Но так или иначе, пятилетний срок исковых дел о крестьянах существовал к середине 90-х годов и явился источником законодательной нормы 1597 г. А если так, то тогда, говоря о пятилетнем сроке сыска беглых, указ 1597 г. имел в виду не столько сакраментальную дату «101-й год», сколько практику пятилетнего вершения крестьянских дел. Поскольку указ 1597 г. говорил только о крестьянском побеге, то тем самым закон как бы склонялся к тому, чтобы рассматривать незаконным любой уход крестьян от господина. Это было шагом вперед в крепостническом мировоззрении правительства, ранее говорившего о «выходе», «свозе», «владении» крестьянами, а теперь лишь о крестьянах-беглецах.
И вместе с тем в условиях хозяйственной разрухи правительство не могло пойти на установление бессрочного сыска крестьян, т. е. на что оно пошло в уложении о холопах 1597 г. К тому же, проводя политику хозяйственного развития окраин страны (Сибири, Юга и Поволжья), куда устремлялся поток беженцев, Годунов не хотел препятствовать наметившемуся там экономическому подъему путем сыска и вывоза оттуда бежавших крестьян. Сравнительно небольшой срок сыска (пять лет) отвечал интересам помещиков окраин[699]. Впрочем, что будет в дальнейшем, никто не знал, и Борис, возможно, собирался вернуться к крестьянскому вопросу позднее. Он это и сделал, но уже в обстановке голода 1601–1603 гг., нарушившего его первоначальные планы решения крестьянского вопроса. Вспыхнувшая Крестьянская война перечеркнула начинания Годунова.
Восшествие на престол
(Земский собор 1598 г.)
Болезненный царь Федор Иванович пробыл на престоле недолго — менее 14 лет. 6 января 1598 г. он умер. Его преемница царица Ирина 15 января постриглась в монахини и удалилась «на покой». 17 февраля Земский собор избрал царем брата Ирины Бориса Годунова, но венчался он на царство только 3 сентября. О том, что происходило в придворных сферах с января по сентябрь 1598 г., сохранились многочисленные известия современников, как русских, так и иностранных.
|
|
Официальная версия интересующих нас событий содержится в окружной и утвержденной грамотах об избрании Бориса, а также в Сказании, занесенном на страницы разрядной книги[700]. Большой рассказ о восшествии на престол Бориса есть в московском летописце, вышедшем из служилой среды (автор близок к дворянам Яновым). Здесь рассказывается, что патриарх Иов якобы просил умирающего царя вручить «жезл царствия» Борису, но тот, «мало помолчав, рече: «Брат Федор»», т. е. якобы царь Федор хотел видеть на престоле Федора Никитича Романова, а не Бориса. Ирина на восьмой день по смерти супруга отправилась в Новодевичий монастырь, «не восхоте… царствовати». Тогда Иов, Освященный собор, бояре «и всякия служилыя и торговые люди, видя, что Борис мимо себя изобрати на государство не даст, начата молити его, дабы воцарился. Он же, кабы не хотя, отрицался клятвами». На четырнадцатый день по смерти Федора состоялось шествие в Новодевичий монастырь, а 3 сентября — венчание на царство[701].
В «Повести, како отомсти» (1606 г.) рассказ приобретает резко антигодуновскую направленность. Согласно «Повести», Федор умирает «от неправеднаго убивствия» Бориса. Именно Борис посылает по всем городам «злосоветников своих и рачителей», чтобы «на государство всем миром просили его». Никто против него не смел «глаголати», ибо все боялись его «злаго прещения, и казни, и межьусобные брани». Так «лукавством» Борис венчался царским венцом. Этот рассказ был расцвечен в «Ином сказании». С. И. Шаховской кратко пишет, что «народи же купно и единомышленно воздвигоша гласы свои, да царствует на Москве Борис». Тот сначала слезно отказывался, но потом «повеле народ собрати и обеща им, яко годе вам, тако и будет». Авраамий Палицын также писал, что Борис «от народнаго же множества по вся дни принужаем бывайте к восприатию царствиа… но никако же прекланяшеся»[702].
|
|
Подробный рассказ об избрании Бориса содержится во Временнике Ивана Тимофеева. Для Тимофеева Борис — раб, отравивший своего господина, т. е. царя Федора. «Рабоцарь» Борис скрывался в монастыре, как в берлоге, «лестне» — «в нехотения образе самохотящ нам поставитися». Издеваясь над Борисом, Тимофеев пишет, что «новоизбранный наш хотяй быти царь» ополчился на крымского хана, узнав, что тот не вступил в пределы Руси. В «Новом летописце» — официозном памятнике летописания 1630 г. — рассказывается, в частности, о последних днях жизни царя Федора и избрании Бориса. Когда патриарх Иов спросил у умирающего царя: «Кому сие царство и нас, сирых, приказывает и свою царицу?» — то Федор Иванович якобы ответил: «..в сем моем царстве и в вас волен создавшей наш бог». Следовательно, ни о каком «брате Федоре» (Романове) царь не упоминал. В летописце прямо говорится об избрании Бориса Земским собором. Бориса выбрали потому, что при Федоре все видели «праведное и крепкое правление к земле, показавше людем ласку великую». Только Шуйские не хотели видеть его на царстве[703].
|
|
Особенно интересны рассказы иностранцев, не связанные официозной идеологией. Основаны они на толках, ходивших среди русских современников. Так, Ж. Маржерет рассказывал, что, по мнению некоторых, Борис был «виновником» смерти Федора. После кончины царя он стал «более, чем прежде, домогаться власти, но так скрытно, что никто, кроме самых дальновидных, которые, однако ж, не осмелились ему противиться, не заметил этого». Тем временем он распустил слух о вторжении крымского хана. Устрашенный народ стал настоятельнее просить его возложить на себя корону. В конце концов Борис выразил готовность принять корону, но не ранее, чем он отразит нашествие хана. Тогда его провозгласили царем. Борис собрал войско и прибыл в Серпухов. Но вместо войны дело окончилось миром, и Борис короновался. И. Масса прямо пишет: «..убежден в том, что Борис ускорил… смерть» Федора «при содействии и по просьбе своей жены». По его словам, перед смертью Федор «вручил корону и скипетр ближайшему родственнику своему, Федору Никитичу, передав ему управление царством». Об избрании Бориса и серпуховском походе Масса рассказывает сходно с Маржеретом и описывает коронацию нового царя[704].
По К. Буссову, бояре еще до кончины Федора собрались у больного царя, чтобы спросить, кого он сделает преемником. Царица Ирина обратилась к мужу с просьбой передать скипетр ее брату. Но царь этого не сделал, а протянул скипетр старшему из четырех братьев Никитичей — Федору, поскольку тот был ближе всех к трону и скипетру. Но Федор Никитич скипетр не взял, а предложил его брату Александру, а тот — третьему брату Ивану, а он — четвертому брату Михаилу, который предложил его другому знатному князю и вельможе, «и никто не захотел прежде другого взять скипетр». Тогда царь сказал, что пусть скипетр берет тот, кто хочет, а Борис протянул руку и схватил скипетр. «Тем временем царь скончался». Легенда, приведенная Буссовым, напоминает рассказ московского летописца, но более расцвечена деталями[705].
Попытаемся представить ход событий от смерти царя Федора до коронации Бориса. В ночь с 6 на 7 января 1598 г. болезненный царь скончался. На престол вступила его вдова Ирина, сестра Бориса Годунова[706]. Р. Г. Скрынников пишет, что ее правление пытался «навязать» стране Борис, но из-за «напряженного положения в столице» через полторы недели она «вынуждена была удалиться в монастырь». Вряд ли Борис хотел «навязать» сестру в правительницы. И. Масса рассказывает, что после смерти Федора «простой народ» собрался около Кремля и домогался, чтобы Ирина стала управлять страной[707].
Переход власти к царице Ирине, как вдове бездетного монарха, был естественным, но оказался недолговременным. Ирина решила постричься в монахини, рассчитывая, что ее на престоле заменит брат. Одним из первых мероприятий царицы Ирины было объявление 8 января всеобщей амнистии. Все «тюремные сидельцы» подлежали отпуску на свободу, причем их имена следовало переписать, а «самых пущих воров… выпускать с поруками». 15 января Ирина выехала в Новодевичий монастырь, где приняла постриг под именем старицы Александры, наказав до времени оставаться при ней в монастыре Борису[708]. Но и после этого «царица инокиня Александра» номинально правила страной[709]. От ее имени издавались указы, посылались грамоты, к ней шли отписки с мест. Реальная власть в Москве находилась у патриарха Иова («по государыни царицы… указу патриарх Иев Московский и всея Руси писал в Смоленеск»)[710].
Отъезд Бориса из Москвы вызван был сложной обстановкой в стране, и особенно в столице. Москва переживала тревожное время. По слухам, просочившимся в Оршу в конце января 1598 г., выставлена была «на границах везде стража по погостам и дорогам, даже по тропинкам», чтобы никто из Москвы не проник в Литовское княжество. Иностранных купцов не пускали ни в Москву, ни из Москвы, только из Орши в Смоленск и обратно. Усиленно строили смоленскую крепость. Имперский дипломат М. Шиль сообщал, что по смерти Федора немедленно были закрыты все государственные границы России, а купцы польско-литовского и немецкого происхождения задержаны были в Москве, Смоленске, Пскове и других городах[711].
Политика консолидации феодальной знати, которую проводил Годунов в 90-е годы, давала положительные результаты только при условии, что управление страной находилось в его руках. Но когда встал вопрос о том, кто станет государем всея Руси, ситуация в Думе оказалась весьма противоречивой. (Впрочем, так было и после смерти Ивана IV.) К концу 1597 г. в Думу входило 19–20 бояр. Девять-десять из них принадлежали к кругу Годуновых (Б. Ф., Д. И., И. В. и С. В. Годуновы, Б. Ю. Сабуров, кн. И. М. Глинский, князья Ф. М., Н. Р., Т. Р. Трубецкие и кн. Ф. И. Хворостинин). Семеро бояр входило в окружение Романовых (кн. Ф. И. Мстиславский, Ф. Н. Романов, князья А. И. и И. И. Голицыны, кн. Б. К. Черкасский, кн. И. В. Сицкий, кн. Ф. Д. Шестунов). Трое Шуйских (Василий, Александр и Дмитрий Ивановичи) склонялись к Годунову. Из восьми окольничих пятеро поддерживали, очевидно, Годуновых (Я. М. Годунов, А. П. Клешнин, С. Ф. Сабуров, кн. А. И. Хворостинин, Д. И. Вельяминов) и трое — Романовых (И. М. Бутурлин, М. Г. Салтыков, кн. И. В. Гагин). Думными дворянами к концу 1597 г. были И. П. Татищев, Е. Л. Ржевский, кн. П. И. Буйносов-Ростовский и Д. И. Черемисинов. С конца 1597 г. Д. И. Черемисинов и И. М. Бутурлин «в опале» сосланы были в Царицын[712].
Таким образом, несмотря на преобладание в Думе сторонников Годунова, его противники, группировавшиеся на этот раз вокруг Романовых, пользовались сильным влиянием. «Пока длился траур, — рассказывает К. Буссов, — все шло, как говорится, вкривь и вкось. Правитель перестал заниматься делами управления, никакие суды не действовали, никто не вершил правосудия. К тому же во всей стране было неспокойно, и положение было опасным». 25 января (4 февраля по н. ст.) 1598 г. оршанский староста А. Сапега сообщал Хр. Радзивиллу, что выборы нового царя предполагаются в Москве в Соборное воскресенье 6 (16) марта, так как «выборные сеймы» у русских происходят «всегда после первой недели поста по их старому календарю». Посланные А. Сапегой за границу шпионы сообщали, что на корону претендуют четверо: Годунов, который, «говорят… очень болен»; Ф. И. Мстиславский, якобы занимавший в Думе первое место после царя; Ф. Н. Романов, «родной дядя по матери покойного» царя, точнее, двоюродный брат, и Б. Я. Бельский, который ранее «хотел быть великим князем», за что вызвал гнев на себя царя Федора. Бельский «приехал в Москву со множеством народа». Люди поговаривают, что из-за выборов «будет жестокое кровопролитие, если… не будет общего согласия всего их государства». Считают, что «больше всего сторонников» имеет Ф. Н. Романов[713].
5 (15) февраля 1598 г. А. Сапега писал Хр. Радзивиллу о том, что удалось узнать его агенту. Перед смертью Федор якобы говорил Годунову: «Ты не можешь быть царем из-за своего низкого происхождения, «разве только если тебя выберут по общему соглашению»» — и «указал на Федора Романовича (Никитича. — А. З.), предполагая, что скорее изберут его». Царь просил Федора Никитича, чтобы тот постоянно держал при себе Годунова и «без его совета ничего не делал, убеждая его, что Годунов умнее».
Годунов же «будто бы держал при себе своего друга, во всем очень похожего на покойного князя Дмитрия, брата великого князя московского». От имени этого Дмитрия Годунов написал письмо в Смоленск о том, «что он (Дмитрий. — А. З.) уже стал великим князем. Москва стала удивляться, откуда он взялся». Астраханский тиун Михаил Битяговский (?!) сообщил, что он убил истинного Дмитрия, а Годунов хотел выдать за него своего друга. «А так как его самого не хотят избрать в великие князья, то того избрали бы великим князем… Годунова стали упрекать, что он… Дмитрия изменически убил». Федор Никитич даже «подбежал к Годунову с ножом, желая его убить, но остальные удержали его».
После этого Годунов «в совете не бывает вместе с другими, а у него есть свой двор в том же дворце в Кремле, куда съезжаются на совет». Шуйский, будучи шурином Годунова, «мирит его с остальными, убеждая их, чтобы они без него ничего не делали и великого князя не избирали. Они действительно соглашаются и думают скоро избрать великого князя, но ни на кого не указывают, только на князя Федора Романовича (Никитича. — А. З.). Все воеводы и думные бояре согласны избрать его, ибо он родственник великого князя. За Годунова же стоят меньшие бояре, стрельцы, ибо он хорошо платил им, и чернь». В приписке к письму А. Сапега передает новое сообщение, на этот раз полученное от подвыпившего купца из Смоленска. По словам купца, выборы состоятся на сороковой день по смерти царя; за Федора Никитича стоит уже «большая часть воевод и думных бояр», а за Годунова — только «некоторые думные бояре и воеводы, а стрельцы все за него стоят и чернь почти вся»[714].
13 (23) февраля 1598 г. в очередном письме Радзивиллу А. Сапега вновь подчеркивал, что в связи с предстоящими выборами в Москве «великое замешательство». Передавал он и слух о том, что царь перед смертью назвал четырех кандидатов в преемники — Федора и Александра Никитичей, Мстиславского и Годунова. «Воеводы и думные бояре согласны выбрать одного из них (Романовых. — А. З.).. чернь и стрельцы сильно стоят за Годунова».
О стремлении боярской оппозиции дать бой Годунову писали и другие современники событий. Немецкий агент из Пскова передавал 18 (28) февраля слух, будто «за последние две недели в Москве из-за этого нового царствования (Годунова. — А. З.) возникла великая смута. Важнейшие [из русских] не хотят признавать Годунова великим князем. Недавно печерский игумен написал к монахам; они тоже не захотели присягнуть без грамоты от своего игумна»[715].
Сквозь дебри измышлений, порожденных недостоверными рассказами, все же вырисовывается совершенно определенная картина придворной борьбы, которая объясняет отъезд Бориса из Москвы. Всесильный при Федоре правитель теперь предпочитал дирижировать событиями, находясь вне «Царствующего города». Его опорой были дворянство и стрельцы. Пользовался он и поддержкой «черни».
Положение в столице в январе — начале февраля 1598 г. хорошо описывает К. Буссов. После смерти Федора вельможи начали вести агитацию против кандидатуры Бориса в цари. Они говорили «перед народом о его незнатном происхождении и о том, что он недостоин быть царем». Борис и Ирина вели себя хитро. Царица призвала сотников и пятидесятников города, обещала их щедро наградить, если они убедят население столицы ни на кого, кроме Бориса, не соглашаться, когда народ позовут для выбора царя. Впрочем, и у самого правителя были сторонники: влиятельные монахи, вдовы и сироты, «длительные тяжбы которых он справедливо разрешил», а также те бояре, «которым он дал денежную ссуду», чтобы они уговаривали народ выступить за него[716].
Наиболее продуманным и далеко рассчитанным ходом Бориса было требование созыва Земского собора, который должен был избрать царя, т. е. он хотел придать своему избранию характер волеизъявления «всей земли». Жак Маржерет писал, что Борис требовал «созвать сословия страны, именно: по восемь или десять человек от каждого города, чтобы вся страна единодушно приняла решение, кого следует избрать». С 20 января по 20 февраля в Новодевичий монастырь потянулись шествия, участники которых просили Ирину дать «на Московское государство» Бориса. В них принимали участие патриарх Иов (один из наиболее деятельных сторонников Бориса), Освященный собор, бояре и дворяне, приказные люди, гости и «много московского народу»[717].
Красочный рассказ об этих шествиях содержится в «Ином сказании» («Повесть 1606 г.»). Борис якобы «от народнаго же множества по вся дни понужаем к восприятию царства». Но этот народный «крик души» был не что иное, как хорошо организованное мероприятие «советников и рачителей» Бориса. Именно они «принудиша народи», в то время как «велицыи же бояре… даша на волю народу»; «не хотяху же кто Бориса, но ради его злаго и лукаваго промысла и никто же сме противу его рещи». В Новодевичий монастырь «мнози же суть и неволею пригнани, и заповедь положена, еще кто не приидет Бориса на государство просити, и на том по два рубля правити на день». Для надзора были назначены приставы, которые принуждали простолюдинов «с великим воплем вопити и слезы точити». «Они же, не хотя, аки волцы, напрасно завоюще, под глазы же слинами мочаще, всяк кождо у себе слез сущих не имея»[718]. О том, что сторонники Бориса «стали подстрекать простонародье», пишет и К. Буссов. Они предупреждали, что правитель может постричься в монахи, и «из-за этого в простом народе началось большое волнение, стали кричать, чтобы вельможи прекратили совещания… шли вместе с ними к Новодевичьему монастырю»[719].
Шествия проходили во время подготовки и проведения заседаний соборного типа. 17 февраля 1598 г. Борис Годунов был избран на царство[720]. О подготовке собора сообщал немецкий агент из Пскова в депеше от 28 февраля: недели три или четыре назад (т. е. в начале февраля) «выписали для выборов духовных прелатов, воевод и некоторых именитых бояр из главных городов, как-то Новгорода, Пскова, Onür’а и проч., важнейших из общества; так как имели в виду избрать великого князя, то их потребовали к присяге. По таковом призыве к избранию на их место были тотчас назначены другие воеводы, родственники (приверженцы?) Годунова». Борис, по его мнению, «сел на царчетво насилием»[721].
К. Буссов пишет, что когда в Москву были созваны «все сословия, высшие и низшие», то большинство остановилось на кандидатуре Бориса, ибо он «вершил государственные дела так, как не вершил их еще никто с тех пор, как стоит их монархия». Это было неприятно слушать «многим знатным вельможам, князьям и боярам, да пришлось им стерпеть». И. Масса считал решающим моментом в избрании Бориса позицию народа, который кричал, что не знает другого, более достойного быть царем; что Годунов правил при покойном Федоре и был любим народом. Федор Никитич, чтоб избежать междоусобия, передал корону Борису, но тот отказался от трона. Тогда бояре стали упрашивать Федора Никитича, а народ — Бориса. Присягу народа Борису принял И. В. Годунов, его «дядя», затем присягнули и бояре, и Романовы. Борис же все время находился дома и делал вид, что ничего не знает[722].
Согласно «Новому летописцу», «князи… Шуйские едины ево (Бориса. — А. З.) не хотяху на царство: узнаху его, что быти от него людем и к себе гонению; оне же от нево потом многие беды и скорби и тесноты прияша». Степень достоверности этого позднейшего известия не ясна[723].
Московские события 1584 и 1586 гг. показали, какую силу представляет народ при решении важнейших политических вопросов. Этот опыт отлично усвоил Борис. Сложившуюся в 1598 г. ситуацию он использовал для того, чтобы при посредстве «московского многолюдства», церкви и аппарата управления оказать прямое давление на боярскую оппозицию и вынудить ее на избрание его царем. Видя, что всякое сопротивление этому решению приведет не только к внутрибоярским сварам, но и к взрыву народного негодования, Ф. Н. Романов и связанная с ним группа феодальной знати в конечном счете присоединились к тем, кто настаивал на избрании Бориса.
Имперский гонец М. Шиль писал, что едва окончилось время траура, как бояре в Кремле, приняв важное решение, дважды выходили на Красное крыльцо и увещевали народ принести присягу на имя Думы. Дьяк В. Щелкалов убеждал толпу, что присяга постриженной царице не действительна и необходимо целовать крест боярам. Но эти доводы не вызвали в народе воодушевления. На этом основании Р. Г. Скрынников полагает, что «раскол верхов фактически привел к образованию в столице двух властей. Созванный патриархом собор принял решение об избрании Бориса. И одновременно высший орган управления — Боярская дума — объявил о введении в стране боярского правления»[724]. Это преувеличение.
Положение действительно было неопределенное, но двух правительств тогда не было. Если и доверять сообщению Шиля, то речь могла идти лишь о временном управлении страной Думой до решения вопроса о царе. Когда «двоевластие» могло бы иметь место? Как будто после избрания Бориса. Но после решения Земского собора 17 февраля 1598 г. бояре не могли настаивать на переходе власти к Думе, ибо уже 21 февраля Борис был наречен на царство, а 20–21 февраля состоялись шествия в Новодевичий монастырь, в которых бояре участвовали[725].
Характеризуя представительство на Земском соборе 1598 г., В. О. Ключевский писал, что «в составе избирательного собора нельзя подметить никакого следа выборкой агитации или какой-либо подтасовки членов». Вслед за ним С. Ф. Платонов полагал, что «состав земского собора 1598 г. был нормален и правилен»[726]. Этот вывод нуждается в переосмыслении. Наблюдения С. П. Мордовиной показали, что данные о составе февральского заседания собора 1598 г. носят общий характер, а сведений о представительстве на нем почти нет. Упоминаемые в утвержденной грамоте лица (и лица, подписавшие ее) могли и не присутствовать на заседаниях, а поставить подписи позднее, поэтому перечень лиц в грамоте можно рассматривать как программу действий по сбору подписей у лиц, которые, по мнению правительства, должны были подписать грамоту (вне зависимости от того, присутствовали они на заседаниях или нет). Но если так, то вопрос о том, в какой степени представительными были заседания собора, нуждается в ином подходе.
Сохранились три группы источников о составе собора. Утвержденная грамота содержит примерный состав чинов, присутствовавших на соборе. Свидетельства иностранцев дают самые неопределенные указания о «всех сословиях» (Буссов), «государственных чинах», «всем народе» (Маржерет), участвовавших в заседаниях собора. В памятниках публицистики имеются стереотипные перечни соборных «чинов». Так, в разрядной повести говорится: «.. совещастася же меж себя единодушно всем государьством Московским: святейший патриарх Иов со всеми митрополиты… и весь священнический [собор (или чин)], тако же и бояре, и дворяне, и дьяки, и дети боярские, и приказные люди, и гости, и много московского народу». «Новый летописец» сообщает: «Царствующаго ж града Москвы бояре, и все воинство, и всего царства Московского всякие люди ото всех градов и весей збираху людей и посылаху к Москве на изобрание царское. Бояре же и воинство и все люди собирахуся..»[727].
Если сопоставить эти самые общие сведения с практикой соборного представительства XVI в. (особенно с собором 1566 г.), то можно сделать некоторые выводы. Очевидно, на соборе 1598 г. присутствовали члены Освященного собора и Боярской думы, чины приказного аппарата, московское дворянство и те из числа «выбора» (верхнего слоя провинциального дворянства), кто в то время находился в Москве. Ни о каких «выборах» на собор речи быть не могло. Да и далеко не все члены Думы и дьяки присутствовали на заседании 17 февраля (многие из них находились в других городах страны). И все же это был по понятиям XVI в. совершенно законный Земский собор «правильного» типа[728]. Собор не только избрал Бориса царем, но и принес ему присягу на верность (в утвержденной грамоте упоминалось о «прежней целовальной записи» Борису). Обстановка, в которой заседал собор, была тревожной. Немецкий агент из Пскова сообщал 28 февраля 1598 г.: «Позавчера их (бояр?) так сильно понуждали и приневоливали, что они вынуждены были присягнуть со своими подданными; думаю, не иначе, что из этого возникнет много раздоров. Простолюдины весьма недовольны Годуновым и его шайкою, которую он поставил во главе (?) людей при принесении присяги». Новому царю присягали «помещики (?), горожане и крестьяне»[729].
После избрания Бориса 18 февраля состоялся торжественный молебен в Успенском соборе. 20 февраля патриарх Иов и чины собора отправились в Новодевичий монастырь сообщить Ирине и Борису о решении собора и просить Ирину отпустить брата на царство. Сначала брат и сестра отказались исполнить эту просьбу. Тогда 21 февраля состоялось новое торжественное шествие с иконами и «святостью». На этот раз Борис соизволил согласиться принять «шапку Мономаха» и был «наречен» царем в Новодевичьем монастыре.
Но есть одно обстоятельство, осложняющее картину предвыборной борьбы. Как обратила внимание С. П. Мордовина, в первой редакции утвержденной грамоты говорится не столько о Земском соборе, сколько о церковном:
[730].
Подобная интерпретация событий в первой редакции грамоты, возможно, объясняется ее происхождением из патриаршей канцелярии.
«Тотчас» по наречении на царство Борис посылает к Казы-Гирею гонца Леонтия Лодыженского «объявить свое государево царство», а также «о дружбе и о братстве»[731]. 26 февраля («в неделю сыропустную») Борис впервые после отъезда в Новодевичий монастырь возвращается в Москву. Здесь в Успенском соборе патриарх Иов снова благословляет его на царство[732]. Затем Борис, «наедине беседовав» с Иовом, решает провести «четыредесятницу» в Новодевичьем монастыре и отбывает из Москвы. Чем объяснялся отъезд Бориса из Москвы, сказать трудно[733]. Очевидно, он ожидал присяги членов избирательного собора.
9 марта патриарх собирает Освященный собор и «весь царский сигклит» (Думу) и заявляет, что наступает пора коронации Бориса («облещися в порфиру царскую»). Иов решил объявить день 21 февраля, когда Борис дал согласие венчаться на царство, ежегодным праздником. Принято было постановление о составлении утвержденной грамоты, скрепленной печатями и подписями представителей всех чинов («приговор о утвержденной грамоте», «повеле списати сию утвержденную грамоту»). Вскоре приступили к процедуре принесения присяги новому царю[734]. 15 марта патриарх составил окружную грамоту об избрании Бориса и, очевидно, так называемое соборное определение. Оба этих документа являются как бы первоначальными набросками официальной версии об избрании Бориса, нашедшей полное выражение в более поздней утвержденной грамоте[735].
В марте — апреле происходила церемония крестоцелования Борису. В ней должны были принять участие все сословия. Для этого на места были посланы представители Боярской думы и дьяки. Так, в Псков направили окольничего кн. И. В. Гагина «приводить ко крестному целованию бояр и воевод, дворян и детей боярских и торговых людей и всех людей Псковские земли». Псковский летописец сообщает, что в марте целовали крест на имя Ирины и только в мае — на имя Бориса. Гагин умер в Пскове 22 апреля. В Новгород отправился кн. П. И. Буйносов-Ростовский, в Смоленск — окольничий С. Ф. Сабуров, в Нижний Новгород и Казань — боярин кн. Ф. И. Хворостинин. Только после этой подготовки 30 апреля Борис окончательно переехал в Кремль, «сяде на царском своем престоле», а патриарх возложил на него крест Петра Чудотворца, что рассматривалось как «начало царского государева венчания»[736].
После окончания пасхального поста «в светлое воскресенье» (16 апреля) Борис снял «жалосные» (траурные) одежды и облекся в «златокованныя»[737]. Но коронация задержалась.
В марте из южных районов страны стали поступать угрожающие сведения. 6 марта приказчик Неустрой Тебенков из шацкого дворцового села Конобеева писал Борису о том, что, по словам прибывшего с Хопра крестьянина, казаки, приехавшие на Хопер из-под Азова, предупреждают об опасности вторжения крымцев. Пленный татарин под пыткой показал, что весной Казы-Гирей собирается «быть на государевы украины и к Москве». Об этом же сообщали в отписке 8 марта воевода Воронежа Ф. Мосальский и голова Б. Хрущев, и «из ыных городов изо многих писали к государю те же вести». Борис принял решение самому идти на крымского хана и отдал предварительное распоряжение о расположении полков по «украинным городом». Вскоре аналогичное сообщение поступило из Оскола. Воевода кн. И. Солнцев-Засекин и голова И. Мясной, ссылаясь на показания пленного крымца, писали 1 апреля, что Казы-Гирей «часа того» идет «на государевы украины» «по турского царя веленью», а с ним якобы 7 тыс. янычар. Срочно составлена была роспись полков, которые должны были стоять «на берегу». Наконец, воеводы Белгорода кн. М. Ноздреватый и кн. А. Волконский 20 апреля извещали о показаниях татарина, взятого донскими казаками «на перевозе»: Казы-Гирей «идет, собрався со многими людьми, на государевы украины». Борис решил, что наступила пора выступать в поход ему самому[738]. 30 апреля он переехал в Москву.
А в это время противники Бориса предприняли последнюю попытку преградить ему путь к престолу. 6 (16) июня 1598 г. А. Сапега писал Радзивиллу: еще до того, как Годунов отправился на войну с ханом, «некоторые князья и думные бояре, особенно же кн. Бельский во главе их, и Федор Никитич со своим братом и немало других (однако не все) стали советоваться между собой, не желая признать Годунова великим князем, а хотели выбрать некоего Симеона, сына Шигалея». Речь идет, конечно, о Симеоне Бекбулатовиче, побывавшем на великокняжеском престоле при Иване IV и женатом на сестре Ф. И. Мстиславского[739]. Борис узнал об этом, когда пришла весть, что «татары идут в их земли», и, по словам Сапеги, стал уговаривать оппозицию: «.. «Симеон живет далеко, в Сибири… смотрите, чтобы вы царства не погубили».. Тогда они (бояре?), отказавшись от того Симеона, просили его, чтобы он дал им совет, как защищаться, и чтобы назначил им гетмана». Борис предложил себя в «гетманы» и выехал к Оке 17 мая. Годунов отправился в поход «еще не коронованный, ибо он хотел короноваться только тогда, когда послужит их государству, хотя Москва упрашивала его короноваться»[740].