочешь?.. Я не собирался идти с повинной, пока не спустился в этот лес. Я готов был воевать против большевиков, взрывать, стрелять, отправлять донесения. Но я готов был к этому там, в разведшколе, в Приедайне, на глазах у Елкина, Мая… Там другой лес, он не чужой. А здесь каждая осина тебе в спину метит. Мы не победим здесь.
&