– Ари, я никогда не обращалась к вам с просьбой, но теперь хочу кое о чем попросить.
– Просите!
– Беду с отцом Карен со временем как‑нибудь переживет, но есть еще одно дело, с которым она, пожалуй, не справится. Дов Ландау сбежал из Ган‑Дафны. Думаем, что он подался в Иерусалим к маккавеям. Вы, конечно, знаете, что Карен шефствовала над парнем, теперь она очень болезненно переживает его исчезновение. Я прошу вас найти его и вернуть в Ган‑Дафну. Думаю, вы сумеете его разыскать. Если вам удастся убедить Дова, что он нужен Карен, Дов вернется.
Ари пустил струйку дыма и с любопытством посмотрел на Китти:
– Я не понимаю вас. Девушка принадлежит теперь всецело вам. Дов – единственный человек, который мог бы помешать, и вот он сам ушел…
Китти смотрела на него бесстрастно.
– Ваши слова должны бы меня обидеть, но я не обижаюсь, так как вы правы. Но я не могу строить свою жизнь на ее несчастье, не могу увезти ее в Америку, не решив проблему с Довом.
– Весьма похвально.
– Дело не в благородстве. Карен умная девушка, но до тех пор, пока речь не заходит об этом мальчике. У каждого из нас есть слабости, не так ли? Ей будет гораздо легче справиться с этим, если Дов вернется в Ган‑Дафну.
– Прошу прощения за мой примитивный образ мыслей, вы очень проницательны.
– Я люблю эту девушку, и что же в этом плохого или хитрого?
– Вы хотите уверить ее, что ей ничего не остается, кроме как уехать с вами.
– Я хочу только, чтобы ей было хорошо. Вы мне, пожалуй, не поверите, но если бы я решила, что ей лучше остаться в Палестине, то я бы оставила ее здесь.
– Почему же? Вполне верю.
– Скажите, положа руку на сердце, разве я делаю что‑то плохое, желая увезти ее в Америку?
– Ничего дурного в этом нет.
– Тогда помогите мне вернуть Дова.
Наступило долгое молчание. Ари потушил сигарету о забор, машинально разорвал окурок, высыпал остатки табака, смял остатки бумаги в шарик и положил в карман. Майор Мальколм приучил его не бросать окурки, по которым противник всегда может найти тебя.
– Это не в моих силах, – сказал Ари наконец.
– Нет, в ваших. Дов очень уважает вас.
– Дело не в этом. Конечно, найти его нетрудно. Я даже могу заставить его вернуться в Ган‑Дафну и приказать: сиди, мой мальчик, и не рыпайся, потому что дамы тревожатся о тебе. Однако Дов Ландау принял решение. Каждый еврей в нашей стране должен сам решить этот вопрос в соответствии со своими убеждениями, и мы тут чрезвычайно щепетильны. Из‑за разногласий в этом деле мой отец и его брат не разговаривают друг с другом уже пятнадцать лет. Дов Ландау всей душой жаждет мести. Остановить его может только Бог или пуля.
– Вы говорите так, словно одобряете террористов.
– Бывает, я им сочувствую, иной раз питаю к ним отвращение, но судить их не собираюсь. Кто вы такая и кто я такой, чтобы говорить Дову Ландау, будто он не прав? Вам известно, что ему пришлось вынести. Кроме того, вы ошибаетесь еще и в другом. Если его вернуть в Ган‑Дафну, он принесет этой девушке горе. Нет, Дов должен делать то, что он считает нужным.
Китти поднялась, и они направились к воротам.
– Да, Ари, – сказала она, – вы, пожалуй, правы.
Когда они вышли за ворота и направились к машине, подошел Сазерленд.
– Вы долго пробудете в этих краях, Бен Канаан? – спросил он.
– У меня кое‑какие дела в Сафеде.
– А почему бы вам не вернуться и не поужинать с нами?
– Но я…
– Пожалуйста, приходите, – сказала Китти.
– Спасибо. Приду.
– Вот и прекрасно. Как только управитесь с делами в Сафеде, сразу же и возвращайтесь.
Они помахали ему вслед. Ари поехал под гору, мимо форта, и скрылся из виду.
– Не дремлет и не спит хранящий Израиля, – сказала Китти.
– Да вы, Китти, никак псалмы стали цитировать?
Они вернулись в парк.
– Вид у него изнуренный.
– Для человека, который работает сто десять часов в неделю, он выглядит неплохо, – возразил Сазерленд.
– В жизни не видела такой самоотверженности, чуть не сказала – фанатизма. Его приезд к вам удивил меня, Брюс. Я и понятия не имела, что вы тоже замешаны в их дела.
Сазерленд набил трубку.
– Ну, положим, не так уж и замешан. Хагана попросила меня составить список арабских частей, находящихся за пределами Палестины. Им нужна объективная оценка специалиста. Но раз уж мы об этом заговорили, Китти, не кажется ли вам, что каждому из нас пора честно разобраться во всем этом?
– Я же сказала вам, что не хочу брать ничьей стороны.
– Китти, боюсь, вы действуете, как страус. Сидите посреди поля сражения и говорите: «Не троньте мой дом, я закрыла ставни».
– Я уеду, Брюс.
– Тогда вам нужно торопиться. Если думаете, что сможете и дальше жить здесь так, как до сих пор, то глубоко ошибаетесь.
– Мне нельзя ехать сейчас. Надо подождать, пока Карен поправится.
– Только поэтому?
Китти покачала головой:
– Временами мне кажется, что я смогу забыть и Карен, и Палестину, но порой, как сейчас, я сомневаюсь и боюсь доводить дело до решающего испытания.
Перед ужином они смотрели на полную луну, повисшую над городом.
– Три дара обещал Господь Израилю, но каждый из них будет обретен ценой страдания. Один из этих даров – Эрец Исраэль, – изрек Сазерленд. – Это сказал Бар Иохан две тысячи лет назад. Мудрые слова, ничего не скажешь.
– Уж коли мы заговорили о мудрецах, – сказал Ари, – то завтра я еду к Тивериадскому озеру. Вы бывали там, Китти?
– Нет, я мало путешествую.
– Обязательно нужно побывать там. И как можно скорее. Через несколько недель будет чересчур жарко.
– А почему бы вам не взять ее с собой? – быстро ввернула Карен.
Наступило неловкое молчание.
– Это идея, – сказал Ари. – Я выкрою несколько дней. Почему бы нам не поехать вчетвером?
– Меня не считайте, – сказала Карен. – Я была там дважды.
Сазерленд понял намек девушки.
– На меня тоже не рассчитывайте, старина. Я бывал в тех местах раз десять.
– А почему бы вам не поехать вдвоем? – не отставала Карен.
– Лучше я побуду здесь, с тобой, – ответила Китти.
– Глупости, – буркнул Сазерленд. – Мы с Карен прекрасно справимся одни. Если хотите знать, вы нам доставите только удовольствие, если избавите от своего присутствия на несколько дней. Да и Ари не мешает отдохнуть.
Китти засмеялась:
– Ари, вы чувствуете? У них заговор. Похоже, мы имеем дело с двумя кумушками, которые только и мечтают, как бы состряпать шидох[11].
– Нет, вы только послушайте, что она говорит! – закричала Карен.
– А что? Я сабра не хуже тебя. Кажется, мы с вами попались, Ари.
– Я этому очень рад, – ответил он.
ГЛАВА 10
На следующее утро Ари и Китти сели в машину и поехали к Тивериадскому озеру. Они въехали в Геносаретскую долину, которая тянется вдоль его северного берега. По ту сторону озера над этой очень низкой местностью, расположенной ниже уровня моря, вздымались выветрившиеся коричневые сирийские горы. Теплый, душный воздух словно застыл.
Это озеро – собственность самого Господа Бога, подумала Китти. Снова она была наедине с Ари и снова ощущала, что теряет чувство времени, как однажды в горах Иудеи. Почему эта страна действует на нее так сильно именно тогда, когда рядом Ари?
Ари остановился у самого берега и повел ее к развалинам капернаумской синагоги. Здесь, на этом месте, ходил Иисус, учил и лечил людей. В памяти Китти всплыли слова, которые она, казалось, совершенно забыла. «Проходя же близ моря Галилейского, Он увидел двух братьев, Симона, называемого Петром, и Андрея, брата его, закидывающих сети в море… И приходит в Капернаум; и вскоре в субботу вошел Он в синагогу и учил» [12].
Казалось, что Он все еще здесь. На берегу рыбаки закидывали сети в море, тут же паслось небольшое стадо черных коз – время словно застыло с тех пор.
Ари повел ее к церкви, построенной якобы на том самом месте, где неподалеку от Капернаума произошло чудо с хлебами и рыбами. Пол церкви был украшен византийской мозаикой с изображением бакланов, цапель, уток и прочих диких птиц, до сих пор населяющих озеро. Затем они поднялись на гору Благословений и подошли к небольшой часовне, стоящей там, где Иисус произнес Нагорную проповедь.
«Блаженны изгнанные за правду, ибо их есть Царство Небесное. Блаженны вы, когда будут поносить вас и гнать и всячески неправедно злословить за Меня. Радуйтесь и веселитесь, ибо велика ваша награда на небесах: так гнали и пророков, бывших прежде вас» [13].
Это были Его слова, произнесенные на этом самом месте. Когда Китти увидела святые для христианина места, ей пришла в голову ошеломляющая мысль, что Ари Бен Канаан, Давид Бен Ами и даже Карен так близки этим местам, как сама она никогда не будет.
Они промчались мимо сонной арабской деревни Мигдал, где родилась Мария Магдалина, затем проехали под отрогами Хаттина, где находилась могила Иофора, тестя Моисея и главного пророка друзов, но душевное беспокойство мешало Китти сосредоточить внимание. Затем машина свернула и въехала на плоскогорье, словно залитое алой краской – везде росли яркие дикие цветы.
– Какой красивый красный цвет, – восхитилась Китти. – Остановитесь на минуту, Ари.
Он съехал с дороги. Китти вышла из машины и сорвала цветок.
– Никогда в жизни не видела ничего подобного, – взволнованно прошептала она.
– Здесь, в пещерах, когда‑то жили древние маккавеи. Это единственное место на земле, где растет такой цветок, Мы называем его «Кровь маккавеев».
Китти посмотрела внимательно: цветок действительно отливал кровью. Она поспешно бросила его и даже вытерла руки.
Предания этой страны обступали ее со всех сторон. Даже полевой цветок и тот напоминает о них. Века наседают на человека, тревожат, закабаляют.
На Китти напал страх. Она вдруг подумала, что ей нужно покинуть Палестину как можно скорее. Чем упорнее она сопротивляется, тем увереннее эта страна ее закрепощает, смыкается вокруг нее, проникает в душу. Китти почувствовала себя почти обреченной.
Они въехали в Тивериаду с севера через современное еврейское предместье Кирьят Шмуэль, миновали громоздкую тагартову крепость и спустились в Старый город, расположенный на уровне озера. Почти все здания здесь были построены из черного базальта.
Проехав город, они завернули в гостиницу, расположенную на самом берегу. Стоял полдень, было очень жарко. На обед подали местную рыбу. Китти ела неохотно, молчала. Она уже жалела, что поехала.
– Самое святое место я вам еще не показал, – сказал Ари.
– Что за место?
– Кибуц Шошана. Там родился ваш покорный слуга.
Китти улыбнулась. Она чувствовала, что Ари догадался о причине ее смятения и старается развеселить ее.
– И где же находится эта святыня?
– В нескольких километрах отсюда, там, где Иордан впадает в озеро. Говорят, правда, что я чуть не явился на свет в здании турецкой полиции, тут в городе. Зимой здесь полно туристов, но теперь сезон уже кончился, все озеро в нашем распоряжении. Может, поплаваем?
– Хорошая идея, – согласилась Китти.
Длинный, метров в тридцать, базальтовый пирс выходил в озеро тут же у гостиницы. Ари был уже на пирсе, когда появилась Китти в купальном халате. Он помахал рукой. Спускаясь, она поймала себя на том, что любуется им. Ари был строен, в его мускулистой фигуре чувствовалась мощь.
– Эй! – крикнула она. – Вы уже окунулись?
– Нет, ждал вас.
– А там глубоко?
– Метра три. Вы сможете доплыть вон до того плота?
– Еще посмотрим, кто быстрее доплывет.
Китти сбросила халат и стала натягивать шапочку. Теперь любовался Ари. В ней не было угловатости, которая отличала девушек, родившихся в Палестине. Мягкие, округлые формы выдавали американку.
Их глаза встретились на мгновение, и оба смутились. Китти пробежала мимо него и прыгнула в воду. Ари последовал за ней. Китти плыла быстрым, красивым кролем, и он не без труда догнал ее и опередил на несколько метров. Запыхавшись и смеясь, они взобрались на плот.
– Вы неплохо разыграли меня, – сказал Ари.
– Забыла сказать вам, но…
– Знаю, знаю. Вы входили в университетскую сборную по плаванию.
Она растянулась на спине и глубоко вздохнула от удовольствия. Прохладная вода освежила ее и, казалось, смыла дурное настроение.
Было уже далеко за полдень, когда они вернулись в отель, выпили по коктейлю и пошли отдохнуть перед ужином.
Ари очень устал за последние недели и мгновенно заснул. За стенкой Китти шагала по своему номеру из угла в угол. Смятение, охватившее ее утром, прошло, но нервное напряжение давало о себе знать. Она по‑прежнему побаивалась мистической силы этой страны. Китти мечтала о нормальной, разумной и размеренной жизни и была убеждена, что и Карен нуждается в этом больше всего. Она твердо решила поговорить обо всем с Карен в ближайшее время.
Вечер принес приятную прохладу. Китти принялась переодеваться к ужину. Она открыла шкаф и, поколебавшись немного, достала платье, которое Иордана примеряла перед зеркалом. Она вспомнила, как Ари смотрел на нее на пирсе. Ей приятно было ощутить его взгляд… Плотно прилегающее декольтированное платье выгодно подчеркивало ее фигуру.
Мужчины повернули головы, когда разодетая и надушенная Китти прошла по вестибюлю. Ари застыл как вкопанный и спохватился только тогда, когда она подошла совсем близко.
– У меня для вас сюрприз, – сказал он, подавив замешательство. – Сегодня концерт в кибуце Эйн‑Гев на том берегу. Давайте съездим после ужина?
– А это платье подойдет?
– Э… Да… Думаю, вполне…
Стояла ясная ночь. Когда катер отчаливал от пристани, из‑за сирийских гор показался огромный диск луны и осветил зеркальную гладь озера таинственным сиянием.
– Какая тишина! – сказала Китти.
– Это озеро коварно. Стоит Богу разгневаться, как оно в мгновение ока превращается в бушующий океан.
За полчаса они переплыли на другой берег и причалили к пристани кибуца Эйн‑Гев – Источника на перевале. Кибуц был создан в 1937 году евреями, бежавшими из Германии, и занимал важный стратегический пункт, с которого обозревалось все Тивериадское озеро. Здесь жили отважные люди: кибуц был оторван от остальной Палестины, и прямо над ним нависали горы Сирии. Над самым селением находилась арабская деревня, а его поля примыкали к линии границы.
Расположен Эйн‑Гев в котловине, где с одной стороны протекает Ярмук, а с другой проходит граница между Сирией и Трансиорданией. Каждый день кибуцники обнаруживали остатки древней культуры. Здесь сохранились следы примитивного земледелия, посуда тысячелетней давности – доказательства того, что еще в седой древности в этих местах жили люди.
На стыке между кибуцем и сирийскими горами вздымалась небольшая отвесная гора Сусита – Кобыла. На ее вершине стояли развалины одной из девяти крепостей, построенных римлянами в Палестине. Сусита господствовала над всей местностью.
Среди основателей кибуца были музыканты из Германии. Эти трудолюбивые люди занимались земледелием и рыболовством. Между этими занятиями им пришла идея создать симфонический оркестр; они купили два катера для туристов, приезжающих зимой в Тивериаду, и стали давать концерты. Затея себя оправдала: концерты в Эйн‑Геве превратились в традицию, и ни один меломан, посетивший Палестину, не упускал случая побывать на них. На лужайке, окаймленной деревьями, прямо на берегу построили огромный летний театр, и уже проектировался настоящий концертный зал.
Ари расстелил одеяло на траве, они легли на краю лужайки и смотрели, как поднимается огромная луна, становясь все меньше и освобождая место для миллионов звезд. Оркестр исполнял произведения Бетховена, нервное напряжение Китти постепенно проходило. В эту минуту она чувствовала себя счастливой. Ничего прекраснее нельзя было и вообразить: все происходящее так напоминало чудесный сон, что Китти захотелось никогда не просыпаться.
Концерт подошел к концу. Ари взял ее под руку и повел от зашумевшей публики. Они пошли по тропинке вдоль берега. Было безветренно, остро пахло сосной, а озеро сияло, как отшлифованное зеркало. У самой воды стояла скамья; собственно, не скамья, а плоская каменная плита, лежавшая на двух каменных блоках, – остаток какого‑то древнего храма.
Они сидели и смотрели на мигающие огни Тивериады. Ари чуть касался Китти. Она повернулась и посмотрела на него. Господи, какой же этот Бен Канаан красавец! Ей захотелось взять его за руку, дотронуться до его щеки, погладить по волосам, сказать, чтобы он берег себя, чтобы не был таким черствым. Ей захотелось признаться, как у нее хорошо на душе, когда он рядом; попросить, чтобы он не относился к ней как к чужой… Однако Ари был чужим, и она не посмела что‑либо сказать ему.
Тихие волны стали ровно и едва слышно набегать на берег, и тростник закачался от внезапного порыва ветра. Китти отвернулась. Дрожь пробежала по ее телу, когда она почувствовала прикосновение к плечу.
– Вам холодно, – сказал Ари, подавая ей шаль.
Китти набросила ее на плечи. Они долго смотрели друг другу в глаза.
Ари внезапно встал.
– Катер возвращается, – сказал он. – Нам пора.
Когда катер отчалил, озеро внезапно превратилось в бушующий океан. У носа вздымались волны, пена заливала палубу. Он обхватил Китти за плечи и притянул к себе, чтобы защитить от брызг. Весь обратный путь она простояла с закрытыми глазами, слушая биение его сердца.
Рука об руку они шли от пирса к гостинице. Сбоку росли три ивы, ветви которых, опускаясь до самой воды, образовывали что‑то вроде гигантского шатра. Китти остановилась и попыталась что‑то сказать, но так волновалась, что не сумела выдавить из себя ни слова.
Ари потрогал ее волосы и поправил упавшую на лоб намокшую прядь. Он легонько обнял ее за плечи, и мышцы его лица напряглись, когда он потянул ее к себе. Китти с готовностью повернула к нему лицо.
– Ари, – шепнула она, – поцелуйте меня!
Все, что назревало месяцами, вспыхнуло ярким пламенем при первом поцелуе.
Боже, как хорошо! Какой он сильный! Китти никогда в жизни не испытывала ничего подобного – даже с Томом Фремонтом. Они снова и снова целовались, она прижималась к нему всем телом и чувствовала силу его рук. Затем они отстранились друг от друга и молча пошли к гостинице.
Китти в растерянности остановилась перед дверью своего номера. Ари хотел пройти к себе, но Китти схватила его за руку. С минуту они молча смотрели друг другу в глаза. Затем Китти кивнула, повернулась, быстро прошла в номер и закрыла за собой дверь.
Она разделась в темноте, надела ночную сорочку и подошла к балкону: у Ари горел свет. Она слышала, как он ходит по номеру. Вдруг свет потух. Китти отступила в темноту и тут же увидела Ари на своем балконе.
– Я не могу больше, – сказал он.
Она бросилась к нему, прижалась всем телом, дрожа от страсти. Он целовал ее губы, щеки, затылок, и она отвечала на его поцелуи самозабвенно и пылко. Ари поднял ее, понес к кровати и опустился рядом на колени. Китти почувствовала, что вот‑вот потеряет сознание. Она вцепилась в простыни и, вхлипывая, извивалась под его ласками.
Ари опустил бретельки ночной сорочки и стал гладить ее грудь.
Внезапно Китти вырвалась из его объятий и соскочила с кровати.
– Нет! – крикнула она.
Ари застыл на месте.
Слезы брызнули из ее глаз. Прижимаясь спиной к стене, она изо всех сил старалась унять дрожь, потом упала в кресло. Прошло несколько минут, прежде чем дрожь улеглась и дыхание снова стало ровным. Ари стоял перед ней.
– Вы меня, наверное, ненавидите, – сказала она.
Он не ответил. На его лице была глубокая обида.
– Ну, Ари, скажите что‑нибудь.
Он не ответил.
Китти медленно поднялась и посмотрела ему в глаза.
– Я не хочу этого, Ари. Я не хочу… Боюсь, во всем виновата луна…
– Вот уж не думал, что имею дело со строптивой девственницей, – произнес наконец Ари.
– Ари, пожалуйста…
– Мне некогда предаваться играм и заниматься болтовней. Я не юноша, и вы взрослая женщина.
– Как точно вы это выразили!
Его голос звучал сухо:
– Если не возражаете, я выйду через дверь.
Китти вздрогнула, когда хлопнула дверь. Она долго стояла у окна, выходящего на балкон, и смотрела на озеро. Оно сердито бушевало, и луна исчезла за огромной черной тучей.
Китти не могла понять: почему она оттолкнула Ари? Она никогда еще не испытывала столь сильного чувства к мужчине и никогда не теряла самообладания так, как в этот раз. Она испугалась собственной необузданности и теперь уверяла себя, что Ари Бен Канаан вовсе ее не любит. Она нужна ему только на одну ночь.
Но вскоре ей стало ясно, что она испугалась собственного чувства, своей буйной страсти, из‑за которой ей, чего доброго, грозило остаться в Палестине. Такое не должно повториться. Она и Карен немедленно уедут отсюда, и ничто не должно помешать этому. Она поняла, что боится Ари, потому что он может разрушить все ее планы. Стоит ему проявить настойчивость, и она не устоит.
Китти бросилась на кровать и под завывание ветра провалилась в сон. Мысль о его стальной холодности усиливала ее решимость сопротивляться, успокаивала ее и в то же время глубоко огорчала.
К утру озеро успокоилось.
Китти сбросила одеяло, соскочила с кровати и, вспомнив прошедшую ночь, покраснела. Ничего страшного, конечно, не произошло, но все‑таки было неловко. Она спровоцировала сцену, которая, наверное, показалась Ари дешевой мелодрамой. Она одна во всем виновата. Но ничего, она переговорит с Ари, и все снова станет на свои места. Китти быстро оделась и спустилась в ресторан.
Она пила кофе, ждала Ари и обдумывала, как лучше начать разговор. Прошло полчаса, а Ари все не появлялся. Выкурив третью сигарету, она подошла к администратору.
– Вы не видели мистера Бен Канаана?
– Мистер Бен Канаан уехал в шесть утра.
– Он не сказал, куда едет?
– Мистер Бен Канаан никогда не говорит этого.
– Может быть, он оставил что‑нибудь для меня?
Администратор обернулся. На полке, кроме ключа, ничего не было.
– Понятно… Я вижу… Извините за беспокойство.
ГЛАВА 11
Дов Ландау снял номер в полуразрушенной третьеразрядной гостинице на Канатной улице в Старом Иерусалиме. Он явился, как ему велели, в кафе «Саладин» на Наблусской улице неподалеку от Дамасских ворот и оставил там записку со своим адресом для Бар Исраэля.
Потом он заложил золотые вещи, украденные в Ган‑Дафне, и принялся изучать Иерусалим. Для бывшей крысы варшавского гетто и опытного воришки этот город был чрезвычайно прост. Не прошло и трех дней, как Дов знал каждую улицу. С его цепкими глазами и ловкими руками в этих торговых кварталах можно было кормиться хоть и не совсем праведно, но вечно. Скрыться в базарной толпе или узких переулках – сущий пустяк.
Большую часть денег Дов потратил на принадлежности для рисования и книги. Прогуливаясь вдоль книжных лавок Яффской улицы, он купил сочинения по искусству, черчению и архитектуре.
Затем он запасся сушеными фруктами и фруктовым соком, закрылся в номере и стал ждать, когда маккавеи установят с ним связь. Он просиживал над книгами до глубокой ночи. Света не было, приходилось жечь свечи. Из окна гостиницы, расположенной как раз посередине между еврейским и мусульманским кварталами, открывался великолепный вид на мечеть Омара и Стену плача, но Дов не замечал этого. Он читал до боли в глазах, затем клал книгу на грудь, глядел в потолок и думал о Карен Клемент. Дов не предполагал, что ему будет так трудно без нее; разлука причиняла ему физические страдания. Он провел с Карен столько времени, что забыл, как обходился без нее. Зато он помнил каждое мгновение, прожитое бок о бок с ней: дни в Караолосе, потом на «Исходе», когда она лежала рядом с ним в трюме. Он вспоминал, как она радовалась и как была прекрасна, когда они приехали в Ган‑Дафну. Он вспоминал ее ласковое, выразительное лицо, нежные прикосновения и голос – строгий, когда она сердилась.
Сидя на краю койки, Дов набросал десятки портретов Карен. Он изображал ее во всех возможных видах, но тут же комкал рисунки и швырял на пол, потому что ни один не выражал того, как была она прекрасна в его представлении.
Две недели Дов почти не покидал номер. Когда у него кончились деньги, он отправился в город, чтобы заложить еще несколько колец. Выходя из ломбарда, он заметил человека, прячущегося в тени. Дов опустил руку в карман, взялся за пистолет и пошел мимо, готовый к мгновенному отпору.
– Стоять смирно, не оборачиваться! – раздался голос за спиной.
Дов застыл.
– Ты интересовался Бар Исраэлем. Что тебе надо?
– Сами знаете.
– Как фамилия?
– Ландау. Дов Ландау.
– Откуда приехал?
– Из Ган‑Дафны.
– Кто послал?
– Мордехай.
– Как попал в Палестину?
– На «Исходе».
– Иди прямо и не оборачивайся. Когда надо будет, с тобой свяжутся.
После этой встречи Дов потерял покой. Он едва не вернулся в Ган‑Дафну: ему не хватало Карен. Он писал ей письма, но комкал их одно за другим. Надо порвать с ней, порвать окончательно, снова и снова уговаривал он себя.
Он лежал в номере и читал. Клонило ко сну. Дов встал и зажег новую свечу: из‑за кошмаров, которые когда‑то мучили его, он не любил просыпаться в темноте.
Вдруг постучали.
Дов вскочил на ноги, схватил пистолет и подошел к двери.
– Это друзья, – услышал он.
Дов сразу узнал голос мужчины, который караулил его тогда на улице. Он открыл дверь. В коридоре никого не было.
– Повернись лицом к стене, – приказал голос откуда‑то из темноты.
Дов послушался. Сзади подошли двое. Ему надели повязку на глаза и повели вниз по лестнице, затем посадили в машину, попросили опуститься на пол и чем‑то накрыли. Машина рванулась.
Дов пытался понять, куда его везут. Проехали улицу Царя Соломона, свернули на Виа Долороза в сторону Львиных ворот. Для Дова Ландау, который столько раз пробирался в темноте по подземным каналам Варшавы, ориентировка по памяти была детской игрой.
Шофер переключил скорость, и машина пошла в гору. Наверное, мимо могилы Святой Девы в сторону Масличной горы, догадался Дов. Вскоре дорога стала ровной, – значит, они едут мимо университета и медицинского центра на горе Скопус.
Минут через десять машина остановилась.
Дов точно определил, что они находятся в квартале Санхедрия, близ могил членов Синедриона, высших духовных судей древности.
Его повели в дом, где сильно пахло табачным дымом, и велели сесть. Дов почувствовал, что в комнате находятся еще пять‑шесть человек. Его допрашивали два часа. Вопросы сыпались один за другим – Дов даже вспотел от волнения. Постепенно он понял, чего от него хотят. Маккавеи узнали, что Дов – специалист по подделкам. Видно, перед ним сидят важные деятели, может быть, даже руководители. Наконец они удостоверились, что на Дова действительно можно положиться.
– Перед тобой занавес, – сказал голос. – Просунь руки за него.
Дов послушно выполнил приказание. Одну его руку положили на пистолет, другую – на Библию. Затем он повторил вслед за чьим‑то голосом клятву маккавеев:
«Я, Дов Ландау, безоговорочно и бесповоротно отдаю душу, тело и всего себя маккавеям и их борьбе за свободу. Я беспрекословно буду выполнять любые приказания. Я безоговорочно буду повиноваться вышестоящему начальству. Даже под пыткой, даже перед лицом смерти я никогда не выдам своих товарищей и вверенные мне тайны. Я буду бороться с врагами еврейского народа до последнего издыхания. Я никогда не прекращу этой священной борьбы, пока не будет создано еврейское государство по обе стороны реки Иордан, на что мой народ имеет естественное историческое право. Мой девиз будет гласить: жизнь за жизнь, око за око, зуб за зуб, руку за руку, ожог за ожог. Во всем этом я клянусь именами Авраама, Исаака и Иакова, Сары, Ревекки, Рахили и Лии, пророков всех убиенных евреев и моих славных братьев и сестер, геройски павших за свободу».
Наконец Дову сняли повязку, потушили перед ним ритуальные свечи Меноры и включили свет. Он увидел шесть суровых мужчин и двух женщин. Они все поздоровались с ним за руку и назвали свои имена. Здесь был и легендарный Акива, и Бен Моше, начальник штаба, у которого в рядах английской армии погиб брат, а сестра была в Пальмахе, и Нахум Бен Ами, один из семерых братьев – остальные шестеро сражались в Пальмахе. Всех этих людей объединяло то, что они не отказывались от активных действий, как весь ишув.
Акива подошел к Дову.
– Ты очень нужен нам, поэтому мы приняли тебя без обычных процедур.
– Я пришел не за тем, чтобы рисовать картинки, – резко сказал Дов.
– Ты будешь делать то, что тебе прикажут, – строго сказал Бен Моше.
– Дов, ты теперь маккавей, – сказал Акива, – и значит, имеешь право назвать себя именем какого‑нибудь древнего героя. Ты уже выбрал себе подходящее имя?
– Гиора, – ответил Дов.
В комнате раздался смех. Дов заскрипел зубами.
– Ты сказал – Гиора? – спросил Акива. – Боюсь, что тебя опередили.
– Пожалуй, подойдет Гиора маленький, – сказал Нахум Бен Ами. – А там, смотришь, он станет Гиорой Великим.