Вот обдумаю все хорошенько да распределяю все предметы для ежедневных занятий до августа.
Трудно только мне Филипп Диомидович из алгебры одному. Ну да все-таки подвигаюсь»21.
Книга выдающегося английского социолога Генри Томаса Бокля «История цивилизации в Англии»22 впервые напечатана в России в 1863—1864 годах. В ней изложена история «умственного развития» человечества на примере Англии, Франции, Испании и Шотландии и предпринята попытка поиска общих законов развития человечества. Конечно же, Нечаеву слишком рано было ее читать. Для знакомства с подобной литературой требуются глубокие знания и установившиеся взгляды, иначе ее чтение способно исказить некоторые весьма важные представления. Сегодня Бокль и его книга основательно забыты, но сразу же по выходе книга пользовалась огромным успехом. Ее читали многие шестидесятники; например, ишутинец Ф. А. Борисов после чтения Бокля понял, что «никакие насильственные меры и перевороты не могут улучшить положения народа». Во все времена одно и то же люди понимали по-разному, одно и то же на разных людей действовало по-разному; иногда результаты достигались абсолютно противоположные.
Что именно из сочинений Т. Н. Грановского читал Нечаев, мы не знаем. В ивановский период его влекло к трудам этого крупнейшего историка и мыслителя, оказавшего ог-
ромное влияние на формирование либеральных и даже радикальных взглядов в русском обществе западнического направления, но бесконечно далекого от будущего Нечаева и других сторонников «политического социализма».
Не удивительно ли, что в славившемся дикими нравами захолустном селе, состоявшем из грязных бараков для рабочих, в селе, где самыми образованными людьми слыли приказчики и челядь из купеческих лавок и домов, юноша, мать которого родилась и выросла крепостной, а пьяница отец прислуживал в трактирах, все свободное время между «банкетами» употреблял на изучение Бокля и Грановского?
Продолжим чтение писем Нечаева Нефедову.
«Вы упрекаете меня за бессодержательность писем. Это вина не моя, что делать, если ивановцы сидят неподвижно в своих логовищах и не выходят на сцену. Ни одного явления ни радующего, ни возмущающего душу. Черт знает, в последнее время какая-то вдруг сделалась сдержанность у ивановиев, спячка. Просто ровно ничего нет нового. Отчего это происходит, я уж не берусь объяснять»23.
Хороший стиль, образно написанное письмо. Ощущается сжатая пружина молодой энергии.
«Я занимаюсь усиленно, да иначе и нельзя: шишковатая дорога, по которой я иду, подталкивает и подстегивает меня так, что чудо.
Действительность очень неделикатно щупает меня своими неуклюжими лапами и заставляет делать громадные прыжки. Эх! как бы поскорее улизнуть-то отсюда.
Впрочем, это знакомство с действительностью полезно, оно не позволит мне погрузиться в апатию и созерцать прелести мира: постоянный анализ окружающего дает верное понятие о своих силах.
Что ни говорите, а по кочкам-то пойдешь все-таки шибче, а то и мозоли натрешь.
Держись только голова; натиск лют и гнев велик, раздавайся!
А окружающее-то как валится, господи! Люди, которые были для меня светилами, оказались блудящими огнями»24.
Нечаев не сообщил и даже не намекнул, в каких именно «светилах» ему пришлось разочароваться.
6 марта 1864 года. «Мой милый Филипп Диомидович.
С постом, с постом! вас поздравляю, не знаю, как у вас в Москве, у нас в Иванове, т. е. в чертовом болоте, хотел я сказать: скука страшная, снег тает, на улицах лужи, везде течет, льет, каплет, не видно ни души человеческой, но за то царство животных наполняет теперь каждый закоулок, вся-
кий наслаждается по-своему: свиньи валяются в лужах, куры роются в навозе, собаки бегают целыми бандами, только коровы прогуливаются со степенностью и важностью, свойственной Ивановским купцам»25.
Выделенные в тексте слова соответствуют названию сатирического очерка Нефедова, посвященного нравам ивановских обывателей.
8 января 1865 года. «Вчера у меня ночевал Аладыкин — студент, про которого я вам говорил летом. Мы с ним много говорили, он советовал мне поступать в 6-й или 7-й класс гимназии на казенный счет, как он делал сам.
А потом, говорил он, после легкого гимназического экзамена, поступать в университет.
По его словам, экзамен для гимназии гораздо легче, а в гимназию подготовиться можно лучше.
Я долго думал об этом и нашел его совет довольно полезным для меня. Как вы думаете, мой милый Ф. Д.? посоветуйте же, пожалуйста.
Не говоря уже о более легком экзамене, гимназия выгодней для меня еще тем, что я мог быть нисколько не обремененным для домашних. В 6-Й класс я могу поступить нынче летом, это было бы очень хорошо, потому что в семействе смотрят на меня, как на трутня. А в университет приготовиться в год нет никакой возможности, стало быть, я должен буду пробыть еще год дома на попечениях моих родных, что для меня очень прискорбно. Нужно прибавить еще к этому, что в Иванове готовиться одному без руководителей очень трудно, в особенности из математики.
Пожалуйста, мой милый, подумайте об этом и во всяком случае пришлите мне программу, что нужно знать для поступления в 6-й класс. Да напишите мне о всем том, что нужно иметь для поступления в гимназию. Нужно ли выключиться из общества мещан? Пожалуйста, разузнайте все это и напишите поскорей.
Папаша хотя ничего не говорит, но я вижу, что он сильно желает, чтоб я поскорей отправился куда-нибудь. Успехи в моих занятиях следующие: Из русской истории: до Петра. Из всеобщей: древнюю и половину средней. Краткую географию Корнеля знаю отлично. Риторику и Пиитику изучил. В алгебре дошел до возвышения в степень. В геометрии — до половины. Из латинского — 1 курс и половину второго. Из французского могу переводить небольшие места.
Из немецкого еще плохо. Из словесности кончил народную литературу. Из поэзии до римского эпоса»26.
Это последнее письмо Нечаева Нефедову, отправленное из Иванова. Студент Аладыкин, вероятно, внук костромских помещиков, у которых дед и бабка Сергея, Литвиновы, были когда-то крепостными. Вопрос о том, нужно ли «выключиться из общества мещан», связан с желанием Сергея учиться в гимназии на государственный счет. Судя по дальнейшим поступкам отца, Геннадий Павлович желал не избавиться от лишнего рта, а переживал за непонятное для него будущее восемнадцатилетнего сына. Он трогательно заботился о Сергее, верил в него и старался, чем мог, помочь сыну. Из перечисления изученных, по мнению автора письма, предметов можно представить, какими знаниями он располагал. Сохранилось 28 писем отца к сыну, приведу одно из первых его писем к Сергею, уехавшему из Иванова в Москву.
«1865 год. Сентября 6 утро Милый Сережа
Получив и второе от тебя письмо некоторого видно что ты здоров и это Слава Богу. Я весьма рад болие ничего не видно. А о посылках которых ты говорил переслать подумай об наших ивановских Свиньях может разве кто это зделать мы попросили ту фрю А. К: Куда тебе ни зачьто в таком случае я хочу к тебе побывать Сам и что нужно привезу. Поето-му я буду ожидать отебя ответу наверное при первой же почте если только свободно будет тебе написать то я готов все для тебя зделать так прошу тебя осмотреться что еще нужно бога ради не стесняйся опиши все подробно если нужны и деньги нужда ето что они везде и всегда нужны а как я приеду сам то верная оказия к тебе если переедешь на квартиру то нужен и Адрес. Мы все очень рады что ты уехал от Нефедова потому что наша бабушка ужасно подружилась с А. К, и строят порядочные сплетни. Семейство наше тебе все кланяется Фотя Аннушка и володя как клоп и мамаша знакомые тоже <...>»27.
Отношения в семье были явно доброжелательные. Письма отца и сестер к Сергею наполнены сообщениями об отправке ему денег, белья, подушек. В Рукописном отделе Института русской литературы находятся более сорока писем родных и всего два письма Сергея. Все они поступили туда вместе с архивом журнала «Русская старина», попав в него с бумагами Нечаева, оставленными в России при отъезде в эмиграцию. Из двух сохранившихся писем к родным — од-
но не было отправлено, второе, судя по множеству помарок и иным небрежностям, является черновиком. Возможно, письма Сергея к родным отобраны при обыске или уничтожены отцом в 1870 году. Такое предположение имеет косвенные подтверждения.
Знания Сергея, охарактеризованные им самим в письме к Нефедову от 8 января 1865 года, явно недостаточны для поступления даже в шестой, предпоследний, класс гимназии: лишь с географией дела его обстояли удовлетворительно, все остальные предметы до конца не пройдены, изучение физики он даже не начинал. Из писем видно, сколь тяжело давалась ему учеба, какое упорство и целеустремленность проявил он при этом. Каждое письмо к Нефедову сопровождалось просьбами о присылке учебников и программ, заботой о своевременном расчете за сделанные для него покупки. Денег на приобретение книг для Сергея не жалели28.
Отношение Нечаева к Нефедову в этот период времени — чрезвычайно уважительное, он регулярно читал очерки и рассказы старшего товарища, радовался его успехам. Желание Сергея вырваться из Иванова, поступить в гимназию или университет неизменно росло. В каждом письме заметно взросление автора, углубление его знаний, появление новых интересов. Бросается в глаза теплота, с какой он относится к старшему товарищу, но и обращают на себя внимание два странных обстоятельства: нет ни одной просьбы о приобретении и присылке произведений русских и западных классиков (можно предположить, что Сергей брал книги в ивановской библиотеке, но в письмах нет ни строчки об их прочтении); отсутствуют хоть какие-нибудь намеки на социальное неравенство, на невыносимое положение рабочих и крестьян, на тягчайшее их существование, о котором Нечаев так любил впоследствии поговорить, а ведь адресат был, безусловно, левых взглядов, и обсуждать с ним подобные темы было вполне уместно.
Независимо от того, достаточно ли Сергей успел овладеть математикой, изучил или нет физику, его грамотность не вызывает сомнений. Читать и писать он начал не позднее одиннадцати лет. Однако, появившись в Петербурге, Нечаев доверительно сообщил новым знакомым, будто лишь в шестнадцатилетнем возрасте начал самостоятельно постигать грамоту. Ему казалось, что соратники по столичным студенческим кружкам проникнутся к недорослю особенным почтением: ничему нигде не учился — и столько знает! Тогда же он рассказывал, что родился в семье неимущего крестьянина, и поэтому ему происхождением предопределе-
но лучше всех знать и понимать простой народ. Ложь не прибавила Сергею авторитета, но, превратившись в легенду, проникла в серьезные исследования. Так, известный историк С. С. Татищев, служивший в Министерстве внутренних дел и превосходно знавший архив III отделения, писал: «В детстве своем он (Нечаев. — Ф.Л.) не посещал никакой школы и выучился грамоте лишь на шестнадцатом году от рождения. Поступив в услужение к Порфирию Певницкому во Владимир, он был прогнан им за воровство»29. Сведения об «услужении» Певницкому оставим на совести Татищева. В этот год письма в Москву Сергей слал из Иванова, а не из Владимира.
Сохранился еще один документ, относящийся к ивановскому периоду жизни Сергея, — показания учителя А. О. Капацинского, сделанные 29 мая 1869 года после ареста30, виновником которого был Нечаев. Читателю следует помнить, что текст их писался в III отделении Собственной Его Императорского Величества канцелярии.
«В 1864 г. я жил в Иванове, занимался частными уроками и в то же время приготовляясь к поступлению в Университет. Знакомые, с которыми я успел сойтись, посоветовали мне познакомиться с Сергеем Нечаевым, который, как говорили, тоже готовился идти в Университет. На первых порах нашего знакомства все шло хорошо: занимался он усердно, был всегда точен, что заставляло и меня внимательнее относиться к своему делу; знал он немного, больше молчал в общих разговорах, как будто наблюдая спорящие стороны, а в самом-то деле (как оказалось из последних наблюдений) боясь проговориться. В это время я составил о нем такое понятие: это мальчик (ему еще не исполнилось 17 лет), даровит, серьезно относится к своему делу, обладает очень сильною настойчивою волею (он работал около 12 часов каждые сутки). В это время я не предполагал, что он скрывает от меня что-либо, и что если видит что-нибудь худое во мне или других, то прямо высказывает это мне — как это обычно бывает между близкими товарищами. Осень 1864 г. и зиму 65-го я прохворал и не мог за ним угнаться, особенно в языках и в математике. Поэтому летом 1865 г. (в августе) он мог отправиться в Москву, а я считал себя еще не готовым, да и денег у меня не было»31.
Скрытность Нечаева, как характерная его черта, уже проявлялась, например, в том, что в письмах к Нефедову о Капацинском почти не упоминается, а ведь они целый год вместе готовились к экзаменам. Нефедов хорошо знал Капацинского и был расположен к нему доброжелательно.
5 августа 1865 года в шуйскую городскую думу поступило прошение, в котором говорилось, что «с согласия родителя моего Шуйского мешанина Геннадия Павлова Нечаева Я желаю поступить для образования в какое-либо высшее ' учебное заведение, а потому, представляя при сем письменное уведомление родителя моего о согласии его на поступление мое в высшее учебное заведение, покорнейше прошу Городскую думу снабдить меня для сего увольнительным
свидетельством <...>»32.
В тот же день проситель получил увольнительное свидетельство.
В Москву Сергей приехал летом 1865 года. Точная дата его появления в Первопрестольной неизвестна. Судя по цитированным выше письму отца, увольнительному свидетельству и показаниям Капацинского, Нечаев оказался в Москве в первой половине августа33. Мы располагаем тремя документами, позволяющими в самых общих чертах восстановить этот период его жизни.
Вскоре после прибытия в Москву Сергей познакомился | со студентом университета П. И. Махиным. В своих показаниях, написанных 2 июня 1869 года34 по требованию начальника Московского губернского жандармского управления, генерала И. Л. Слезкина, Махин сообщал о Нечаеве следующее:
«С Нечаевым я встретился назад тому 2 года (Махин забыл, 4 года. — Ф. Л.), или несколько более, в Москве следующим образом. Я в то время был в Университете и часто на лекциях встречался с вольнослушателем Нефедовым, а вскоре по дешевизне номеров, где квартировал (дом Ностиц — на Дмитровке, в номерах Романникова), занял один из номеров рядом с его. У него-то в это время встретил некоего Нечаева, готовящегося держать экзамен на домашнего учителя и уроженца с. Иванова, откуда сам был родом и Нефедов. Нефедов мне говорил, что Нечаев очень беден, и общая квартира была бы для него удобною. Ради соблюдения собственного интереса и экономии я согласился занять общий номер с Нечаевым и прожил вместе месяцев 4 или 6. В это время Нечаева посещал только Дементьев, его бывший учитель в с. Иванове и бывший в то время секретарем М.П.Погодина. <...> К концу нашей 5-месячной жизни Нечаев перешел жить на месяц к Погодину в качестве секретаря. Возвратясь оттуда, мы с ним серьезно поссорились по той причине, что он вышедшего из корпуса моего брата хотел подчинить своему влиянию не в смысле политическом, а в домашних отношениях; просто обижал его. Вслед-
ствие ссоры и получа из дому деньги, — кажется 25 руб., — он уехал в Петербург, не сказав мне даже, с какой целью, и даже не рассчитавшись со мной, ибо остался должен мне 6 рублей за квартиру, которые и доселе не отдал. Во время нашей обшей жизни он хлопотал более всего о получении диплома на звание учителя, так как он был в крайности и никакими политическими затеями не занимался, а потому и со мною о них разговоров не имел. Уехал он, на меня рассердившись очень сильно, и переписки не вел, что делал в Петербурге, не знаю, а почему пишет письмо, если это только он пишет, не могу понять. Разве только с целью насолить мне и скомпрометировать меня перед правительством»35.
Дополним рассказ Махина показаниями Капацинского: «В Москве поступил он (Нечаев. — Ф. Л.) к М. П. Погодину (по знакомству с его письмоводителем) для подготовки к сдаче экзамена на звание уездного учителя. У Погодина он кое-что переписывал и проживал за это бесплатно»36. По утверждению студента П. И. Махина, Нечаев жил у Погодина один месяц и исполнял обязанности секретаря37.
Разумеется, после получения показаний Махина и Капацинского политическая полиция обратила свои взоры на профессора Погодина и его секретаря (письмоводителя). 11 июня 1869 года генерал-майор Слезкин подписал следующую справку:
«Дементьев Василий Арсентьевич, студент Духовной академии кончивший курс богословия, более 20 лет в качестве главного сотрудника у проф. Погодина во всех литературных его занятиях направления либерального и в благонадежности в политическом отношении сомнителен. Дементьев пьет запоем по несколько недель и иногда пропивает с себя всю одежду и потом уже является к Погодину»38.
Для характеристики сложных отношений между Погодиным и его «главным сотрудником» приведу три короткие записки Дементьева:
«Сделайте милость, батюшка Михаил Петрович, пришлите мне перед обедом стакан водки побольше, работу в комнату, чернильницу и перо, и я хоть умру, а не выйду из комнаты и примусь за работу. А тяжко мне»39.
«Я ночевал у Вас на кухне две ночи. Третий день трезвый. Господь может помочь нет ли у вас какой работы, которую хоть на кухне можно работать, конечно не кухонной, кухню я не знаю. Или скажите что-нибудь доброе. А в этом костюме в доме у Вас нельзя работать»40.
«Не могу выразить, как вы утешили меня и подняли мой дух, добрейший Михаил Петрович! И как пришлось — ныне день моего рождения — 42 года стукнуло. Пора, пора за ум взяться. Сто раз благодарю Вас. Я пробуду еще недельку здесь. Нельзя ли исполнить, о чем я просил Ивана Михайловича? Первые номера «Русского вестника» прислать и штаны <...>. Чаю и сахару нет, но это не беда»41.
Бывали записки чудовищно дерзкие и несправедливые, но Погодин прощал Дементьеву все. Михаил Петрович родился крепостным, дворянство получил с университетским дипломом, тяготы жизни знал.
Жандармам не было нужды в кропотливом изучении благонадежности известного историка, писателя и публициста, профессора М. П. Погодина, его верноподданническое «направление» в политическом отношении не могло вызывать сомнений. Следов показаний или допросов Погодина в архиве III отделения не обнаружено, но, безусловно, беседа с высокими полицейскими чинами у него состоялась. Ее отголоском можно считать намерение Погодина поместить в одной из московских газет очерк о Нечаеве. От замысла сохранился лишь черновой автограф наброска, не подвергавшийся редактированию и содержащий по нескольку вариантов одних и тех же мест. Он трудно читается, нуждается в литературной обработке и уточнениях. Приведу ту часть записки Погодина, которая более всего может заинтересовать
читателя;
«О Нечаеве (письмо в Редакцию)
У меня в продолжение лет тридцати временами проживал некто В. А. Д. (В. А. Дементьев. — Ф. Л.), костромской семинарист, имевший звание домашнего наставника, — человек честный, благонамеренный, образованный, но подверженный несчастному пороку (пьянству. — Ф. Л.) и болезни. Несколько раз я имел случай упомянуть о нем в своих статьях. Когда он живет у меня, то исправляет должность корректора и переписывает мои статьи, так как разбирает их лучше всех, привык к моему перу и образу писания. Лет 10 или 12 назад он вздумал оставить Москву и устроить училище в селе Иваново, просил меня снабдить его нужными книгами. Я одобрил его намерение, и он отправился, устроил училище и должно быть очень хорошее, судя по его письмам. Через год он уведомил меня, что к нему попал крестьянский или мещанский мальчик с отличными способностями. "Я хочу заняться им особенно. — писал он, — и если мне удастся его приготовить, то я тоже надеюсь сослужить службу". Но по прошествии времени он написал, что мальчик не годится
для учения, показывает совсем другие наклонности и что он с ним расстался. Еше прошло несколько времени, училище распалось, сам он приехал из-за своей болезни и опять ко мне. Прошло лет пять, он приходит ко мне и говорит: — Михаил Петрович, мальчик, о котором я когда-то писал к вам, приехал в Москву, и хочет приготовиться к университету. Ему теперь уже 15 или 16 лет (в 1865 году Нечаеву было 18 лет. — Ф.Л.). Нельзя ли ему жить со мною?
— Пожалуйста, — ответил я. Мальчик переехал к нам и начал приготавливаться к экзамену.
Жена моя вызвалась учить его по вечерам по-французски. Но не прошло двух или трех недель, как я увидел, что из мальчика прока не будет: он уходил со двора, не ночевал дома, отвечал резко и грубо, а жена моя заметила из разговора двух племянников, живших у меня мальчиков, что-то новое и нехорошее, приписанное ею новому лицу в доме. Я призвал его к себе и сказал:
— Так не учатся, ты видишь, что мы хотели принести тебе пользу, но и так жить нельзя, а потому тебе оставаться в моем доме больше нельзя, ты можешь отправляться, куда
тебе угодно.
Прошло еще лет пять — вдруг в описании беспорядков между петербургскими студентами я встретил имя Нечаева, как главного зачинщика, и вспомнил, что вышеописанный мальчик прозван также Нечаевым, Д. был тогда здоров и жил у меня, я показал ему газетное описание и спросил его:
— Уж не тот ли это Нечаев, которого ты знал?
— Тот самый, — ответил он»42.
Приехав в Москву летом 1865 года, Нечаев остановился у Нефедова, но через некоторое время по каким-то причинам покинул его жилище43. Возможно, Нефедов сам отказался от совместного проживания с Сергеем, расстались они полюбовно и в дальнейшем сохранили добрые отношения44. Прожив у Нефедова около месяца, Нечаев в сентябре 1865 года перебрался к Махину, от него в конце февраля 1866 года—к Погодину и в марте обратно к Махину. На конверте письма Капацинского от 1 января 1866 года имеется следующий адрес: «В Москве в Салтыковском переулке, в доме Яблокова, в номерах Романникова, Сергею Геннадиевичу Нечаеву»45. Этот адрес почему-то отличается от приведенного в показаниях Махина, вероятно, Махин запамятовал. Переехав к Погодину, Сергей поселился в том самом доме, где за четверть века до него жил студент А. А. Фет, а в «антресольном этаже», посещая Москву, останавливался Н. В. Гоголь46. Но эта перемена места жительства не продвинула Не-
чаева в подготовке к успешной сдаче экзаменов. Пытался ли Сергей поступить в университет, мы не знаем.
В Москве что-то произошло с Нечаевым, сильнейшим образом повлияло на него, заметно изменило взгляды или обнаружило глубоко в нем таившееся. Он рвался в Москву, чтобы поступить в университет, и вдруг... перемена намерений и попытка сдачи экзамена на звание уездного учителя. Он должен был готовиться к экзаменам не разгибаясь, не поднимая головы от учебников: настал тот самый решающий момент, которого он ждал, ждал страстно. Все без единого исключения друзья и враги Нечаева главнейшими его чертами отмечали необыкновенную энергию, настойчивость, упорство и честолюбие. И вдруг такой неожиданный срыв... Что же могло произойти? Знакомство с кем-то из друзей Нефедова или Махина, кто мог ошеломляюще повлиять на юношу, возможно, встречи с новым, неизвестным ему Нефедовым. Быть может, попав в бывшую столицу империи, он вдруг впервые столкнулся с людьми, о существовании которых не подозревал, ощутил ничтожность своих познаний и понял, что никакие науки ему встать на ноги (в его понимании) не помогут. Ну университет, а дальше что?.. Ни средств, ни покровителей у него нет. А что есть? Да ничего, кроме жгучего, беспокойного желания запрыгнуть куда-нибудь повыше, а куда, он и сам тогда еще не знал. Если предположить, что в своем наброске желчный Погодин существенно исказил происшедшее и многое обстояло иначе, то в главном он прав — Нечаев не подготовился к экзамену или не подготовился как следовало. Капацинскому Сергей сообщил, что «экзамен длился очень долго (от февраля, как он писал, до апреля) и вышел неудовлетворительным»47. Обозленный, Нечаев на несколько дней появился в Иванове, оттуда в конце апреля 1866 года отправился в Петербург и в августе успешно сдал экзамен на звание городского приходского учителя. Теперь можно было приехать домой не стыдясь, а московские неудачи отнести на счет невежественных придирчивых экзаменаторов, в столице-то его оценили по заслугам... Ничего, что экзамен сдан не в университет, а на учителя, в университет можно записаться вольнослушателем, еще и лучше.
До начала занятий опьяненный победой Сергей примчался в Иваново, показал восторженной родне грамоту учителя, уговорил Капацинского ехать в Петербург держать экзамен. Осенью Нечаев вновь появился в родном доме проездом во Владимир, где ему предстояло пройти практику. После стажировки во Владимирском приходском учили-
ще Сергей направился в Петербург для определения на постоянное место службы. Юность закончилась, с ней закончилась прежняя жизнь провинциала, рвавшегося к знаниям. Выбор другого пути требовал других черт характера. Вскоре мы увидим, как в Сергее начнет проглядывать нечто иное, чуждое юному провинциалу.
Трудно, чаше невозможно уловить момент и причины, по которым одни становятся созидателями, другие — разрушителями, одни стремятся к совершенствованию знаний, другие идут в конспиративные сообщества. Трудно, чаще невозможно определить, какие причины влияют на выбор пути. В следующей главе читатель узнает, когда Нечаев сделался революционером. Многие такие же, как он, формировавшиеся в подобных условиях, прожили иначе, в их головах звучали иные марши, уведшие их в иные дали, противоположные тем, куда устремились Нечаев и ему подобные.
ПЕТЕРБУРГСКИЕ БАТАЛИИ
От петербургского периода целиком сохранилось лишь одно письмо Нечаева к родным. По каким-то причинам оно не было отправлено. Приведу его текст полностью:
«С.-Петербург
3 сентября [1866 г.)
Батюшка и матушка!
Пожелав вам от души побольше радостей, счастья и денег, я прошу вас извинить мое долгое молчание, причиной которого была прежде всего непрочность моего положения, которое ежечасно могло измениться; так, например, дней пять тому назад, я чуть было не отправился верст за 300 из Петербурга в город Гдов (глухой городок С.-Петербургской губернии), куда было меня назначили учителем. Слава Богу, я успел избавиться от такого неприятного назначения и теперь буду ожидать вакансии в Петербурге, в котором по случаю холеры все учеб[ные] заведения открылись только 1-го Сентября. Как вы поживаете, здоровы ли вы — вот о чем я давно уже хочу спросить вас. Благодарю за все то, чем вы меня снабдили перед отъездом. Обо мне больше не беспокойтесь, потому что теперь моя очередь, чтобы беспокоиться об вас.
На Государственную службу я не пойду до тех пор пока не найду место здесь в Питере. Дворянство мне не нужно, я не из тех людей, которые восхищаются им.
Я здоров, чего и вам желаю. Здесь чувствуется уже наступление зимы: погода начинается отвратительная, мор-
ские ветры и дожди портят и без того холодный и короткий день.
В августе петербуржцы были заняты осматриванием Американской эскадры, приплывшей к императору с изъявлением дружеских чувств от Америки. В газетах так много писали обо всем этом, что вы, вероятно, знаете подробности. Здесь ежедневно начиная с утра несколько пароходов, увешанных флагами, едва успевали перевозить целые тысячи народа с набережной Невы в Кронштадтский рейд, на Американские плавучие батареи, совершившие такое громадное путешествие. И простой народ, и знатные барышни, и модники, я думаю со всего Петербурга перебывали там. Уморительно было смотреть, как американские матросы, не умеющие ни слова по-русски, объяснялись с русскими посетителями, жали им руки, радушно угощая их своими заморскими бисквитами, испеченными в Нью-Йорке. Наши купцы и приказчики потчевали их со своей стороны за это горстями медных монет и дивились, что Американцы в неудовольствии отворачивались.
Посылаю поклон сестрам и бабушке с дедушкой; желаю вам и им всего хорошего. Будьте здоровы и не забывайте любящего вас.
С. Нечаев
Адрес мой пока тот же»1.
Письмо написано очень четким красивым почерком и легко читается. Рассуждая о дворянстве, Сергей имел в виду возможность его получения одновременно с соответствующим чином, дающим на это право, или дипломом об окончании университета.
По возвращении из Владимира Нечаев получил место учителя младшего класса в двухклассном Андреевском приходском училище при соборе Святого Андрея Первозванного, где он преподавал Закон Божий2. Учителю полагалась казенная квартира с отоплением и освещением. Сохранилось письмо, на почтовом конверте которого отчетливо читаются адреса отправителя: «Вознесенский посад 19 апр. 1867» и получателя: «В С.-Петербурге в 7-й линии Васильевского острова в Здание Андреевского училища. В квартиру учителей учителю Милостивому государю Сергею Геннадиевичу Нечаеву»3. Кто-то помог полуграмотным старикам Литвиновым написать красивым писарским почерком это трогательное послание:
«Христос воскрес
Милый наш внук Сергей Енадивич желаем вам быть здоровым и во всех ваших делах Скорова и щаслиага успеха и