Дункан лег на спину и провел пальцами по волосам, в которых застряли соломинки. Другая его рука, вялая, словно неживая, замерла на бедре у Элспет. Стараясь выровнять дыхание, он попутно приводил свои мысли в порядок. Он сам себе был противен за то, что, наслаждаясь одной женщиной, думал о другой. Элспет – милая, ласковая, послушная, такая красивая и жизнерадостная! – была ему очень дорога. Разве не такую жену любой мужчина мечтает видеть в своем доме и в своей постели? Но если так, то почему у него из головы не идет эта сумасшедшая с огненными волосами? Эта Кэмпбелл околдовала его с первого взгляда! Грубая, дрянная девчонка, и все‑таки…
– Дункан, тебя что‑то тревожит? Ты снова мыслями далеко от меня!
Он повернулся к Элспет. На миловидном лице девушки застыла гримаска беспокойства. Ну почему женщины всегда так легко читают его мысли? То же самое постоянно происходило у него с матерью и Франсес.
– Говорю тебе, все хорошо!
Девушка уже привела в порядок корсаж и собралась прикрыть обнаженные ноги юбками, но Дункан удержал ее руку.
– Мне нравится смотреть на тебя, Элси! Почему ты всегда так торопишься одеться?
Элспет покраснела до корней волос.
– Не знаю… Я стесняюсь.
Этот невинный ответ вызвал на губах Дункана улыбку. Элспет исполнилось восемнадцать. Он был ее первым и – Дункан был в этом абсолютно уверен – единственным возлюбленным. И он знал: Элспет ждет, что он предложит ей соединиться узами handfast [2]– клятвой соединенных рук, которую влюбленные приносят друг другу. Брак перед людьми, но не перед Богом… По крайней мере не освященный церковью. Они с Элспет встречались уже год. Дункан терпеливо дожидался, когда она отдастся ему по своей воле, ему не хотелось принуждать ее к близости. Не сказать, что ожидание это давалось ему легко, но ведь, если становилось совсем невтерпеж, всегда можно наведаться в Баллахулиш к Мойре или Грейси…
|
|
Сегодня утром Дункан как раз думал, как поступить. Конечно, ему всего девятнадцать, но такую красивую и милую женщину, как Элспет, тоже нечасто встретишь… В конце концов он решил, что этим же вечером предложит ей стать его женой. Но теперь все изменилось. Он знал, что не сможет сделать Элспет предложение из‑за той девушки. Тряхнув волосами, он пообещал себе, что выбросит ее из головы, что там, в долине, ему просто захотелось отнять у лэрда Гленлайона то, что наверняка было его ценнейшим сокровищем. Именно так и не иначе! Он хотел воспользоваться беззащитностью дочери своего врага! Но тогда что ему помешало? Собратья наверняка превозносили бы его до небес, учини он над Кэмпбеллами столь изощренную месть! И каким сладким было бы это отмщение…
– Мне пора возвращаться, Дункан! Отец скоро меня хватится, и если он найдет нас тут…
– Ну да, – отозвался он, вынимая соломинки из шелковистой шевелюры Элспет и давая себе слово, что завтра же попросит ее руки. – Не хватало мне взбучки от твоего отца!
Она ласково улыбнулась в ответ, и на ее розовых щечках появились милые ямочки. Какая она все‑таки славная, его Элспет! Может, купить для нее одну или даже пару зеленых шелковых ленточек для волос или лучше бусы? Ну откуда у него это дурацкое чувство, будто он сделал что‑то постыдное? Это же смешно! Он всего лишь представил на ее месте другую… Но даже вспоминать об этом было неприятно. И Дункан пообещал себе как можно скорее избавиться от этой своей обузы. Ему нужно забыть эту женщину! Поймав руку той, кого он считал своей невестой, он поднес ее пальчики к губам и поцеловал их. Элспет придвинулась ближе и подставила ему губы. Он нежно поцеловал ее.
|
|
– Я люблю тебя, Дункан!
Он бережно прижал ее к своей груди. Но на душе у него было скверно. Он так и не смог заставить себя сказать, что тоже ее любит.
Жидкость обожгла ему язык и горло, но стоило ее проглотить, как по телу разлилось приятное тепло, а на душе стало веселее. Дункан вернул флягу с «огненной водой» Ранальду, и тот сделал из нее хороший глоток. Братья сидели бок о бок на горе Сигнал‑Рок. Ночь выдалась прохладной. Выдержанное виски согрело тела и притупило боль, которая у каждого была своя.
Деревня Ахнакон отсюда была видна как на ладони: маленькие домики под крышами из вересковой соломы, с выбеленными известкой стенами и затянутыми промасленными кожами окнами без стекол, из‑за чего в доме всю зиму было темно. Братьям повезло больше – они жили в Карнохе, ниже по реке Ко, в доме, крытом черепицей из Баллахулиша, с застекленными окнами. Их отец, Лиам Макдональд, разбогател на контрабанде. Несколько лет назад он стал снова участвовать в набегах, целью которых было похищение соседской скотины, хотя жена его была этому ох как не рада. В свое время он отказался от этого прибыльного занятия, и случилось это после жуткой резни в долине Гленко, за четыре года до рождения Дункана.
Дункан много слышал об этом ужасном побоище. Иногда оно ему даже снилось, как если бы духи тех, кто погиб в этот день, – его сводный брат Колл и дед по отцовской линии Дункан, в честь которого он и был впоследствии назван, – возвращались на землю, чтобы напомнить живым о своих страданиях. Было странно думать, что их отец когда‑то был женат на другой женщине, а не на их матери, и с первой женой у них был сын. Тетка Сара иногда рассказывала им, детям, о первой семье отца. Но матери становилось не по себе всякий раз, когда разговор заходил о первой жене Лиама и ее ребенке. Однажды она даже сказала ему, Дункану, что временами ощущает их присутствие в доме – как порыв холодного ветра, прикосновение ледяной руки, и что у нее от страха мурашки по спине бегают, когда она о них говорит. Он понял, что она имеет в виду, потому что ему самому не раз доводилось ощущать этот наводящий страх холод, от которого волосы на голове встают дыбом. Неужели души покойных и вправду иногда возвращаются в родные места? Та ужасная трагедия вошла в историю клана и рода Макдональдов, породившего великого Сомерледа и жившего веками на этой суровой и дикой земле. Земле, которая стала родиной для детей Гаэля.
|
|
Ранальд сунул брату фляжку и легонько ткнул его локтем в бок. Дункан любил, когда Ранальд рядом. По характеру они были очень разными, тем не менее прекрасно дополняли друг друга, как если бы были половинками единого целого. И так было с самого раннего их детства. Ранальд имел нрав взрывной и горячий, Дункан же был более спокойным и рассудительным. Младший брат постоянно подталкивал старшего к активным действиям, а старшему всегда удавалось сдерживать порывы младшего, если они были совсем уж безрассудными. Дункан хлебнул еще виски и вытянул занемевшие ноги.
– Теперь рассказывай! – попросил Ранальд без всяких околичностей.
Дункан вздрогнул и посмотрел на брата. Тот внимательно разглядывал звездные узоры на раскинувшемся над долиной безбрежном темном небе.
– Что рассказывать? – спросил Дункан, хотя прекрасно понимал, о чем речь.
– Сам знаешь – о Гленлайоне! Там что‑то произошло… – Ранальд перевел взгляд на брата и заявил без тени сомнения в собственной правоте: – Ты что же, думал, что я поверю в твои небылицы?
Дункан усмехнулся.
– Конечно, нет! Разве от тебя что‑то скроешь?
– Так что там случилось? Ты обагрил кровью свой клинок, да? Хотя Аласдар и запретил?
Дункан понимал, что было бы проще согласиться, а не рассказывать о том, как он стушевался перед девчонкой из клана Кэмпбеллов. Но поступи он так, Ранальд сразу бы понял, что брат врет.
– За нами и вправду следили, – сказал он наконец.
– И?
– Я отыскал лазутчика и догнал его, когда он попытался сбежать. Нельзя было допустить, чтобы он поднял тревогу.
– Ты его убил?
– Уф‑ф‑ф… Нет, не убил. Это оказалась женщина.
В голубоватом свете луны сверкнула улыбка.
– Женщина? Да ты что? – воскликнул Ранальд. – И ты ее… Ну, я хочу сказать… Ну, ты же понял, да? Взять силой женщину Кэмпбеллов – это же как…
– Нет, Ран.
Дункан замолчал на мгновение, потом хлебнул еще виски и поморщился.
– Сказать правду, мне до чертиков хотелось взять ее, и я бы это сделал – прямо там, на вереске. Девчонка из Кэмпбеллов – представляешь, Ран? Она была там одна, без оружия и такая… такая манкая! Нет, ты себе представить не можешь! И готов поклясться – она была девственница!
– И ты ничего с ней не сделал? Ты, Дункан Колл Макдональд, – и вдруг показал себя слабаком? Да быть такого не может! Ты все это придумал!
– Может, братишка. Вот каким я бываю кретином! Мне до смерти хотелось с ней… Но только… – Он откашлялся и провел шершавой ладонью по лицу, пытаясь найти оправдание этой внезапной нерешительности. – Она настоящая колдунья, говорю тебе! И вдобавок со змеиным языком. Наверное, заколдовала меня! Бешеная и норовистая, ругалась, как заправский парень! Она даже имела наглость пригрозить мне своим sgian dhu и пообещала…
Вспомнив, как эта девчонка размахивала у него перед носом своим ножичком, Дункан расхохотался.
– Что пообещала?
– Что отрежет все мое хозяйство и затолкает мне в рот! А я подумал, что хозяйство мне еще пригодится.
Глаза Ранальда расширились. Он готов был что‑то сказать, но передумал и тоже засмеялся.
– Настоящая фурия эта девчонка! Но не беспокойся, я не отпустил ее совсем уж нетронутой. Я украл у нее поцелуй! И это еще не последняя наша с ней встреча!
– Поцеловал ее? Поцеловал женщину Кэмпбеллов? И как оно было?
– Ну… – пробормотал Дункан, вспоминая странное ощущение, которое возникло у него во время того единственного поцелуя. – Говорю же тебе, она еще свое получит!
Ранальд присвистнул и покачал головой.
– Ты же не собираешься туда возвращаться, скажи? Если они тебя поймают, то повесят без разбирательств! Помнишь, что они сделали с Робертсоном? Они повесили его, как девчонка ни просила и ни плакала…
– Да, я помню.
Взгляд Дункана затерялся в темноте ночи. И вдруг далеко внизу, в долине, среди деревьев замелькала яркая светящаяся точка. Она двигалась вдоль извилистого русла реки. Всадник с факелом… Издалека донесся крик: «Fraoch Eilian!» Кровь застыла у Дункана в жилах.
– An crann‑tàra! Боже правый, Ран! Это же горящий крест!
Старший из братьев вскочил на ноги, младший последовал его примеру.
– Думаешь, это он?
– Другого и быть не может! Граф Мар сзывает нас сражаться под знаменами претендента на трон из Стюартов! Отец ждал этого. Джон Макиайн на прошлой неделе получил новости из Килдрамми. Но я даже не думал, что…
Мороз пробежал у него по коже.
Глава 2
Горящий крест
Я едва устояла на ногах и с такой силой сжала пальцами наличник двери, что они побелели. «Это случилось, Кейтлин! Почти двадцать лет ты жила в страхе, ожидая, что этот день наступит!» Мои глаза наполнились слезами. Лиам положил свою большую руку мне на плечо, и по дрожанию его пальцев я поняла, что и он тоже боится. Он молчал, но я знала, что он чувствует. Двадцать шесть лет прошло после той битвы при Килликранки, но воспоминания о ней были живы в его памяти. Я вспомнила его рассказы об этом сражении, и все мое тело содрогнулось от страха и отвращения.
Я давно опасалась, что якобиты[3]снова восстанут против короны sassannachs [4]. И, хоть так говорить негоже, предпочла бы, чтобы это случилось раньше, когда мои сыновья еще не доросли до того, чтобы носить оружие, но… Я накрыла ладонью руку Лиама. «Будьте вы прокляты, sassannachs!» Я смахнула со щеки слезу.
– Лиам!
– Tuch! Na can guth, a ghràidh [5].
Пылающий крест… Два горящих куска дерева, перевязанные между собой пропитанной кровью тряпкой, которые воины несли по долинам, передавая друг другу. Призыв к оружию. Сначала я подумала, что это блуждающий огонек, но очень скоро, глядя, как он приближается, поняла, что это факел в руке всадника: Аласдар Ог Макдональд, брат военачальника Гленко, ехал с пылающим крестом в руке через долину, призывая мужчин нашего клана сражаться под знаменами Стюартов. Нам предстояло пережить еще одну битву. Станет ли она последней? Я желала этого всем сердцем.
Пальцы, сжимавшие мое плечо, едва заметно дрожали. Я повернулась и посмотрела Лиаму в глаза. В них был страх. Но не за себя он боялся, а за своих сыновей. За наших сыновей.
– Это случилось! – пробормотала я.
– Да, – со вздохом согласился он и притянул меня к себе.
Я покрепче прижалась к его широкой груди, уткнулась лицом в потертый плед и закрыла глаза. От него пахло вереском, сосновыми иголками и еще чем‑то особым – острым, с нотками мускуса.
– О Лиам, fear mo rùin![6]Ну почему?
– Потому что так угодно Богу. Это его воля, и мы должны ей покориться.
Я подняла глаза к небу, но и там не нашла ответа на свою мольбу.
– Господь тут ни при чем! Он не стал бы заставлять нас принести сыновей в жертву королю, который никогда даже не дышал воздухом Хайленда! Пушечное мясо, Лиам, вот что нужно им, но не Богу!
Он закрыл глаза, покачал головой и с усилием сглотнул.
– Я не знаю, Кейтлин! Но нам придется пойти, ты же знаешь.
Да, я знала, но не желала с этим мириться. Он нахмурился, под сорочкой напряглись мышцы.
– Речь идет о претенденте из Стюартов, – сказал он после паузы. – У нас появился хороший шанс посадить наконец на трон того, кому этот трон принадлежит по праву. Сейчас или никогда, понимаешь?
– Я не хочу понимать, Лиам! Стюарты прокляты с тех самых пор, как началась их династия! Королей Стюартов либо убивали, либо свергали с трона! Если уж сам Господь не позволяет им править Шотландией, то как вы, простые смертные, думаете совершить это чудо? Я хочу, чтобы вы остались со мной… Я хочу, чтобы со мной остались мои сыновья!
– Кейтлин, наши сыновья нам не принадлежат. Они принадлежат Богу, королю и Шотландии, нравится тебе это или нет!
– Нет!
Мои пальцы перебирали складки шотландки с узором Макдональдов, о которую я вытирала свои слезы. Я еще раз обвела взглядом долину. Мужчины собирались в группы и спускались по дороге, следовавшей вдоль извилистого русла бурной речушки Ко. Они отозвались на призыв своего предводителя. Лиам отстранился, взял кинжал и сунул его в ножны на поясе. За ножом последовал пистолет.
– Мне нужно идти, a ghràidr! Жди меня, если хочешь…
Он чуть заметно улыбнулся и нежно меня поцеловал. Даже после двадцати лет супружеской жизни прикосновение его губ к моим губам волновало меня. Я так и осталась стоять у двери, глядя ему вслед. Он же вместе со всеми отправился в Инверко, туда, где жил Джон Макиайн. Сердце мое вдруг сжалось от боли. Я вошла в дом, закрыла за собой дверь, прижалась к ней спиной и вздохнула от отчаяния.
Много воды утекло меж каменистыми берегами Ко с того дня, когда на прохладных и пустынных ландах Гленко я подарила жизнь Дункану, моему второму старшему сыну. «Второй старший сын» – так я привыкла называть его про себя. Моего первого ребенка я не видела с той самой ночи, когда он появился на свет. Я отдала его своему хозяину, лорду Даннингу, чьим незаконнорожденным сыном он был. Тогда я думала, что отец сумеет обеспечить ему лучшее будущее. Но после смерти лорда и его законного сына, Уинстона, который должен был заботиться о своем брате‑бастарде, я попыталась отыскать своего первенца, однако не смогла. О нем у меня остались только смутные воспоминания – его запах, его маленькое сморщенное личико… Мне иногда снится его первый крик. После расставания с ним в душе образовалась пустота, которую ничем не восполнить, как бы я ни любила своих троих других детей.
Да, с тех пор много воды утекло… Деревню Ахнакон в Глен Лике и Инверко на берегу озера Лох‑Ливен снова отстроили. Численность клана утроилась, и теперь мужчин, способных взяться за оружие, у нас было около сотни – столько же, сколько до того страшного побоища. Мужчины снова занялись давним промыслом – стали красть, выращивать и продавать скот. И, признаться, получалось это у них отлично, нравилось ли мне это или нет. Я не слишком обрадовалась, когда Лиам тоже взялся за старое. Может ли быть что‑то хуже, чем контрабанда? Но мне пришлось смириться. Едва Дункан достиг возраста, когда мальчик становится воином, отец посвятил его в основы ремесла, потому что… так здесь было заведено. То был удел всех хайлендеров, их смысл жизни и основной источник доходов. От этого зависело их выживание. Мне пришлось покориться. Теперь настал черед Ранальда осваивать ремесло. И с этим я тоже ничего не могла поделать.
К несчастью, с мыслью, что мои сыновья уйдут на войну, пусть даже ради благой цели, я примириться не могла. А то, что война будет, стало ясно давно. С тех самых пор, как Гийом Оранский стал королем Англии, Шотландии и Ирландии, отстранив от трона Якова II, недовольство среди населения и напряженность возрастали с каждым годом.
Все началось с той прискорбной экспедиции в Дарьен. Путешественники поставили себе целью организовать в Америке, а точнее в Панаме, на полуострове Дарьен, шотландскую колонию, которая впоследствии получила название Новая Каледония. Экономику Шотландии сильно обескровили войны, которые Англия вела на континенте. Вновь образованная колония могла помочь стране обрести, что называется, второе дыхание, дать ей то, что дала Ост‑Индская компания Англии.
И вот в 1698 году флотилия кораблей, на борту которых насчитывалось тысяча двести человек, отдала швартовы и отправилась к берегам Центральной Америки. Будущие переселенцы даже не подозревали, что на новой земле их ждут сплошные несчастья. Болезни и ренегатство ослабили новую колонию. Угрозу представляли и испанцы из Колумбии, недовольные тем, что новые соседи вмешивались в их торговые дела. Пережив тяжкие испытания, лишь жалкая горстка колонистов вернулась на шотландскую землю. Дело обернулось громким скандалом, вызвавшим пертурбации в правительстве. Шотландия потребовала от Англии компенсации за то, что та не оказала новым колонистам никакой помощи, и обвинила в намеренном саботаже всей экспедиции. Индийская компания, не желая терять монополию в торговле, щедро заплатила правительству и чиновникам за то, чтобы те отказались от идеи поддержать деньгами новую компанию.
В кругах якобитов, приверженность которых своим целям после случившегося только окрепла, стали распространяться памфлеты против Гийома. Очень скоро на смену горечи и разочарованию в этом короле голландских кровей пришла неумолимая враждебность.
И тут преждевременно скончался младший ребенок принцессы Анны Стюарт, сестры Марии – покойной супруги Гийома, у которого тоже не было своих наследников. Исчезло последнее серьезное препятствие, отделявшее от трона молодого Якова Фрэнсиса Эдуарда Стюарта, сына свергнутого и отправленного в изгнание короля, и надежда снова вспыхнула в сердцах якобитов. Снова начались тайные встречи и разговоры полушепотом. В это самое время мой брат Патрик поступил на службу к графу Маришалю, казначею Шотландии. Вместе с горсткой других «сочувствующих» его тайком отправили во Францию с поручением уверить Якова в том, что якобиты всячески будут его поддерживать. Для сторонников молодого принца было совершенно ясно, что теперь корона, отнятая в 1688 году у его отца Якова II, должна вернуться к нему, наследнику. Он был последним потомком Стюартов, имевших право на эту корону.
Однако нашлось немало тех, кто руководствовался другими соображениями. Антикатолическое правительство «круглоголовых» и король‑протестант имели совсем другие планы. В лондонском Уайтхолле и эдинбургском Холироде все засуетились, и в 1701 году правительство при усиленном содействии короля разродилось «Актом о порядке престолонаследия», согласно которому наследницей становилась принцесса София, внучка Якова I, по мужу – герцогиня Ганноверского голландского королевского дома, и все ее наследники. Было сделано все для того, чтобы корона осталась у протестантов и не досталась католикам‑Стюартам. Для якобитов, которых становилось все больше, это событие стало страшным ударом. Но оказалось, что не все еще потеряно.
Когда Яков II умер во Франции, в Сен‑Жермен‑ан‑Лэ, в сентябре 1701 года, король Людовик XIV во всеуслышание объявил его сына, Якова Фрэнсиса Эдуарда, будущим королем. Это заявление Гийом расценил как нарушение Рейсвейкского мирного договора, подписанного в 1697 году. Стало ясно, что мирному сосуществованию двух держав снова приходит конец. Англичане потребовали, чтобы король Франции опроверг свое заявление, но последний отказался, мотивируя тем, что ни одно из положений Договора не запрещает ему признать законными права молодого Стюарта на трон, который должен принадлежать ему по праву рождения. Гийом отозвал своего посланника из Франции, и Англия стала готовиться к новой войне. Но в марте 1702 пятидесятидвухлетний Гийом неудачно упал с коня и умер.
Англичане посадили на трон Анну. Этот выбор устроил всех, но в особенности возрадовались якобиты, решив, что бездетная Анна Стюарт непременно назначит наследником своего брата Якова Эдуарда, за которым в якобитских кругах закрепилось прозвище «Претендент». Однако при дворе новой королевы подвизалось немало искусных интриганов. Один из них, граф, а впоследствии – герцог Мальборо, при пособничестве своей супруги сумел убедить королеву принять иную точку зрения.
В это же время произошло еще одно важное событие, вызвавшее огромное волнение среди шотландцев: 1 мая 1707 года, после двенадцати месяцев трудных переговоров, подкупов и мятежей, был ратифицирован Акт об объединении Шотландии и Англии. То был конец независимости Шотландии и рождение Великобритании. Приверженцев Стюартов бесцеремонно вышвырнули из парламента, который теперь заседал в Лондоне и где заправляли отныне круглоголовые, полностью поддерживавшие ганноверскую линию престолонаследия.
В Шотландии назрело восстание. Однако обстоятельства тому не благоприятствовали, и якобиты поняли это очень скоро. В 1708 году Претендент предпринял попытку приехать в Шотландию, однако предупрежденные многочисленными шпионами англичане помешали ему высадиться на острове. Была объявлена награда в сто тысяч фунтов всякому, кто схватит принца и передаст его правительству. Это стало последней каплей. Было ясно, что новый бунт близок.
В 1714 году умерла королева Анна. Правительство провозгласило королем Великобритании Георга I, курфюста Ганноверского, сына почившей годом ранее принцессы Софии. Подставной король, король‑марионетка, немец Георг ничего не знал о стране, которой ему предстояло править, – ни языка, ни обычаев, ни религии, ни законов. Что и сказать – идеальный король для правительства, которое мечтало, ничем не рискуя, взять власть в свои руки и не делиться ею даже с венценосной особой.
«К дьяволу англичан вместе с их королем!» – возопили тогда шотландцы. И на политической арене появился Джон Эрскин, граф Мар. Я так и не смогла составить себе однозначного мнения об этом человеке, хотя и опасалась, что мотивы, заставившие его встать во главе восстания, не столь уж чисты и благородны. По рассказам Джона Кэмерона, предводителя Лохила, выходило, что граф Мар – натура эгоистичная и амбициозная, стремящаяся к власти любой ценой. Когда король лишил его должности государственного министра по делам Шотландии, Мар принялся обхаживать лидеров якобитской партии, а вскоре влился в ее ряды. Теперь же он решил организовать новое восстание, дабы вернуть трон Стюартам. Но руководствовался ли он патриотическим порывом или же просто желанием отомстить?
Был ли граф Мар тем, за кем стоило следовать? Нехватку политического таланта он компенсировал утрированно куртуазными манерами и претворял в жизнь свои планы с такой осторожностью и осмотрительностью, что составить четкое мнение о его истинных целях не представлялось возможным. Но для того, чтобы восстание состоялось, был нужен предводитель, и в конце концов все сошлись на кандидатуре графа Мара.
И вот 9 сентября 1714 года Мар созвал в Бремаре глав кланов и дворян‑якобитов на большую охоту. На самом же деле он хотел собрать их под знаменами претендента, Якова III. Новость принес в наши края за неделю до события гонец из дома Лохил. Стало ясно, что пылающий крест не сегодня завтра придет в нашу долину. И наконец это случилось – восстание началось.
Я посмотрела на настенные часики – подарок, привезенный Лиамом из путешествия по Франции несколькими годами ранее. Мне это маленькое чудо, делавшее очевидным бег времени, очень нравилось. Размеренное тиканье часов всегда меня успокаивало, но сегодня мерное покачивание позолоченного узорчатого маятника почему‑то вывело из себя. Оно напомнило мне о том, что время вышло и мои муж и сыновья скоро уйдут на войну. Мужчины покинут долину, а мы, женщины, останемся и будем жить в страхе и думать, увидим ли когда‑нибудь наших любимых снова.
Со стуком распахнулась входная дверь, и на пороге появилась Франсес, растрепанная и испуганная.
– Мам?
Я опустила глаза, не найдя в себе сил ответить на не озвученный ею вопрос. Чтобы и самой не разрыдаться, я прикусила губу.
– Мам? – повторила она громче.
Глаза у нее были заплаканные. Дочь смотрела на меня в ожидании ответа.
– Они пришли, Франсес!
Она повернулась было, чтобы выйти, но вдруг замерла на пороге. Какое‑то время мы обе молчали. Потом она закрыла дверь и прижалась к ней лбом. Ее плечи затряслись от рыданий, и она осела на пол там, где стояла.
– Нет! Они не могут вот так уйти…
– Франсес, у них нет выбора, – повторила я, сама того не желая, слова Лиама.
Я пыталась в них поверить… Обняв дочку за плечи, я помогла ей встать и усадила ее в кресло перед очагом. А потом налила ей стакан сидра.
– Посмотри на меня, Франсес! – попросила я тихо, присев перед ней.
Она подняла на меня свои прекрасные глаза, голубые, как озера Шотландии. «Глаза Лиама», – подумала я. Из троих наших детей только Франсес унаследовала ярко‑голубые глаза отца. У Дункана они были не такие яркие, а в пасмурный день и вовсе казались серыми. Младший, Ранальд, родился с глазами цвета моря, как и я сама.
– Ты уже не ребенок, Франсес! И ты знала, что восстание рано или поздно начнется и что наших мужчин призовут…
– Конечно, я знала! – воскликнула она, вскакивая на ноги. От неожиданности я чуть не свалилась в очаг. – И я очень рада, что ты заметила, что я уже не ребенок!
– Франсес! Не смей говорить со мной в таком тоне! Я понимаю, ты расстроилась, но это не повод дерзить матери!
– Ты ничего не понимаешь, мам!
Ростом Франсес была выше, чем я, – почти такая же высокая, как мужчины, но это нимало ее не смущало. Наоборот, она сумела сделать свой рост преимуществом и никогда не давала спуску ни братьям, ни другим мальчишкам из клана, хотя я всегда считала, что их отпугивает не ее сила, а независимый и взрывной нрав. Похоже, малышка унаследовала мой ужасный характер. В душе я этому радовалась, хотя словесные перепалки у нас с Франсес случались очень часто.
– Мне уже скоро семнадцать, и я…
Она осеклась. Я вскинула брови, с любопытством ожидая продолжения.
– И что же?
– И я думаю, что уже достаточно взрослая, чтобы выйти замуж!
Я решила, что ослышалась.
– Ты – замуж? Но, Франсес… Тебе же всего семнадцать! Ты еще совсем ребенок!
– Мама, я хочу выйти замуж. Я люблю одного мужчину.
И тут я словно упала с небес на землю. Еще минуту назад я думала, что придется объяснять дочке, как ребенку, что ее отец уходит на войну, а она вдруг объявляет мне, что влюблена и хочет замуж.
– Кто же он такой?
– Тревор Макдональд.
– Тревор Макдональд? Тревор из Дальнесса?
– Да, он. Других Треворов Макдональдов я не знаю!
– Попридержи язык, дочка!
Я со вздохом упала в кресло и закрыла лицо руками.
– И как давно вы все решили?
– Еще на Белтайн[7], мама!
Ее тон смягчился. Франсес присела на лавку рядом со мной, и взгляд ее затерялся между языками пламени, в свете которого ее волосы вспыхнули яркой медью. У нее у одной волосы были, как у Лиама, – кудрявые, очень густые, с рыжинкой. И вдруг, вот так глядя на нее, я поняла, что мое дитя и вправду выросло и превратилось в женщину. Семнадцать лет… «В этом возрасте ты пошла служить Даннингам, Кейтлин!» Как быстро бежит время! Я взяла свою косу в руки и принялась теребить кончик. В моих волосах было уже немало серебристых нитей. «Ты стареешь, Кейтлин!»
– А он хочет взять тебя замуж?
Франсес вздрогнула. Вопрос вывел ее из задумчивости. Она посмотрела на меня.
– Да. Сегодня же вечером.
– Сегодня вечером? Не слишком ли это быстро? Твой отец… Как, по‑твоему, он отнесется к такой новости? Судя по всему, вы с Тревором не просто держались все время за руки…
Она отвела взгляд и покраснела. Своим молчанием Франсес подтвердила мою догадку. А меня вдруг осенила новая.
– Но ты же не… не беременна? – спросила я с тревогой.
– Мам! – воскликнула она с возмущением и повернулась ко мне так быстро, что ее непослушные кудри взметнулись рыжеватой волной. – Ну что ты такое говоришь?
Я не ответила, но и взгляда не отвела, давая понять, что жду ответа.
– Нет!
– К чему тогда такая спешка?
– Из‑за пылающего креста! Ему тоже придется идти.
– А сейчас он где?
– В хлеву.
– В хлеву, значит… Я могла бы догадаться, откуда ты пришла такая растрепанная!
Я встала, взяла гребень из слоновой кости и принялась расчесывать ей волосы, дабы привести их в божеский вид. Ну как я скажу Лиаму, что у его дочери есть… возлюбленный? Может, лучше поскорее услать Тревора подальше от нашего дома? Если Лиам до него доберется, парень не сможет не то что отправиться в поход вместе со своим кланом, но даже поднять меч.