За окном темнеет прежде, чем Алекс успевает завершить унесенную на дом работу и поднять голову, чтобы увидеть, как сквозь бегущие по крышам соседних домов тучи прорезаются последние лучи закатного солнца. Те лишь только ласково успевают мазнуть по его волосам, плечам и напоследок оставить теплый тлеющий поцелуй на щеке. Он встает из-за стола, распрямляя плечи и потягиваясь, чтобы размять затекшую шею.
Многие приходящие к ним на практику студенты ждут, что им дадут вечно торчать у телескопа, болтать с NASA и отправлять шаттлы в космос. И очень удивляются, когда оказывается, что 95 % времени ученые уделяют всевозможной бумажной работе: расчеты, вычисления, чертежи, доказательства и опровержения теорий и прочее, прочее, прочее, без чего невозможна ни одна наука, даже такая романтичная, как астрономия.
Алекс вздыхает, потому что когда-то сам был среди них, и подходит к окну, чтобы открыть форточку и впустить в комнату прохладный весенний воздух. Два раза чиркает зажигалка, и дым извилистыми петлями поднимается к потолку, исчезая в оконном проеме.
По правде говоря, он мог бы сделать все и завтра, или же сегодня, и не здесь, а прямо в лаборатории, но там намечался хмурый вечер под вечное пиликанье приборов и тяжелое молчание выключенных мониторов, потому что никому не хочется оставаться на работе в пятницу вечером позже пяти.
Вот и он решил, что хватит с него работы и графиков нестабильной солнечной активности, в которых не больше взаимосвязи, чем в цвете рубашек, которые он надевает каждый день.
Решил, но графики с собой все же взял.
Алекс усмехается самому себе и кидает не до конца стлевшую сигарету в горстку окурков из пепельницы, выключает свет в кабинете и закрывает дверь, чтобы сквозняк не разлетелся по всему дому.
—Надо меньше работать и больше отдыхать. Да.
Мысль о том, что отец в свое время тоже бесконечно работал, и ни к чему хорошему это не привело, скользит на грани сознания и падает за нее, растворившись в потоке бессвязно возникающих и исчезающих предложений.
—Ты здесь?
Он заглядывает в библиотеку, замечая струящийся из щели дверного проема свет, и щурится несколько секунд после темноты коридора, стоя у входа.
Лили лежит на диване, поджав к себе ноги и обняв колени правой рукой, уткнувшись щекой в локоть левой, а прямо над головой корешком вверх лежит перевернутая книга, название которой гласит «Легенды и мифы Древнего Мира».
Алекс выходит и возвращается с теплым мохнатым пледом, укрывает Лили почти по нос и слышит тихое сонное «спасибо», когда аккуратно вытаскивает книгу у нее из-под руки.
Раскрытый разворот книги смотрит на него профилем длинной узкой ладьи, которая несет бога Ра по рекам подземного мира, где его подстерегает страшный змей, вестник Хаоса, из которого рожден мир, и Тьмы, в которую возвращается все живущее, Апоп. Он коварен и страшен и так и норовит поглотить храброго и отважного Ра, но тот всегда, каждую ночь оказывается быстрее и выплывает по реке на восток, чтобы снова взойти на свою небесную колесницу и воссиять над людьми.
Алекс закрывает книгу и ставит ее обратно на полку, привычно пройдясь пальцами по матерчатому корешку. Этой книге уже много лет, ее подарила ему тетя на рождество, и он знал каждую ее страницу почти наизусть, любил выцветшие сейчас, но яркие когда-то иллюстрации и любил вспоминать, открывая ее, как погружался в загадочный и полный ужасов, но тем не менее захватывающий новый мир, будучи еще ребенком.
Он садится на пол, прислонив голову к сиденью дивана, смотрит на Лили и улыбается, думая, что успел за это время застать ее за сотней разных книг, никак не связанных между собой. Сегодня - мифы Древнего Египта, вчера - новеллы Эдгара По, а завтра - кто знает, может быть это будет руководство по эксплуатации гидравлического пресса.
Лили лежит перед ним, сама как раскрытая книга, но Алекс думает, что разучился читать. Он как будто видит буквы, но не может составить из них слова и предложения, они разлетаются, оставляя его в дураках каждый раз, когда он хочет ее понять, хочет стать ближе и, может быть, помочь ей залечить раны, которые она так упорно прячет.
Память рисует ему длинный тонкий шрам, проходящий наискось от выступа тазовой косточки до ребер с другой стороны, и он знает, что это лишь видимая часть, верхушка айсберга, а все его основание неподъемным грузом распластано по душе, и если такое вообще можно вылечить, то с чего он взял, что именно ему суждено это сделать?
Ему.
Он закрывает глаза и слышит одновременно грохот взрыва, скрежет колес, визг аппаратов жизнеобеспечения и гнетущую тишину ночного парка, все это сливается в одну невыносимую какофонию, и он думает, что не может подарить ей жизнь, потому что несет в себе лишь смерть. Всем, кого любит. С самого детства.
Она всегда мерзнет, и Алекс хотел бы ее согреть, правда, больше всего на свете, но он боится даже прикоснуться к ней, он боится, что вместо того, чтобы собрать ее по осколкам, он даст трещинам дойти до самого сердца, и тогда он окончательно ее сломает. Он уже это делает.
Шуршит одеяло и Алекс открывает глаза.
Лили смотрит на него усталым взглядом доверчивой лани.
—Ты слишком громко думаешь.
Лили протягивает к нему руку и тычет указательным пальцем в лоб, как будто опускает кнопку выключателя, и мысли действительно перестают бить ключом, входят в мирное русло и текут дальше, распадаясь на миллиарды тоненьких нитей-ручейков, впадая в море спокойствия.
Она поднимается, все еще завернутая в плед и ступает к выходу тихо, едва касаясь ступнями пола.
—Ты идешь?
Это звучит как приглашение.
—Нет, я еще посижу немного.
—Тогда… спокойной ночи.
Он слышит, как скрипит в коридоре лестница, как щелкает дверной замок и опускает потяжелевшую от усталости голову обратно на диван.
—Спокойной ночи.