2.1 Особенности перевода рассказов А.П. Чехова Известно, что наиболее сложными для перевода на английский язык являются классические произведения, так как в них представлен образ жизни, уклад, философия русского народа, часто описываемые словами, эквиваленты которым трудно подобрать на иностранном языке. Ярким примером таких произведений можно считать рассказы А. П. Чехова: они насыщенны особым юмором, иронией, подтекстом, для выражения которых Чехов часто использует исконно русские слова со скрытым смыслом. Среди объективных трудностей — несовпадение русских и английских реалий и соответствующей им лексики. Например, нелегко поддаются точному переложению на английский такие понятия, как «мещанин», «общественный человек», «светлая личность» [Ряполова, 2012]. На первый взгляд, они простые, но могут быть по - настоящему раскрыты только в контексте русской жизни. При этом они являются обязательным звеном для понимания рассказов Чехова. Кроме того, основной сложностью при переводе чеховских рассказов может оказаться перевод говорящих фамилий: Очумелов, Хрюкин, Унтер - Пришибеев и т.д. Все эти фамилии несут в себе скрытый характер героя, его сущность, но зачастую это невозможно передать на английский язык, что, к сожалению, лишает рассказ глубокого смысла и ярких образов. Несомненно, влияют на перевод и стереотипные представления о другой нации. Известно, что в отличие от англичан, говорящих простыми конструкциями, русская речь очень эмоциональная, насыщенная различными сложными конфигурациями. Так и речь персонажей Чехова отражает специфику того времени, характеризует определенный тип людей, их особенности и обладает необыкновенным стилем [Ряполова, 2012]. Таким образом, чеховские рассказы действительно достаточно трудны для перевода. И, чтобы интерпретировать их как можно ближе к оригиналу, необходимо учитывать все особенности русской культуры, речи, образа жизни, времени и места описываемых событий. Только в этом случае переводы произведений Чехова А.П. будут иметь значение для мировой культуры. С целью демонстрации особенностей перевода чеховских рассказов, рассмотрим несколько вариантов интерпретации его произведений, выполненных различными переводчиками.
2.2 Анализ переводов рассказа «Душечка» Для сравнения возьмем два перевода наиболее известного рассказа «Душечка», выполненные Ольгой Шартце и Джесси Каулсон. Впервые рассказ был опубликован в 1899 году. Героиня рассказа – Оленька, Ольга Семеновна, которую все называют душечка – постоянно ощущает потребность кого-то любить, потому как без привязанностей к кому-либо в жизни Оленьки наступает пустота, одиночество. [Кузнецова…2013]. Конечно, в первую очередь хотелось бы обратить внимание на название рассказа. Как утверждает Кузнецова М.В.: «Душечка – это определение, которое дает героине не сам автор, а знакомые Оленьки и ее первый муж [Кузнецова… 2013]. Причем такую оценку люди дают героине исключительно под влиянием ее внешности: «Глядя на ее полные розовые щеки, на мягкую белую шею с темной родинкой, на добрую наивную улыбку…гостьи-дамы не могли удержаться, чтобы вдруг среди разговора не схватить ее за руку и не проговорить в порыве удовольствия – душечка!» [Чехов, 2012: 264]. Еще более ироничный окрас приобретает слово чуть позже, когда первый муж Оленьки Кукин произносит его в первый и последний раз в рассказе: «И когда он увидел как следует ее шею и полные здоровые плечи, то всплеснул руками и проговорил – Душечка!» [Чехов, 2012: 264]. Душечка – 1) приятный, милый человек; 2) употребляется как фамильярно-ласковое обращение к мужчине или женщине В современных словарях за этим словом закрепилось еще одно значение: «употребляется как характеристика типа женщины, которая любит мужа или мужчину, находящегося рядом с нею, беззаветно предана ему и видит в нем идеал совершенства, поскольку собственного представления об идеале у нее нет» [Кузнецова… 2013]. Очевидно, что это значение сформировалось на базе чеховской «Душечки». Словарь Merriam-Webster дает следующие определения слова darling: 1) a dearly loved person; 2) favorite; 3) very pleasing [Merriam-Webster, 2014]. В свою очередьOxford Dictionary приводит следующие определения данного слова: 1) beloved; 2) pretty, charming [Oxford Dictionary, 2014]. Таким образом, darling – это дорогая, любимая, замечательный человек, прелесть, душка, баловень, любимец [Кузнецова… 2013]. С одной стороны, семантически душечка и darling частично совпадают, то есть можно говорить об их частичной эквивалентности. Но, к сожалению, ироничный смысл заглавия частично утрачен при переводе. Кроме того, в переводе потеряно как таковое понятие «душа», присутствующее в слове «душечка». Тем не менее, оба автора перевода выбрали наиболее подходящее и близкое по смыслу название для рассказа [Кузнецова… 2013]. Далнн перейдем к содержанию переводов. Для того, чтобы увидеть разницу в них, попробуем выделить различные приемы перевода, которыми пользовались Каулсон и Шартце, или обратить внимание на то, что было изменено переводчицами.Наибольшую трудность вызвал перевод реалий. Уже во вступлении обоих переводов видны некоторые расхождения. Например, оба переводчика по – разному передают слово «крылечко» в предложении «Оленька, дочь отставного коллежского асессора Племянникова, сидела у себя во дворе на крылечке, задумавшись…» [Чехов, 2012: 263]. Именно уменьшительно – ласкательный статус слова делает его русской реалией, так как во многих русских песнях, сказаниях и былинах, авторы редко называют «крылечко» «крыльцом», потому что «крылечко» - это часть дома, а дом – это любимое место, поэтому все, что с ним связано, старались называть нежно. Ольга Шартце переводит его как «porch», в то время как, Джесси Каулсон передает это слово как «veranda» [Chekhov, 2008: 323], [Чехов, 2012: 545]. Таким образом, можно заметить, что два разных слова создают разные образы в сознании читателя. «Porch» более близко к оригиналу, нежели «veranda», потому что сам Чехов пишет о том, что «Оленька сидела на крылечке», а именно, как свойственно русскому народу, на ступеньках, ведущих в дом. Каулсон же использует иностранное слово «veranda», что немного искажает образ, представление читателя, так как «veranda – is a roofed platform along the outside of a house, level with the ground floor» [Oxford Dictionary, 2014]. То есть для русской культуры «веранда – это крытая терраса», что было свойственно зажиточным, обеспеченным людям, а Оленька не была из таковых, это подчёркивает и Антон Павлович, поясняя, что девушка происходит из семьи«коллежского асессора» [Чехов, 2012]. Коллежский асессор - чин невысокого класса, обычно люди, носившие данный чин, являлись заседателями в казенных палатах, их работа высоко не оплачивалась, поэтому богатыми они не были. Следовательно, им было не свойственно иметь в домах веранды. Важно остановиться и на переводе этого чина. Обе переводчицы подбирают одинаковые эквиваленты «Collegiate Assessor». Конечно, такое словосочетание не раскрывает всей сущности чина. При помощи данной интерпретации почти невозможно донести до иностранного читателя, что таким образом Чехов хотел показать, что Ольга Семеновна не была обеспеченной женщиной, а происходила родом из «простого, низкого» класса. Также интересным для анализа можно считать описание «субботних обедов» Пустовалова и Оленьки. [Чехов, 2012]. Главным образом, нужно обратить внимание на то, как переводчики интерпретируют исконно - русские слова «самовар», «борщ» и «баня». При переводе слова «самовар» и Шартце, и Каулсон прибегают к приему «транслитерации», побуквенному копированию графических символов, что позволяет читателю более ярко представить образ русского быта. Однако, уже при переводе слова «борщ», Шартце просто подбирает эквиваленты: «beet soup», что в переводе означает «свекольный суп» [Chekhov, 2008: 329]. То есть, переводчик интерпретирует эту лексическую единицу в верном направлении, но не передает того «русского духа», о котором пишет Чехов. Каулсон же снова использует прием «транслитерации», и «борщ» также звучит на английском – «borshch» [Чехов, 2012: 550]. Таким образом, можно заметить, что в переводе Каулсон, читателям удается лучше окунуться в русскую культуру, познакомиться с традиционным блюдом. Но, к сожалению, при переводе слова «баня», обе переводчицы обращаются к английскому «bathhouse» [Чехов, 2012:551], [Chekhov, 2008: 330]. Так, читатель может интерпретировать это слово как «дом для помывки», что не раскрывает полного значения «русской бани» (наличие русской печи, пара и веников). А так как «баня» является одним из главных символов русской культуры, переводчицам следовало бы и в этом случае использовать прием «транслитерации», чтобы полностью описать читателю русскую атмосферу. Затем, хотелось бы перейти к тому, как Каулсон и Шартце справились с переводом имен собственных, а именно их уменьшительно – ласкательных форм. Ольге Семеновне, Душечке, было свойственно называть своих возлюбленных такими ласкательными формами, как Васечка, Володечка, Ванечка [Чехов, 2012]. Да и само имя главной героини часто звучит в тексте как Оленька. Естественно, Чехов использует этот прием для того, чтобы передать нежные чувства Душечки, подчеркнуть, с какой любовью и лаской она относилась к своим мужьям. Возвращаясь же к переводам Шартце и Каулсон, мы видим, что обе переводчицы, снова прибегают к приему транслитерации, и поэтому имена героев звучат так: Vasechka, Vanechka, Volodechka [Чехов, 2012], [Chekhov, 2008]. Английскому языку не свойственны уменьшительно-ласкательные суффиксы, и поэтому данная форма слова будет совершенно не понятна читателю. Возможно, он (читатель) подумает, что это какие-то новые персонажи с достаточно необычными именами, но то, что в виду имеется один и тот же герой – совсем не ясно, ведь до этого Чехов называет своих героев лишь по фамилиям. Возможно, для того, чтобы предать ту ласковую окраску обращениям, следовало бы давать пояснения к именам, например: «Kukin, whom she often called Vanechka…». С одной стороны это бы упростило понимание содержания, но не объяснило бы иностранному читателю, что так по – русски звучат ласковые формы имен. Чтобы все - таки придать имени нежную форму обращения, можно было бы добавить к самому имени прилагательное, например: «my lovely Vanechka». Прием такого лексического добавления, облегчил бы понимание контекста. Таким образом, мы видим, что перевод таких лексических единиц достаточно труден, и для того, чтобы передать их суть, переводчику следует тщательно выбрать прием перевода, чтобы приблизить читателя к оригиналу. Но еще более трудными для перевода можно считать говорящие фамилии. Ведь только русскому человеку будет понятно, что Антон Павлович не просто так дал персонажам рассказа «Душечка» такие фамилии. Первый муж Оленьки, антрепренёр Кукин, был человеком «некрасивым, неказистым и больным». Об этом говорит и его «простоватая», даже несколько насмешливая фамилия: считалось, что успешные актеры и деятели искусства должны носить более благозвучные и благородные фамилии. Кукин – звучит не то, что просто, но даже несколько глуповато, иронично, сравнимо с русским словом «кукиш», то есть – ничего. Следующий муж Оленьки, управляющий лесом – Пустовалов. Его фамилия также говорит о многом: возможно, этот человек «впустую» свалил много деревьев, лишь бы заработать больше денег. Также Пустовалова можно интерпретировать как человека, много говорящего попусту о незначительных, не важных или даже глупых вещах, но, на его взгляд, весьма умных, значительных и интересных. Так же и третий муж Оленьки – ветеринар Смирнин может быть охарактеризован, как человек со слабой волей, который «плывет по течению», не пытаясь изменить свою жизнь в лучшую сторону. Он в ссоре с женой, ему не нравится это положение, но он не делает ничего, что могло бы изменить ситуацию [Чехов, 2012]. Таким образом, следует подчеркнуть, что в таких фамилиях скрыт авторский акцент, смысл, который помогает глубже понять личность и сущность героя. При переводе на английский язык, и Шартце, и Каулсон не изменяют фамилии персонажей, передавая их так, как задумал автор. С одной стороны – это верный и единственный способ передачи фамилий, ведь только он помогает полностью соответствовать оригиналу и не вносить «личное» в переводимый текст. Но с другой стороны, можно было бы воспользоваться приемом «добавления», попытаться дать личную характеристику персонажа, раскрыть все стороны его поведения и личности. Далее следует остановиться на грамматических заменах, к которым порой прибегают переводчики. Шартце в своем переводе меняет цель высказываний. Чехов пишет: «Какой ты у меня славненький!...Какой ты у меня хорошенький!» [Чехов, 2012: 265]. Перевод Шартце звучит следующим образом: «Doesn’t my hubby look nice and sweet?... Doesn’t my hubby look pretty?» [Chekhov, 2008:326]. В то время как Каулсон оставляет предложения утвердительными и восклицательными: «What a dear sweet person you are!… You are so handsome! » [Чехов, 2012: 548]. Сравнивая такие переводы, нужно сказать, что ближе к оригиналу оказалась Джесси Каулсон, ее перевод более адекватен к исходному тексту, потому что русскому языку времени Чехова, вопросительные предложения с утвердительной окраской не были свойственны, и даже могли казаться немного странными. Впоследствии нужно остановиться на моменте, когда Оленька узнает о смерти своего первого мужа Кукина через телеграмму. Чехов описывает это так: «Иван Петрович скончался сегодня скоропостижно сючала ждем распоряжений хохороны вторник» [Чехов, 2012: 266]. Такие опечатки автор оригинала вносит не случайно: во - первых, чтобы показать, что смерть Кукина действительно была неожиданной, и отправлявший телеграмму торопился, поэтому были допущены такие глупые ошибки в словах; во – вторых, эта телеграмма, сделавшая Душечку глубоко несчастной, содержит нелепо - смешные слова “сючала”, “хохороны”. Эти “хохороны вторник” странно повторяют ранее уже связанный с Кукиным мотив. Свой монолог с жалобами на судьбу он произносил во второй день разговоров с Оленькой “с истерическим хохотом”. Как будто эхом-повтором с того света звук этого кукинского истерического хохота отозвался в телеграмме [Кузнецова…2013]. Возвращаясь к переводам, нужно заметить, что данный отрывок выполнен по - разному. Но обе переводчицы компенсировали игру слов при помощи приема модуляции в сочетании с переводом на уровне графем и уровне слова. Перевод Шартце звучит следующим образом: «IVAN PETROVICH DIED SUDDANLY THIS NORMING AWAITING YOUR INSTRUCTIONS GUMERAL TUESDAY» [Chekhov, 2008:327]. Каулсон же интерпретируеттелеграмму так: «Ivan Petrovich passed away today suddenly nycally await instructions fuferal Tuesday» [Чехов, 2012:548]. Таким образом, мы видим, что оба переводчика сделали ошибку в слове «funeral» (похороны), как и у Чехова, но это не передает той иронии, которую задумал автор оригинала. Возможно, для того, чтобы немного приблизиться к чеховскому приему, следовало бы просто добавить к слову «funeral» дополнительную букву «n», что дало бы ошибку - «funneral», которую можно перевести как «забавные похороны», так как в это лексической единице появляется слог «fun», обозначающий «веселье», но в целом напоминает слово «funeral». Другая же опечатка более удачно выполнена Каулсон, так как достаточно сложно понять, что имелось в виду под «nycally», как и у Чехова «сючала» не выражает ничего особенного. Шартце же допускает ошибку в слове «norming», но читателю легко догадаться, что имелось в виду «morning».То есть, она вносит что-то свое, чего нет у Чехова. Но оба перевода выглядят достаточно неплохо, потому что не сильно искажают смысл исходного текста. При дальнейшем рассмотрении переводов важно не упустить такой момент, как сохранение полноты предложения. В продолжении рассказа Оленька выходит замуж за Пустовала, который «управляет лесным складом купца Бабакаева» [Чехов, 2012: 267]. С этого момента Ольга Семеновна начинает вести разговоры о лесостроительных материалах и тарифах на лес. То есть, ее речь наполняется разными терминами, относящимися к лесному хозяйству: «балка, кругляк, тес, шалевка, безымянка, решетник, лафет, горбыль…» [Чехов, 2012: 267]. Ольга Шартце дает этим словам следующие англоязычные эквиваленты: «log, beam,board, truss, cleat, lath», в то время как Каулсон, переводит такие слова как: «baulk, lath, joist, tie-beam» [Chekhov, 2008: 328], [Чехов, 2012: 549]. Таким образом, можно подчеркнуть, что обе переводчицы просто подбирают синонимы и эквиваленты чеховской цыпочке слов, но их количество не соответствует оригиналу, так как Чехов употребляет русские реалии, такие как «безымянка, шелевка», которые отсутствуют в английском языке. Тем не менее, можно отметить, что в данном случае более успешно с переводом справилась Ольга Шартце. Хотя она и не подобрала всевозможные интерпретации, ей почти удалось сохранить количество переводимых слов, уменьшив их всего на два, в отличие от Каулсон, которая использовала всего четыре лексические единицы вместо восьми. Известно, что сохранение полноты предложений, высказываний также является не маловажным аспектом перевода; в данном случае Чехов использует прием перечисления, для того, чтобы показать, как быстро Оленька поддавалась влиянию нового мужчины, пополняя свой лексикон новыми словами, не всегда понимая их значения. То есть, можно сделать вывод о том, что Ольга Шартце более удачно проанализировала данный отрывок и перевела его в соответствии с оригиналом. Продолжая анализировать переводы рассказа «Душечка», стоит обратиться к описанию поведения Оленьки и Пустовалова по его возвращении из командировки. Антон Павлович пишет следующее: «…и оба вздыхали, и покачивали головами, и говорили о мальчике,…и молились…» [Чехов, 2012: 268]. Очевидно, что Чехов использует прием «многосоюзия» или «полисиндетон». Автор обращается к такому стилистическому средству для того, чтобы усилить впечатление общности перечисляемого. То есть, в этом случае, многосоюзие подчеркивает роль каждого из слов, делает речь более эмоциональной. При анализе обоих переводов можно заметить, что одна из переводчиц, а именно Шартце, упускает один повторяющийся союз и ее перевод звучит следующим образом: «… and they both signed, shook their heads and talked about the little boy…and prayed…» [Chekhov, 2008: 330]. Из приведенного примера видно, что утеря всего лишь одного союза «и» сказывается на всей эмоциональной окраске предложения: оно уже не звучит так, как у Чехова. Здесь как бы не хватает «лишней паузы» перед глаголом «shook», и поэтому значение данного слова кажется уже не слишком важным. В отличие от Шартце, Каулсон сохраняет всесоюзы: «…and both signed, and shook their heads, and talked about the boy, and prayed…» [Чехов, 2012: 551]. Это позволяет сохранить чеховскую структуру предложения и оставить его таким же эмоциональным, как и у автора оригинала. Можно сделать вывод: в данном случае перевод Каулсон является более эквивалентным и адекватным, что позволяет донести задуманный смысл и эмоциональность до читателя в том виде, в котором это задумывалось самим Чеховым. Затем следует обратить внимание на использование таких стилистических средств, как «ономатопея» и «символизм». В самом конце рассказа Чехов пишет: «И черная кошечка лежит у нее под боком и мурлычет: «Мур, мур, мур…» [Чехов, 2012: 274]. В данном случае можно заметить некий символизм рассказа: Чехов как бы «между строк» сравнивает Ольгу Семеновну и кошечку: что Ольге, как и кошке, нужен «хозяин», рядом с которым она будет чувствовать себя комфортно и защищенно, и на кого ей можно будет выплеснуть все свою любовь. Также неслучайно Чехов использует прием ономатопеи, воспроизводя урчание кошки. Известно, что когда кошкам хорошо, они урчат. Так и Оленька - душечка, каждый раз при новом муже «словно урчала», выражая, таким образом, ощущение комфорта и уюта. Возвращаясь к переводам этого отрывка, хотелось бы снова заострить внимание на их различии. Джесси Каулсонпишет: «The black cat lies close to her side and purrs: «Prr, prr, prr» [Чехов, 2012: 556]. В то время как Ольга Шартце дает следующий перевод: «The little black cat lay purring close beside her…» [Chekhov, 2008: 338]. Анализируя данные отрывки переводов, отметим, что перевод Каулсон звучит эффектнее, так как она старается воспроизвести текст на уровне языковых знаков. То есть, она снова передает смысл ближе, и более того, старается передать ту же атмосферу, которая задумывалась Чеховым. Перевод Шартце также звучит достаточно неплохо, но не хватает именно этой маленькой детали, которая помогает сравнить урчание кошки с «урчанием» Ольги Семеновной. Перейдем к другому слову в данном отрывке: Чехов специально пишет «кошечка», а не «кошка». Этим он как бы снова олицетворяет Душечку, представляя ее именно как «кошечку» - домашнее, уютное существо, которое не любит выходить из дома, которой уютно в своем маленьком мирке. Если бы Чехов написал, что рядом с ней лежала «черная кошка», это бы звучало уже дисгармонично, не передавало бы нежности и трогательности. И в этом случае Ольга Шартце более удачно подбирает интерпретацию: именно она пишет «the little black cat», когда Каулсон, в свою очередь, просто переводит «black cat» [Chekhov, 2008: 338], [Чехов, 2012: 556]. Конечно, перевод не теряет от этого смысл, но Шартце лучше удается подчеркнуть сравнение Оленьки именно с «домашней кошечкой», а не с простой «черной кошкой», которая не представляет собой ничего особенного, милого и душевного. Также важным является и анализ временных форм, которые переводчицы используют в своих интерпретациях. Сам Чехов описывает все события в прошедшем времени, за исключением последнего периода жизни Оленьки. Приведем в пример несколько предложений, взятых из заключительной части рассказа: «Каждое утро Оленька входит в его комнату; он крепко спит, подложив руку под щеку, не дышит… Она останавливается и смотрит ему вслед, не мигая, пока он не скрывается в подъезде гимназии… Проводив Сашу в гимназию, она возвращается домой тихо, такая довольная, покойная, любвеобильная; ее лицо помолодевшее за полгода, улыбается, сияет…» [Чехов, 2012: 274] (Речь идет о последней привязанности Оленьки, маленьком сыне ее последнего мужа, о котором она теперь заботится.) Мы видим, что Антон Павлович использует настоящее время. Это можно связать с тем, что Чехов как бы подводит итог жизни Оленьки: рассказывает, с чем она осталась, о ком заботится, кого теперь любит. Для сравнения возьмем те же предложения в переводах. Каулсон пишет: «Every morning Olenka goes into his room; he is sound asleep with his hand under his cheek, his breathing imperceptible…She stands and watches him without taking her eyes off him until he vanishes under the school entrance… When she has taken Sasha to school, she goes quietly home, happy, peaceful, and overflowing with love; her face has grown younger in the past half-year and is radiant and smiling…» [Чехов, 2012: 556]. Шартце дает иной вариантперевода «Every morning she came into his room: he was fast asleep, breathing lightly, cheek pillowed in a palm…She stopped and stared without blinking after him until he entered the school yard and was seen no more… Having taken Sasha as far as the school, she returned home unhurriedly, feeling so content, untroubled and loving; her smiling face, which had come to look much younger in the last six months, was radiant ….» [Chekhov, 2008: 337] Легко просматривается, что в переводе Шартце, этот период описывается в прошедшем времени, а Каулсон старается соответствовать Чеховской манере изложения и использует для своего перевода также настоящее время. Конечно, смысл рассказа сильно не меняется от этого, но, хочется заметить, что перевод Шартце таким образом звучит немного незаконченным. Читатель как бы ждет, что это не конец, что в жизни Душечки еще будут привязанности, случится что – то интересное. Каулсон же, следуя Чехову, «оставляет читателя вместе с Оленькой», благодаря чему читающим понятен итог жизни Ольги Семеновны. Она как бы рисует картину событий прямо перед читателем, позволяя ему представить происходящее, так же, как это делает Антон Павлович. Поэтому, перевод Каулсон смотрится выигрышнее, чем перевод Шартце, так как он соответствует оригиналу с точки зрения совпадения временных форм, благодаря чему передает задуманный Чеховым эффект. Так же необходимо проанализировать и то, что в одном из предложений, переводчицы подбирают лексические единицы с разным оттенком, а также используют прием лексического добавления,что, несомненно, влияет на перевод. Чехов пишет: «Вдруг сильный стук в калитку» [Чехов, 2012:274]. «Suddenly, one night, there was a loud banging on the gate» - переводит Шартце [Chekhov, 2008: 337].Каулсон же интерпретирует иначе: «Suddenly there is a loud knock at the wicket-gate» [Чехов, 2012: 556]. Во - первых, это предложение интересно с точки зрения того, что Шартце использует прием лексического добавления, дописывая «onenight». Чехов этого совершенно не предусматривает. Если читать далее, по контексту можно понять, что Антон Павлович, просто описывает один из страхов Оленьки, который периодически может повторяться. Перевод же Шартце в данном случае указывает на конкретный случай. Таким образом, перевод Шартце немного теряет тот смысл, который задумывался автором оригинала: его цель была показать читателю, что Оленька настолько боится потерять очередную свою привязанность, что периодически ей мерещатся разные вещи, которых она опасается. В переводе же Шартце, читателю может показаться, что данный случай происходил наяву, только один раз. Это и искажает задуманный смысл. Интересным моментом в данном предложении может показаться и то, что обе переводчицы используют различные лексические единицы для перевода словосочетания «сильный стук». И Шартце, и Каулсон подбирают прилагательное «loud» для «сильный», что достаточно понятно описывает нужный эффект. По – разному переводчицы подбирают эквивалент для слова «стук». Каулсон отдает предпочтение английскому «knock». Словарь Oxford Dictionary дает следующее определение этому понятию: «A sudden short sound» [Oxford Dictionary, 2014]. Прибегая к помощи англо - русского словаря, можно увидеть следующие определения этого слова: «стук; удар; толчок» [Мюллер, 2014]. Мы видим, что данная лексическая единица не имеет никакого оттенка, она просто передает значение с одного языка на другой. По иному подходит к переводу Ольга Шартце. Она использует английский вариант «banging» для слова «стук». Снова обратимсяк словарям. Oxford Dictionary дает определение: «A sharp blow causing a sudden, loud noise» [Oxford Dictionary, 2014]. Словарь Мюллера трактует эту лексическую единицу следующим образом: «сильный, громкий удар; внезапный громкий шум» [Мюллер, 2014]. То есть, слово стук в такой коннотации приобретает некий оттенок, усиливает значение слова. Читателю представляется не просто стук в дверь, а достаточно сильный удар. Кроме этого, следует обратить внимание и на то, что Шартце прибегает к использование такого средства как ономатопея. По - английски слово «bang» как бы воспроизводит звук сильного удара, отсюда и значение слова. Таким образом, можно подчеркнуть, что Шартце в данном случае удается лучше создать, передать такой звук, благодаря чему читателю будет легче представить и понять, что имел в виду автор. По проведённому анализу двух переводов, выполненных Ольгой Шартце и Джесси Каулсон, можно отметить, что оба перевода являются эквивалентными и адекватными, то есть они воспроизводят полное содержание текста, передают смысл, соответствуют жанрово – стилистическим, прагматическим и языковым нормам. Однако, лучше передать традиции русской культуры, русского быта получается у Каулсон. Именно в ее переводе чаще встречаются слова, которые помогают читателю лучше понять и представить реалии русской жизни; это такие слова, как «borshch», «papa», «samovar». Более того, Джесси Каулсон лучше удается передать эмоционально – стилистический окрас текста: она не изменяет структуры предложений, не превращает вопросительные предложения в восклицательные, старается сохранить все союзы, с помощью которых иногда Чехов достигает нужного эмоционального эффекта. Но есть и отдельные моменты, которые лучше удались Ольге Шартце. Она, в отличие от Каулсон, старается подобрать эквивалент к каждому переводимому слово, сделав, таким образом, текст рассказа более полным. В добавлении к этому, Шартце реже заменяет имена собственные на местоимения, благодаря чему у читателя складывается более яркий образ героя, лучше запоминаются действия, связанные с ним. Подводя итог вышесказанному, можно сделать вывод о том, что, перевод был бы более успешным, при слиянии методик и приемов обеих переводчиц, то есть при объединении двух переводов в один. Следовало бы выделить наиболее удавшиеся места того или иного перевода и объединить их в одном переводе. В таком случае, перевод был бы еще более близким к оригиналу, с отражением всех важных моментов, которые в нем описываются.
2.3 Анализ переводов рассказа «Дама с собачкой» Следующий анализ перевода продемонстрируем на еще более известном рассказе Антона Павловича Чехова «Дама с собачкой». Так же, как и при анализе рассказа «Душечка», попробуем выделить наиболее трудные моменты для перевода. Авторами перевода на этот раз являются Иви Литвинов, и уже упомянутая выше Джесси Каулсон. Рассказ «Дама с собачкой» повествует о вспыхнувшем курортном романе между Дмитрием Дмитриевичем Гуровым и Анной Сергеевной фон Дидерец, который продолжился после их возвращения домой. Анализ рассказа хотелось бы снова начать с его названия. У Чехова он звучит как «Дама с собачкой» [Чехов, 2012: 275]. Такое название очень символично, так как по прочтению рассказа мы узнаем его главную героиню – Анну Сергеевну и понимаем, что не спроста рассказ назван именно так. Чехов описывает Анну Сергеевну, как «хрупкую, нежную и болезненную женщину», при которой была ее маленькая собачка – шпиц. Сопоставление этих двух созданий не случайно, так как они как бы «дополняют» друг друга. Чехов проводит некое сравнение: и дама, и собачка – маленькие, изящные; Анна Сергеевна предпочитает белый цвет в одежде, и окрас ее шпица тоже белый. Создается впечатление, что дама и собачка неотделимы друг от друга. Переводы названия звучат следующим образом: Каулсон пишет: «The Lady with the Little Dog», в то время как Литвинов предлагает следующий перевод: «The Lady with the Dog» [Чехов, 2012: 557], [Chekhov, 2008: 339]. Сразу можно заметить, что название Каулсон больше соответствует оригиналу, потому что с помощью прилагательного «little» в воображении читателя рисуется образ маленькой собачки. Кроме этого, такое название Каулсон помогает окунуть читателей в русскую культуру, так как в то время частым явлением были «дамы с собачками», было модно иметь при себе болонку, шпица, но ни в коем случае собаку больших размеров. В этом плане Литвинов «проигрывает» Каулсон. Его название можно перевести как «Дама с собакой», что даже звучит немного грубо. Читателю будет труднее представить, о чем пойдет речь, и такой перевод названия не совсем четко будет объяснять смысл, который Чехов заложил в свое название: а именно, хотелось бы напомнить, «собачка» как бы является символичным образом, который в некоторой степени характеризует главную героиню. Следовательно, можно сделать вывод: перевод Каулсон более эквивалентен, так как смысл ее названия максимально приближен к оригиналу. Далее следует проанализировать достаточно интересный момент в рассказе, а именно описание жены главного героя, Гурова. В интерпретациях рассказа, оба переводчика используют прием генерализации. Антон Павлович пишет: «Она много читала, не писала в письмах «ъ», называла мужа не Дмитрием, а Димитрием, а он в тайне считал ее недалекой, узкой, неизящной, боялся ее и не любил бывать дома» [Чехов, 2012: 275]. В переводе Литвинова это предложениезвучит следующим образом: «She was a great reader, she used the new orthography in her letters, and called her husband “Dimitri” instead of “Dmitri”; and though he secretly considered her shallow, narrow – minded, and inelegant, he stood in awe of her, and disliked being at home»[Chekhov, 2008: 339]. Каулсон же пишет: «She read a great deal, believed in spelling reform, and called her husband not Dmitri but Dimitri, and he privately considered her unintelligent, narrow-minded, and inelegant, was afraid of her, and disliked being at home» [Чехов, 2012:557]. Хочется обратить внимание, на фрагмент «…не писала в письмах «ъ», потому что всем известно, что английский и русский алфавиты различны, и, естественно, в английском алфавите отсутствует такая буква, как «ъ». Оба переводчика же использовали прием генерализации, то есть, можно сказать, передали цель и смысл оригинала, расширив отсутствующее в английском языке явление с помощью измененного контекста. Важно заметить, что данный прием достаточно неплохо проясняет суть предложения, и читателю будет легко представить себе жену Гурова. Менее удачным у обоих переводчиков выполнена передача части предложения: «называла мужа не Дмитрием, а Димитрием». Мы видим, что и Каулсон, и Литвинов прибегли к приему транслитерации, побуквенном переводу, что в данном случае с одной стороны – хороший способ, так как переводчики стараются в полной мере соответствовать оригиналу, но с другой стороны, можно было бы дополнить эту часть предложения с помощью переводческого комментария, во – первых, для того, чтобы познакомить иностранцев с русским именем Дмитрий, а во – вторых, чтобы им (читателям) была понятна суть этого отрывка. Например, «called her husband not Dmitri, how it usually sounds in Russia, but Dimitri, to make the name sound archaic ». В таком случае стало бы понятным, что Чехов хотел обратить внимание читателя на манеру говорения жены Гурова, а именно на то, что этой женщине хотелось, чтобы все ее слова звучали весомо и необычно, чтобы произвести должный эффект на собеседников. Продолжая рассматривать интересные моменты в переводах, нужно остановиться на следующем эпизоде, где автор использует прием лексического повтора. В оригинале Чехова присутствует следующая реплика, принадлежащая Гурова, который таким образом характеризует женщин: «Низшая раса!» [Чехов, 2012: 276] После чего, Чехов повторяет его слова еще в одном предложении: «Ему казалось, что он достаточно научен горьким опытом, чтобы называть их как угодно, но все же без «низшей расы» он не мог бы прожить двух дней» [Чехов, 2012: 276]. Одним словом, мы видим, что Антон Павлович не случайно использует одно и то же словосочетание два раза: это создает усиленное значение, говорит нам о том, что данная мысль постоянно сопровождает героя. В переводе, Каулсон старается сохранить этот эффект и пишет следующим образом: «… in his presence referred to them as an inferior race» [Чехов, 2012: 558]. Вовтором случае она так же использует это же словосочетание: «It seemed to him that he had learnt enough about them by bitter experience to call them what he pleased, but all the same he could not have lived even a few days without the 'inferior race'»[Чехов, 2012: 558]. Иви Литвинов в переводе этого отрывка употребляет синонимичные словосочетания, поэтому в его переводе такой эпизод звучит как: «…to whom hereferred as the inferior race…»[Chekhov, 2008: 340]. И далее: «He believed that bitter experience entitled him to call them anything he liked, but, even so, he could not have existed a single day without this “lower race”» [Chekhov, 2008: 340 ]. Для анализа посмотрим значения английских слов «inferior» и «lower». Согласно словарю Мюллера, лексическая единица «inferior» имеет следующие значения: низший (по положению, чину), подчинённый, низкий, нижний; в то время как слову «lower» присущи такие эквиваленты: нижний, низший [Мюллер, 2014]. Таким образом, мы видим, что слова очень близки по значению, но, тем не менее, слово «inferior» имеет более негативную окраску и звучит немного жестче. Кроме этого, повтор одной и той же лексической единицы лучше усваивается и запоминается читателем, концентрирует его внимание, что, конечно, помогает лучше понять смысл. То есть, сравнивая два перевода этого момента, нужно сказать, что Каулсон лучше «подражает Чехову», так как сохраняет не только одинаковую структуру словосочетаний, но и тем самым воспроизводит нужный эффект. Конечно, в переводе Литвинова смысл не меняется от того, что автор перевода использует синонимичные прилагательные, но все же ироничное сравнение женщин с «низшей расой» не так отчетливо «звучит» в мыслях читателей после прочтения его перевода. Далее хотелось бы рассмотреть варианты перевода предложения: «А от нее он узнал, что она выросла в Петербурге, но вышла замуж в С., где живет уже два года, что пробудет она в Ялте еще с месяц и за ней, быть может, приедет ее муж, которому тоже хочется отдохнуть» [Чехов, 2012: 277]. Для русских читателей в этом предложении нет ничего удивительного, а именно подразумевается момент: «…она вышла замуж в С. …». Русские писатели часто используют такой прием, потому что таким образом они дают читателю понять, что такой город – незначительный, и в большинстве случаев провинциальный. Также, такое обозначение города может указывать и на то, что город – выдуманный, или представляет собой собирательный образ большинства провинциальных городов. Возвращаясь к переводам, нужно заметить, что и в этом случае они выполнены по – разному. «…from her he learned that she had grown up in St. Petersburg but married in a provincial town …», - пишет Каулсон [Чехов, 2012: 559]. Мы видим, что переводчица использует прием конкретизации, так как такое явление, как обозначение городов при помощи одной буквы, отсутствует в английской литературе, она уточняет, что это был провинциальный город. Иви Литвинов же ст