— Это из-за вальдорфсского салата, Эвелин, — говорю я, стиснув зубы. — Это из-за вальдорфсского салата я вел себя как полный кретин.
— О господи. Не может быть, — в отчаянии она закидывает назад голову. — Я так и знала. Так и знала.
— Но ведь ты даже его не готовила! — ору я. — Ты его купила, его привезли!
— О боже, — причитает она, — поверить не могу.
Лимузин останавливается перед входом в клуб «Чернобыль». Несколько человек томятся у входа. Выйдя из машины, я использую Эвелин в качестве тарана, к ее вящему неудовольствию. Проталкиваясь сквозь толпу, я, к счастью, замечаю, что перед входом стоит человек, очень похожий на Джонатана Лизердейла, и уже просто толкая вперед Эвелин, которая так и держит в руках «рождественский подарок», я кричу ему: «Джонатан, эй, Джонатан!». Как я и ожидал, толпа разом подхватывает крик. Обернувшись, Джонатан замечает меня и кричит в ответ: «Привет, Бакстер», — подмигивает, показывает большой палец, но не мне, а кому-то еще. Мы с Эвелин все равно делаем вид, что мы из его компании. Охранник опускает канат прямо перед нами и спрашивает:
— Это вы приехали в том лимузине? — мотнув головой в сторону бордюра.
— Да, — с готовностью киваем мы с Эвелин.
— Проходите, — произносит он, поднимая канат.
Мы входим и я выкладываю шестьдесят долларов, и не получаю ни единого талона на выпивку. В клубе, как и полагается, темно, только вспышки стробоскопа освещают зал, но даже в этих вспышках я вижу только, как дымит сухой лед, и еще одна симпатичная девка танцует под INXS, «New Sensation»: музыка орет из динамиков с такой силой, что тело вибрирует. Я прошу Эвелин сходить в бар и принести два стакана шампанского.
— Конечно, — кричит она в ответ, наугад направляясь в сторону единственной светящейся полоски неона, — судя по этому свету, только там может продаваться алкоголь. Тем временем я покупаю грамм у человека, похожего на Майка Дональдсона, и через десять минут, пока я наблюдаю за танцующей девкой и взвешиваю «за» и «против» насчет того, а не стоит ли кинуть Эвелин, она возвращается с двумя наполовину наполненными фужерами. Судя по ее лицу, она негодует.
— Это Korbel, — кричит она. — Давай уйдем.
Я отрицательно качаю головой и тоже ору:
— Пойдем в туалет.
Эвелин идет за мной.
Единственный туалет в «Чернобыле» — общий. Там уже присутствуют две другие пары: одна пара заперлась в единственной кабинке, вторая пара с нетерпением ждет, когда кабинка освободится, — как и мы. На девушке топ на лямках из шелкового джерси, шифоновая юбка и шелковые туфли с завязками, все от Ralph Lauren. На парне костюм какой-то итальянской марки, то ли William Fioravanti, то ли Vincent Nicolosi, а, может, Scali. У обоих стаканы с шампанским: у него — полный, у нее — пустой. Тишина, только из кабинки доносится шмыганье и приглушенный смех. Дверь в туалет такая толстая, что музыки совершенно не слышно, только глухое буханье ударных. Парень нетерпеливо постукивает ногой. Девица все время вздыхает и странно взмахивает головой, отчего волосы соблазнительно струятся по ее плечам. Потом она смотрит на Эвелин и на меня, шепчет что-то своему парню, потом снова что-то шепчет, тот кивает и они уходят.
— Слава богу, — шепчу я, нащупывая грамм в своем кармане, потом обращаюсь к Эвелин:
— Ты почему притихла?
— Это все вальдорфсский салат, — бормочет она, не глядя на меня. — Черт побери.
Раздается щелчок, дверь кабинки открывается и оттуда выходит молодая пара: парень в двубортном костюме из шерстяной саржи, хлопчатобумажной рубашке и шелковом галстуке, все от Givenchy, на девушке — шелковое платье из тафты со страусиными перьями от Geoffrey Beene, серьги из позолоченного серебра от Stephen Dweck Moderne и бальные туфли от Chanel. Они незаметно вытирают носы, стоя перед зеркалом. Но как только мы с Эвелин собираемся войти в освободившуюся кабинку, как в туалет влетает первая пара и пытается занять ее.
— Прошу прощения, — говорю я, расставив руки и закрыв ими вход. — Вы ушли. Теперь наша очередь, знаете ли.
— Мне так не кажется, — мягко говорит парень.
— Па трик, — шепчет сзади Эвелин. — Ну пусти их…
— Нет. Теперь наша очередь, — отвечаю я.
— Да, но мы здесь ждали раньше.
— Послушай, я не хочу ссориться…
— А сам ссоришься, — замечает его скучающая подруга, умудрившись все-таки выдавить улыбку.
— О господи, — бормочет позади Эвелин, выглядывая из-за моего плеча.
— Послушай, давай прямо здесь, — предлагает девка, которой я не отказался бы засадить.
— Ну и сучка, — бормочу я, качая головой.
— Послушай, — смягчаясь, произносит парень. — Пока мы спорим, кто-то из нас уже мог бы быть там.
— Да, — отвечаю я. — Мы.
— Бог ты мой, — говорит девушка, уперев руки в бока и глядя на нас с Эвелин. — Кого они только сюда пускают!
— Вот сучка, — не верю я своим ушам. — Тебе известно, что ты ведешь себя мерзко?
Поперхнувшись, Эвелин сжимает мое плечо («Патрик!»).
Парень, прислонившись к двери, уже начал нюхать свой кокаин, черпая порошок из коричневого пузырька и хихикая после каждой порции.
— Твоя подруга — законченная сука, — обращаюсь я к парню.
— Патрик, — говорит Эвелин. — Прекрати.
— Она сука, — говорю я, показывая на девушку.
— Патрик, извинись, — говорит Эвелин.
У парня начинается истерика, закинув назад голову, он громко шмыгает и пытается восстановить дыхание.
— О господи, — испуганно произносит Эвелин. — Почему ты смеешься? Защищай ее.
— Зачем? — пожимает плечами парень, обе его ноздри испачканы белым порошком. — Он прав.
— Я ухожу, Дэниэл, — едва не плачет девушка. — Это невыносимо. Я тебя ненавижу. И их ненавижу. Я предупреждала тебя еще в «Bice».
— Давай, — отвечает парень. — Уходи. Давай же. Вали. Мне плевать.
— Патрик, что за кашу ты заварил? Это никуда не годится. — Эвелин отступает от меня на несколько шагов, потом добавляет, глядя на флуоресцентные лампочки, — и этот свет… Я ухожу.
Но она остается, словно чего-то ожидая.
— Я ухожу, Дэниэл, — говорит девушка. — Ты слышал?
— Давай, — машет ей рукой Дэниэл, рассматривая в зеркало свой нос. — Я сказал, вали.
— Я занимаю кабинку, — обращаюсь я ко всем. — Ничего? Никто не возражает?
— Разве ты не собираешься защищать свою подругу? — спрашивает Эвелин Дэниэла.
— Господи, ну что ты от меня хочешь? — смотрит он на нее в зеркало, вытирая нос и снова шмыгая. — Я пригласил ее на ужин. Представил ее Ричарду Марксу. Господи, ну что еще ей нужно?
— Может, мне нужно, чтобы ты его как следует отлупил, — говорит девица, указывая на меня.
— Дорогая, — качаю я головой. — Если бы ты знала, что я могу с тобой сделать обыкновенной вешалкой.
— Прощай, Дэниэл, — после театральной паузы говорит девушка. — Я ухожу.
— Отлично, — отвечает Дениэл, вынимая пузырек. — Мне же больше достанется.
— И не звони мне, — кричит она, открывая дверь. — Мой автоответчик включен, и я вижу, кто мне звонит!
— Патрик, — натянутым тоном говорит Эвелин. — Я буду на улице.
Несколько мгновений я смотрю из кабинки на нее и на девушку, стоящую в дверях.
— И что теперь?
— Патрик, — предупреждает Эвелин. — Не говори того, о чем пожалеешь.
— Уходи. Просто уходи. Можешь взять лимузин.
— Патрик…
— Уходи, — рявкаю я. — Гринч сказал, уходи.
Я хлопаю дверцей кабинки и начинаю зачерпывать кокаин из конверта своей пластиковой карточкой AmEx. Между занюхиваниями я слышу, как Эвелин уходит и, всхлипывая, говорит девушке:
— Он заставил меня уйти с моей собственной рождественской вечеринки, ты представляешь? С моей собственной вечеринки?
Девушка ухмыляется:
— Ну ты даешь.
Я начинаю хрипло смеяться, стукаясь головой о стены кабинки. Я слышу, что парень, шмыгнув носом еще пару раз, сваливает. Прикончив почти весь грамм, я высовываюсь из кабины, чтобы проверить, не вертится ли где-нибудь поблизости обиженная Эвелин с закушенной губой (ай-яй-яй, детка), но она не вернулась, и я представляю себе Эвелин с подругой Дэниэла в постели, девушка раздвигает ноги Эвелин, Эвелин на четвереньках лижет ее анальное отверстие, пальцем массирует пизду, и от этого меня немного мутит. Возбужденный, я выхожу из туалета, чтобы найти себе кого-нибудь.
Но уже поздно и публика изменилась: теперь здесь больше панков, рокеров и черных, меньше парней с Уолл-стрит, слоняются богатые скучающие девчонки с Авеню А. Музыка тоже поменялась: вместо Белинды Карлайл, поющей «I Feel Free», черный рэппер выкрикивает: «Her Shit on His Dick», «ее дерьмо на его хуе», если мне слух не изменяет. Я подкатываю к двум симпатичным богатым девчонкам, обе одеты в уродские платья а-ля Бетси Джонсон, а я обдолбан по самое немогу, и начинаю с фразы типа: «Клевая музыка — мы не встречались в Salomon Brothers?» Одна их этих девок ухмыляется и говорит: «Катись на Уолл-стрит», а другая, с серьгой в носу, добавляет: «Яппи ебаный».
Они говорят это, несмотря на то, что во мраке мой костюм кажется черным, а галстук (пейсли, Armani, шелк) почти развязан.
— Слушайте, — отвечаю я, скрипя зубами. — Можете считать меня гадким яппи, но я, честное слово, не таков, — объясняю я им, быстро сглатывая. Крыша у меня совсем поехала.
Вместе с ними за столиком сидят двое черных. Оба в потертых джинсах, футболках и кожаных куртках. У одного отражающие темные очки, другой — с бритой головой. Оба смотрят на меня. Я вытягиваю согнутую руку, пытаясь изобразить рэппера.
— Эй, — говорю я. — Я свежак. Свежак как… глушак. Глушайший. — Я отхлебываю шампанское. — Глушак, короче.
В подтверждение этого я подхожу к чернокожему парню с дредами и восклицаю «Растаман!». Я протягиваю руку, ожидая, что он хлопнет своей пятерней о мою. Но ниггер стоит как вкопанный.
— Я имею в виду, — кашляю я — Mon [32], — и потом с меньшим энтузиазмом, — может, устроим как-нибудь джем…
Он уносится прочь от меня, качая головой. Я смотрю на девушек: они тоже качают головой — знак, что мне не следует приближаться. Перевожу взгляд на симпатичную девку, танцующую сама с собой рядом с колонной, допиваю шампанское, подхожу к ней и спрашиваю ее номер телефона. Она улыбается. Выход.
«NELL's»
Полночь. Я сижу в «Nell's» c Крейгом Макдермоттом, Алексом Тейлором, который только что отключился, и тремя моделями из агентства Elite: Либби, Дейзи и Керон. Сейчас почти лето, середина мая, но в клубе прохладно из-за кондиционера, в полупустой зале растекаются волны легкого джаза, кружатся лопасти вентиляторов на потолке, а на улице под дождем ждут и волнуются человек двадцать. Либби — блондинка, на ней шелковые черные вечерние туфли на высоком каблуке с чересчур острым носом и красными атласными бантиками от Yves Saint Laurent. Дейзи еще светлее, на ней черные атласные лодочки, суживающиеся к носку, и прозрачные черные чулки с серебряными вкраплениями от Betsey Johnson. Керон — платиновая блондинка в кожаных ботинках из телячьей кожи на многослойном каблуке с заостренным носком и отворотами из твида, дизайн Karl Lagerfeld для Chanel. Все три девушки одеты в узкие черные шерстяные вязаные платья от Giorgio di Sant'Angelo, пьют шампанское с клюквенным соком и персиковым шнапсом, курят немецкие сигареты — я не ропщу, хотя на мой взгляд, в «Nell's» не помешало бы сделать отделение для некурящих. Две из них носят темные солнцезащитные очки Giorgio Armani. У Либби «джет лаг». Из всех трех я выебал бы только Дейзи, да и то с оговорками. Сегодня, после того, как я встретился со своим адвокатом по поводу ложного обвинения в изнасиловании, у меня была паническая атака, когда я занимался на тренажере Dean & Deluca в спортклубе Xclusive. Потом я выпил с моделями в Trump Plaza. После этого я пошел в кино на французский фильм, который я абсолютно не понял, но все равно он был довольно клевый, потом ужин в ресторане-суши под названием «Vivids» возле Lincoln Centre и вечеринка в квартире бывшего приятеля одной из моделей, в Челси. Там подавали плохую приторную сангрию. Прошлой ночью я видел сон, в котором пялил девок, сделанных из картона, а свет был как в порнофильме. Утреннее Шоу Патти Винтерс посвящалось аэробике.
На мне двухпуговичный шерстяной костюм с брюками в складку от Luciano Soprani, хлопчатобумажная рубашка от Brooks Brothers и шелковый галстук от Armani. Макдермотт в шерстяном костюме от Lubium с льняным платочком в кармашке от Ashear Bros, хлопчатобумажной рубашке от Ralph Lauren и шелковом галстуке от Christian Dior. Он собирается бросить монетку, которая должна решить, кто из нас отправится вниз за Боливийским Живительным Порошком. Дело в том, что никто из нас не хочет сидеть с этими девушками, потому что, хотя мы, возможно, не против выебать их, но не хотим, или даже, как выяснилось, не можем разговаривать с ними, — им просто нечего сказать, то есть, я знаю, что не стоит этому удивляться, и все же это как-то обескураживает. Тейлор сидит, но глаза его закрыты, а рот слегка приоткрыт, и хотя сперва мы с Макдермоттом думали, что Тейлор притворяется в знак протеста против неспособности девушек поддержать разговор, потом до нас дошло, что он действительно пьян в зюзю (он почти лыка не вязал после трех сакэ, которые проглотил в «Vivids»). Ни одна из девушек не обращает на это внимания, за исключением, может быть, сидящей рядом с ним Либби, но и это сомнительно, весьма сомнительно.
— Орел, орел, орел, — бормочу я.
Макдермотт побрасывает монетку.
— Решка, решка, решка, — заклинает он, а потом прихлопывает рукой приземлившуюся на салфетку монету.
— Орел, орел, орел, — молюсь я.
Он поднимает кисть.
— Решка, — восклицает он, глядя на меня.
Я долго смотрю на монету, и потом прошу его:
— Давай еще раз.
— Пока, — говорит он, смотрит на девушек, перед тем как подняться, потом снова на меня, закатывает глаза, качает головой.
— Слушай, — напоминает он мне, — я хочу еще один мартини. С «Абсолютом». Двойной. Без оливки.
— Давай скорее, — кричу я ему вслед, и, глядя, как он машет мне с лестницы, вполголоса произношу. — Мудак ебаный.
Поворачиваюсь обратно. За соседним столиком — симпатичные европейские дуры, подозрительно напоминающие бразильских трансвеститов, гогочут хором.
Посмотрим, что мне предстоит. В субботу вечером вместе с Джеффом Хардингом и Леонардом Девисом я иду на игру в «Metz». В воскресенье возьму в видеопрокате «Рембо». В понедельник привезут новый тренажер Lifecycle… Я молча смотрю на моделей, смертельно долго, несколько минут, потом замечаю, что кто-то заказал ломтики папайи и тарелку спаржи, но оба блюда остались нетронутыми. Дейзи пристально смотрит на меня, прицеливается и выпускает сигаретный дым мне в голову. Дым плывет по моим волосам, не попадая в глаза, защищенные очками Oliver Peoples без диоптрий в оправе красного дерева, которые я не снимал почти весь вечер. Либби, у которой «джет лаг», пытается понять, как развернуть салфетку. Как ни странно, я не так уж разочарован: все могло быть хуже. В конце концов, эти девушки могли быть англичанками. Мы могли пить… чай.
— Итак! — хлопаю я в ладоши, стараясь выглядеть энергичным. — Здорово было сегодня, правда?
— А где Грег? — Либби заметила отсутствие Макдермотта.
— Там внизу Горбачев, — говорю я ей. — Макдермотт, то есть Грег сегодня подписывает с ним договор о мире, между Соединенными Штатами и Россией.
Я замолкаю, пытаясь оценить ее реакцию, потом добавляю:
— Макдермотт один из тех, кто стоит за гласностью, понимаешь?
— Ну — да, — кивает она, ее голос невероятно бесцветный. — Только он говорил мне, что занимается слиянием предприятий и… аквасессиями.
Я смотрю на все еще спящего Тейлора, оттягиваю и отпускаю одну из его подтяжек — никакой реакции, он даже не шевелится. Поворачиваюсь обратно к Либби:
— Ты смущена, нет?
— Нет, — пожимает она плечами. — Вовсе нет.
— Горбачева нет внизу, — неожиданно произносит Керон.
— Ты что, соврал? — с улыбкой спрашивает Дейзи.
Я думаю: «О господи».
— Ага. Керон права. Горбачева нет внизу. Он в «Туннеле». Прощу прощения. Эй, девушка!
Я цепляюсь за проходящую мимо симпатичную официантку, одетую в темно-синее короткое платье от Bill Blass с шелковыми кружевными манжетками.
— Мне J&B со льдом и разделочный нож или что-нибудь острое из кухни. Девушки, а вам?
Они молчат. Официантка смотрит на Тейлора. Я тоже обращаю свой взгляд на него, потом на официантку, снова на Тейлора.
— Принесите ему грейпфрутовый шербет, ну и виски, ладно?
Официантка продолжает молча смотреть на него.
— Алло, милая? — машу я рукой перед ее лицом. — J&B? Со льдом? — четко выговариваю я каждое слово, пытаясь перекричать джаз-банд, играющий превосходную версию «Take five».
Наконец она кивает.
— И принесите им, — показываю я на девушек, — что они там пили. — Дюшес? Вино с водой?
— Нет, — говорит Либби. — Это шампанское, — показывает она на стакан, а потом обращается к Керон. — Верно?
— Наверное, — пожимает плечами Керон.
— Шампанское, — повторяю я официантке. — С… персиковым шнапсом. Понятно?
Официантка кивает, что-то записывает, отходит, я смотрю на ее зад, потом поворачиваюсь обратно к моделям, пристально разглядываю каждую, пытаясь заметить знак, предательскую тень, проскользнувшую по лицам, какой-нибудь жест, который выдаст, что они лишь притворяются роботами, но в «Nell's» довольно темно — я выдаю желаемое за действительное. Мне остается только хлопнуть в ладоши и глубоко вдохнуть:
— Итак! Здорово было сегодня, да?
— Мне нужна новая шубка, — вздыхает Либби, глядя в свой стакан с шампанским.
— Длинная или до лодыжки? — спрашивает Дейзи все тем же бесцветным голосом.
— Боа? — предлагает Керон.
— Или длинная или… — Либби замолкает и сосредоточенно думает минуту. — Я видела такую короткую пелерину…
— Но норка, да? — спрашивает Дейзи. — Наверняка норка.
— О да. Норка, — отвечает Либби.
— Эй, Тейлор, — шепчу я, пихая его в бок. — Проснись. Они разговаривают. Ты должен это видеть.
— Да, но какая? — заводится Керон.
— А вам не кажется, что норка слишком… пушистая? — спрашивает Дейзи.
— Да, норка бывает очень пушистая, — на этот раз Либби.
— Серебристая лиса — это очень модно, — бубнит Дейзи.
— И бежевые тона тоже, — выдает Либби.
— А что бывает в бежевых тонах? — спрашивает кто-то.
— Рысь, шиншилла, горностай, бобер.
— Привет, — просыпается, моргая, Тейлор. — Я здесь.
— Спи дальше, Тейлор, — вздыхаю я.
— А где мистер Макдермотт? — потягивается он.
— Где-то внизу бродит. Ищет кокс, — пожимаю я плечами.
— Серебристая лиса — очень модно, — произносит одна из них.
— Енот. Хорек. Белка. Ондатра. Монгольская овца.
— Мне это снится? — спрашивает меня Тейлор. — Или они действительно беседуют?
— Наверное, можно это и так назвать, — вздрагиваю я, — тс-с-с. Ты слушай. Это вдохновляет.
В ресторане-суши Макдермотт, совсем расстроенный, спросил девушек, знают ли она, как называются девять планет солнечной системы. Либби с Керон назвали Луну. Дейзи не знала наверняка, но упомянула… комету. Она думала, что комета — это планета. Ошеломленные, Макдермотт, Тейлор и я заверили ее, что так оно и есть.
— Сейчас легко найти хороший мех, — медленно произносит Дейзи.
— С тех пор как в меховую отрасль пришло много дизайнеров, проектирующих готовую одежду, выбор меха увеличился, так как каждый дизайнер выбирает разные меха, с тем, чтобы придать своей коллекции индивидуальность.
— От этого всего так страшно, — вздрагивает Керон.
— Не надо пугаться, — говорит Дейзи. — Мех — это всего лишь аксессуар. Пусть он тебя не пугает.
— Но мех еще и предмет роскоши, — заявляет Либби.
Я обращаюсь сразу ко всем:
— Кто-нибудь держал в руках девятимиллиметровый «УЗИ»? Это автомат. Никто не держал? Он особенно удобен, поскольку у этой модели нарезной ствол, к которому легко присоединяется глушитель, а сам ствол можно удлинить.
Все это я говорю, кивая головой.
— Мех не так уж и страшен, — замечает Тейлор глядя на меня. — Постепенно узнаю сенсационную информацию.
— Мех — это предмет роскоши, — опять заявляет Либби.
Снова появляется официантка, ставит на стол выпивку и с вазочку с грейпфрутовым шербетом. Глядя на это, Тейлор, моргая, произносит:
— Я это не заказывал.
— Нет, заказывал, — говорю я ему. — Во сне ты это заказал. Ты заказал это во сне.
— Нет, не заказывал, — неуверенно произносит он.
— Я съем, — говорю я. — Ты слушай. — Я громко стучу по столу.
— Karl Lagerfeld, разумеется, — говорит Либби.
— Почему? — Керон.
— Естественно потому, что он создал коллекцию Fendi
Дейзи закуривает сигарету.
— А мне нравится смесь монгольской овцы и крота или… — Керон перестает хихикать, — такая черная кожаная куртка, отороченная персидской овцой.
— А что ты думаешь о Geoffrey Beene? — спрашивает ее Дейзи.
Керон задумывается.
— Белые атласные воротнички… сомнительно.
— Но он делает такие чудесные вещи из тибетской овцы, — говорит Либби.
— Carolina Herrera? — спрашивает Керон.
— Нет, нет, у нее слишком пушистые вещи, — качает головой Дейзи.
— Для школьниц, — соглашается Либби.
— Хотя самые замечательные брюшки русской рыси — в коллекции у James Galanos…
— И не забудьте Arnold Scaasi. Белый горностай, — говорит Либби. — Умереть можно.
— Правда? — мои губы складываются в порочную ухмылку. — Можно умереть?
— Умереть можно, — повторяет Либби, — наконец-то она хоть в чем-то уверена, впервые за весь вечер.
— Думаю, в от Geoffrey Beene ты выглядел бы обворожительно, Тейлор, — взвизгиваю я высоким педерастическим голосом и мягко хлопаю его по плечу, но он снова спит, так что все напрасно. Со вздохом я убираю руку.
— Там Майлс… — Взгляд Керон устремлен на соседний столик, где пожилой орангутанг с седым ежиком держит на коленях вертлявую девчонку лет примерно одиннадцати.
Либби оборачивается, чтобы удостовериться в этом:
— А я думала, он в Филадельфии снимает свой фильм о Вьетнаме.
— Нет, на Филиппинах, — произносит Керон. — Не в Филадельфии.
— Да? — спрашивает Либби. — Ты уверена?
— Да. На самом деле он уже снят, — произносит Керон абсолютно неуверенным голосом. Она моргает. — На самом деле он… уже вышел. — Снова моргает. — На самом деле, мне кажется, он вышел… в прошлом году.
Они обе без интереса смотрят на соседний столик, потом вновь поворачиваются к нашему столу, смотрят на спящего Тейлора, и Керон со вздохом обращается к Либби:
— Может, пойдем поздороваемся?
Либби медленно кивает, при свете свечей лицо ее кажется насмешливым, и поднимается.
— Извините нас.
Они уходят. Дейзи встает, выпивает шампанское из стакана Керон. Я представляю ее обнаженной, мертвой, изъеденной червями, пожирающими ее живот, груди в черных ожогах от сигарет, Либби, лижущая этот труп. Потом откашливаюсь.
— Ну так что, здорово было сегодня?
— Да, — соглашается она.
— Спроси меня о чем-нибудь, — говорю я ей, неожиданно чувствуя себя непринужденно.
Она затягивается сигаретой, выпускает дым.
— А чем ты занимаешься?
— А ты как думаешь? — еще и игриво.
— Ты — модель? — пожимает она плечами. — Актер?
— Нет, — отвечаю я. — Весьма лестно, но нет.
— Ну и?
— Моя специализация — в основном убийства. Казни. По-разному, — пожимаю я плечами.
— И тебе нравится? — спрашивает она, совершенно не шокированная.
— Ну… все относительно. А что? — Я ем ложечку шербета.
— Ну, большинство моих знакомых занимаются покупкой и слиянием предприятий, но на самом деле им это не нравится, — говорит она.
— Я не это сказал, — выдавливаю я натужную улыбку, допивая свой J&B.
— Задай теперь ты мне вопрос, — просит она.
— Ладно. Куда ты… — я замолкаю, потому что ничего не приходит в голову, но потом продолжаю, — куда ты ездишь летом?
— В Мейн, — говорит она. — Спроси еще что-нибудь.
— В какой спортклуб ходишь?
— Занимаюсь у частного тренера, — отвечает она. — А ты?
— Xclusive, — говорю я. — В верхнем Вест Сайде.
— Правда? — улыбается она, потом замечает кого-то за моей спиной, но выражение ее лица не меняется, а голос остается таким же ровным.
— Франческа. О господи. Это Франческа. Смотри.
— Дейзи! И Патрик, вот черт! — кричит Франческа. — Дейзи, господи, что ты делаешь с таким самцом, как Бэйтмен?
Она усаживается за наш столик вместе со скучающей блондинкой, которую я не узнаю. На Франческе бархатное платье от Saint Laurent Rive Gauche, а на девушке, которую я не узнаю, — шерстяное платье от Geoffrey Beene. Обе в жемчугах.
— Привет, Франческа, — говорю я.
— Дейзи, господи, Бен и Джерри здесь. Я обожаю Бена и Джерри, — мне кажется, она произносит это на одном дыхании, стараясь перекричать музыку, — на самом деле, она ее даже заглушает. — Разве ты не любишь Бена и Джерри? — спрашивает она, широко раскрыв глаза, потом переключается на проходящую официантку. — Апельсиновый сок. Мне нужен апельсиновый сок. О господи, мать твою, этих официанток надо гнать. Где Нел? Все расскажу ей, — бормочет она, смотря по сторонам, а потом снова обращается к Дейзи. — Как тебе мое лицо? Бэйтмен, здесь Бен и Джерри. Не сиди ты как идиот. Господи, да я шучу. Обожаю Патрика! Но послушай, Бэйтмен, встряхнись, наконец, вот самец! Бен и Джерри здесь. — Она подмигивает, потом сладострастно обводит языком губы. Франческа пишет для Vanity Fair.
— Но я уже… — осекаюсь я и озадаченно смотрю на свой шербет. — Я уже заказал грейпфрутовый шербет. — Я удрученно показываю на свою тарелку. — Я больше не хочу никакого мороженого.
— Боже ты мой, Бэйтмен, Джеггер здесь. Мик. Джерри. Ну, вы понимаете, — обращается Франческа неизвестно к кому, при этом не переставая оглядывать зал. Выражение лица у Дейзи так за весь вечер ни разу и не поменялось.
— Ну и я-п-п-и, — по буквам говорит она блондинке, потом ее взгляд падает на мой шербет. Я придвигаю вазочку к себе.
— Ах, да, — говорю я. — «Just another night, just another night with you…», «Еще одна ночь с тобой», — напеваю я. — Я знаю, кто он.
— Ты такая худая, Дейзи, мне на тебя смотреть больно. Ладно, познакомьтесь с Элисон Пул, она тоже слишком тощая, и от этого мне тоже плохо делается, — говорит Франческа. Она похлопывает по моей руке, прикрывающей шербет, и тянет вазочку к себе. — А это Дейзи Милтон и Патрик…
— Мы знакомы, — говорит Элисон, глядя на меня.
— Привет, Элисон. Пат Бэйтмен, — протягиваю я ей руку.
— Мы знакомы, — говорит она снова, взгляд ее стал жестче.
— Ой… Правда? — спрашиваю я.
Франческа вскрикивает:
— Господи, вы только посмотрите на Бейётмена в профиль! У него абсолютно римский профиль. А эти ресницы! — вопит она.
Дейзи одобряюще улыбается, я стараюсь ее не замечать.
Наконец я узнаю Элисон: это девушка, с которой я развлекался прошлой весной на дерби в Кентукки, когда отдыхал там вместе с Эвелин и ее родителями. Я помню, как она кричала, когда я пытался запихнуть ей во влагалище свой кулак в перчатке, смазанной вазелином, зубной пастой и еще чем-то. Она была пьяна, под кокаином, а я связал ее проволокой и заклеил скотчем ей рот, лицо, грудь. Франческа раньше брала у меня в рот. Не помню, где и когда, но она брала в рот и это мне понравилось. Внезапно я вспоминаю с болью, что тогда, прошлой весной, я хотел посмотреть, как Элисон умрет, истекая кровью, но что-то меня остановило. Она была настолько обдолбана… «О господи», — стонала она несколько часов, кровь шла у нее из носа пузырями, — но она так и не заплакала. Может быть, в этом была причина; может быть, это спасло ее. В тот уикэнд я выиграл крупную сумму, поставив на лошадь, которую звали Неприлично Голая.
— Ну… привет, — вяло улыбаюсь я, но вскоре самообладание возвращается ко мне. Элисон вряд ли рассказала кому-нибудь о том случае. Ни одна живая душа не может знать слышать о том милом, чудовищном вечере. В полумраке, царящем в «Nell's», не видно, что я расплываюсь в улыбке:
— Да, я помню тебя. Ты была просто… — я замолкаю, а потом рявкаю, — просто насильница.
Она молчит и смотрит на меня так, как будто я враг человечества или что-то в этом роде.
— Господи, Тейлор спит или просто умер? — спрашивает Франческа, пожирая остатки моего шербета. — Бог ты мой, кто-нибудь читал сегодня Page Six? Там было обо мне и о Дейзи. А еще про Теффи.
Элисон поднимается, не глядя на меня:
— Я пойду найду Скипа внизу и потанцую.
Она уходит.
Возвращается Макдермотт и, усаживаясь рядом со мной, оценивающе оглядывает с головы до пят Элисон, которая протискивается мимо него.
— Удачно? — спрашиваю я.
— Фишка не легла, — отвечает он, вытирая нос. Он берет мой стакан, нюхает содержимое делает глоток и закуривает одну из сигарет Дейзи. Прикуривая, он смотрит на меня, представляется Франческе и опять глядит на меня.