ГЛАВА 3
Сотни колоколов церквей Старого города, Кедронской долины, Масличной и Сионской горы присоединились к торжественному звону. В Иерусалиме было воскресенье, христианский день отдыха.
Давид Бен Ами повел Китти через богато разукрашенные Дамасские ворота по Виа Долороза – Крестному пути – к Львиным воротам, откуда открывался вид на Кедронскую долину, на могилы Захарии, Авессалома и Марии, и на Масличную гору, откуда, по христианскому преданию, вознесся Христос.
Они шли по узким переулкам, по арабским базарам, мимо маленьких лавчонок, где шел отчаянный торг. На ступеньках мечети Омара лежали сотни пар обуви. Бородатые евреи рыдали у Стены плача. До чего же все это странно, снова и снова думала Китти. Здесь, в этих унылых городах, как в фокусе, тысячелетиями сходились сотни цивилизаций. Почему именно здесь, почему избран именно этот клочок земли, эта улица, эта церковь? Римляне и крестоносцы, греки, турки и арабы, ассирийцы, вавилоняне и англичане – всех их влекло сюда, в город презренных евреев. Он и свят, и проклят. Сила и слабость – все, что есть в людях хорошего и дурного, воплощено в нем. Крестный путь и Гефсиманский сад. Тайная вечеря, последний вечер Иисуса…
Давид повел Китти в храм Гроба Господня, где в маленькой часовне, украшенной множеством светильников, над мраморной гробницей Христа день и ночь горели свечи. Китти опустилась на колени и поцеловала реликвию, как миллионы паломников до нее.
На следующее утро Ари и Китти оставили Иерусалим и направились на север, в Галилею. Они ехали мимо застывших арабских деревень в Ездрелонскую долину, болота которой евреи превратили в самые плодородные земли Ближнего Востока. Но когда они стали подниматься к Назарету, их будто отбросило на несколько столетий назад: вдоль дороги лежали выжженные солнцем, растрескавшиеся поля арабов. Назарет почти не изменился со времен Иисуса.
|
|
Ари остановил машину в центре города и принялся отгонять бросившихся к ним арабских мальчишек, но один никак не хотел отставать.
– Хотите, я вас провожу?
– Не надо.
– Может, вам нужны какие‑нибудь сувениры? У меня есть щепки от креста Господня, лоскуты от Его одежды.
– Пошел вон!
– А картинки с голыми бабами?
Ари попытался уйти, но мальчуган схватил его за штанину:
– Тогда, может быть, мы с вами договоримся насчет моей сестры? Она еще девушка.
Ари бросил ему монету:
– На! Береги машину. Отвечаешь за нее головой.
В городе стояла ужасная вонь. Улицы были покрыты навозом, везде попадались калеки и нищие, под ногами ползали полуголые, невообразимо грязные дети, воздух гудел от мух. Китти крепко держалась за руку Ари, пока они прокладывали путь по тесному базару туда, где когда‑то находилась кухня Пресвятой Девы и столярная мастерская Иосифа.
Потом Китти долго не могла прийти в себя – какое ужасное место.
– Зато арабы здесь дружелюбные, – сказал Ари. – Они тут почти все христиане.
– Христиане‑то христиане, но им всем срочно нужна баня.
Они остановились у церкви Кафр‑Каны, где Христос, по преданию, совершил первое чудо, превратив воду в вино. Кана Галилейская стала теперь маленькой арабской деревней, а в остальном вряд ли изменилась за тысячи лет.
Китти пыталась понять то, что ей довелось увидеть за эти дни. Маленькая страна, каждый дюйм которой пропитан славой и кровью. Ее охватывал священный трепет, но порой он уступал место отвращению. Некоторые святые места производили на нее большое впечатление, другие, наоборот, оставляли ощущение фальши, какое испытываешь во время карнавала. Погруженные в молитву евреи в квартале Меа‑Шеарим – и горящий нефтеочистительный завод; дерзкие сабры Тель‑Авива – и земледельцы Ездрелонской долины; все тесно переплелось, на каждом шагу противоречия и парадоксы.
|
|
Под вечер Ари въехал в Яд‑Эль и остановил машину перед домиком, утопающим в цветах.
– Какая красота! – воскликнула Китти.
Дверь распахнулась, и Сара Бен Канаан бросилась им навстречу.
– Ари! – заплакала она, обнимая сына.
– Шалом, има.
– Ари, Ари…
– Ну, будет, има, не надо плакать! Пожалуйста, не плачь!
Выбежал громадный Барак Бен Канаан и крепко обнял сына.
– Шалом, аба, шалом.
Старый великан продолжал прижимать к себе сына, не переставая хлопать его по спине.
– Ты чудесно выглядишь, Ари, прямо‑таки чудесно.
Сара не сводила с сына глаз.
– Он устал. Разве ты не видишь, Барак, как он устал?
– Я в порядке, има. Я привез вам гостью. Познакомьтесь, пожалуйста, с миссис Кэтрин Фремонт. С завтрашнего дня она будет работать в Ган‑Дафне.
– Значит, это вы Кэтрин Фремонт, – заулыбался Барак, взяв ее руку в свои огромные лапищи. – Добро пожаловать в Яд‑Эль.
– Какой же ты, Ари, глупый, – сказала мать. – Почему не позвонил и не предупредил, что миссис Фремонт приедет с тобой? Входите, входите, примите душ, переоденьтесь, я приготовлю ужин. Какой же ты все‑таки глупый, Ари. – Сара обняла Китти за талию и повела в дом. – Барак, возьми чемодан миссис Фремонт.
|
|
Иордана Бен Канаан стояла перед детьми с «Исхода» на сцене летнего театра. Высокая, стройная, она держалась прямо и независимо. Огненно‑рыжие волосы свободно падали на плечи, подчеркивая ее поразительную красоту. Ей было всего девятнадцать, но она давно уже состояла в Пальмахе, который направил Иордану в Ган‑Дафну. Здесь она возглавила отряд Гадны и обучала военному делу тех, кому исполнилось четырнадцать лет. В селе находился один из важнейших тайных складов оружия, отсюда его переправляли в долину Хулы. Кроме того, Иордана работала на передвижной радиостанции «Кол Исраэль». Жила Иордана прямо в конторе Ган‑Дафны.
– Меня зовут Иордана Бен Канаан, – обратилась она к детям. – Я командир Гадны. В ближайшие недели вы научитесь ходить в разведку, доставлять донесения, чистить оружие и обращаться с ним. Мы будем учиться также штыковому бою и ходить в походы. Теперь вы в Палестине, вам никогда больше не придется склонять голову и бояться того, что вы евреи. Работать придется упорно, потому что это нужно Эрец Исраэлю. Завтра первый поход. Мы пойдем на север, в горы, в Тель‑Хай, откуда мой отец прибыл в Палестину лет шестьдесят назад. Там же погиб и похоронен наш легендарный герой Иосиф Трумпельдор. У его могилы стоит огромный каменный лев, который смотрит вниз на долину. На цоколе памятника Трумпельдору высечены слова: «Нет ничего прекраснее, чем отдать жизнь за родину». Я добавлю: нет ничего прекрасней, чем иметь родину, за которую можно отдать жизнь.
Когда Иордана возвращалась в контору, ее позвали к телефону. Она подняла трубку:
– Шалом, Иордана слушает.
– Шалом! Это има с тобой говорит. Ари приехал!
– Ари!
Иордана помчалась в конюшню, вскочила на белого арабского жеребца и поскакала через ворота Ган‑Дафны. С развевающимися огненно‑рыжими волосами, без седла она неслась по дороге в Абу‑Йешу.
Арабы шарахались в стороны, когда она мчалась по главной улице деревни. Мужчины, сидевшие в кофейне, смотрели ей вслед и злобно шипели: наглая шлюха, рыжая сука, она смеет ездить верхом и в шортах по их улице! Ее счастье, что она дочь Барака и сестра Ари.
Ари взял Китти за руку и повел к двери:
– Я хочу показать вам наше хозяйство, пока не стемнеет.
– Вы не голодны, миссис Фремонт? – спросила Сара.
– Я так наелась, что вот‑вот лопну.
– А удобно ли вам в комнате?
– Как нельзя лучше, миссис Бен Канаан.
– Ну, тогда идите. Только ненадолго, ужин будет готов к приезду Иорданы.
Сара и Барак посмотрели вслед молодым людям, затем друг на друга.
– Красивая женщина. Но подходит ли она нашему Ари?
– Ты еще, чего доброго, вздумаешь устроить сватовство? – сказал Барак.
– Ничего ты не понимаешь, Барак. Если бы ты видел, какими глазами он на нее смотрит. Неужели ты собственного сына до сих пор не знаешь? Впрочем, он ужасно устал.
Ари и Китти прошли по огороду к невысокой изгороди. Ари молча смотрел на поля мошава. От вертящихся разбрызгивателей тянуло прохладной сыростью, вечерний ветерок слегка колыхал листву, пахли розы. Китти смотрела на Ари, а он стоял, не отрывая глаз от полей. Впервые с тех пор, как она его увидела, Ари был спокоен. Наверное, ему редко выпадают такие минуты, подумала Китти.
– Далеко до вашей Индианы, – сказал Ари.
– Грех вам жаловаться.
– Ну, вам не пришлось строить Индиану на болоте.
Ари хотел объяснить Китти, как тоскует по дому, как мечтает вернуться к своим полям. Ему хотелось рассказать ей, что значит для его народа обладать этой землей.
Китти стояла, прислонившись к изгороди, и любовалась окружавшей ее красотой, гордостью Яд‑Эля. Ари едва удержался, чтобы не обнять ее. Они повернули назад, прошли вдоль изгороди до хозяйственных построек, где их встретило кудахтанье кур и шипенье гусей. Ари открыл дверь птичника и увидел, что верхняя перекладина сломана.
– Надо бы поправить, – сказал он. – Многое здесь пора поправить, но я и Иордана совсем не бываем дома. Отец пропадает на совещаниях, и я боюсь, что работы в хозяйстве Бен Канаанов падают на плечи соседей. Но когда‑нибудь мы все вернемся, и тогда вы увидите, что такое хозяйство.
Они остановились у свинарника, где свинья нежилась в луже, а дюжина жадных поросят толкалась около нее.
– Зебры, – бросил Ари.
– Не будь я специалистом по зебрам, я поклялась бы, что это свиньи, – ответила Китти.
– Ш‑ш‑ш… не дай Бог, услышит кто‑нибудь из работников национального фонда. Видите ли, мы не должны выращивать… э… зебр на землях Еврейского национального фонда. В Ган‑Дафне дети зовут их пеликанами. В кибуцах относятся к этому более прозаически и зовут их товарищами.
Они миновали хозяйственные постройки, навес, под которым стояли машины, и подошли к полю.
– Отсюда видна Ган‑Дафна. – Ари показал рукой вверх.
– Вон те белые домики?
– Нет, то – арабская деревня Абу‑Йеша. Глядите чуточку правее и дальше в гору, где деревья на плато.
– О, вижу, теперь вижу! Господи, да ведь она витает в облаках. А что за строение позади нее на самой верхушке?
– Это Форт‑Эстер, британская пограничная крепость. Пойдем дальше, я покажу кое‑что еще.
Они зашагали по полям. Солнце уже садилось и бросало на горы странный, неверный свет. Они дошли до перелеска на краю поля, где река впадала в озеро.
– В Америке негры поют про эту реку очень мелодичные религиозные песни.
– Неужели Иордан?
– Он и есть.
Ари близко подошел к Китти, и они пристально посмотрели друг на друга.
– Нравится? А мои родители вам понравились?
Китти кивнула. Она ждала, что Ари ее обнимет. Он коснулся ее плеч.
– Ари! Ари! – закричал кто‑то во весь голос. Ари резко повернулся. Прямо на них в лучах заходящего солнца несся всадник. Они увидели тоненькую девичью фигурку и огненные волосы.
– Иордана!
Девушка резко осадила жеребца, радостно вскрикнула и спрыгнула прямо в объятия брата, да так, что оба упали на землю. Она уселась на него верхом и покрыла его лицо поцелуями.
– Ну, будет, будет! – запротестовал Ари.
– Сейчас насмерть зацелую!
Иордана принялась щекотать его и не унялась, пока гигант не положил ее на обе лопатки. Китти смотрела на них и смеялась. Вдруг Иордана заметила, что они не одни, и ее лицо застыло. Ари смущенно улыбнулся и помог сестре встать на ноги.
– Это моя свихнувшаяся сестра. Боюсь, что она меня перепутала с Давидом Бен Ами.
– Здравствуйте, Иордана, – сказала Китти. – Мне кажется, что мы знакомы сто лет. Давид столько о вас рассказывал.
Китти протянула ей руку.
– Вы, верно, Кэтрин Фремонт? Я тоже о вас много слышала.
Рукопожатие было довольно холодным, и это удивило Китти. Иордана подошла к коню, подняла поводья и повела его к дому. Ари и Китти пошли за ней.
– Ты видел Давида? – спросила Иордана через плечо.
– Он остался в Иерусалиме на несколько дней и просил передать, что позвонит сегодня ночью, а к концу недели и сам приедет, если только ты не поедешь в Иерусалим.
– Мне нельзя. К нам привезли новичков.
Ари подмигнул Китти.
– Ах да, – сказал он как бы между прочим. – Я встречался в Тель‑Авиве с Авиданом. Он что‑то говорил о том, что… о чем же он говорил? Вот память! А, вспомнил. Он говорил, что собирается откомандировать Давида в Эйн‑Ор в распоряжение Галилейской бригады.
Иордана быстро обернулась и посмотрела на него широко раскрытыми глазами.
– Ари, неужели это правда? – сказала она наконец. – Ты меня не обманываешь?
– Вот глупышка!
– Какой же ты противный! Почему сразу не сказал?
– Откуда мне знать, что это так важно?
Иордана чуть снова не набросилась на брата, но ее удержало присутствие Китти.
– Боже, как я счастлива! – только и сказала она.
Китти заставили поесть еще раз. Понимая, что отказ могут неправильно понять, она не посмела спорить и храбро села за стол со всеми. Когда с ужином покончили, Сара вынесла во двор несколько столов с угощением для гостей.
В этот вечер к Бен Канаанам явился почти весь Яд‑Эль – поздороваться с Ари, а заодно посмотреть на американку. Гости тихо, но возбужденно обменивались мнениями на иврите. Они очень старались выразить Китти самые добрые чувства. Ари не отходил от нее ни на шаг, стараясь уберечь гостью от расспросов, но вскоре, к своему удивлению, заметил, что Китти прекрасно справляется сама.
Лишь Иордана вела себя отчужденно и не скрывала неприязни к Китти, и та знала почему. Китти легко читала мысли девушки: что ты за человек, что тебе нужно от моего брата?
И верно: именно так думала Иордана, глядя, как Китти, похожая на бесполезных белоручек, жен английских офицеров, проводящих дни за чаем и сплетнями в отеле «Царь Давид», очаровывает любопытных крестьян Яд‑Эля.
Было очень поздно, когда ушел последний гость, и Ари с Бараком смогли наконец остаться наедине и поговорить о хозяйстве. Хотя их подолгу не бывало дома, дела шли своим чередом: обо всем заботился мошав. Конечно, если бы Барак, Ари и Иордана не отлучались так надолго, уход за посевами был бы лучше.
Барак нашел среди угощений бутылку с остатками коньяка и налил Ари и себе по рюмке. Они удобно уселись, вытянув ноги.
– Ну, теперь расскажи про миссис Фремонт. Мы все умираем от любопытства.
– Жаль, но придется разочаровать тебя. Она приехала в Палестину из‑за одной девочки, которая прибыла на «Исходе». Насколько я понимаю, она хочет удочерить ее. Мы же с ней просто друзья.
– И больше ничего?
– Ничего.
– Миссис Фремонт мне нравится, Ари. Очень нравится, хоть она и не из; наших. Ты виделся с Авиданом?
– Да. Меня пошлют, вероятней всего, в Эйн‑Ор, в штаб Пальмаха долины Хулы. Он хочет, чтобы я проинспектировал наши силы в каждом населенном пункте.
– Это хорошо. Тебя так долго не было с нами. Мать будет рада, что сможет тебя немножко побаловать.
– А как твои дела, отец?
Барак погладил рыжую бороду и хлебнул коньяку.
– Авидан хочет, чтобы я поехал в Лондон для участия в переговорах.
– Я так и думал.
– Понятно, что мы должны и дальше добиваться политической победы. Ишув пока не может позволить себе вооруженную борьбу. Значит, мне придется ехать в Лондон. Как ни неприятно, но я тоже начинаю думать, что когда‑нибудь англичане продадут нас с потрохами.
Ари встал и заходил по комнате. Он уже почти жалел, что Авидан не дал ему новое задание. Когда день и ночь работаешь, по крайней мере не остается времени думать о страшной действительности, угрожающей существованию ишува.
– К Тахе в Абу‑Йешу не собираешься?
– Почему его не было сегодня? Что‑нибудь случилось?
– То, что случается теперь всюду в стране! Двадцать лет мы жили мирно и дружно с арабами Абу‑Йеши. Я дружил с Камалом добрых полвека. А теперь будто кошка пробежала между нами. Мы их всех знаем по именам, бывали у них в гостях, вместе гуляли на свадьбах, они учились в наших селах. Ари, что бы ни случилось, они наши друзья. Не знаю, где искать ошибку, но знаю, что ее надо во что бы то ни стало исправить.
– Я схожу к нему завтра, как только отвезу миссис Фремонт в Ган‑Дафну.
Ари стоял, прислонившись к полкам, на которых стояли книги еврейских, английских, французских, русских классиков. Он провел рукой по корешкам и, поборов нерешительность, резко обернулся к Бараку:
– Я в Иерусалиме видел Акиву.
Барак открыл было рот, но все же не дал вырваться наружу вопросу о здоровье брата.
– Не будем говорить о нем в моем доме, – ответил он тихо.
– Он сильно постарел. Ему уже немного осталось. Он умоляет тебя помириться хотя бы ради памяти отца.
– Перестань, Ари. Не хочу даже слушать об этом.
– Неужели пятнадцати лет мало?
Барак выпрямился во весь рост и посмотрел сыну в глаза:
– Он ссорит между собой евреев. Сейчас его люди настраивают против нас жителей Абу‑Йеши. Пускай ему Бог простит, но я ему этого никогда не прощу.
– Отец, послушай…
– Спокойной ночи, Ари.
На следующее утро Китти распрощалась с семейством Бен Канаан, и Ари повез ее горной дорогой в Ган‑Дафну. В Абу‑Йеше он сделал короткую остановку, чтобы передать Тахе, что вернется через час.
Чем выше они поднимались в гору, тем больше Китти не терпелось увидеть Карен. Она тревожилась – как‑то все получится в Ган‑Дафне? Почему Иордана так вела себя с ней: из ревности или она ненавидит других только потому, что они другие? Еще Хариэт Зальцман предупреждала: вы здесь чужая. Китти старалась быть любезной с евреями, но, может быть, подсознательно отстранялась от них, и это было заметно. Уж какая есть, думала Китти, в той стране, откуда я приехала, людей оценивают по поступкам.
Пока они ехали по безлюдным горам, ей стало тоскливо и одиноко.
– Мне придется сразу уехать, – сказал Ари.
– Но вы будете заезжать?
– Время от времени. А вам хочется, чтобы я приезжал, Китти?
– Да.
– В таком случае постараюсь делать это почаще.
Они проехали последний поворот, и пред ними раскинулось плато Ган‑Дафны. Доктор Либерман, оркестр села, учителя, дети с «Исхода» собрались вокруг статуи девушки в центре газона и устроили Китти теплую, сердечную встречу; от всех ее тревог не осталось и следа. Карен выбежала вперед, обняла Китти и вручила букет зимних роз. Китти оказалась в плотном кольце детей с «Исхода», но она все же заметила, как Ари развернул машину и уехал.
Когда возбуждение улеглось, доктор Либерман и Карен повели Китти по аллее, вдоль которой стояли чистенькие двух – и трехкомнатные коттеджи для администрации, и остановились перед белым домиком, который утопал в цветах.
Карен взбежала на крыльцо, распахнула дверь и, затаив дыхание, посмотрела вслед Китти, которая медленно вошла в дом. Комната, предназначенная служить гостиной и спальней, была обставлена просто, но не без изящества. На кушетке лежали занавески и покрывало из грубого местного полотна, везде стояли букеты цветов и висел транспарант, написанный детской рукой: «Шалом, Китти!» Карен подбежала к окну, отодвинула занавеску, и перед ними открылся чудесный вид на долину, лежавшую метров на шестьсот ниже Ган‑Дафны. В домике был еще небольшой рабочий кабинет, маленькая кухня и ванная. Все выглядело чрезвычайно мило и трогательно.
– Ну, а теперь иди, – сказал доктор Либерман, ласково подталкивая Карен к двери. – Ты еще наговоришься с миссис Фремонт. Иди, иди.
– До свидания, Китти.
– До свидания, родная.
– Вам нравится? – спросил он.
– Спасибо, мне здесь будет очень удобно.
Либерман присел на край кушетки.
– Дети с «Исхода» трудились день и ночь, когда узнали, что вы будете работать в Ган‑Дафне, – покрасили домик, сшили занавески, посадили цветы. Теперь в вашем палисаднике растут все цветы, какие только водятся здесь. Просто сладу с детьми не было. Уж очень они вас любят.
Китти была тронута до глубины души.
– Я этого ничем не заслужила.
– Дети чувствуют, кто им действительно друг. Может быть, пройдемся по Ган‑Дафне?
– С удовольствием.
Китти оказалась почти на голову выше своего нового начальника. Они медленно пошли к административным зданиям. Доктор Либерман то держал руки за спиной, то хлопал себя по карманам в поисках спичек, чтобы прикурить.
– Я приехал из Германии в 1933 году. Мне с самого начала было ясно, что там назревает. Моя жена умерла сразу после переезда сюда. После ее смерти и до 1940 года я преподавал классическую филологию в Иерусалимском университете. Потом Хариэт Зальцман предложила мне основать здесь молодежное поселение. Это было как раз то, о чем я мечтал долгие годы. Покойный мухтар Абу‑Йеши, очень великодушный человек, отдал нам это плато. Если бы все арабы и евреи жили между собой так же мирно! У вас нет спичек?
– К сожалению, не захватила.
– Ничего, я и так курю слишком много.
Они подошли к газону в центре села. Отсюда открывался вид на долину Хулы.
– Вон там, в долине, наши поля. Их нам дал мошав Яд‑Эль.
Они остановились перед статуей.
– Это Дафна. Она была из Яд‑Эля, воевала в Хагане и погибла. Ари Бен Канаан очень любил ее. Ее именем названо наше селение.
У Китти сжалось сердце будто от ревности. Пусть это только изваяние, а все‑таки Дафна сильнее ее. Бронза изображала крестьянскую девушку, похожую на Иордану или тех девушек из селения, которые приходили вчера к Бен Канаанам.
Доктор Либерман замахал руками.
– Со всех сторон нас окружает история. По ту сторону долины – гора Хермон, а рядом – древний Дан. Я мог бы рассказывать часами, тут каждый клочок земли пропитан историей.
Маленький горбун с гордостью посмотрел на свое детище, потом взял Китти под руку и повел ее дальше.
– Мы, евреи, создали здесь в Палестине странную цивилизацию. Всюду в мире культура шла из крупных городов, а здесь все наоборот. Извечная тоска евреев по своей земле настолько сильна, что здесь решительно все берет начало именно от земли. Музыка, поэзия, искусство, наука и армия – все вышло из кибуцев и мошавов. Видите домики детей?
– Вижу.
– Обратите внимание, все окна выходят в долину, к нашим полям. Последнее, что они видят, засыпая, и первое, просыпаясь, – это своя земля. Добрая половина школьных дисциплин – сельскохозяйственные. Наши питомцы уходят группами и создают новые кибуцы. Мы полностью кормим себя, сами выращиваем овощи, птицу и скот. Мы сами себя одеваем, сами делаем мебель, ремонтируем машины. У детей есть самоуправление, и, надо сказать, очень толковое.
Они дошли до конца лужайки. Перед зданием администрации газон обрывался, отсюда вокруг всего плато шла длинная траншея. Китти заметила окопы и даже вход в бомбоубежище.
– Это, конечно, не столь красиво, – сказал доктор Либерман. – К тому же здесь чересчур восхищаются боевыми подвигами. Так оно, вероятно, и останется, пока мы не обретем независимость и не построим жизнь на более гуманных началах.
Они пошли вдоль траншеи. Китти поразило, что там, где траншея проходила возле деревьев с совершенно голыми корнями, под верхним слоем почвы виднелась сплошная скала. Не верилось, что дерево может расти на камне, но корни вели упорную борьбу: извивались тонкими прожилками и становились толще там, где натыкались на живительный слой грунта.
– Посмотрите, как упорно борется это дерево, – сказала Китти. – С какой волей к жизни корни прокладывают себе путь в скале.
Доктор Либерман поглядел на корни и сказал:
– Вот так и мы, евреи, вернувшиеся в Палестину.
Ари стоял в гостиной Тахи, мухтара Абу‑Йеши. Молодой араб, друг детства, взял грушу с огромного подноса и укусил ее, не сводя глаз с собеседника.
– Хватит пустой болтовни, как на переговорах в Лондоне, – начал Ари. – Нам с тобой это ни к чему. Поговорим без обиняков.
Таха положил грушу на стол.
– Как убедить тебя, Ари? На меня со всех сторон давят, но я все же не сдаюсь.
– Не сдаешься?
– Но ведь времена какие!
– Постой, постой. Жители наших сел вместе пережили два периода смуты и погромов. Ты учился в нашей школе, жил в нашем доме, мой отец опекал тебя.
– Правильно. Я доверял вам свою жизнь, а теперь ты требуешь, чтобы все село пошло по тому же пути. Сами вы небось вооружаетесь, так почему же нам нельзя? Неужели, если у нас будет оружие, вы нам не сможете больше доверять? Мы ведь вам доверяли?
– Я тебя просто не узнаю.
– Надеюсь, я не доживу до того дня, когда нам с тобой придется вступить в драку. Однако сидеть сложа руки теперь нельзя, и ты это прекрасно знаешь.
Ари резко обернулся:
– Таха! Какая муха тебя укусила? Ладно, если ты так настаиваешь, я напомню тебе еще раз. Вот эти ваши каменные дома, кто их проектировал и строил? Мы! Только благодаря нам ваши дети умеют читать и писать. Благодаря нам у вас есть теперь сточные трубы, и ваши дети не умирают, не достигнув шести лет. Мы научили вас обрабатывать землю и жить по‑человечески. Мы дали вам то, чего ваши собственные предки не дали за тысячелетие. Твой отец понимал это, и у него достало ума и мужества признать, что никто так не эксплуатирует арабов, как сами арабы. Он и умер оттого, что знал: евреи – ваше спасение, и не побоялся постоять за свои убеждения.
Таха поднялся.
– А ты поручишься, что маккавеи не придут в Абу‑Йешу этой же ночью и не вырежут нас всех?
– Поручиться я, конечно, не могу, но ты прекрасно знаешь, кого представляют маккавеи и кого – муфтий.
– Я никогда не подниму руку на Яд‑Эль, Ари. Клянусь тебе в этом.
– Что ж, спасибо и на этом.
Ари повернулся и вышел на улицу. Он не сомневался, что Таха не лжет, но у Тахи не было мужества Камала. Они заверили друг друга в том, что мир между ними не будет нарушен, но трещина уже пролегла между Яд‑Элем и Абу‑Йешей, как и между многими арабскими и еврейскими селениями, мирно соседствовавшими до сих пор.
Таха смотрел вслед другу, который шагал вдоль реки, мимо мечети. Ари давно уже исчез из виду, а он продолжал неподвижно стоять у окна. С каждым днем нажим на него все усиливался, его упрекали даже в собственном селе. Ему говорили, что он араб и мусульманин и пора принять сторону своих. Но как мог он выступить против Ари и Барака Бен Канаана? А с другой стороны, как заставить молчать недовольных в селе?
Он и Ари – братья. Так ли это? Этот вопрос не переставал мучить его. С самого детства отец учил его управлять селом. Он знал, что евреи построили крупные города, шоссе, школы; что они заново освоили землю и что культура у них гораздо выше, чем у арабов. В самом ли деле он им ровня? Не становится ли он второсортным гражданином в собственной стране, вынужденным угодничать и подбирать крохи с чужого стола?
Да, евреи принесли ему немалую пользу. Еще больше они сделали для жителей его села. Но разве он им ровня? Действительно ли есть равенство, о котором все время толкуют евреи, или это пустая фраза? Действительно ли они видят в нем товарища или просто терпят его?
Настоящий он брат Ари Бен Канаану или только бедный родственник? Таха часто задавал себе этот вопрос. И все увереннее думал: я только числюсь братом.
Какова цена лживому равенству? Разве мог он, араб, открыто заявить, что любит Иордану Бен Канаан, любит с тех пор, когда жил в ее доме, а ей не было еще и тринадцати лет.
Как далеко простирается терпимость евреев? Согласятся ли они когда‑нибудь, чтобы он женился на Иордане? Придут ли.на свадьбу все эти проповедники равенства из Яд‑Эля?
А что произойдет, если он, Таха, пойдет к Иордане и признается в любви? Она плюнет ему в лицо.
Таха испытывал комплекс неполноценности, и это отталкивало его от евреев, хотя, по существу, жители Яд‑Эля были ему куда ближе, чем собственные феллахи.
Он не мог поднять руку на Ари, но не мог и признаться в любви Иордане. Он не мог воевать против своих друзей, но не мог и выдержать нажим тех, кто убеждал: ты – араб и, следовательно, враг евреев, и должен бороться против них,
ГЛАВА 4
Доктор Эрнст Либерман, маленький смешной горбун, сумел воплотить в конкретном деле свою любовь к молодежи и создал в Ган‑Дафне атмосферу полной свободы. Уроки велись под открытым небом; мальчики и девочки слушали их, лежа на траве в шортах.
Эти ребята приехали из самых мрачных мест земного шара – гетто и концлагерей. Тем не менее серьезных нарушений дисциплины, грубости и воровства в Ган‑Дафне не было и в помине, отношения между юношами и девушками сохранялись чистыми и естественными. Ган‑Дафна стала для детей целым миром, и они сами управляли им, соблюдая порядок с гордостью и достоинством, как в зеркале отражая любовь, которой они были здесь окружены.
Диапазон школьных и самостоятельных занятий в Ган‑Дафне был чрезвычайно широк; с трудом верилось, что эти бесчисленные предметы преподаются подросткам. Библиотека была богатейшая – от Фомы Аквинского до Фрейда. Ни одну книгу не запрещали, ни одну тему не объявляли слишком сложной или чересчур вольной. Дети разбирались в политике не хуже воспитателей, вложивших в них самое главное – сознание того, что их жизнь имеет смысл.