Когда друзья приехали в Эгийон, уже давно наступил вечер. Они нашли
сэра Найджела и Форда в гостинице "Красный жезл"; здесь они обосновались,
сытно поужинали и улеглись на простыни, пахнущие лавандой. Но случилось
так, что некий рыцарь из Пуату, сэр Гастон д'Эстель, остановился там же на
обратном пути из Литвы, где он служил вместе с тевтонскими рыцарями под
началом магистра Мариенбергской обители. Этот рыцарь и сэр Найджел
засиделись очень поздно, оживленно беседуя о засадах, облавах и взятии
городов и вспоминая множество историй о доблестных и отважных деяниях.
Затем разговор перешел на менестрелей, иноземный рыцарь взял цитру и стал
играть на ней северные любовные песни, а также спел высоким надтреснутым
голосом о Гильдебранде, Брунгильде, Зигфриде и обо всей силе и красоте
страны Альмейн*.
______________
* Германия.
Сэр Найджел ответил ему романсами о сэре Эгламуре и сэре Исембрасе, и
так они сидели всю долгую зимнюю ночь при свете потрескивающих поленьев,
слушая друг друга, пока к этому концерту не присоединил свой голос петух.
Отдохнув всего час, сэр Найджел был, как обычно, бодр и весел, и вскоре
после завтрака маленький отряд пустился в путь.
- Этот сэр Гастон - человек весьма достойный, - сказал сэр Найджел,
когда они отъезжали от "Красного жезла". - Ему очень хочется успешных
схваток, и он согласился бы на небольшой рыцарский поединок со мной, если
бы какая-то лошадь, брыкаясь, не сломала ему руку. Я очень полюбил его и
обещал, что, когда кость у него срастется, мы с ним сразимся. Однако нам
нужно держаться вот этой дороги, слева.
- Нет, достойный лорд, - возразил Эйлвард, - дорога на Монтобан ведет
через реку, а потом через Керсти и Аженуа.
- Верно, мой добрый Эйлвард, но я узнал от этого достойного рыцаря,
который явился из-за французской границы, что какой-то английский отряд
занимается грабежами и поджогами в окрестностях Вильфранша. Я почти уверен,
что это именно те, кого мы ищем.
- Клянусь эфесом, весьма возможно, - отозвался Эйлвард, - во всяком
случае, они так долго безобразничали в Монтобане, что там после них и
взять-то будет нечего. А раз они уже побывали на юге, они должны
направиться на север, к Авейрону.
- Мы поедем вдоль Лу до Каора, затем перейдем на земли Вильфранша, -
сказал сэр Найджел. - Клянусь апостолом, так как наш отряд невелик, то
весьма возможно, что у нас будут почетные и приятные стычки, ибо я слышал,
что на французской границе неспокойно.
Все утро они ехали по широкой дороге, на которую ложились тени от
окаймлявших ее тополей. Сэр Найджел ехал впереди со своими оруженосцами, а
оба лучника следовали за ним и вели в поводу мула с вьюками. Эгийон и
Гаронна остались далеко позади на юге, и теперь вдоль дороги текла
спокойная Лу, которая вилась голубыми плавными изгибами среди пологих
холмов. Аллейн не мог не отметить, что если в Гиени было множество городков
и мало замков, в этой местности замки попадались часто, а дома редко. Через
каждые несколько миль из лесной чащи выступали серые стены и угрюмые
квадратные башни, а немногочисленные деревни, через которые они проезжали,
были обнесены примитивными заграждениями, свидетельствовавшими о внезапных
набегах и о том, что в этих пограничных местностях население жило в
постоянном страхе. Дважды за это утро группы всадников вырывались из черных
подворотен придорожных крепостей и, подскакав к сэру Найджелу, задавали
короткие суровые вопросы - откуда они едут и по какому делу. Отряды
ратников, звякая оружием, проходили по большой дороге, а несколько верениц
вьючных мулов, которые везли товары какого-нибудь купца, охранялись
вооруженными слугами или нанятыми лучниками.
- Мир в Бретиньи вызвал много перемен в этих местах, - заметил сэр
Найджел, - страну заполонили вольные стрелки и бродяги. Те башни между
лесом и холмом - это город Каор, а за ним - уже Франция. Но вон на обочине
я вижу какого-то человека, и так как при нем два коня и оруженосец, я
полагаю, что это рыцарь. Прошу тебя, Аллейн, передай ему от меня
приветствие и спроси о его титулах и гербе. Не могу ли я содействовать ему
в выполнении какого-нибудь обета, или, может быть, у него есть дама,
которую он желал бы прославить?
- Нет, достойный лорд, - отозвался Аллейн, - это не лошади и
оруженосец, а мулы и слуга. Человек этот - купец, возле него лежит большой
тюк.
- Да благословит господь ваш честный английский говор! - воскликнул
незнакомец, навострив уши при словах Аллейна. - Никогда мой слух не внимал
более сладостной музыке! Пошли, Уоткин; парень, наваливай тюки на спину
Лауре. А я уже отчаялся, думал, что навеки оставил позади все английское и
никогда глаза мои не увидят рыночную площадь в Норидже.
Это был рослый здоровяк, средних лет, загорелый, с темной,
раздвоенной, уже седеющей бородой и в сдвинутой на затылок широкополой
фландрской шляпе. Его слуга, такого же роста, но худой и костлявый, уже
поднял тюки и водрузил их на спину одного из мулов, а купец сел на другого
и направился к отряду сэра Найджела. Когда он приблизился, то по
добротности его одежды и по роскошной сбруе было нетрудно догадаться, что
человек он богатый и с положением.
- Достойный рыцарь, - сказал он, - меня зовут Дэвид Майклдин, я
гражданин и олдермен славного города Нориджа, где и находится мой дом - за
пять домов от церкви богоматери, как известно всем, живущим на берегах Яра.
Здесь у меня тюки с сукнами, я везу их в Каор - и я проклинаю день, когда
затеял такое путешествие! Умоляю великодушно взять нас под свою защиту -
меня, моего слугу и мой товар, ибо я уже побывал во многих опаснейших
положениях и теперь знаю, что колченогий Роже, рыцарь-разбойник из Керси,
вышел на дорогу и находится впереди меня. Поэтому я согласен уплатить вам
один нобль с розой, если вы благополучно доставите меня в гостиницу "Ангел"
в Каоре, а если со мной или моим имуществом что-либо случится, вы заплатите
столько же мне или моим наследникам.
- Клянусь апостолом, - ответил сэр Найджел, - плохой был бы я рыцарь,
если бы, защитив соотечественника в чужой стране, попросил за это плату.
Можете ехать со мной, мастер Майклдин, добро пожаловать, а ваш слуга пусть
следует за нами с моими оруженосцами.
- Да благославит господь бог твою доброту! - воскликнул купец. - А
если доведется вам быть в Норидже, я надеюсь, вы вспомните, какую услугу
оказали олдермену Майклдину. До Каора недалеко, я уже вижу на горизонте
очертания собора; но я немало слышал об этом колченогом Роже, и чем больше
слышу, тем меньше хочется мне увидеть его. Ох, я так устал и измучен всем
этим, кажется, полжизни отдал бы, чтобы уже быть в Норидже, и пусть бы со
мной рядом мирно сидела моя милая супруга и мы слушали бы городские
колокола.
- Ваши слова кажутся мне странными, - заметил сэр Найджел, - с виду вы
человек крепкий, и на боку у вас висит меч.
- И все же не меч - мое ремесло, - ответил купец. - И я не сомневаюсь,
что, приведи я вас в мою лавку в Норидже, вы не отличите бумазею от холста
и генуэзский бархат от брюггского сукна с тройным ворсом. Вот тут-то вы и
сможете обратиться ко мне за помощью. Но здесь, на пустынной дороге, где и
густые лесные дебри и рыцари-разбойники, я обращаюсь к вам, ибо для этого
дела вас и готовили.
- В том, что вы сказали, мастер Майклдин, немало правды, - отозвался
сэр Найджел, - и я надеюсь, что мы встретим этого хромого Роже, ибо я
слышал, что он весьма сильный и ловкий солдат, и победить его очень
почетно.
- Он кровожадный разбойник, - решительно заявил купец, - и я хотел бы
видеть, как он брыкается в петле.
- Именно такие люди и дают истинному рыцарю поводы совершать
благородные деяния, которыми он может заслужить себе славу, - заметил сэр
Найджел.
- Такие люди подобны крысам в амбаре с пшеницей или моли в волчьем
меху, они вредят и мешают всем мирным и честным людям, - возразил Майклдин.
- Ну, если опасности пути столь угнетают вас, господин олдермен, то
мне просто удивительно, как вы отважились так далеко уехать от дома.
- Порой я и сам дивлюсь, сэр. Но я хоть и ворчу и сержусь, но если уж
я решил что-нибудь сделать, то не отступлюсь, пока не сделаю. В Каоре есть
один купец, Франсуа Вилле, он обещал прислать мне бочонки с вином за мои
тюки материй, и я поеду в Каор, если бы даже вдоль дороги выстроились, вон
как те тополя, все рыцари-разбойники христианского мира.
- Решительно сказано, господин олдермен! Но как же вы путешествовали
до сих пор?
- Как овца в стане волков. Пять раз нам пришлось молить и упрашивать,
пока нас пропустили. Дважды я уплатил пошлину дорожной охране. Трижды мы
вынуждены были спасаться бегством, а однажды, в Ла-Реоли, мы встали над
своими тюками с шерстью, Уоткин и я, и принялись наносить удары направо и
налево, и это продолжалось столько времени, сколько нужно, чтобы спеть
литанию; одного мерзавца убили, двух других ранили. Клянусь богом, мы люди
мирные, но мы английские горожане и не допустим, чтобы нас оскорбляли ни в
своей стране, ни в чужой. Кто бы он ни был - лорд, барон, рыцарь или
простолюдин, - каждый получит от меня только льняной очесок, пока у меня
есть сила действовать этим мечом.
- Довольно странный меч, - сказал сэр Найджел. - Что ты думаешь,
Аллейн, насчет черных полос на его ножнах?
- Я не знаю, достойный лорд.
- И я тоже, - сказал Форд.
Купец тихонько захихикал.
- Это моя собственная идея, - заявил он. - Меч сделал Томас Уилсон,
оружейник, он помолвлен с моей второй дочкой, Марджери. Так вот, эти ножны
длиной в один ярд и соответственно разделены на футы и дюймы, чтобы я мог,
мерить сукно. Кроме того, он весит ровно два фунта, так что я пользуюсь им
и при взвешивании.
- Клянусь апостолом! - воскликнул сэр Найджел. - Мне ясно, что твой
меч таков же, как и ты сам, добрый олдермен, - он годен и для войны и для
мира. Но я не сомневаюсь, что вам даже в Англии пришлось немало пострадать
от разбойников и бродяг.
- Совсем недавно, достойный рыцарь, в день святого Петра в веригах,
меня бросили, сочтя мертвым, близ Рединга, когда я ехал на ярмарку в
Винчестер. Однако мне удалось привлечь негодяев за разбой, их судил
торговый суд, и теперь они уже не будут нападать на мирных путников.
- Значит, вам много приходится путешествовать?
- Да, я бываю в Винчестере, на рынке в Линне, в Стаурбридже, на
Бристольской ярмарке и на Варфоломеевской в городе Лондоне. Остальную часть
года вы найдете меня в Норидже, пятый дом от церкви богоматери, где я всей
душой хотел бы очутиться сейчас, ибо нигде не найдешь такого воздуха, как в
этом городе, и такой воды, как в Яре, и никакие французские вина не
сравнишь с пивом старика Сэма Йелвертона, хозяина "Серой коровы". Но, увы,
посмотрите, какой на том каштане висит страшный плод!
Дорога сделала поворот, и они увидели большое дерево, протянувшее над
ней крепкий коричневый сук. Посередине этой ветки висел человек, голова его
как-то жутко и косо была склонена к плечу, носками он чуть касался земли.
Он был почти раздет - в одной короткой нижней сорочке и шерстяных штанах.
Рядом, на зеленой скамье, сидел с важным видом низенький человечек, перед
ним лежала сума, а из нее торчала связка бумаг всех цветов. Одет он был
очень богато, в плаще на меху и в пунцовом колпаке, широкие длинные рукава
были подбиты огненным шелком, шею обвивала толстая золотая цепь, на каждом
пальце сверкали перстни. На коленях он держал маленькую стопку золота и
серебра, брал монету за монетой и опускал в грубый кошель, висевший у него
на поясе.
- Да будут с вами святые угодники, добрые путники! - крикнул он, когда
всадники подъехали к нему. - Пусть все четыре евангелиста охранят вас!
Пусть все двенадцать апостолов поддержат вас! Пусть вся рать
великомучеников направит ваши стопы и поведет вас к вечному блаженству!
- Гранмерси за добрые пожелания! - отозвался сэр Найджел. - Однако мне
кажется, господин олдермен, что - судя по его ноге - этот висящий там
человек и есть тот самый колченогий разбойник, о котором вы говорили. Вон у
него на груди приколот листок с надписью, и я прошу тебя, Аллейн, прочитай
ее.
Тело мертвого разбойника медленно покачивал ветер, на его смуглом лице
застыла улыбка, а вылезшие из орбит глаза все еще жадно глядели на большую
дорогу, где он так долго устрашал путников; на куске пергамента, висевшего
у него на груди, было выведено корявыми буквами:
КОЛЧЕНОГИЙ РОЖЕ.
Приказ сенешала из
Кастельно и городского головы из
Каора, верных слуг
Прехраброго и всемогущего
Эдуарда, принца Аквитанского
И наследника английского престола:
КАСАТЬСЯ НЕЛЬЗЯ,
ТОРОПИТЬ СМЕРТЬ НЕЛЬЗЯ
- Уж очень долго он умирал, - сказал разряженный человек, сидевший на
скамье. - Дотянется большим пальцем ноги до земли и приподнимется - я уже
думал, это никогда не кончится. Но теперь он благополучно добрался до рая,
а я могу продолжать свой земной путь.
Незнакомец взобрался на белого мула, который пасся у обочины, весь
обвешанный золотыми и серебряными колокольчиками, и направился к сэру
Найджелу.
- Откуда же вы знаете, что он в раю? - спросил сэр Найджел. -
Разумеется, для бога все возможно, но certes, если он не сотворит чуда, я
едва ли могу ожидать, что душу колченогого Роже найдут среди праведников.
- Я знаю, что он там, ибо только что переправил его туда, - ответил
незнакомец, потирая с безмятежным удовлетворением украшенные каменьями
руки. - В том-то и заключается моя святая миссия, чтобы быть заступником
или отпускающим людям грехи. Я недостойный слуга и представитель того, в
чьих руках ключи спасения. Сокрушенное сердце и десять ноблей в пользу
святой нашей матери церкви могут предотвратить вечную погибель; а у него -
отпущение грехов первой степени и благословение за двадцать пять ливров,
поэтому до него едва ли дойдет хотя бы отзвук чистилища. Среди серебра
оказались две свинцовые кроны, но из-за такого пустяка я бы не стал
препятствовать его спасению.
- Клянусь апостолом! - сказал сэр Найджел. - Если вы действительно
имеете власть открывать и закрывать врата надежды, значит, вы вознесены
высоко над человеческим родом. Но если вы только претендуете на эту власть,
а на самом деле ее не имеете, то мне кажется, почтенный клирик, что вы сами
можете найти эти врата запертыми, когда попросите, чтобы вас впустили.
- Маловер! Маловер! - воскликнул клирик. - Ах, видно, сэр Дидим* до
сих пор еще ходит по земле! И все-таки никакие сомнения не могут вызвать в
моем сердце гнев или исторгнуть из моих уст горькое слово упрека, ибо я
всего лишь недостойный бедный труженик на ниве мира и добра. На всех этих
отпущениях грехов, которые я ношу с собой, стоят печать и подпись нашего
святейшего отца, столпа и опоры христианства.
______________
* Дидим Александрийский - греческий богослов IV века. Он был слепой,
на что и намекает клирик, сравнивая с ним сэра Найджела.
- Которого же из двух? - спросил сэр Найджел.
- Ха, ха! - воскликнул клирик, помахав блеснувшим каменьями
указательным пальцем. - Ты желал бы проникнуть в глубокие тайны церкви! Так
знай же, что в моей суме - оба. Те, кто на стороне Урбана, получат
отпущение от Урбана, те, кто за Климента, - отпущение Климента, а
колеблющиеся могут получить и то и другое, поэтому, что бы ни случилось,
прощение обеспечено всякому. Я прошу вас купить одну индульгенцию, ибо
война - дело кровопролитное, смерть наступает внезапно, и уже нет времени
ни подумать, ни написать. Или вот вы, сэр, мне кажется, вам не следовало бы
полагаться на собственные добродетели.
Последние слова были обращены к нориджскому олдермену, который слушал
клирика, насупившись и насмешливо скривив губы.
- Когда я продаю свой товар, - заметил он, - покупатель может его
взвесить, пощупать и со мной поторговаться. А тех благ, которыми вы
торгуете, нельзя увидеть, и нет никаких доказательств, что вы владеете ими.
И уж, конечно, если смертный распоряжается милосердием божиим, это должен
быть человек высокого и богоподобного образа жизни, а не такой разодетый в
шелка и украшенный цепями да кольцами, словно шлюха на ярмарке.
- Ах ты, низкий и бессовестный человек! - воскликнул клирик. - Да как
ты смеешь хулить недостойного служителя церкви!
- Действительно недостойного! - заявил Дэвид Майклдин. - Имейте в
виду, клирик, что я свободный английский горожанин и что я осмелюсь
высказать свое мнение даже нашему отцу, самому папе, а тем более такому
прислужнику из прислужников, как вы!
- Низкий смерд и мошенник! - заорал клирик. - Что ты толкуешь о святых
предметах, до которых твои свинячьи мозги и дорасти-то не могут. Молчи уж,
не то я прокляну тебя!
- Сам замолчи! - прорычал в ответ купец. - Стервятник! Мы же видели,
как ты торчал возле повешенного, поджидая добычи, словно черный ворон!
Приятную ты себе жизнь устроил с шелками да побрякушками, вытаскивая
обманом последние шиллинги из кошельков умирающих! Плевал я на твои
проклятия! И мой совет: сиди здесь, а из Англии мы тебя выкурим, когда этим
делом займется Уиклиф. Гнусный вор! Ты и тебе подобные позорят имя многих
клириков, которые ведут чистую и святую жизнь. И ты стоишь у двери рая?
Вернее сказать, ты уже вошел в двери ада!
При этом последнем оскорблении лицо клирика стало пепельным, он воздел
дрожащую руку, и на рассерженного олдермена излился поток проклятий. Однако
купец был не из тех, кого можно укротить словами, - он схватил ножны,
служившие ему также для обмера, и принялся колотить ими извергающего
проклятия клирика. А тот, не в силах уклониться от сыпавшихся на него
ударов, дал шпоры своему мулу и что есть мочи помчался прочь; его противник
преследовал его. Увидев, что хозяин вдруг пустился в путь, его слуга
поскакал за ним, вьючный мул - тоже, и все четверо, домчавшись до поворота,
скрылись за ним; топот копыт перешел в далекое постукивание и стал
постепенно стихать.
Сэр Найджел и Аллейн с изумлением переглядывались, а Форд разразился
хохотом.
- Pardieu, - сказал рыцарь, - этот Дэвид Майклдин, наверное, один из
тех лоллардов, о которых отец Христофор из аббатства так много рассказывал.
Однако, судя по тому, что я видел, он, должно быть, человек неплохой.
- Я слышал, что у Уиклифа в Норидже много последователей, - отозвался
Аллейн.
- Клянусь апостолом! Я не очень-то долюбливаю их. Я медленно меняю
свои взгляды; и если отнять у меня веру, в которой я вырос, пройдет много
времени, прежде чем я смогу заменить ее другой. А вместе с тем трещина
здесь, трещина там - и настанет день, когда рухнет все дерево. И все же я
не могу не считать позором, когда человек распоряжается милосердием божиим,
отпуская его по своему усмотрению, как хозяин винного погреба, который то
вынимает, то вставляет втулку в бочку с вином.
- Да это вовсе и не входит в учение нашей матери церкви, о которой он
так много рассуждал, - добавил Аллейн. - Олдермен сказал правду.
- Тогда, клянусь апостолом, пусть они друг с другом и объясняются, -
сказал сэр Найджел. - Я лично служу господу богу, моему королю и моей даме;
и пока я остаюсь на дороге чести, мне ничего другого не нужно. Мое credo
будет всегда то же, что и у Чандоса:
"Fais se que dois, - adviegne que peut.
C'est commande au chevalier"*.
______________
* Делай, что должен, пусть будет, что будет. Вот повеление, данное
рыцарю (франц.).
Глава XXVIII
КАК ДРУЗЬЯ ПЕРЕШЛИ
ГРАНИЦЫФРАНЦИИ
Миновав Каор, маленький отряд свернул с главной дороги, река осталась
севернее, и всадники вступили на узкую тропу, вившуюся по обширной и унылой
равнине. Тропа вела их среди болот и лесов, и наконец они вышли на широкую
поляну, которую пересекал быстрый широкий ручей. Лошади перешли его вброд,
и, когда все оказались на другом берегу, сэр Найджел заявил, что они
пересекли границу Франции и находятся на французской земле. Они проехали
еще несколько миль той же самой пустынной тропой, потом их окружил густой
лес, а когда он расступился, тропа повела их по холмистой местности - такой
же, как между Эгийоном и Каором. Если по английскую сторону границы пейзаж
был унылым и мрачным, то как описать ужасную наготу в десять раз более
разоренной французской стороны? Вся земля была изуродована и обезображена,
покрыта черными пятнами сожженных ферм и серыми, костлявыми остовами того,
что некогда было замками. Поломанные ограды, искрошенные стены,
виноградники, засыпанные камнями, развалившиеся арки мостов - куда ни
посмотришь, всюду видишь следы разрушений и грабежей. И лишь выступавшие на
горизонте, то там, то здесь, покосившиеся башенки какого-нибудь замка,
стройный шпиль церкви или монастыря показывали, что где-то силам меча или
силам духа удалось сохранить крошечный островок безопасности в этом
всеобщем потоке бедствий. Угрюмый и молчаливый, ехал маленький отряд по
узкой, кочковатой дороге, и сердца людей сжимались, меж тем как глаза их
глядели на опустошенный край, огромный и полный отчаяния. Это была
действительно истерзанная и поруганная земля, и можно было проехать от
Оверни на юг до границ Фуа и не увидеть ни одного улыбающегося лица, ни
одной уцелевшей фермы.
Время от времени им попадались странные исхудавшие фигуры людей,
шаривших и копавшихся среди колючек и чертополоха; заметив всадников, они
поднимали руки и убегали в кусты поспешно и испуганно, словно животные. Не
раз отряд видел целые семьи у дороги, бедняги слишком ослабели от голода и
болезней, чтобы бежать, и сидели, как насторожившиеся зайцы, тяжело дыша, с
ужасом в глазах. И так эти несчастные отощали, так были измучены и измотаны
- сутулые и костлявые, с унылыми, безнадежными, ненавидящими лицами, - что
у молодого англичанина мучительно сжималось сердце от одного взгляда на
них. Казалось, всякий просвет, всякая надежда так далеки от них, что уже не
вернутся, ибо, когда сэр Найджел бросил беднякам горсть серебряных денег,
выражение их изможденных лиц не стало мягче - они только жадно вцепились в
монеты, вопросительно глядя на него, и задвигали тяжелыми челюстями. То
там, то здесь среди кустарников виднелись шалаши из палок и веток,
служившие им убежищем и скорее похожие на курятники, чем на человеческое
жилье. И ради чего было им строить и трудиться, если любой искатель
приключений, проходя мимо, мог поджечь их хижины, да и собственный
феодальный властитель побоями и бранью стал бы отнимать у них жалкие плоды
их трудов? Это были последние глубины человеческого несчастья и души этих
людей испытывали угрюмое удовлетворение оттого, что дальше идти уже некуда.
Все же у них сохранился человеческий дар речи, и не раз они совещались в
своих шалашах, устремив гневный взгляд тусклых глаз и указывая худыми
пальцами вдаль, на огромные поместья и замки, вгрызавшиеся, словно раковые
опухоли, в нищенское существование деревни. Когда такие люди уже ни на что
не надеются, ничего не боятся и начинают понимать, в чем причина их
бедствий, плохо приходится тому, кто их притесняет. И слабый становится
сильным, если у него ничего нет, ибо только тогда он испытывает горячий,
безумный хмель отчаяния. Замки крепки и высоки, низки и шатки шалаши. Но
помоги боже, сеньору и его супруге в тот день, когда люди из шалашей
решаются на отмщение!
Целых восемь или девять миль маленький отряд ехал все по такой же
разоренной местности; солнце садилось, и впереди них на дорогу уже ложились
их длинные тени. Всадники должны быть бдительны и осторожны, ведь они едут
по ничейной земле, и их единственные паспорта - это их мечи. По этим
проклятым и опустошенным землям бродили и здесь сражались французы и
англичане, гасконцы, провансальцы, брабантцы, авантюристы, поджигатели,
живодеры и вольные стрелки. Таким безрадостным и опустошенным было все
вокруг, таким убогим и редким жилье, что сэр Найджел начинал сомневаться,
найдет ли он пищу и ночлег для своих спутников. Поэтому он почувствовал
истинное облегчение, когда узкая тропа, по которой они ехали, вывела их на
более широкую дорогу и они увидели неподалеку приземистый белый дом, из
верхнего окна которого торчал шест с привешенным к нему большим пучком
остролиста.
- Клянусь апостолом! - воскликнул он. - Как я рад! Я уж боялся, что мы
не добудем ни провианта, ни пристанища. Поезжай вперед, Аллейн, и скажи
хозяину гостиницы, что английский рыцарь и его спутники проведут сегодня
ночь под его кровом.
Аллейн пришпорил коня и, опередив товарищей на выстрел из лука,
остановился у двери гостиницы, а так как не вышел ни слуга, ни хозяин, он
распахнул дверь и стал звать их. Три раза крикнул он, но, не получив
ответа, открыл внутреннюю дверь и вошел в комнату для посетителей. В
дальнем конце ее на очаге весело потрескивал и брызгал искрами огонь. По
одну сторону очага, в дубовом кресле с высокой спинкой, сидела дама,
повернув лицо к двери. Отблески пламени играли на этом лице, и Аллейн
решил, что никогда еще не видел женщины, черты которой выражали бы такую
царственную властность, достоинство и внутреннюю силу. Казалось, ей лет
тридцать пять. У нее был нос с горбинкой, твердый и нежный рот темные,
круто изогнутые брови и глубоко сидящие глаза, которые сверкали и искрились
переменчивым блеском. Хотя она была прекрасна, однако поражала не ее
красота носила, мощь и мудрость, осенявшие высокий белый лоб, а также
решительность, ощущавшаяся в очертаниях квадратной челюсти и изящного
подбородка. В ее темных волосах сияла жемчужная нить, на плечи спадала
прикрепленная к ней серебряная сетка; женщина была закутана в черный плащ и
сидела, откинувшись в кресле, как будто только что приехала издалека.
По другую сторону очага расположился человек с очень грубой
внешностью, широкоплечий, в черной куртке, окаймленной соболем, в
бархатном, сдвинутом на ухо берете, украшенном кудрявым белым пером. Рядом
с ним стояла фляга с красным вином, и он, видимо, отлично себя чувствовал:
ноги его лежали на табуретке, а на коленях он держал блюдо с орехами. Он
разгрызал орехи своими крепкими белыми зубами, разжевывал ядрышко, а
скорлупу бросал в огонь. Когда Аллейн уставился на него, он слегка повернул
голову и покосился через плечо на вошедшего юношу. Молодому англичанину
показалось, что никогда он не видел более противного лица, ибо глаза у
этого человека были зеленоватые, нос сломанный, вдавленный, а все лицо
покрыто морщинами и ранами; голос, когда он заговорил, был низкий,
свирепый, словно у хищного животного.
- Молодой человек, - сказал он, - не знаю, кто ты, и не очень горю
желанием узнать, и если бы я не намерен был отдохнуть, я бы прошелся своим
кнутом для собак по твоим плечам за то, что ты дерзнул так безобразно
орать.
Пораженный этой невоспитанностью и не решаясь ответить подобающим
образом в присутствии дамы, Аллейн стоял в нерешительности, держась за
ручку двери; как раз в эту минуту сэр Найджел и его спутники сошли с коней.
При звуках этих новых голосов и языка, на котором они говорили, незнакомец
швырнул на пол блюдо с орехами и принялся сам призывать хозяина, так что
весь дом наполнился его ревом. Позеленев от страха, хозяин в белом фартуке
прибежал на его зов; руки хозяина дрожали, и даже волосы стали дыбом от
испуга.
- Ради господа, - прошептал он, проходя мимо приезжих, - будьте с ним
любезны и не раздражайте его! Ради матери божьей, обращайтесь с ним мягко.
- Да кто же он такой? - спросил сэр Найджел.
Аллейн хотел было объяснить, однако незнакомец, снова взревев, прервал
его.
- Ты, хозяин, мерзавец, - заорал он, - разве я не спросил тебя, когда
привез сюда мою супругу, чисто ли у тебя в гостинице?
- Спрашивали, сэр.
- Не спрашивал ли я особенно насчет паразитов?
- Спрашивали, сэр.
- И что ты мне ответил?
- Что их нет, сэр.
- А не прошло и часу с моего приезда, как англичане уже ползают тут!
Когда мы наконец освободимся от этой отвратительной нации? Неужели француз
на французской земле во французской гостинице вынужден слушать щелканье
этого гнусного английского языка? Пошли их ко всем чертям, хозяин, не то
худо будет и им и тебе.
- Сейчас, сэр, сейчас! - крикнул перепуганный хозяин и ринулся прочь
из комнаты, а в наступившей тишине зазвучал мягкий, успокаивающий голос
женщины у очага, увещевавшей своего супруга.
- В самом деле, джентльмены, лучше вам уехать, - подавленно сказал
хозяин. - До Вильфранша всего шесть миль, и там очень хорошая гостиница под
вывеской "Красный лев".
- Ну нет, - заявил сэр Найджел, - я не могу уехать пока не узнаю более
подробно, кто это, ибо он кажется мне человеком, от которого можно ожидать
много интересного. Назовите его имя и титул...
- Я не смею произнести его имя, пока он сам не пожелает. Но я прошу и
умоляю вас, джентльмены, уходите из этого дома, ибо я даже боюсь подумать,
чем это может кончиться, если он поддастся гневу.
- Клянусь апостолом, - прошепелявил сэр Найджел, - это, бесспорно,
такой человек, ради которого стоило приехать издалека, чтобы узнать его.
Пойдите передайте ему, что скромный английский рыцарь очень бы желал
познакомиться с ним поближе - не по причине самонадеянности, гордыни или
злого умысла, но ради чести рыцарства и славы наших дам. Передайте ему
приветствие от сэра Найджела Лоринга и скажите, что перчатка, которую я
ношу на берете, принадлежит самой несравненной и прелестной
представительнице женского пола, и я готов это утверждать и отстаивать,
если он пожелает заявить то же самое относительно своей дамы.
Хозяин еще колебался, передавать ли ему подобное поручение или нет, но
дверь зала вдруг распахнулась, и незнакомец метнулся оттуда, словно пантера
из своего логова; его волосы стояли дыбом, лицо было искажено судорогой
ярости.
- Вы еще здесь?! - прорычал он. - Что же вас, английские собаки,
хлыстом выгонять отсюда? Тифен, мой меч!
Он повернулся, чтобы схватить оружие, но в этот миг его взгляд упал на
щит с гербом сэра Найджела, он оцепенел, потом его странные зеленоватые
глаза смягчились, и он в конце концов лукаво и весело подмигнул
англичанину.
- Mort Dieu! - воскликнул он. - Это же мой маленький рыцарь из Бордо!
Как же мне не вспомнить этот герб, ведь я всего три дня назад смотрел на
него во время турнира на берегу Гаронны! Ах, сэр Найджел! Сэр Найджел! Вы
мой должник вот за это.
И он указал на свое правое плечо, которое было перевязано пропущенным
под мышку шелковым платком.
Однако удивление незнакомца при виде сэра Найджела нельзя было даже
сравнить с радостью и изумлением рыцаря из Хампшира, когда он посмотрел на
странное лицо француза. Дважды открывал он рот и дважды останавливался,
словно проверяя, действительно ли зрение не обмануло его, не сыграло с ним
злую шутку.
- Бертран! - произнес он наконец, задыхаясь от неожиданности. -
Бертран Дюгесклен!
- Клянусь святым Ивом, - заорал французский воин, хрипло и громко
расхохотавшись, - хорошо, что я езжу, опустив забрало, ибо тому, кто один
раз увидел мое лицо, уже незачем запоминать мое имя! Это действительно я,
сэр Найджел, и вот вам моя рука! Даю вам слово, что есть для меня на этом
свете только три англичанина, которых я не хотел бы коснуться острым
лезвием своего меча: во-первых, Принц, во-вторых, Чандос и, в-третьих, вы;
ибо я слышал о вас много лестного.
- Я уже старею и поизносился в битвах, - заметил сэр Найджел, - но
теперь я могу спокойно отложить мой меч, ибо имел счастье сразиться с тем,
у кого самое честное сердце и самая сильная рука во всем великом
французском королевстве. Я жаждал этой встречи, я мечтал о ней, и теперь я
едва в силах поверить, что мне действительно выпала на долю эта великая
честь.
- Клянусь пресвятой девой Реннской, мне вы дали основания быть в этом
уверенным! - воскликнул Дюгесклен, сверкнув широкой белозубой улыбкой.
- И, быть может, глубокочтимый сэр, вы снизойдете до продолжения
нашего поединка? Богу известно, что я не достоин такой чести, но все же я
могу показать свои шестьдесят четыре геральдических знака, и за последние
двадцать лет я участвовал в кое-каких схватках и боях!
- Ваша слава мне отлично известна, и я попрошу мою супругу занести
ваше имя на мои таблички, - сказал сэр Бертран. - Очень многие хотят
сразиться со мной и ждут своей очереди, ибо я никому не отказываю в
подобной просьбе. В данное время это невозможно, ибо рука моя не сгибается
в результате этой легкой раны, а мне хотелось бы, когда мы снова скрестим
мечи, быть вам достойным противником. Войдите вместе со мной в дом, пусть
ваши оруженосцы тоже войдут, чтобы моя любимая супруга, леди Тифен, могла
сказать: и она видела столь прославленного и любезного рыцаря.
Когда они вернулись в комнату, между ними царили полный мир и
согласие. Леди Тифен сидела возле очага, словно королева на престоле, и
каждый был по очереди ей представлен. Следует отметить, что мужественный
сэр Найджел, который отнюдь не был потрясен львиной яростью ее супруга,
несколько смутился при виде бесстрастия и холодности этой представительной
дамы, ибо после двадцати лет лагерной жизни он чувствовал себя более
непринужденно на турнире, чем в дамском будуаре. Он вспомнил также, глядя
на ее решительный рот и глубоко посаженные вопрошающие глаза, что слышал
странные рассказы об этой самой леди Тифен Дюгесклен. Разве не про нее
ходили слухи, будто она возлагает руки на больных и те встают с постели,
когда лекари уже считали их безнадежными? И не она ли предсказывает будущее
и временами в уединении своей комнаты ведет разговор с каким-то существом,
которого никогда не видели очи смертных, с каким-то загадочным знакомцем,
входящим через запертые двери и высоко поднятые над землею окна? Сэр
Найджел опустил глаза и перекрестил свою ногу, когда приветствовал эту
опасную даму; однако не прошло и пяти минут, как он был покорен ею, и не он
один, но и оба его молодых оруженосца. Они обо всем забыли и только внимали
словам, сходившим с ее губ, словам, вызывавшим в них особый трепет и
будоражившим, как зов военной трубы.
Не раз потом, в последующие мирные годы, вспоминал Аллейн эту
гостиницу в Оверни, у большой дороги. Вечер уже наступил, и в углах
длинного, низкого, обшитого деревом покоя сгущался мрак. Дрова, трещавшие
на очаге, бросали круг дрожащего багрового света на маленькую группу
путников, и на их лицах выделялась каждая черта и каждая тень. Сэр Найджел
сидел, опершись локтями о колени, положив на руку подбородок, мушка все еще
прикрывала один глаз, но другой сверкал, как звезда, и в резком свете
поблескивала