Жили в лесу Волк с Лисой. Волк был глупым, Лиса хитрой.
Волку не везло: то в капкан попадет, то собаки покусают, то куры на смех подымут. А Лиса всегда из воды сухой выходила, из огня — мокрой.
— Лиса, — говорит Волк, — поделись со мной своей хитростью, а я поделюсь с тобой своей жадностью. Иначе хвост выдеру.
— Жадности мне своей хватает, — отвечает Лиса. — Вот если б ты мне силы немного раздобыл. Ослабла я, курицу до норы не донести.
— Где ж я тебе силы раздобуду, если и сам еле овцу волоку.
— А хитрость моя на что? Я тебя научу, — ответила Лиса.
— Смотри, Лиса, обманешь — все кости переломаю.
— Когда же я тебя, кум, обманывала? Да и зачем мне это? Тебе нужна хитрость — мне сила.
— Ладно, хитри, — согласился Волк.
— Иди сейчас к Медведю, — сказала Лиса, — он в это время спать укладывается после обеда. И пой у него под окном колыбельную песню: «Баю-баюшки-баю, не ложися на краю…» Это любимая песня Медведя. Только пой громко и с выражением.
— И это вся хитрость? — удивился Волк.
— Когда Медведь выйдет благодарить тебя за песню, попроси у него медвежьей силы на двоих.
Сел Волк под окном у Медведя и завыл. Медведь терпел, терпел и вышел из дома.
— Долго ты, серый, еще выть будешь?
— А пока ты мне медвежьей силы не дашь!
— Сколько тебе надо? — спросил Медведь.
— А сколько не жаль, — ответил Волк. — Чем больше — тем лучше.
— Не обижайся, если мало достанется, — сказал Медведь, — устал за день.
И так ударил лапой Волка, что тот улетел в кусты. А Лиса уже спрашивает:
— Ты что это, кум, летать по воздуху начал?
— Обманула, рыжая! Ну, смотри. Отлежусь, подлечу поломанные ребра — я с тобой рассчитаюсь.
— Жадность тебя, кум, подвела, а не моя хитрость. Придется мне самой к Медведю обратиться.
Лиса подошла к медвежьему окну и запела колыбельную. Выскочил Медведь, а Лиса прижалась к толстому пню и кричит, чтобы Волк слышал:
— Мне самую малость! Много не надо!
Медведь что есть силы ударил по Лисе. Лиса увернулась, и Медведь попал лапой по пню. Треск пошел по всему лесу. А сам Медведь завыл от боли.
— Пропала рыжая, — сказал Волк, — зря я ей не поверил.
А Лиса уже рядом крутится и над Медведем посмеивается.
— От такого удара я бы и жив не остался, — сказал Волк, — а тебе хоть бы что.
— Видно, лисья хитрость только лисам годится, — сказала Лиса.
— Наверно, ты права, — сказал Волк, — обойдусь я без твоей лисьей хитрости. Мне бы только свою прежнюю волчью силу вернуть.
Апельсин
Морская или Заморская свинка, Хомячок точно не помнил, подарила ему апельсин. Что делать с апельсином, Хомячок не знал и поэтому оставил его у входа в норку.
— Хомячок, что это такое? — спрашивали лесные жители.
— Что-то круглое и желтое, — отвечал Хомячок, — а как оно называется, я не знаю.
— И правда круглое! — удивлялся Ослик. — Только цвет, кажется, не совсем желтый.
— И что ты с этим круглым и желтым делать будешь? — спрашивали Хомячка лесные жители.
— Полежит немного — и выброшу, — отвечал Хомячок, — нехорошо сразу выбрасывать: это же подарок.
Но звери в лесу просто места себе не находили: лежит у норки Хомячка что-то круглое и желтое, а что — никто не знает. У Волка бессонница появилась, у Сороки аппетит пропал.
— Говори, что это такое? Или раздавлю! — пригрозил Волк.
— Мне Заморская свинка говорила, но я забыл, — отвечал Хомячок.
— Что от лис надо убегать, он не забывает, а самое главное забыл, — ворчала Лиса.
Так и лежал апельсин у норки Хомячка, пока его не увидел Кабан.
— Что это такое? — спросил Кабан у Хомячка.
— Не знаю, — ответил Хомячок.
— Сейчас разберемся, — хрюкнул Кабан.
Он откусил кусочек апельсина, задумался… Сбежавшиеся звери затаив дыхание смотрели на Кабана. Кабан съел апельсин и даже не поморщился.
— Ну что, разобрался? — спросил Волк.
— Едал я гадости и похуже, — сказал многозначительно Кабан.
— Что же это такое? — спросили звери.
— Кислая картошка! — ответил Кабан.
— А почему она желтая? — спросил Ослик.
— Заморская! Там все не как у людей, — ответил Кабан.
— Так мы и думали! — сказала Лиса. — Разве Хомячку подарят что-нибудь хорошее.
— Я вспомнил! — пискнул Хомячок. — Это называется «апельсин».
— Название ничего не меняет, — сказал Кабан.
— Как хорошо, что Кабан разобрался в этих апельсинах, — обрадовался Ослик, — теперь можно зря голову не ломать.
Кто самый важный?
Как-то Индюк, надувшись, сказал возмущенно:
— Сколько времени живу Индюком, и никакой благодарности. А ведь всем известно, что индюк — важная птица.
Едва он закончил речь, как на скотном дворе наступила тишина: все перестали жевать, грызть и клевать.
— Впервые слышу подобное мнение! — откликнулся Гусь. — Вот я — это другое дело. Важнее гуся птицы нет! Даже о человеке, который того стоит, говорят: «Хорош гусь!»
— Чья бы корова мычала, — захрюкала Свинья. — Я здесь самая важная. Слышали, как хозяйка сказала: «Важная у нас Свинья: пудов на десять потянет». А Индюка с Гусем никто и за скотину не считает.
Индюк еще больше надулся. Угрожающе заклохтал. Гусь зашипел и ущипнул Свинью за жирный бок. Известно: гусь свинье не товарищ. Корова боднула Свинью и промычала:
— А мы? Корова в хозяйстве самая важная. Все остальное мелочь и в счет не идет.
Тут вступили в спор овцы, Козел, утки. Все кричали.
— Много ли со Свиньи шерсти настрижешь? — блеял Баран.
Козел тряс бородой и доказывал, что он важнее всех. Поднялся такой шум, что уже никто никого не слышал.
Одна только Рябенькая курочка молча рылась в земле и не вступала в спор.
— Мы тут надрываемся, а этой Курочке и дела до нас нет, — сказал Индюк.
— Маленькая, а ест, как Корова, — сказала Свинья.
— Интересно: под кого она роет? — сказал Козел.
— Роет, роет, а потом свинью подложит, — зашипел Гусь.
— Ничего она не делает, только пыль в глаза пускает, — промычала Корова.
— И вообще, курица не птица, — закрякала Утка, — сколько помню, курица ни разу не снесла ни одного утиного яйца.
В это время Курочка заклохтала и — к насесту.
— Ну, что я говорила! — сказала Утка. — Снова куриное яйцо понесла.
— Гнать ее со двора, — сказал Гусь.
В это время из курятника вышла хозяйка, неся в руках еще теплое яичко.
— Спасибо, Курочка, — сказала она ласково, — вовремя снеслась.
Некоторое время все молчали, а потом Индюк сказал:
— Подумаешь, какая важность — яйцо снесла.
— Если бы она потянула на десять пудов, тогда другое дело, — сказала Свинья.
— И все же Корова важнее всех, — промычала Корова.
— Индюк! Гусь! Свинья! Баран! Козел! Утка! — закричали все разом.
И снова поднялся страшный шум.
Одна только Рябенькая курочка молча копалась в земле, выискивая зернышки и червячков. Для нее самым важным было снести новое яичко.
Белый воробей
У Воробья с Воробьихой появились птенчики: трое нормальных, а четвертый — белый.
— Как все это понимать? — спросил строго папа Воробей.
— Я и сама ничего не понимаю, — ответила Воробьиха. — Как говорится, в семье не без урода.
— Что урод, я и сам вижу, но что все скажут о подобном случае?
— Может, он еще со временем посереет, — сказала Воробьиха.
— Буду надеяться, — сказал папа Воробей. Прошло время. Птенцы подросли. Пора было вылетать из гнезда, а Белый не посерел.
— Позор! — говорил папа Воробей. — Как я с ним на люди покажусь?
— Может, все и обойдется, — сказала мама, — рискнем!
И папа вытолкнул птенцов из гнезда. Трое братьев Белого опустились в стаю, и на них никто даже внимания не обратил. А когда опустился Белый, воробьи даже чирикать перестали.
Первым опомнился Бесхвостый воробей.
— Белый воробей!!! Позор! Проучить! Проучить! — закричал он что есть силы.
И, налетев на Белого, стал вырывать ему перышки из хвоста. Его примеру последовала вся стая.
Спас Белого воробья папа. Он как орел налетел на стаю, и воробьи разлетелись.
— И за что его так? — вздыхала мама Воробьиха.
— Не будет белым! — отвечал папа Воробей. — Сама подумай: кто будет в стае терпеть «белую ворону». Не будь он мне сыном, я бы и сам задал ему хорошую головомойку.
С тех пор Белому воробью частенько попадало, особенно от Бесхвостого. Когда воробьи начинали скучать и часто поглядывать на оставшиеся перышки Бесхвостого воробья, Бесхвостый кричал:
— Айда, проучим Белого воробья!
И всегда находились желающие.
— За что меня все клюют? — спрашивал Белый воробей у папы.
— Вот будешь серым, как все, — никто клевать не будет, — отвечал папа.
Однажды Белый воробей перевалялся в грязи, и произошло чудо: никто его не клевал. От этого Белому воробью стало так хорошо и весело, что он стал прыгать и громко чирикать. Это очень понравилось Молоденькой воробьихе — самой красивой в стае.
— Люблю таких отчаянных и веселых, — сказала она Белому воробью, — а гнездышко у меня выстлано голубиными перышками.
Другие воробьи завидовали Белому и тоже прыгали и чирикали, но Воробьиха на них даже внимания не обращала.
— И почему я тебя раньше не встречала? Ты чей? — спрашивала Молоденькая воробьиха.
Белый воробей уже хотел признаться, что он Белый, как Воробьиха заметила его белые перышки.
— Какая наглость! И он еще посмел мне понравиться! — закричала она.
— Проучить! Проучить! — зачирикал Бесхвостый воробей. И воробьи бросились на Белого.
Спасся Белый воробей только в луже. В одно мгновенье все воробьи так перевалялись, что перестали узнавать своих. Зато Бесхвостому досталось на орехи. Ведь он даже в грязи оставался бесхвостым. После этого случая Белый воробей никогда не появлялся в воробьиной стае чистым и жил относительно спокойно.
Скоро он стал стреляным воробьем, которого на мякине не проведешь, но никак не мог понять: почему грязным воробьем быть лучше, чем чистым, и почему обязательно надо кого-то клевать?
Кто кому должен?
Ранней весной проснулся Сурок, заглянул в кладовую и почесал затылок:
— М-да! А чего же я грызть буду? До нового урожая еще далеко, а у меня в кладовой хоть шаром покати.
Не любил Сурок думать, а пришлось. Пораскинул он мозгами и вспомнил о Хомячке. В трудную минуту Сурок всегда о нем вспоминал. С Мыши взять нечего. Крот — жмот: он скорее прозреет, чем зерно даст. А Хомячок добрый. Войдет в положение. И Сурок побежал к Хомячку.
Оказалось, что у Хомячка полная кладовая отборной пшеницы.
— Почему это у меня нет ничего, а у тебя полная кладовая? — спросил возмущенно Сурок.
— Поработал осенью — вот и полная, — ответил Хомячок.
— По-твоему, я не работал! — еще больше возмутился Сурок. — А не брал ли ты у меня осенью взаймы?
— Может, и брал, — отвечает Хомячок, — когда зиму проспишь, разве чего вспомнишь.
— А ты вспомни! Мне чужого не надо, но и своего я отдавать не намерен.
— Хоть убей, не помню, — сказал Хомячок.
— И стоило бы убить! Брать не забываешь, а как отдавать, так у него память отшибло. Говори: сколько брал?
— Не помню, — ответил Хомячок, — а если я тебе должен — бери долг.
— Да уж наверно, ты взял не мало. Мало никто не занимает. По себе знаю. Если уж не отдавать — так лучше как можно больше!
И стал Сурок перетаскивать зерно от Хомячка в свою норку. Отнес мешок, два, три, а Хомячок молчит.
«Не иначе как надуть меня хочет, — думает Сурок, — на совесть мою рассчитывает. Да не на того нарвался. Возьми я у него лишнее — поднял бы крик на весь свет».
Носит Сурок зерно, а Хомячок все молчит.
— Говори, сколько должен, гадкий зверек! — возмутился Сурок. — Я не позволю себя обманывать.
— Не помню, — отвечает Хомячок, — вспомнил только, что ты у меня осенью два мешка занимал.
— Если занимал, значит, отдал, — сказал Сурок.
— Может быть, — сказал Хомячок, — не помню.
— Все ты помнишь, разбойник! Но ты мне все до зернышка вернешь. Я отучу тебя честных сурков обманывать!
— Извини меня, Сурок, — говорит Хомячок, — в следующий раз записывать все буду.
— Прощаю, — отвечает Сурок. — Сам не без греха. И хорошо, что ты отпираться не стал. А то бы я всему лесу рассказал, какой ты гадкий зверек.
И Сурок ушел, унося с собой последний мешок с зерном.
Дела давно минувшего
В далекие времена все лесные дела были свалены в одну большую кучу на лесной поляне. Мокли они под дождем, сохли на солнце, мерзли на морозе — никому до них дела не было. Однажды только сломал себе Волк зубы на каком-то деле, и с тех пор поляну обегали за версту. Как говорится, от греха подальше.
— Мы не люди, чтобы делами заниматься, — говорили звери, — вот если б съедобное что в делах было, тогда другое дело.
Поляна по этой причине была самым спокойным местом в лесу, и Медведь решил устроить там свою берлогу.
Закопался он в самые мягкие и пушистые дела — и заснул. Увидала все это Сорока.
— Медведь-то в делах зарылся! — затрещала она на весь лес. — На делах спит, делами покрывается, может, еще и ест!
— Мы тоже не рыжие! — закричала Лиса. — Дела у нас общие, а Медведь один их захапал.
— Лучше подавлюсь своим делом, а Медведю его не отдам, — прорычал Волк.
— Мне дела нет до дел, но своего дела никому не уступлю, — прохрюкал Кабан.
— Может, дела сейчас в моде, а мы ничего не знаем, — запищали белочки.
И звери бросились на поляну. В одну минуту от кучи дел не осталось и следа, и Медведь оказался на голой земле.
— Так и надо косолапому! — кричала Сорока. — Хотел все, а не досталось ничего.
Проснулся Медведь и решил, что он во сне переполз на другую поляну. А звери притащили дела домой и не знают, что с ними делать. Кто на пол постелил, кто на стену повесил, кто в сундук запрятал, кто грыз, давился и проклинал все дела на свете. Лиса зарыла свое дело на черный день. У некоторых дела были липкими, пахли так, что хоть из дома беги. Зато — модно! И перед соседями не стыдно. У одного Медведя ничего не было.
С тех пор где бы ни собрались лесные жители, сразу начинали хвалиться своими делами и доказывать, что у каждого дело самое лучшее. Да заодно над Медведем посмеиваться.
Кое-кто жалел Медведя, которого по-прежнему побаивались, уступая при встрече дорогу, а за глаза называли косолапым бездельником.
Лягушечья радость
Маленький Лягушонок проснулся оттого, что его распирала беспричинная радость. Он открыл глаза и увидел встающее солнце.
— Как прекрасен этот мир! — воскликнул он. — И почему это я раньше не замечал?
Лягушонок от рождения был очень веселым, многое его радовало, но это утро было какое-то особенное. Все-все вызывало в нем неописуемый восторг: капельки росы на траве, и кисея тумана над прудом, и даже комарик, сидевший на травинке.
Лягушонку хотелось сделать что-то необыкновенное, хорошее, отчаянное: расплескать пруд лапками или же допрыгнуть до неба. Лягушонок нырнул в воду. Вода была как парное молоко — просто лопнуть можно от удовольствия. Накупавшись, Лягушонок взобрался на лист кувшинки и что есть силы заквакал:
— Вставайте, поднимайтесь, лежебоки! Смотрите, какое чудесное утро! Какое необыкновенное солнце! Какое небо, какие лилии, какая роса!
— Ты что это, головастик, расквакался чуть свет? Спать не даешь, — заворчали сонные обитатели пруда.
— Как можно спать в такое утро! — кричал Лягушонок.
— Обыкновенное утро! — отвечали ему. — Лучше бы дождь был.
Но Лягушонок никому не верил. Он чувствовал: еще немного — и лопнет от распиравших его чувств. Он кричал, колотил лапками по воде, прыгал.
В это время из воды выглянула Водяная крыса и сказала:
— Этому головастику для полного счастья не хватает булыжника.
— Доброе утро, любезная Водяная крыса, — сказал приветливо Лягушонок. — Сегодня вы отлично выглядите! Даже ваш хвост совсем не противный.
— Да он издевается надо мной! — рассердилась Крыса.
Схватив камень, бросила его в Лягушонка.
Изумрудный столб воды поднялся в небо, большие круги разбежались по пруду, и через некоторое время на его поверхность всплыл разорванный лист кувшинки.
Наступила мертвая тишина. Все ждали: вот-вот появится снова веселый Лягушонок… Но он не появился.
Придя в себя, Лягушонок выбрался на дальнем берегу пруда, забился под какую-то мшистую корягу.
Вставало солнце, туман стелился над прудом, раскрывались лилии, роса блестела на траве — все было таким же, как и несколько минут назад, — не было только радости.
Теперь утро казалось Лягушонку самым обыкновенным.
«И чего это я расквакался? — подумал Лягушонок. — Правильно меня Водяная крыса булыжником угостила. Глупо поднимать шум и беспокоить других, когда вокруг все самое обыкновенное: и солнце, и небо, и вода».
Тля
Жила на свете Тля. Каждый лесной клоп мог дать ей подзатыльник, а Тле уже и обижать было некого. Меньше ее никого не было.
Больше всего на свете боялась Тля Божьей коровки. День и ночь дрожала, каждую секунду ожидая, что ее съедят. Даже в тихую погоду лист осины, на котором она жила, немного дрожал.
«Стать бы большой-пребольшой и не бояться Божьей коровки», — мечтала Тля.
Как это сделать, она не знала и поэтому продолжала жить и дрожать.
Однажды на ее осиновый лист сел огромный синий Жук. За ним гналась какая-то птица, и он спрятался в листве. Увидев Тлю, Жук сказал, еле переводя дыхание:
— Тебе, Тля, можно позавидовать. Живешь горя не зная. Птицы за тобой не гоняются.
— А Божья коровка! — сказала Тля. — Она пострашней любой птицы.
— Ха-ха! Кого испугалась. Да я Божью коровку одной ножкой раздавлю.
— А давай меняться. Ты будешь тлей, а я стану жуком, — предложила Тля.
— С большим удовольствием! — ответил Жук. — Только обратно я уже меняться не буду.
Сменялись. Стала Тля жуком, а Жук тлей. В это время села на осиновый лист Божья коровка и съела Жука, ставшего тлей, а Тля, хотя и стала большой, при виде Божьей коровки упала в обморок. И, соскользнув со своего листа, упала на Жабу, сидевшую под осиной.
— Ох! Ах! — застонала Жаба.
— Ты что охаешь? — спросила ее Тля.
— Как же мне не охать, когда меня чуть лось не раздавил.
— А я лосей совсем не боюсь, — сказала Тля.
— Тебе, Жуку, хорошо, — сказала Жаба, — куда захотел, туда и полетел.
— Лететь-то некуда, — отвечает Тля, — всюду божьи коровки.
— Ха-ха-ха! — засмеялась Жаба. — Да я за день по сотне этих божьих коровок глотаю.
— Эх, быть бы мне жабой! — сказала Тля. — Уж я бы этим божьим коровкам показала.
— А давай меняться, — предложила Жаба, — ты станешь жабой, а я жуком.
— Согласна, — отвечает Тля, — только уж обратно я меняться не буду.
Обменялись. Жук сразу взвился в небо, и его схватила какая-то птица. А Тля, став жабой, запрыгала по траве.
Прыгает Жаба, а сама во все стороны смотрит, чтобы вовремя от Божьей коровки спрятаться. И встречает дрожащего Зайца.
— Ты чего испугался, Заяц? — спрашивает Тля. — Или Божью коровку увидел?
— Божьих коровок я не боюсь, — отвечает Заяц, — а дрожу я оттого, что еле от волка серого ушел.
— А я волка не боюсь, — сказала Тля.
— Чего тебе его бояться. Такую противную, холодную никто и есть не захочет.
— Тогда давай меняться, — предложила Тля, — ты будешь жабой, а я зайцем.
— С большим удовольствием, — ответил Заяц, — так надоело от волка убегать.
Обменялись. Стала Тля зайцем, а Заяц жабой. Ничего не боясь, запрыгала жаба по лесу, и ее растоптало проходившее стадо коров. А Тля, став зайцем, понеслась по лесу, радуясь своей необыкновенной удаче. Теперь Тля никого не боялась.
И вдруг перед самым носом увидела Тля красный мухомор с белыми пятнышками.
«Божья коровка!» — мелькнуло в ее сознании. И Тля от страха потеряла сознание. Когда же она открыла глаза, то увидела рядом Волка.
— Наконец-то ты мне попался, Косой заяц.
— А я не заяц! — сказала Тля.
— Не заяц? — удивился Волк. — Впервые обознался. А кто же ты?
— Я — Тля! Меня только Божья коровка должна есть.
— Тля, говоришь! А ведь и я не волк. Я только притворяюсь волком, а на самом деле я — Божья коровка, которая давно уже за тобой охотилась.
Кто же виноват?
Упала в лесу старая осина и придавила Волка.
— Кто виноват? — завыли волки. — Подайте нам виноватого! Да смотрите тощего не предлагайте, с нами шутки плохи.
Стали лесные обитатели решать, что им делать, как им быть.
— Пусть будет виноватым Бык, — предложил Хомячок, — он у нас самый большой и жирный.
— Еще кто вякнет — в порошок сотру, — предупредил Бык.
— Тогда пусть будет виноватым Кабан, — квакнула Лягушка и скорее нырнула в болото.
— Если еще кто квакнет — из-под земли достану, — предупредил Кабан.
— Никогда кабаны виноватыми не были. Ведь с ними и медведь не всякий справится.
— Виноваты зайцы! — сказала Лиса. — Их все равно много развелось.
Только Лиса так сказала — зайцев и след простыл.
— Виноват во всем Хомячок, — сказал Бык, — он маленький, слабый. За него никто не заступится, и сам он никого не укусит.
— И потом, он самый жирный, — сказала Лиса.
— Решено: Хомячок виноват, — хрюкнул Кабан.
— Долго вы будете торговаться, — закричали волки, — у нас уже животы к спине прилипли.
— Хомячок виноват, — сказал Бык.
— А пожирнее у вас никого нет? — спросили волки.
— Хомячок самый жирный, — ответил Бык.
— Мы предупреждали, что не потерпим обмана, — сказали возмущенные волки и съели Быка.
Хитрый Заяц
Разбудил Заяц спящего Льва: наткнулся с косых глаз.
— Кто посмел потревожить мой сон? — заревел Лев.
— Прошу прощения, уважаемый Лев, но вас, сонного, чуть носорог не забодал.
— Где носорог? Я сейчас с ним рассчитаюсь!
— Можете не беспокоиться. Я его уже прогнал и даже рог обломал.
И Заяц показал Льву морковину.
— Что это? — спросил Лев.
— Рог носорога, — ответил Заяц, — я с этими носорогами расправляюсь, как с капустой.
— Как же ты с ними расправляешься? — удивился Лев.
— Очень просто! Незаметно подкрадываюсь к носорогу и зажимаю глаза лапами. Носорог начинает гадать, кто это ему глаза зажал: «Антилопа? Бегемот? Жираф?» — «Нет, — говорю я, — слон! Драться будем или сам рог отдашь?» — «Бери что хочешь, — говорит перепуганный носорог, — только не губи». Я отламываю рог и убегаю. А без рога носорог мне уже не страшен.
— Ничего подобного не слыхал! — засмеялся Лев. — Ну, Заяц! Ну, молодец. Ну, хитрюга!
— А что делать? Приходится как-то выкручиваться.
— Проси любую награду — нечего не пожалею за спасение, — сказал Лев.
— Разве я за награду старался, — ответил Заяц, — для меня самое главное — доброе дело сделать. Но если вам так уж хочется меня отблагодарить — дайте мне одну морковину.
— А это что еще такое?
— Вот! — сказал Заяц и показал морковину, которую за рог носорога выдавал.
— Ах ты наглец! — закричал Лев.
И, схватив его за уши, стал их драть.
— Вот тебе, косой, за первый обман. Вот тебе за другой. Вот тебе и на будущее.
И отпустил косого.
После такой трепки уши у Зайца стали такие длинные, какие теперь у всех зайцев на свете. А если Заяц начинал врать, ему говорили: «Что-то у тебя, косой, уши коротковаты стали. Не пора ли их немного подтянуть?»
Барсук и Заяц
Жили в лесу Барсук с Зайцем. Барсук с утра до ночи работал: ни отдыхал, ни обедал путем, что-то всегда пилил, тащил, строгал, рыл. Но ничего у него не было: ни кола ни двора.
А Заяц почти всегда лежал в тенечке под кустом и думал. Бывает, несколько дней так думает, потом хлопнет себя лапкой по лбу, крикнет: «Эврика!» — и примется за дело.
Тяп-ляп, тяп-ляп! И такое сотворит, что звери со всего леса сбегаются посмотреть на Зайцево чудо.
— Бездельник! Лежебока длинноухий! — ворчал всегда Барсук. — Хоть бы когда пальцем о палец стукнул.
— Я думаю! — отвечал Заяц. — Семь раз отмерь — один отрежь!
— Думать и дурак может, а вот ты поработай с мое, тогда тебе и думать не захочется, — отвечал Барсук.
Однажды утром лежал Заяц, как обычно, под кустом и думал. Морщил лоб, кусал травинку. А мимо Барсук огромное бревно тащил.
— Зачем тебе бревно, Барсук, или дом собрался строить?
— Нет! Хочу кол вбить, чтобы никто не говорил, что у меня нет ни кола ни двора, — ответил Барсук.
— Так это же бревно, а не кол! — сказал Заяц. — Кол должен быть намного тоньше и короче.
— Спасибо, что предупредил, — сказал Барсук, — я-то думал: чем больше — тем лучше.
Бросил Барсук бревно и снова побежал в лес. Лежит Заяц под кустом — думает. Тащит мимо него Барсук прутик.
— Куда это ты, Барсук, прутик несешь? — спрашивает Заяц. — Или корзину плести собрался?
— Хочу кол вбить, чтобы никто не говорил, что у Барсука нет ни кола ни двора, — отвечает Барсук.
— Кол должен быть толще, — сказал Заяц, — а это обыкновенный прутик.
— Можно и потолще принести, не переломлюсь, — говорит Барсук.
Бросил он прутик и снова пошел в лес.
Заяц лежит под кустом. Морщит лоб, покусывает травинку — думает. Проходит мимо Барсук с палкой.
— Зачем тебе палка понадобилась, Барсук, или от волков хочешь ею отбиваться?
— Хочу кол вбить, чтобы никто не говорил, что нет у меня ни кола ни двора.
— Это же палка! — говорит Заяц. — А кол должен быть толще.
Отшвырнул Барсук палку со злобой и говорит:
— Целый день потратил, а кола так и не вбил.
— Завтра вобьешь! — говорит Заяц.
— Ну уж нет! — говорит Барсук, — Завтра я буду себе двор строить.
— Дело хорошее, — говорит Заяц, — только ты, прежде чем за дело браться, хорошенько подумай. А то получится с двором, как с колом.
— Тебе делать нечего, ты и думай, — отвечает Барсук, — а у меня голова не казенная.
Был уже вечер, садилось солнце, и Барсук пошел домой, чтобы с утра приняться за новую работу. Он ворчал, ругая Зайца, который весь день под кустом пролежал и палец о палец не стукнул.
Когда Барсук скрылся, Заяц стукнул себя лапкой по лбу и крикнул:
— Эврика!
После этого он стал что-то мастерить и дотемна успел сделать капкан. Теперь он мог спать спокойно: если лиса или волк подкрадутся к нему — обязательно в капкан попадут.
— Мало много работать. Надо еще работать с умом, — сказал Заяц, засыпая.
Курица
У курицы было много цыплят, а сколько — она понятия не имела. Она считала только до одного, а два для нее было уже — много.
Повадился кот Васька таскать у курицы цыплят. Чуть цыпленок отстанет — Васька цап его — и в кусты.
«У кого это кот цыплят таскает? — думает курица. — Не иначе как у Пеструшки-разини».
Своих цыплят курица пересчитает: «Раз, много…» И успокоится. А Васька все таскает и таскает у нее цыплят. Видит это курица и возмущается:
— Бывают же такие мамы на свете! Я бы за своего цыпленка все глаза этому коту выдрала.
Наконец осталось у курицы только два цыпленка. Курицу охватило легкое беспокойство. Раньше, когда цыплята собирались у нее под крылом, было тесно, а теперь словно нет никого. Пересчитала курица цыплят: «Раз, много» — и успокоилась. Но на другой день и эти цыплята пропали. Поклохтала курица, побегала по двору — никто не явился на ее зов.
— Были у меня цыплята? — рассуждала курица. — Были! Ел их кто-нибудь? Не ел! Куда же они подевались?
Гуляла по двору Пеструшка со своим многочисленным выводком, а больше цыплят не было.
— Значит, мои цыплята стали уже большими и самостоятельными, — решила курица, — и беспокоиться мне больше о них нечего.
И курица со спокойной совестью пошла высиживать новых цыплят.
Глупый Хомячок
Получил Хомячок письмо из города: «Приезжай, дорогой, в гости, — писал незнакомый Волк, — не бойся, не съем. Для меня сейчас дороже всякого мяса — душевное тепло и внимание. Мы не знакомы, но это не беда. Слышал я, что только ты один в лесу сохранил еще свою простоту и отзывчивость. Пожалей серого, приезжай. Я бы и сам в лес убежал, да боюсь темноты. Фонарей-то в лесу нет. Да и каждая мышь теперь по лесу с ружьем ходит. А тут меня никто за волка не считает. Работаю на складе дворняжкой. Приезжай, чайком побалуемся, поговорим по душам».
— И не думай ехать, — сказал Ослик, — разве можно Волку верить.
— Жалко мне его, — ответил Хомячок, — я его приласкаю, пожалею — ему и легче станет.
Бросил Хомячок все дела и отправился в дорогу. Но не успел от норки отойти, как повстречал Волка.
— Куда это ты, Хомячок, спешишь? Не в город ли к Волку?
— К Волку в гости. Он мне приглашение прислал, — отвечает Хомячок.
— И ты не боишься его? — удивился Волк.
— Не боюсь! Волку сейчас очень одиноко. Ему в городе теплоты и внимания не хватает. Его там зайцы совсем заели.
— Ну и глупый же ты, Хомячок! Много я слышал твоей глупости, но никогда бы не поверил, если бы сам не убедился. Знаешь, а ведь письмо-то я тебе написал.
— Зачем? — спросил Хомячок.
— А как тебя еще из норки выманишь? Дичи совсем не стало. Решил на всякую мелочь переходить.
— А я-то думал, что хоть один волк хорошим стал!
— Ну, ты полегче выражайся! — рыкнул Волк. — А то съем.
— Если будешь есть — ешь скорее, а то мне некогда, — сказал Хомячок, — я из-за тебя все дела бросил.
— Нет уж, уволь! Есть я тебя не буду, даже если умолять будешь. Съешь, а потом сам таким же глупым станешь. Начнешь еще зайцев жалеть и овец. А за отзывчивость спасибо. Впервые меня кто-то пожалел.
И Волк убежал. Хомячок вернулся к норке.
— Ты почему возвращаешься? Передумал? — спросил Ослик.
— Я уже встретил Волка, — ответил Хомячок.
— И он тебя не съел?
— Он сказал, что таких глупых, как я, он не ест.
— Теперь понятно, почему Волк все время за мной охотится, — сказал Ослик.
Хомячок еще раз перечитал письмо Волка, вздохнул и сказал:
— Лучше бы Волк меня съел. После встречи с ним мне так стало холодно и одиноко, хоть волком вой.
Свое и чужое
У Хомячка вскочил прыщ на носу — больно и неприятно. Казалось, в нос вцепился страшный зверь и грызет, грызет.
Хомячок потерял сон, аппетит. В этот момент к нему в гости пришел Сурок и стал рассказывать, что в мире делается.
— В тридесятом царстве землетрясение, — сказал Сурок.
— А у меня прыщ на носу! Меня от него всего трясет.
— А тридевятое царство в тартарары провалилось.
— А у меня прыщ на носу, чтоб ему туда же провалиться, — говорил Хомячок.
— Говорят, скоро конец света! — сказал Сурок.
— А у меня прыщ на носу, и никакого конца ему не будет!
— Бесчувственный зверек! — закричал Сурок. — Можно подумать, что твой прыщ важней всего на свете, что у других прыщей не бывает!
— Бывают и у других прыщи, но мой больней чужого.
Слова Хомячка возмутили Сурка. Он хотел уйти от него, сильно хлопнув дверью, но налетел лбом на косяк двери.
— Ой-ёй-ёй! — застонал Сурок. — Ой, больно!
— Подумаешь, шишка на лбу! — сказал Хомячок. — Тебе бы мой прыщ, тогда бы ты не так запел.
— Да моя шишка в сто раз больней твоего прыща! — закричал Сурок.
— Тридесятое царство трясет. Тридевятое в тартарары провалилось. Скоро конец света, а он со своей шишкой носится.
— Ты что, издеваешься? — закричал Сурок. — Провались ты со всеми царствами! Еще друг называется. Больше ноги моей у тебя не будет.
И Сурок ушел.
А Хомячок остался при своем мнении, что его собственный прыщ больнее чужого и тем более шишки Сурка.
Лиса и Мышонок
У Мышонка не было ни мамы, ни папы. Никто его уму-разуму не учил, никто не говорил, что можно, а чего нельзя.
Много раз он был на краю гибели, но всегда ему везло: помогала смекалка. Однажды он нос к носу повстречал Лису.
— Все! — сказала Лиса. — Разрешаю пискнуть разок напоследок. Жаль все же сироту.
Лиса закрыла глаза, облизнулась, стряхнула с мордочки прилипшие куриные перышки, потянулась… Мышонок не стал пищать, а быстро вскарабкался на какое-то дерево. Лиса опомнилась, хотела схватить Мышонка, а он уже высоко.
— Ты что же это делаешь, негодник! — возмутилась Лиса. — Разве мыши по деревьям лазают? Твои родители поумнее тебя были, но такого никогда не вытворяли. Мыши должны бегать по земле.
— Я этого не знал! — ответил Мышонок. — Некому было учить.
— Теперь ты знаешь! Спускайся вниз, извинись и больше никогда так не делай.
Мышонок хотел спускаться, но задержался.
— Куда это годится! — возмущалась Лиса. — Никаких правил не соблюдаешь, беспризорник. А если я летать начну, что тогда? Слезай сейчас же!
Мышонок не слезал.
— Еще немного посидишь на дереве и станешь белкой. Позор! Смотри, у тебя уже беличий хвост начинает расти.
Мышонок оглянулся на свой хвост и чуть не свалился в раскрытую пасть Лисы. А Лиса походила вокруг дерева и говорит:
— Залезла бы я на дерево, да воспитание не позволяет.
Лиса убежала, а Мышонок решил на всякий случай никогда больше не попадаться ей на глаза.
Цапля
Цапля наглоталась лягушат. Постояла на одной ноге, затем спрятала голову под крыло.
«Как хорошо! — думала Цапля. — Тепло, сухо, и никто не мешает. Нет под крылом ни волка, ни лисы».
Стояла, стояла. Вдруг слышит: — Спасайся, Цапля, волк!
Но Цапля даже не встрепенулась. Зато представила, как она, высунув голову из-под крыла, поднялась в воздух и стала кружиться над озером. Теперь волк был ей не страшен. Волки летать не умеют.
Кружась над озером, Цапля видела цаплю, стоявшую недалеко от берега на мели. Голова у нее была спрятана под крыло. И к той Цапле подкрадывается волк.
«Спасайся, цапля, волк!» — закричала Цапля.
В это время волк сделал прыжок и вцепился Цапле в горло.
«Глупая цапля, — успела подумать Цапля, — ну кто же прячется от волка под крылом».
Без обиды
Голодные волки решили задрать медведя. Пришли к нему в гости и давай нахваливать. И добрый-то он, и самый сильный, и самый умный, и самый уважаемый. Медведь растрогался и говорит:
— Вижу, что зря на волков наговаривают. Вовсе вы не злые и не коварные.
В этот момент что-то трах Медведя по голове. Даже искры посыпались. Медведь взревел, хотел всех в порошок стереть, да увидел спокойные, дружелюбные лица гостей. Все они мирно беседовали и нюхали малиновое варенье.
«Меда объелся, — решил Медведь, — вот в голову и бьет».
Но только он успокоился, как на голову ему обрушился новый удар. Словно потолок рухнул. Очухался Медведь, осмотрелся. Волки улыбаются ему приветливо, хвалят за угощение и гостеприимство.
— Что-то совсем голова раскалывается, — сказал Медведь, стараясь как можно приветливее улыбаться волкам.
В этот момент на голову медведя обрушился такой удар, что он испустил дух. Убитый медведь лежал на полу и приветливо улыбался. Все произошло так быстро, что он даже не успел обидеться.
Волки съели медведя и пошли домой.
— Исключительный медведь попался, — говорили они по дороге, — вежливый, обходительный, гостеприимный. Не то что другие. Такого и обидеть грех. И дело иметь с таким сплошное удовольствие.
— Да и мы тоже молодцы, — говорили другие, — сами наелись и хорошего медведя не обидели. Самое главное — это никого не обидеть. К сожалению, не все это умеют. Иначе кто бы сказал о волках дурное слово?
Как назвать аистенка?
Появился в гнезде аистов аистенок.
— Как назовем аистенка? — спросила мама у папы Аиста.
— Не знаю! — ответил Аист.
— Если сам не знаешь, попроси совета у других, — сказала Аистиха.
Полетел Аист искать помощника в трудном деле и встретил Лису.
— Помоги, Лиса, аистенка назвать, — обратился к ней Аист, — мне легче сотню лягушек поймать, чем одно имя придумать.
— Помочь могу, — ответила Лиса, — но очень уж дело это трудное. Придется голову поломать.
— Ты уж постарайся, Лиса, а я в долгу не останусь. Иначе Аистиха меня со свету сживет. Захотел<