Въ Корелѣ, какъ только кто умретъ — мужчина то или женщина — все равно, тотчасъ родственники умершаго со слезами и причитаньями приглашаютъ нѣсколькихъ старухъ для омовенiя трупа. Трупъ кладутъ на полъ, на солому и моютъ его водой и мыломъ. Потомъ омытый трупъ поднимаютъ на лавку въ большомъ углу и распростираютъ его головой къ иконамъ. Подъ него подстилаютъ солому. На окно, подлѣ котораго лежитъ трупъ, поставляютъ чашку чаю, а въ иныхъ домахъ и кофе, — блюдо съ пирогами и чашку съ холодной водой. Для чего все это? — Первыя два блюда (чай и пироги) для того, чтобы душа покойника, пока находится на землѣ, могла отвѣдать кушаньевъ въ своемъ родномъ домѣ; а вода полагается для того, чтобы душа, по выходѣ изъ тѣла, могла омыться въ „холодной водушкѣ”. Душу кореляки представляютъ или въ видѣ пара, или въ образѣ птички, большею частью ласточки, а иные и въ видѣ чайки. Держатъ трупъ въ домѣ обыкновенно дня 2 или 3. По ночамъ „караулить умершаго” — куоляйдъ вардюойта собирается множество старухъ и стариковъ, которые сказками и различными занимательными разсказами коротаютъ длинную ночь: разсказываютъ о мертвецахъ, о привидѣнiяхъ, о лѣшихъ, водянникахъ, домовыхъ и пр…
Гробъ дѣлается самый обыкновенный, изъ досокъ; только младенцы погребаются въ выдолбленныхъ чурбанахъ-гробахъ. Закрытый гробъ младенца ничѣмъ не отличается отъ круглаго полѣна; и такое близкое сходство однажды подало поводъ къ большимъ недоразумѣнiямъ.
Одинъ крестьянинъ принесъ на погостъ трупъ своего ребенка въ гробикѣ-чурбанѣ. Было еще раннее утро, и батюшка крѣпко почивалъ подъ теплымъ одѣяломъ. Чтобы не безпокоить его, крестьянинъ ткнулъ гробикъ въ поповскiй костеръ (чтобы собаки не достали), а самъ пошелъ къ знакомымъ крестьянамъ справить кой-какiя дѣла. Тѣмъ временемъ проснулась попадья. Ничего не зная о принесенномъ покойникѣ, она первымъ дѣломъ съ утра стала топить печь: сходила на улицу, принесла въ избу дровъ и стала бросать ихъ въ печь; какъ броситъ одно изъ круглыхъ полѣньевъ, и что же?... Оно моментально распалось на двѣ части, и изъ него выпалъ трупъ младенца… Въ домѣ началась тревога, крикъ, шумъ, слезы… И только возвратившiйся отъ знакомыхъ крестьянинъ объяснилъ въ чемъ дѣло. „Смотри, впередъ этого у меня не смѣть дѣлать”, строго замѣтилъ ему священникъ…, но гробы для младенцевъ до сихъ поръ дѣлаются долбленные.
Съ боку въ гробахъ для взрослыхъ прорѣзывается небольшое отверстiе, въ которое вставляется стекло и дѣлается такимъ образомъ что-то въ родѣ небольшаго окна.
| С. 512 |
Покойника одѣваютъ въ чистую, вымытую одежду (изрѣдка только шьется новая одежда), и на грудь ему кладутъ небольшую бѣлую холщевую тряпочку. Всякiй, кто приходитъ на домъ поклониться праху умершаго, кланяется нѣсколько разъ иконамъ, потомъ подходитъ къ трупу, беретъ въ руки тряпочку и машетъ ею поверхъ трупа по направленiю отъ головы къ ногамъ и обратно. Въ гробъ въ изголовье покойника полагаютъ вѣничный листъ и мелкiе стружки… Солома, на которой лежалъ трупъ, и щепки отъ гроба — бросаютъ въ воду, и послѣднiя (т. е. щепки), по мнѣнiю кореляковъ, тотчасъ же тонутъ и никогда не всплываютъ на поверхность воды. Встрѣтиться съ гробомъ покойника, когда его несутъ въ церковь или изъ церкви, — считается за дурное предзнаменованiе. Когда тѣло отпоютъ и гробъ понесутъ вонъ изъ церкви на кладбище, ближайшiе родственники умершаго — женскiй полъ, начинаютъ причитывать еще въ самой церкви.
Съ растрёпанными косами, съ сбитыми съ головы платками, онѣ кричатъ во весь духъ, кланяются мѣстнымъ иконамъ и съ причитаньями же идутъ на кладбище. Въ могильную яму, прежде чѣмъ опустить гробъ, бросаютъ копѣйку — откупаютъ мѣсто для умершаго. Гробъ опускаютъ въ могилу на кушакахъ или на холстѣ, который потомъ идетъ въ пользу церковнаго причта.
Послѣ погребенiя устраивается для гостей поминальный обѣдъ — „веро”. За обѣдомъ поминаютъ умершаго кутьей, которая приготовляется изъ рослой ржи, и варенымъ горохомъ. По представленiямъ кореляковъ, душа умершаго въ продолженiи сорока дней послѣ смерти находится на землѣ: посѣщаетъ свой домъ, осматриваетъ свое прежнее хозяйство и дѣлаетъ даже распоряженiя — сшить такому-то сосѣду рубашку, подарить такому-то его новый кафтанъ, и такiя посмертныя распоряженiя исполняются вточности.
Въ сороковой день („мустайжетъ” — чернины) совершаются по умершемъ поминки. Заказывается обѣдня и приготовляется для гостей обѣдъ. Священнослужителей, идущихъ изъ церкви на обѣдъ, встрѣчаютъ родственники умершаго съ причитаньями, съ подушкой въ рукахъ или на головѣ. По объясненiю кореляковъ, этотъ обрядъ означаетъ то, что вмѣстѣ съ „попами” приходитъ изъ церкви въ домъ душа умершаго, её то и принимаютъ родственники на подушку, несутъ въ домъ и кладутъ на печку. На печку предъ подушкой ставятъ приборъ и накладываютъ цѣлую гору пироговъ — пусть усопшiй угощается. Окно въ домѣ, предъ столомъ, открываютъ (а если зимнее время, то, опустивъ полотенце, снова закрываютъ его) и изъ него опускаютъ на улицу конецъ полотенца, другой же конецъ его поднимаютъ на столъ, — этимъ устраивается путь въ домъ для усопшаго.
За столомъ также оставляется одно мѣсто, никѣмъ не занятымъ; на него кладутъ пироги, хлѣбъ и ложку, и никто изъ гостей во время обѣда ими не пользуется; этотъ приборъ также предназначается для умершаго, который, по убѣжденiю кореляковъ, невидимо присутствуетъ за обѣдомъ.
Приведу для иллюстрацiи одинъ случай посѣщенія мертвымъ своего дома, слышанный мною въ Корелѣ. „Разъ это я на канунѣ „мустай жидъ”, разсказывалъ корелякъ, видѣвшiй въ сороковой денъ своего умершаго брата, возвращался вечеромъ домой. Ѣздилъ я на погостъ, въ лавочку — закупить на „веро” постнаго масла да гороховой крупы. Ѣду я тихонько и напѣваю: Господи Сусей Христосъ, Сина Божей, — помилуй насъ, вдругъ гляжу на дорогѣ стоитъ мужчина, подъѣхалъ ближе, гляжу — братъ, умершiй 40 дней тому назадъ, стоитъ въ той самой одеждѣ, въ которой былъ погребенъ. Подъѣхалъ я къ нему, слышу говоритъ: „Я, братъ, къ тебѣ ѣду на „веро”, подвези, пожалуйста, меня”. Я ужъ ни живъ, ни мертвъ — стегнулъ скорѣе лошадь и помчался во весь духъ домой; оглянусь какъ, такъ позади меня сидитъ умершiй братъ. Я еще шибче погоняю лошадь… всю дорогу, до самаго дома, видѣлъ покойника, а какъ только подъѣхалъ къ домовому крыльцу — вдругъ скрылся, должно быть въ домъ прошелъ. Подъѣхалъ это я къ крыльцу, соскочилъ второпяхъ[1] съ саней — недосугъ даже лошади распрягать — спрашиваю у жены: приходилъ кто-нибудь сейчасъ въ избу? — Нѣтъ, говоритъ, никого не было. Никто сейчасъ не приходилъ, была сосѣдка — Катти, такъ ужь часъ
| С. 513 |
тому назадъ, какъ ушла… Перекрестилъ я на ночь всѣ двери и окна, лёгъ спать, благословясь, и ничего, съ Богомъ, во всю ночь не привидѣлось… И послѣ этого ни разу никогда болѣе не видывалъ мертвецовъ”…
Кромѣ сороковаго дня, поминовенiе[2] умершихъ совершается еще въ такъ называемыя родительскiя субботы. Въ эти дни бабы — корелки напекаютъ множество пироговъ, блиновъ, рыбниковъ — и все это на большихъ блюдахъ несуть въ церковь. Отстоявъ обѣдню и выслушавъ панихиду, богомольцы направляются на кладбище. Положитъ — это баба блюдо съ пирогами на могильный холмикъ, сама подсядетъ рядомъ, подопретъ щеку рукой и давай плакать и причитывать, — и это продолжается полчаса, а иногда и цѣлый часъ... Наплакавшисъ вдоволь, она потомъ раздаетъ пироги нищимъ, прося ихъ помолиться о упокоенiи души такого то, — и спокойно возвращается домой, исполнивъ долгъ по отношенiю къ умершимъ сродникамъ.