проведенном при абсолютном нуле температуры,
изменение энтропии системы равно нулю. /
Энтропия идеального кристалла
при абсолютном нуле температуры
равна нулю.
Третий закон термодинамики или постулат Планка
Шум в аудитории стихает постепенно, Лили проскальзывает в нее в числе последних опаздывающих студентов и садится на предпоследний ряд, чтобы не привлекать внимание. Она чувствует себя немного неуютно, потому что не вписывается в окружение: во-первых, помимо нее в аудитории находится только две девушки, а во-вторых, она сидит без очков. Создается такое ощущение, как будто им выдают их вместе со студенческим билетом.
Но на самом деле на нее никто не обращает внимания, все оно направлено вниз, к трибуне, где проверяет микрофон, щелкая по проводу, лектор.
—Всем добрый вечер, леди и джентльмены, позвольте представиться, я доктор Алекс Расселл. Вероятно, вам уже сообщили, что Джим, то есть мистер Флетчер, прошу прощения, заболел, и его лекцию сегодня для вас проведу я, узнал я об этом час назад, поэтому будьте ко мне снисходительны.
Алекс отворачивается на секунду, чтобы найти взглядом мел и взять его в руки.
—Итак, начнем. Наша сегодняшняя тема звучит таким образом: «Энтропия как мера хаоса и тепловая смерть вселенной». Можете записывать.
Час назад Алекс позвонил ей в библиотеку, чтобы предупредить, что сегодня она может не ждать его и сразу идти домой, потому что он задержится, чтобы провести лекцию вместо своего коллеги. В общем-то Лили так и собиралась поступить, но когда она выходила из помещения и уже хотела идти по направлению к метро, толпа, спешащая внутрь соседнего здания, заставила ее развернуться и последовать вслед за ней.
На входе она показала пропуск библиотекаря и ее без вопросов пропустили внутрь, она даже удивилась тому, что была абсолютно спокойна в этот момент. Видимо, она действительно успела измениться за это время.
—Как вы все знаете, впервые термин «энтропия» в 1865 году ввел немецкий физик Рудольф Клаузиус, но на протяжении семи лет это понятие оставалось абстрактным, потому что он так и не смог сформулировать ее физический смысл до своей смерти. Дело за него завершил Людвиг Больцман, он вывел новую формулу, позволяющий рассчитывать ее абсолютное значение. Выглядит она вот таким образом.
Алекс пишет на доске: «S = k * ln W», поясняя вкратце значение каждого элемента уравнения, и Лили думает, что начать водить машину по рисункам проще, чем понять значение этой надписи.
—Так что советую вам, как будущим ученым, не расстраиваться, если у вас появится незаконченное дело, оставьте его для соседа по лаборатории. Как видите, в науке это обычно дело…
По залу пробегает волна тихих смешков, и Лили тоже непроизвольно улыбается, думая, что если бы у них был подобный учитель по физике в школе, то она, может быть, вынесла из нее гораздо больше, чем было написано в сухих выжатых из учебника конспектах, сдаваемых на проверку раз в неделю.
Она смотрит за тем, как Алекс жестикулирует, то наклоняясь к микрофону, то поднимая стойку руками, то отворачиваясь, чтобы глотнуть воды из бутылки и продолжить с новыми силами.
Лили следит взглядом за движением мела, зажатого между большим и указательным пальцами, не вникая в суть бегущих по доске строк, и думает, что это все тот же человек, которого она знает, которому доверяет больше, чем кому-либо еще и которому одному есть дело до того, проснется она завтра или нет.
Он тот же, кто шутит дома про сгоревшую в духовке пасту, кто водит по памятным местам Лондона, грея руки теплым дыханием и скрывая глухой кашель в кулак, тот же человек, который смотрит на нее долго и внимательно, когда думает, что она не замечает его теплого, но осторожного взгляда. Он тот же, но все-таки она видит его с другой, новой стороны, и эта сторона ей нравится.
—…Соответственно, энтропия является мерой хаоса, характеризует степень неупорядоченности системы. Чем она больше напоминает вашу комнату в период сессии, тем она выше, чем система ближе к порядку, тем ближе энтропия к нулю…
Ветер врывается в окна аудитории и хлопанье оконной рамы на секунду отвлекает внимание зала и самого Алекса, но Лили смотрит на него, не отрываясь, но смотрит как будто мимо.
Иногда у нее возникает иррациональное желание проникнуть за завесу шуток и осторожности, но она не обладает проницательностью, не умеет видеть людей насквозь, распознавать их тайные черты и страхи, поэтому иногда, несмотря на здравый смысл и свое обычное спокойствие, ей хочется вывести его из себя, из состояния равновесия, чтобы… зачем?
Чтобы узнать его ближе? Чтобы понять его? Чтобы оттолкнуть? Или может быть пустить ближе, туда, где еще не зажили старые шрамы? Лили не знает ответа и боится этого желания, но все же иногда оно дает о себе знать.
Какой-то парень в темно-клетчатой рубашке с первого ряда поднимается и привлекает к себе внимание зала.
—Мистер….Расселл, но ведь все в природе стремится к наиболее хаотичному положению, это означает, что энтропия постоянно увеличивает свое значение?
Алекс смотрит на студента заинтересованно, и Лили на секунду кажется, что он сейчас ему даже подмигнет, но раньше, чем это случается, он продолжает.
—Но ведь…Когда-то она достигнет максимума? Что будет тогда, когда в состояние хаоса больше будет нельзя внести беспорядка? Это… это и есть тепловая смерть? Когда изменить уже ничего невозможно? Конец всего?
Аудитория притихает, даже задние ряды, с которых периодически до Лили доносились шепотки приглушенных разговоров, замирают в ожидании разгадки тайны.
—Браво, юноша, ваше…
Алекс обводит взглядом зал и натыкается на Лили, которая смотрит прямо на него и почему-то не может заставить себя отвернуться, только улыбается едва заметно, уголками губ, как будто она ребенок, и ее застали на месте преступления с опустошенной банкой варенья.
Алекс моргает и возвращается взглядом к студенту, и по тому, как он стучит пальцами по столу, она может заключить, что он, кажется, немного смущен.
—…предположение весьма точно. Именно такую идею выдвинул сам Клаузиус и до конца жизни верил в нее. Однако уже полвека назад было доказано, что Вселенная расширяется, и потому ее нельзя назвать изолированной системой. А для любой открытой системы все законы имеют совершенно иной вид. Возьмите что угодно, Вселенную, вашу комнату, которая, несмотря на все законы физики, все-таки остается чистой и прибранной. Возьмите к примеру нашу с вами жизнь, в конце концов.
Алекс поднимает руку и поправляет повязку на глазу, стараясь не замечать все еще направленный на него взгляд Лили.
—Если бы мы с вами существовали в одиночестве, в закрытой от мира камере, тогда да, законы термодинамики бы действовали на нас, и жизнь была бы гораздо скучнее. Однако…
Он все-таки смотрит на нее в ответ, постукивая пальцами по гладкой поверхности кафедры, и Лили может поклясться, что он ей все-таки подмигнул. Или ей показалось?
—….в нашей жизни мы никогда не остаемся одни. Приходит кто-то, кто мешает все ваши карты и рушит законы. Кто делает из вашей изолированной системы настоящую жизнь.
Лили не знает, кто дергает ее за язык, но она встает из-за парты, как студент с первого ряда несколько минут назад и поднимает руку, хотя почти никогда не делала этого даже в школе.
—То есть, доктор Расселл, вы хотите сказать, что смерти Вселенной нам можно не опасаться…
Лили видит, что Алекс смотрит на ее напряженно сжатые руки и одновременно хочет и суеверно боится услышать его ответ.
—Да, мисс… Далбиен. Вы правы. Если бы я был более религиозен, я даже сказал бы, что для нас… смерти нет.
Последние его слова утопают в громкой трели металлического звонка, дребезжащего в гулком коридоре, и Алекс, подождав, пока он закончится и в аудитории снова воцарится тишина, оповещает о начале перерыва.