- Ты меня мешаешь! – раздражённо сказал он как-то маме сколько-то лет назад. Он тогда наблюдал за маленьким жучком, которого назвал Васей. Жук полз по паркету и с трудом и упорством преодолевал щели. Колька был весь - одно любопытство и внимание, в золотисто-бирюзовом облаке которого зрели и выстраивались вопросы познания мира. И тут мама кинула в него коричневые всполохи раздражённых вопросов, что-то про убирание вещей и его будущее, и внимание к ней… Он только увидел, как начавшие обретать чёткость и выстраиваться в красивый синий узор его мысли были снесены волной и превращены в безобразную кашу.
- Ты меня мешаешь, мам! - закричал он, расстроенный произведенным ею хаосом.
- Ты мне мешаешь – машинально поправила мама, - извини… Но … (и опять).
Странно всё-таки. Как-то наперекосяк люди говорят. Конечно, он запомнил и, после нескольких ещё ошибок, говорил теперь, как все. Но, став взрослым, иногда вспоминал это своё удивление.
Вот и сейчас в кафе: сидит напротив парень, состоящий из светлой праздности, розовой нежности, жёлтой радости. Сказано довольно грубо, но в нём, или как сказали бы люди «вокруг него», всё это красиво и гармонично сливается и переливается. И вот подходит мужчина с ключами и портмоне и вопросом «простите, я вам не помешаю?». Помешал, и ведь не ему, а его! Повезло ещё парню, что не было в нём ничего важного для сохранения. Но от влезшей мешанины появились какие-то густоты, комки, на них образовались мысли и начали темнеть в тревогу. Колька отвернулся.
ГЛАВА 23. МЕТРО
Колька давно не ездил в метро. Несколько лет, может быть. По крайней мере, в час пик. А тут - пришлось. Мама попросила смотаться на вокзал и передать через проводника посылку какому-то её знакомому в Воронеж. Он почистил лень, решив, что «это даже прикольно».
«Прикольно» не было. Было жутко. Он давно не был в таких спрессованных полчищах людей. Они спускались с земли пёстрые и разнообразные и по мере приближения к кольцевой всё уплотнялись и уплотнялись, трамбуясь. Сначала каждый словно поджимался, стараясь найти себе место, пространство, как в лифтах обычно. Но уже скоро это стало невозможно. Вываливаясь из вагона с толпой на Менделеевской, он видел уже только грязную массу, частью которой стал сам. Как издевательство, смотрели со стен яркие витражи на Новослободской. Если их цветные стёклышки все навалить друг на друга - что получится?
Люди были, как в ступоре. Кое-где проскакивала искра раздражения – кто-то защищал последние рубежи. Парочка прижималась друг к дружке всем, чем могла. Колька увидел, как они спрятали между телами свою нежность, спрятали и защищают, как яйцо. Так вот почему парочки так любят целоваться и тискаться в метро. А родители так боятся потерять детей. Детей, кстати, видно совсем не было. «И слава богу - подумал Колька – этого я не смог бы выдержать».
Людей было жалко, жалко себя. Может - я умер? Где я? Колька представил, как он весь где-то за границей поезда, душного тоннеля в земле или – выше, мчится следом -параллельно к станции назначения… О, нет! Там Курский вокзал – ещё хуже – только не туда. В конце концов он отправил всего себя (кроме тела), как верного коня, к дому. «Пусть там ждёт». Игра развеселила и дала облегчение. К тому же, на Комсомольской народ схлынул, и стало полегче. Он заметил, что некоторые читают и им тоже удаётся удержать кусочек себя в этом маленьком личном пространстве «куда-никто-не-лезет». Это пригодится.
На обратном пути он тоже достал книжку. Но скоро опять сдавили так, что руку пришлось убрать. И тогда он стал читать на стене вагона рекламы подряд.
Первая: Картина маслом – яркая русская берёза в полный рост. «ОБРАЗ РОДИНЫ. Выставка в Центральном Доме Художника. 11-17 февраля». Вторая рядом: «ЛЮБИШЬ СЕБЯ – ВЫБИРАЙ ПЕТЕЛИНКУ. Петелинка – Продукты из птицы» На яркой фотографии зажаренный безголовый трупик курицы со связанными ножками в окружении красот из яблок, овощей и зелени. Что ж, гробик в виде тарелки украшен весьма со вкусом, вполне по-людски. Завершает триптих реклама нового фильма с человеком в жутковатой маске: «ГАННИБАЛ. Узнай, как всё началось».
Он прочел все это раза четыре. Образ Родины на картинках в тусовочном месте, сверх-оригинальная идея, связывающая любовь к себе с поеданием птиц и подсказка, что с этого и начинается поедание себе подобных.
«Я в психушке, или это всё - серьёзно?!» Похоже - второе. Колька вздрогнул, когда мужчина спросил сзади прямо ему в ухо: «- Выходишь?» - ДА!!!! Спасибо! Я - выхожу, хочу выйти! И вам всем советую…
ГЛАВА 24. ЕДА
Он давно отказался от мяса. Благо – тут он был не один. Вегетарианцы, хоть и считались в основном странными, но их было достаточно много, и становилось все больше. Даже мода какая-то пошла. Спасибо активно продвигаемому разными учителями принципу ахимсы (ненасилия) или просто – «не убий».
Любое мясо было для него жутко чёрным, обуглившимся куском кровавых экскрементов. Кусок жареного или вареного страха и боли. Это вызывало тошноту.
Правда, убитые и перемешанные растения тоже бывали иногда жутковатой какофонией, но воспринимались намного спокойнее.
Его радовало то, как иногда умело (особенно это удавалось кришнаитам, порой - маме) готовили рис, чистый и светлый, или дружный с лёгким маслом и пряными травами. Китайцы умело сочетали 2-3 овоща красивой лаконичной гармонией. А ещё роллы – когда белый, как концентрат воды, в которой рос, рис погружен был в сине-зелень морской капусты… Только без рыбных трупиков, которые, похоже, добавляли чтобы разбавить эту непереносимую чистоту.
(Похоже мы проголодались! J)
Но главное - чай!
Классная штука – чай. Ай, молодцы китайцы. Знают ведь, как с ним обращаться. Умудряются и знакомиться с ним и поглощать, не упуская и не смешивая ни с чем каждый открывающийся слой спокойного, именно спокойного (!) бледно-зелёного.
Чёрный с гарью, гнилью, смертью – не то. Он будит, встряхивает (говорят – бодрит), включает резкие эмоции, столь полезные и принятые в социуме. Выпей чёрного чая или по-настоящему горького кофе – и ты уже свой здесь, не пропадёшь. Иногда это его выручает. Это смешно называется собранность. Скорее уж – организованность. По определённым схемам.
А когда это всё можно вытряхнуть – лечись зелёным чаем, смывай эти чёрной туши линии и пятна, и становись собой.
ГЛАВА 25. МАНДАЛА
Дома происходило что-то новое…. Мама сидела на кухне, не читала, не ела, не готовила. Она рисовала. Кажется, он ещё такого не видел. И что-то происходило с самой мамой. Было марево, вся она как будто пошла мелкой дрожью, искры мыслей или внимания, в том числе к нему, растворялись через несколько секунд после возникновения, словно погружались в зыбучий песок. И при этом она была как застывшая. Жуткое сочетание неподвижности и дрожи. Так в фильмах показывают на стакане с водой начало землетрясения или подземного взрыва.
- Мам, ты чего делаешь? – еле выдавил он из себя.
- Прости, это наваждение какое-то, я справится не могу и бросить не могу… Это мандала. Я же вчера у Лиды была. Её дочка из Индии недавно приехала, там проходила какие-то курсы, и она нас вчера учила.
Колька вспомнил, что вчера мама позвонила и попросила уложить Женьку, и он её так и не дождался…
- Прикинь, Коль, я всю ночь рисовала и спать не могу и ничего сегодня не делала… Мне надо дорисовать…
Колька заглянул за мамино плечо. На большом акварельном листе громоздились карандашные линии, симметрично сходясь, расходясь, кружась и пересекаясь. Кругом были натёртыши ластика, Женькины карандаши, обломки пастели, краски.
- Краской надо, а у меня не получается, вот карандашами пробую – мама то ли оправдывалась, то ли искала сочувствия, но также почти и осталась неподвижной. Кольке стало не по себе, и он сказал честно:
- Не знаю мам, это все твоё совсем.
Он съел кусок хлеба, сгреб Женьку и пошёл к телевизору. Потом они постучали мяч, потом Женька уснул на тряпочной черепахе. И Колька снова пошёл посмотреть на маму. Она там же сидела, только спина устала. Руки нервно хватали пастельки и штриховали-мазали.
- Маам…
- Смотри.- Она к нему повернулась только телом. Остальное было всё также застывшим. Лист, который она подняла, смахнув два карандаша и ластик…. Он был портретом.
- Что? Странно, правда? Я сама не понимаю, почему так выходит. Цвета какие-то странные. Но другие не подходят. Бред, да? Но я не могу уже. Мне надо закончить. Вот остались тут и тут… И не пойму. Неужели опять розовый? Никогда не любила розовый. А он просится и просится. И с синим такое странное сочетание………………………..
Он не слушал, он знал, что эти полукруглые прожилки между синим будут розовыми и эти круги по краям, как щупальца или листья тоже, но с красным и жёлтым. С ними он и имел дело чаще всего.
- Что это, мам.
- Это мандала. На востоке им какой-то особый смысл придают. Они открывают что-то. Говорят, если медитировать на неё, то поймешь и прошлое и настоящее и будущее.
Я не могу точно передать. Но она, правда, как-то странно действует. Похоже на мою жизнь? Такой же бред, да?
Колька пожал плечами. Он любил маму.
ГЛАВА 26. СЛЕДУЮЩАЯ
… И пошёл в ванну. Впечатление было сильное, а мыслей никаких. Он стал смотреть на себя в зеркало. Ему нравилось это занятие. Только благодаря зеркалам (да ещё витринам на улицах) он мог понять, как другие люди видят других людей и его, и мир. Тело, одежда и ничего. Он стал рассматривать своё лицо, ежик волос, странные уши, шея, плечи, чуть более широкие, чем он ощущал. Он немного сжал, опустил, поднял плечи. Когда расправил грудь, натянулась картинка на футболке.
Футболку маме кто-то отдал для него. Интересно, кто. Салатовое поле и на нём на всю грудь светлая надпись: «свобода выбирать», эмблема какой-то фирмы и ярко зеленая тень-силуэт человека весело стоящего на руках кверху ногами.
«Свобода выбирать». Так или этак. На ногах или на руках, стоя или лёжа? Но тень останется той же и человек тем же? Что они имели в виду? Может быть, главное в том, что он - весёлый? В этом свобода?
ГЛАВА 27. КОМПЛЕКСЫ
У него, как и у всех, были шрамы. Так он называл грубые корки/наросты/сгустки. Некоторые он сумел расчистить с большим трудом. Наверное, этим психологи занимаются. Какие-то, может быть, и сами рассосались. Но не все. Иногда он как бы расчёсывал их, и они становились больше. В основном грязно-черные, как старые болячки, иногда коричневые родинки запекшейся крови эмоций. Всё это страхи – он знал.
Он видел, как они появляются у детей. Когда родители ругаются возле коляски, а «мелкий» не может ещё убежать, только боится. Такие ещё могут рассосаться. А вот когда ему несколько раз маленькому скажут в лицо что-то типа «ты идиот», это будет покрепче.
Но ведь они у всех есть и потому все живут нормально. В средней по популяции норме.
В этой популяции принято общаться как раз с помощью этих наростов-шрамов. По ним узнают своих, находят общие интересы, даже женятся. А ему они, видите ли, мешают. Как он тогда жить должен? Как единственная черепаха без панциря?
Последняя идея его развеселила. Слава Богу и чувству юмора, которое всегда вытаскивало его из болота занудного философствования.
ГЛАВА 28. ТРАВМА
В воскресенье брат Женька уговорил погулять. Взяли легкие доски и выдвинулись на ближайшую горку. Женька отстал. Тащился еле-еле со своим сноубордом.
А Колька шел размеренно окутанный своей меланхоличной задумчивостью. Его остановило «ааа-а-а!» резко болезненное, а потом протяжно жалобное. Женька так вопил, когда у него отнимали чего-нибудь.
Обернувшись, Колька увидел, что брат стоит на коленках и одной руке прямо на дороге, доска валяется под ним, второй рукой он закрывает пол-лица и на пальцах этой руки нависли крупные красные капли.
Хотя расстояние между ними было метров 20 и Колька рванулся сразу, ему показалось, что тело его буксует, как лодка в тине и «бежит» целую вечность. Потом, сидя в травмопункте, он от нечего делать представлял эту картину. Сначала его внимание метнулось как якорь-кошка и зацепилось за эти красные капли, потом натягивается канат тревоги и вот он, наконец, как баркас разворачивается и движется к якорю. Тарахтит, вроде изо всех сил, вроде - полный вперед, а скорость - смешная. Он явственно увидел, какая всё-таки вязкая, медленная наша материальная реальность, в которой копошатся наши тела. Вот, наверное, откуда вечная тяга человека к увеличению скоростей. Догнать свои мысли (чувства)!?
Ещё сидя на клеёнчатой кушетке поликлиники, он вспомнил (видимо, его якорь так и остался там), насколько чётко он увидел тело брата. А ведь обычно у него были проблемы с этим. Мама много раз водила его проверять зрение, но буквы на плакате он видел все, а вот тела людей прятались за их душами.
Когда он обернулся на упавшего Женьку, то вдруг увидел его маленького, в синей с белом куртке, смешной шапке и эти капли… Но, наверное, напугали не они, а сам факт того, что он все это вдруг увидел невероятно ясно. Не было весёлого яркого облачка привычного Женьки, оно как будто разлетелось на куски. Он потом так и сказал маме по телефону: «Женька разбился», думая совсем не про зашитый теперь подбородок.
Ну да, в общем, всё обошлось. Разбитым оказался не глаз, что было страшно, а подбородок, пришлось ловить машину и, сжимая пальцами края раны, ехать в «травму». Они ехали в тесных старых «жигулях» и дед-водитель кажется, больше смотрел в зеркало на них, чем на дорогу – беспокоился за обивку. Колька тоже постарался сосредоточиться на ране и салфетках. Он просто не мог видеть, что происходит с любимым Женькиным пространством. Он вдруг понял, насколько светлое отличается от пустого. Женька сначала стал пустым, как разрежённый воздух в пещере, и теперь эта пугающая чистота стала заполняться страхом. Мутным серым дымом.
- Меня тошнит, - сказал малыш. «Ещё бы» - подумал Колька и стал говорить какие-то банальности про «потерпи-чепуха». Он и сам не мог собраться никак, и дым лез в него.
Вот как они связаны, пространства! Всё это – игрушки, простое общение. А вот паника теперь понятно, откуда берётся. Стресс - это когда человека разносит. И образуется какая-то аномалия в пространстве. И те, кто рядом, в неё попадают. И удержаться трудно. Интересно, как спасатели и психологи справляются с этим?
Женька восстановился к вечеру, успев перед этим ещё и маму «размотать».