Ари снова достал список британских частей и молча просмотрел его еще раз.
– Куда мне теперь?
– Пока никуда. Поезжай домой, отдохни пару дней, потом явишься в Эйн‑Ор в штаб Пальмаха. Хочу, чтобы ты хорошенько изучил наши силы в каждом населенном пункте Галилеи. Нужно заранее знать, что сможем удержать и что отдать.
– Ты еще никогда так не говорил, Авидан.
– Никогда еще наше положение не было так серьезно. Арабы даже отказались сесть с нами за один стол в Лондоне.
Ари направился к двери.
– Привет Бараку и Саре. Скажи Иордане, пускай не очень скачет из‑за приезда Давида. Я его тоже отправлю в Эйн‑Ор.
– Я еду в Иерусалим завтра, – сказал Ари. – Поручений не будет?
– Как же! Собери мне там тысяч десять фронтовиков с оружием.
– Шалом, Авидан.
– Шалом, Ари. Хорошо, что ты снова дома.
Ари был мрачен, когда возвращался в Тель‑Авив. Еще на Кипре он как‑то сказал Давиду Бен Ами, что Хагана, Пальмах, Алия Бет разбрасываются, пробуют то одно, то другое. Некоторые планы удаются, некоторые – нет. А дело следует делать, не поддаваясь эмоциям. Так, как поступает он, Ари Бен Канаан. Он был толковый и отважный воин. Однако лишь теперь все представало перед ним в истинном свете, и от этого ему становилось не по себе.
«Исход», хайфский завод, удар здесь, удар там. Люди гибнут, пытаясь протащить какие‑то жалкие полсотни винтовок. Людей вешают только за то, что они нелегально провезли сотню бывших лагерников, чудом оставшихся в живых. Он маленький человек, а воевать приходится с великаном. В эту минуту ему, материалисту, ужасно захотелось поверить в Бога.
Китти ждала его в маленьком баре в конце вестибюля. Эти дни Ари был так любезен, что она решила дождаться его, поболтать немножко и выпить рюмку‑другую на сон грядущий. Китти увидела, как Бен Канаан подошел к администратору за ключом.
|
|
– Ари! – позвала она.
Его лицо было таким же сосредоточенным, как тогда, в первый день их знакомства на Кипре. Китти помахала ему рукой, но он не заметил ее и поднялся в свой номер.
ГЛАВА 2
Два автобуса везли пятьдесят детей с «Исхода» в долину Хулы мимо холма, где лежали развалины древнего Хацора. Пока ехали по Галилее, юные путешественники высовывались из окон, визжали от восторга и размахивали руками.
– Дов! Посмотри, какая красота! – крикнула Карен.
Дов буркнул в ответ, что не видит ничего особенного.
Автобусы забрались далеко в долину Хулы, до Яд‑Эля, где жила семья Бен Канаана. Здесь от главного шоссе уходила дорога в горы, к границе с Ливаном. Дети заволновались, когда увидели указатель, на котором было написано «Ган‑Дафна». Один только Дов Ландау угрюмо молчал. Автобусы медленно поползли вверх по извилистой дороге, и вскоре открылся вид на долину Хулы, зеленые ковры полей кибуцев и мошавов. Широкое болото окаймляла дюжина прямоугольных прудов, в которых разводили рыбу.
На полпути, когда они въехали в арабскую деревню Абу‑Йешу, автобусы замедлили ход. Здесь их встречали без настороженности, которую дети заметили в других арабских Деревнях. Наоборот, им приветственно махали руками.
Миновав Абу‑Йешу, они преодолели подъем и вскоре въехали в Ган‑Дафну – Сад Дафны, село «Молодежной алии». Автобусы остановились перед громадным газоном в центре селения, расположенного на широком плоскогорье. Вокруг стояли административные здания, от которых расходились ряды жилых домиков, утопавших в цветах. Когда дети вышли из автобусов, оркестр исполнил торжественный марш.
|
|
В самом центре газона стояла в человеческий рост статуя Дафны, девушки, именем которой было названо село. Бронзовая девушка с винтовкой смотрела вниз на долину Хулы точно так же, как смотрела Дафна в тот страшный день, когда ее убили в Гамишмаре.
Основатель селения доктор Либерман, невысокий горбун, куривший огромную трубку, вышел вперед и обратился с приветствием к прибывшим. Он сказал, что покинул Германию в 1933 году и через семь лет построил Ган‑Дафну на участке, который Камал, покойный мухтар Абу‑Йеши, великодушно уступил «Молодежной алии». Доктор поздоровался лично с каждым ребенком и каждому сказал несколько слов на его родном языке. Карен показалось, будто она его где‑то видела раньше. Он напоминал кёльнских профессоров, которые приходили в гости к ее родителям. Но это было так давно, что она почти ничего не помнила.
Потом к новичкам подошли ребята, жившие в селении.
– Карен Клемент – это ты?
– Да.
– А я Иона, твоя соседка по комнате, – сказала девушка, египетская еврейка чуть постарше Карен. – Пойдем, я покажу тебе нашу комнату. Тебе здесь понравится.
Карен крикнула Дову, что скоро придет, и пошла за Ионой мимо административных зданий и школы, вдоль обсаженной кустами аллеи, по обеим сторонам которой стояли коттеджи.
– Нам повезло, – сказала Иона. – Мы с тобой постарше, поэтому будем жить в коттедже.
|
|
Карен остановилась перед небольшим домиком, посмотрела на него, словно не веря глазам, и вошла. Это была самая обыкновенная комната, но Карен показалось, что она никогда в жизни не видела такого чуда. Кровать, стол, шкаф, кресло – и все это принадлежит ей.
После ужина состоялся концерт в летнем театре. Уже темнело, когда Карен нашла Дова на газоне у статуи Дафны. Впервые за много недель ей захотелось танцевать; казалось, что она попала в рай. Карен встала рядом с Довом и показала на домики Абу‑Йеши, белеющие в седловине, над которыми мрачно громоздилась тагартова крепость. Совсем внизу, в долине, лежали поля мошава Яд‑Эль. Еще дальше, на вершине горы, стоял Тель‑Хай, где погиб Трумпельдор, а по другую сторону, в Сирии, поднималась вершина Хермона.
Карен была в брюках оливкового цвета, крестьянской блузе с закрытым воротником и легких сандалиях.
– Дов! – воскликнула она. – Это самый счастливый день в моей жизни. Иона – чудная девушка. Она мне сказала, что на свете нет человека добрее, чем доктор Либерман.
Она легла на траву, посмотрела в небо и вздохнула. Дов стоял над ней, не говоря ни слова. Карен села, схватила его за руку и потянула к себе.
– Брось ты это! – сказал он резко.
Но девушка не отпустила его руку, пока он не сел рядом. Когда она положила голову ему на плечо, Дов совсем растерялся.
– Пожалуйста, Дов, не хмурься. Неужели ты не рад?
– Нашла о чем думать!
– Я думаю о тебе, – сказала Карен.
– Подумай лучше о себе.
– Я и о себе думаю. – Она встала на колени и положила ему руки на плечи. – Ты видел свою комнату, койку? Сколько лет прошло с тех пор, как ты жил в такой комнате?
Дов покраснел и опустил глаза.
– Ты только подумай, Дов. Кончились лагеря. Нет больше ни Сиотатов, ни Караолосов, ни нелегальных пароходов. Мы дома, Дов! Мне даже не снилось, что все будет так прекрасно.
Дов медленно поднялся и повернулся к ней спиной.
– Прекрасно для тебя. У меня другие планы.
– Забудь ты об этих планах, – взмолилась Карен. Снова заиграл оркестр. – Пойдем лучше в театр, – сказала Карен.
Как только Ари и Китти оставили Тель‑Авив и проехали мимо британского лагеря в Сарфанде, она снова почувствовала беспокойство. Они проехали по Рамле, арабскому городу, и Китти впервые почувствовала на себе враждебные взгляды. Ари, казалось, не замечал ни арабов, ни Китти. За весь день он не сказал и десятка слов.
За Рамле по узкой дороге, которая извивалась в горах Иудеи, машина въехала в Баб‑эль‑Вад. По обе стороны, прямо на скалах, росли посаженные евреями молодые леса. Дальше, в горах, виднелись следы древних террас, которые выделялись на фоне обнаженных скал, как ребра изголодавшейся собаки. Когда‑то эти холмы и террасы кормили сотни тысяч людей, теперь все разрушилось, выветрилось. Только на верхушках гор белели арабские деревушки.
Здесь, в Баб‑эль‑Ваде, Китти впервые почувствовала власть Иерусалима. Говорили, что каждый, кто первый раз едет по горам Иудеи, испытывает на себе таинственную мощь города Давида. Но Китти удивилась, что он действует на нее с такой силой. Ведь ее религиозное воспитание было довольно поверхностно. Дорога поднималась все выше, и ее волнение нарастало. Китти словно слилась с Библией, она вдруг поняла, что значит находиться на Святой Земле.
Далеко на горизонте появились неясные очертания Иерусалима, волнение Китти увеличилось еще больше.
Они въехали в Новый город, построенный евреями, и двинулись по Яффскому шоссе, мимо бесчисленных магазинов, в сторону крепостной стены Старого города. У Яффских ворот Ари свернул к бульвару Царя Давида и вскоре затормозил перед огромной гостиницей с тем же названием.
Китти вышла из машины и чуть не вскрикнула, заметив, что правый флигель здания начисто разрушен.
– Когда‑то здесь размещался британский штаб, а маккавеи усовершенствовали здание, – пояснил Ари.
Громадная гостиница была построена из иерусалимского камня в европейском стиле, несколько перегруженном архитектурными излишествами. Холл, как считалось, воспроизводил двор царя Давида.
Китти спустилась к обеду первой. Она села на террасе, откуда открывался вид на небольшую долину у крепостной стены. Напротив возвышалась Башня Давида, а сама терраса утопала в зелени. Позади играл небольшой эстрадный оркестр.
Вскоре появился Ари. Увидев Китти, он остановился как вкопанный. Красивая женщина, ничего не скажешь! Такой он ее еще не видел: элегантное вечернее платье, широкополая шляпа, белые перчатки. В эту минуту он почувствовал себя так, будто разом перенесся на другой край света. Китти в точности походила на красивых женщин Рима или Парижа, в которых нет привычной домашней простоты, которые опасны, непонятны – но так соблазнительны. Расстояние в световой год отделяло эту женщину от Дафны.
Он присел рядом.
– Я позвонил Хариэт Зальцман, – сказал он. – После обеда мы сходим к ней.
– Спасибо. Иерусалим произвел на меня огромное впечатление.
– Да, в нем есть какая‑то таинственная сила. Кто бы сюда ни приехал, все испытывают то же самое. Возьмите Давида Бен Ами. Он бредит Иерусалимом. Уверен, что он поведет вас завтра показывать Старый город.
– Очень мило с его стороны.
Ари пристально посмотрел на нее. Казалось, она стала еще красивее. Он отвел взгляд и подозвал официанта, затем, покончив с заказом, уставился в пространство. Китти показалось, что Ари тяготится заботой о ней, которую взвалил на себя. Минут десять они молчали.
Китти поковыряла салат.
– Я вам очень в тягость?
– Да что вы!
– Со вчерашнего вечера вы ведете себя так, словно я не существую.
– Прошу прощения, Китти, – сказал он, не поднимая глаз. – Вы, пожалуй, правы собеседник из меня сегодня никудышный.
– Что‑нибудь не так?
– Многое не так, но и вы и я тут бессильны. Давайте я лучше расскажу вам про Хариэт Зальцман. Она тоже американка. Ей, пожалуй, далеко уже за восемьдесят. Если бы здесь присваивали звания святых, то она стала бы нашей святой номер один. Видите вон ту гору за Старым городом? Это гора Скопус. Там помещается самый современный медицинский центр на всем Ближнем Востоке. Его строительство финансировали американские сионистки из «Гадассы». Эту организацию Хариэт создала сразу после Первой мировой войны. Большинство палестинских больниц и медицинских центров – дело рук «Гадассы».
– Ого, она, видно, очень энергична.
– Да уж, энергии ей не занимать. Когда Гитлер пришел к власти, Хариэт создала «Молодежную алию», которая спасла тысячи детей и подростков. Теперь у «Молодежной алии» десятки центров по всей стране. Мне кажется, вы с ней сработаетесь.
– Откуда у вас такая уверенность?
– Хариэт прожила здесь долгие годы, но в душе она все‑таки американка.
Оркестр замолк.
На Иерусалим опустилась тишина. С минарета послышался слабый крик муэдзина, призывающего правоверных к молитве, и опять стало тихо. Зазвонили колокола на башне через дорогу, мягкие звуки полились по окрестным горам и долинам. И снова тишина. Кругом было так мирно и тихо, что слова были бы кощунством. Казалось, будто время остановило свой бег.
– Какое изумительное ощущение, – шепнула Китти.
– Такие спокойные минуты выпадают в наши дни довольно редко, – сказал Ари. – Но боюсь, спокойствие обманчиво. Извините, пожалуйста, мне нужно выйти на минутку.
Еще направляясь на террасу, он заметил коротышку Бар Исраэля, связного маккавеев. Бар Исраэль кивнул Ари и тут же исчез.
Ари прошел в вестибюль к киоску и купил пачку сигарет. Постоял минуту, полистал иллюстрированный журнал. Бар Исраэль подошел к нему сзади и шепнул:
– Дядя Акива в Иерусалиме. Хочет встретиться с тобой.
– Сейчас мне нужно в поселенческое общество, но я быстро освобожусь.
– Найдешь меня в русском квартале, – тихо сказал связной и торопливо покинул вестибюль.
Широкий бульвар Кинг‑Джордж в Новом Иерусалиме был застроен административными зданиями, школами и церквями. Сионистское поселенческое общество размещалось в большом четырехэтажном здании на углу. К главному подъезду вела длинная дорожка.
– Шалом, Ари! – воскликнула Хариэт Зальцман, вскочив из‑за письменного стола с живостью, какую трудно было ожидать от женщины ее лет. Она поднялась на цыпочки, обняла Ари и крепко поцеловала его в щеку. – Ну ты им показал на Кипре! Молодец!
Китти молча остановилась на пороге. Поздоровавшись с Ари, старушка повернулась к ней:
– Кэтрин Фремонт? Вы очень милы, дитя мое.
– Благодарю вас, миссис Зальцман.
– Бросьте вы эту «миссис»! Только англичане и арабы зовут меня так, и тогда я чувствую себя совсем старой. Садитесь, сейчас принесу чаю. Может быть, вы хотите кофе?
– Лучше чаю.
– Ну вот, Ари, перед тобой настоящая американская девушка, – сказала Хариэт с широким жестом в сторону Китти.
В глазах старухи светилось озорство.
– Убежден, что далеко не все американские девушки так красивы, как эта.
– Не надо, прошу вас. А то я совсем засмущаюсь.
– Ну, девушки, вижу, что я вам тут не очень‑то нужен. у меня есть дела, так что я, пожалуй, пойду. Если вовремя не вернусь, вы сможете, Китти, взять такси и вернуться в гостиницу?
– Иди, иди, – успокоила его старушка. – Китти пойдет ко мне, и мы вместе пообедаем. Кому ты нужен?
Ари улыбнулся и ушел.
– Хороший парень, – сказала Хариэт. – И у нас много таких. Достается им, и умирают они, так и не пожив как следует. – Она закурила и протянула пачку сигарет Китти. – Откуда вы?
– Из Индианы.
– А я из Сан‑Франциско.
– Чудный город, – сказала Китти. – Я была там с мужем. Всегда надеялась – съезжу туда как‑нибудь еще.
– Мне тоже ужасно этого хочется, – сказала старушка. – С каждым годом все больше тоскую по Штатам. Вот уже пятнадцать лет клянусь, что возьму да и съезжу хотя бы ненадолго, но тут конца нет работе. Эти несчастные малютки все прибывают и прибывают, а я места себе не нахожу от тоски. Видно, старость.
– Глядя на вас, не скажешь.
– Хорошо быть евреем и работать на возрождение еврейского государства, но американцем тоже быть неплохо, и вы, пожалуйста, никогда об этом не забывайте, сударыня. Мне не терпелось познакомиться с вами с тех самых пор, как началась эта история с «Исходом», и должна сказать, что вы меня поразили – а меня удивить не просто.
– Боюсь, газеты сильно преувеличили…
За простой внешностью Хариэт Зальцман скрывался острый ум, и, хотя Китти чувствовала себя вполне непринужденно, она тем не менее понимала, что старушка тщательно ее изучает. Они попивали чай, болтали о разных разностях, но главным образом об Америке. Хариэт загрустила.
– На будущий год обязательно съезжу домой, постараюсь найти какой‑нибудь предлог. Может быть, возьмусь собирать деньги. Мы часто отправляемся в такие поездки. Известно ли вам, что американские евреи дают нам больше, чем вносят все жители США в Красный Крест? Однако зачем я рассказываю вам все это? Вы же хотите работать у нас?
– Мне очень жаль, но я не принесла документов.
– Не надо никаких документов. Мы знаем вас.
– Вот как?
– Да‑да. У нас добрая дюжина сообщений о вас.
– Уж и не знаю, радоваться или обижаться.
– Не надо обижаться. Такое время сейчас. Мы должны быть уверены в каждом. Кстати, когда вы сюда вошли, я как раз читала донесение, которое касается вас, и ломала голову, что же все‑таки привело вас к нам?
– Я медсестра, а вам нужны медсестры.
Хариэт покачала головой.
– Из‑за этого сюда не приходят. Тут должно быть что‑то другое. Не в Ари ли тут дело?
– Нет… то есть он мне, конечно, нравится.
– Он нравится многим женщинам, но на этот раз, похоже, нашлась женщина, которая понравилась ему.
– Не думаю, Хариэт.
– Слишком велико расстояние между Яд‑Элем и Индианой. Он – сабра, и только сабра может понять его.
– Сабра?
– Так мы называем тех, кто родился здесь. Вообще‑то, сабра – это плод дикого кактуса, растущего в Палестине. Он шероховатый и колючий снаружи, а внутри мягкий и сладкий.
– Прекрасное сравнение.
– Ари, как и все сабры, понятия не имеет об американском образе жизни. Вы не представляете, что у него за жизнь.
После небольшой паузы Хариэт продолжала:
– Буду с вами откровенна. Если нееврей приходит к нам, то только потому, что он друг. Вы же нас даже не знаете как следует. Красивая американская девушка, совершенно сбитая с толку этим странным народом, который зовется евреями. Зачем же вы все‑таки пришли к нам?
– Ничего тут странного нет. Я сильно привязалась к одной девушке в Караолосе. Она тоже приплыла на «Исходе». Боюсь, что ей так и не удастся разыскать своего отца. Если она его не отыщет, я удочерю ее и увезу в Америку.
– Вот как. Теперь я все поняла и мы можем перейти к делу. У нас есть вакансия старшей сестры в одном из молодежных сел в Северной Галилее. Чудное место. Директор, доктор Эрнст Либерман, один из моих старых и близких друзей. Селение называется Ган‑Дафна, там около четырехсот детей, в основном из концлагерей. Они очень нуждаются в помощи. Надеюсь, вы согласитесь. Зарплата и прочие условия – очень неплохие.
– Я хотела бы спросить о…
– Карен Хансен?
– Откуда вы знаете?
– Я же вам сказала: вся Палестина – маленькая деревня. Карен тоже в Ган‑Дафне.
– Не знаю, как вас благодарить.
– Благодарите Ари, он все и устроил. Он отвезет вас туда, это недалеко от его дома.
Старушка допила чай и откинулась в кресле.
– Можно дать вам дельный совет?
– Буду благодарна.
– Я работаю с сиротами с 1933 года. Вы не сразу поймете тягу к Палестине, которую испытывают эти дети. Подышав воздухом свободы, они быстро проникаются преданностью этой стране, и тогда им становится очень трудно уехать отсюда. Те же, кто все‑таки уезжает, почти никогда не пускают корни за пределами Палестины. Их любовь к этой стране чрезвычайно глубока. Для американцев очень многое разумеется само собой. А здесь человек встает рано утром, и сразу наступает тревога. Он не знает, не исчезнет ли внезапно то, ради чего он проливал пот и кровь. Эта страна занимает его мысли двадцать четыре часа в сутки и постепенно превращается в смысл существования.
– Вы хотите сказать, что я не сумею убедить девочку уехать со мной?
– Я хочу только сказать, что у вас будут большие трудности.
В дверь постучали.
– Войдите!
Появился Давид Бен Ами.
– Шалом, Хариэт. Шалом, Китти. Ари сказал, что вы здесь. Я не помешал?
– Нет. Мы уже покончили с делами. Кэтрин получила направление в Ган‑Дафну.
– Это прекрасно. Мне пришла в голову идея показать Китти Меа‑Шеарим.
– Отличная мысль, Давид.
– Тогда пошли. Вы тоже с нами, Хариэт?
– Да что ты! В мои годы таскаться по городу! Ровно через два часа ты приведешь Китти сюда. Она сегодня обедает у меня.
Китти встала, поблагодарила старушку и повернулась к Давиду. Он не сводил с нее глаз.
– В чем дело, Давид? Что‑нибудь случилось?
– Нет. Просто я еще не видел вас красиво одетой. Вы просто великолепны. – Он смущенно посмотрел на свою одежду. – Мне даже неловко идти с вами в таком виде.
– Глупости. Я оделась получше, чтобы явиться к начальству.
– Шалом, дети, и до свидания.
Китти была рада, что Давид пришел за ней. С ним она чувствовала себя спокойнее, чем с любым другим евреем. Они вышли из здания поселенческого общества и свернули на улицу Пророков. Китти взяла Давида под руку. Он был так поглощен окружающим, что, казалось, не она, а он впервые знакомится с городом. Давид словно заново открывал вечный город и радовался всему, как ребенок.
– Хорошо оказаться дома, – сказал он. – Как вам нравится мой город?
– У меня нет слов. Он подавляет и даже чуточку пугает.
– На меня Иерусалим производит такое же впечатление.
– Очень любезно с вашей стороны уделять время мне, а не своей семье.
– Мы еще не все съехались. У меня шестеро братьев, почти все в Пальмахе. Я самый младший, и все соберутся в честь моего возвращения. Только один из братьев не приедет, придется встретиться с ним отдельно.
– Он что же, болен?
– Нет, он террорист, ушел к маккавеям. Отец не пускает его на порог. Он все время с Бен Моше, одним из их вождей. Бен Моше был когда‑то моим преподавателем в университете.
Давид остановился и показал на гору Скопус, по ту сторону долины Кедрона, где за медицинским центром «Гадассы» виднелись здания университета.
– Вы тоскуете по учебе?
– Конечно. Когда‑нибудь буду снова учиться.
Когда начало темнеть, раздался хриплый звук.
– Шабат! Шабат! – громко возвестили на улице.
По всему Иерусалиму разнеслись звуки древнего рога.
Давид надел ермолку и повел Китти на улицу Меа‑Шеарим – Ста Ворот, где жили самые религиозные евреи.
– Здесь вы сможете увидеть в синагогах, как люди молятся на тысячу ладов. Некоторые из йеменитов, к примеру, покачиваются во время молитвы, как будто едут на верблюде. Это своего рода реакция на то, что им когда‑то запрещалось садиться на верблюда, чтобы их головы, не дай Бог, не возвышались над головой какого‑нибудь мусульманина.
– Да что вы говорите!
– Или возьмите потомков испанских евреев. Во времена инквизиции они под страхом смерти должны были принять крещение и стать католиками. Они произносили вслух латинские молитвы, а под конец про себя – еврейскую. Они и сейчас молятся молча после каждой молитвы.
Улица Меа‑Шеарим поразила Китти. По обе стороны шли двухэтажные каменные домики с богато разукрашенными чугунными решетками на балконах. Мужчины с бородами и пейсами были одеты в длинные черные сатиновые кафтаны и шапки, отороченные мехом. Тут же были йемениты в арабских одеждах, курдские, бухарские, персидские евреи в пестрых шелковых халатах. Все шли из бани после ритуального омовения одинаковой торопливой походкой, покачиваясь, словно погруженные в молитву.
Прошло несколько минут, и улица опустела: все вошли в синагоги, небольшие строения, порой просто каморки, которых было по нескольку на каждый квартал. Тут существовали общины из Италии, Афганистана, Польши, Венгрии и Марокко. Вся улица гудела от молитвенных субботних напевов, от громких восклицаний впадающих в экстаз хасидов. Женщинам входить в синагоги не разрешалось, поэтому Давид и Китти ограничились тем, что заглянули в забранные чугунными решетками окна.
Какие странные помещения, какой странный народ! Китти смотрела, как мужчины почти в истерике толпились вокруг Торы, громко вздыхая и рыдая. Она видела вдохновенные лица йеменитов, которые молились, сидя по‑турецки на подушках. Она видела стариков, беспрестанно покачивающихся взад и вперед и быстро читающих пожелтевшие молитвенники. Как не похожи эти люди на красивых и независимых мужчин и женщин Тель‑Авива!
– Евреи очень разные, – пояснил Давид. – Я нарочно привел вас сюда. Я знаю, Ари ни за что бы этого не сделал. Он, как все сабры, презирает традицию. Эти люди ведь не пашут, не воюют, да к тому же противятся тому, что пытаемся сделать мы. Однако если живешь в Иерусалиме столько, сколько я, то относишься к ним более терпимо – особенно если понимаешь, какая ужасная жизнь превратила их в фанатиков.
…Ари Бен Канаан ждал у церкви в русском квартале. Становилось темно. Внезапно появился Бар Исраэль. Ари последовал за ним в переулок, где стояло такси. Они сели в машину, и Бар Исраэль достал большую черную повязку.
– Неужели нельзя без этого?
– Я доверяю тебе, Ари, но приказ есть приказ.
Ари завязали глаза, потом попросили лечь на пол и набросили на него одеяло. Минут двадцать такси кружило по городу, чтобы сбить Ари с толку, а затем повернуло в сторону Катамоны, бывшей немецкой колонии. Наконец машина остановилась, его быстро провели в дом и лишь здесь разрешили снять повязку.
Комната была почти пуста: стул, стол, на нем свеча, бутылка коньяка и две рюмки – Ари не сразу все разглядел. Напротив стола стоял дядя Акива. Его голова и борода побелели как снег, лицо прорезали глубокие морщины, спина сгорбилась. Ари медленно подошел и остановился перед ним.
– Шалом, дядя! – сказал он.
– Шалом, сын мой.
Они обнялись, и старик, с трудом справившись с волнением, поднес свечу к лицу племянника и улыбнулся:
– Выглядишь ты чудесно, Ари. Хорошо поработал на Кипре.
– Спасибо.
– Я слышал, ты привез с собой девушку.
– Американку. Она очень нам помогла, но, в сущности, человек посторонний. А ты как себя чувствуешь?
Акива пожал плечами:
– Как может себя чувствовать человек в подполье? Я тебя давно не видел, Ари, чересчур давно. Пожалуй, больше двух лет. Хорошо было, когда Иордана училась здесь в университете. Мы с ней встречались каждую неделю. Ей скоро двадцать. Как она? Все еще встречается с тем мальчишкой?
– С Давидом Бен Ами? Да, они очень любят друг друга. Давид был со мной на Кипре, очень способный парень.
– Его брат – один из наших, знаешь об этом? А Бен Моше был его преподавателем в университете. Может быть, мы и с Давидом когда‑нибудь встретимся.
– Конечно, встретитесь.
– Я слышал, Иордана в Пальмахе.
– Да, она учит детей в Ган‑Дафне, а кроме того, работает на передвижной радиостанции, когда та действует из нашего района.
– Выходит, она живет неподалеку от моего кибуца. Наверное, частенько бывает в Эйн‑Оре?
– Да.
– Никогда не говорит, как там?
– Эйн‑Ор всегда прекрасен.
– Может быть, я тоже смогу побывать там когда‑нибудь.
Акива сел и налил коньяку. Рука у него дрожала. Ари взял рюмку, они чокнулись.
– Лехаим, – сказал старик.
– Я говорил вчера с Авиданом, дядя. Он мне показал расстановку британских сил в Палестине. Твои ребята знакомы с этим документом?
– У нас есть друзья в британской разведке.
Акива встал и стал ходить по комнате.
– Хэвн‑Херст намеревается ликвидировать мою организацию. Англичане спят и видят, как бы уничтожить маккавеев. Они нас пытают, вешают, сослали всех наших командиров. У нас хватает мужества бороться с этими убийцами, но приходится еще и воевать с предателями среди наших. Да‑да, Ари, мы знаем, что Хагана предает нас англичанам.
– Это неправда, – резко возразил Ари.
– Правда!
– Да нет же! Как раз сегодня Хэвн‑Херст потребовал, чтобы национальный совет помог в ликвидации маккавеев, но получил отказ.
Акива заходил быстрее.
– А откуда, по‑твоему, англичане получают информацию, если не от Хаганы? Эти трусы из национального совета предоставляют маккавеям проливать кровь и погибать. Мало того, эти трусы еще и предают нас. Хитро, правда, но предают! Предают!
– Не хочу даже слушать, дядя. Хагана и Пальмах тоже рвутся в бой. По крайней мере подавляющее большинство людей. Ты думаешь, нам легко? Но нельзя разрушать то, что создано таким трудом.
– Вот как! Значит, мы разрушаем?
Ари стиснул зубы и промолчал. Старик продолжал ходить по комнате, затем резко остановился и, подбоченившись, произнес:
– Недаром говорят, что я мастер затевать бесполезные ссоры.
– Ничего, дядя, все в порядке.
– Ты уж извини, Ари. Давай лучше выпьем еще по одной.
– Спасибо, я больше не буду.
Акива повернулся к нему спиной и глухо спросил:
– А как там мой брат?
– Был в порядке, когда я его видел. Собирается в Лондон на конференцию.
– Да, узнаю Барака. Говорить он мастер. Так и будет болтать до самого конца. – Акива облизнул губы и нерешительно спросил: – Он знает, что вы – Иордана, ты, Сара – встречаетесь со мной?
– Думаю, знает.
Акива посмотрел племяннику прямо в глаза. Его лицо выражало страдание.
– Он когда‑нибудь спрашивал обо мне?
– Нет.
Акива коротко и сухо рассмеялся, затем опустился на стул и налил себе еще коньяку.
– До чего же странно получается. Я всегда сердился, а он прощал. Ари, я очень устал. Год за годом… Кто знает, когда все это кончится и сколько я еще протяну. Конечно, мы не забудем муки, которые причинили друг другу, но должен же он найти в себе силы, чтобы прекратить молчание. Ари, он должен простить меня хотя бы во имя памяти нашего отца.