Город Усть-Каменск живет двумя жизнями.
Одна — со всей страной. Это газеты и радио. Газеты опаздывают дней на пять. Их не выбрасывают, прочитав, а складывают бережно и хранят. Радио, конечно, приходит вовремя. Трансляцию первомайского парада слушают, собравшись на площади у столба с динамиком, хотя радио — почти в каждом доме. Никто не устанавливал такой порядок — это обычай. Почту привозят пароходы и самолеты. Самолеты не задерживаются здесь надолго: чиркнут колесами по грунту — и снова в небо.
Это все одна жизнь.
Другая — лес, который валят в тайге, рыба, которую ловят в Енисее, продукты и товары, идущие через Усть-Каменск чуть ли не в сотню станков. Для этой, другой жизни в Усть-Каменске существуют свои отметки времени, своя хронология. Здесь говорят: «Это случилось за два дня до прихода „Иртыша“». Или: «Помнишь, когда лось в поселок пришел?» А после нынешнего лета, наверное, долго еще будут говорить: «Когда учитель обгорел…», или: «Когда экспедиция паузок на пороге угробила…»
В Усть-Каменске не любят бросаться словами. Здесь зимой замерзает ртуть в термометре. Здесь Енисей треплет и переворачивает рыбачьи лодки на плесах. Самые простые, обыденные дела требуют от людей мужества. Потому-то и не в ходу в Усть-Каменске такие слова, как «мужество» или «героизм». Здесь говорят: «сделал правильно». «Правильно» означает высшую похвалу.
Про учителя тоже сказали: «Правильный парень!»
И про Сергея Михайловича: «Правильно, что поплыл, а то бы всем — крышка».
И про Юрку… Только о нем добавляли: «Молодец», потому что он все-таки мальчишка и от него нельзя требовать того, что от взрослых.
В тот день Виктор Николаевич часа два искал Юрку в тайге. Он вернулся обожженный, в разорванной одежде и ботинках, которые никогда больше не станут светло-серыми.
Юрка же прибежал в поселок гораздо раньше, весь в ссадинах и мокрый. В милиции он увидел Сергея Михайловича.
— Зачем ты пришел? Иди домой. Ты простудишься, — сказал ему Сергей Михайлович, и голос его был спокоен — чудовищно, непостижимо спокоен.
— Почему вы сидите? — крикнул тогда Юрка. — Они же там!..
— Где там?
— На Тунгуске!
Теперь удивился Сергей Михайлович.
— О ком ты говоришь?
«Он сошел с ума, — подумал Юрка. — У него в руке стакан с чаем и он сошел с ума…»
— Почему вы сидите!? — крикнул он снова.
— Ничего не понимаю, — сказал Сергей Михайлович. — Идем, я тебя провожу домой. Ты переволновался…
Юрка растерянно оглянулся. В комнате больше никого не было. Тогда он бросился к двери, но Сергей Михайлович схватил его за руку.
— Юра, вспомни… — мягко сказал он. — Вы прилетели на вертолете… Мне только что звонили: вертолет сел. Всех сняли. Ты тоже прилетел на вертолете… Ты вспомни…
— Нет, — сказал Юрка, — я плыл… мы думали, вы утонули…
И когда Сергей Михайлович понял, наконец, о чем говорит Юрка, он отпустил его руку и обнял Юрку за плечи.
— Вот оно что, — сказал он наконец. — Я не знал… Ничего, Юрка… И вообще… извини. Я не знал…
Итак, Лену и Лешу сняли с паузка вертолетом. А полтора часа спустя обломки паузка проплыли мимо Усть-Каменска.
И только начальника пристани не нашли.
Матрос, следивший за ним в бинокль, вызвал катер, но, когда катер подошел к лодке, на ней никого не было. Никто так и не понял, почему утонул Павел. Ведь он мог продержаться на лодке полчаса даже и в такой шторм.
Вот сколько событий случилось в один день в городке Усть-Каменске, стоящем на скрещении двух могучих сибирских рек.
Но пришли новые дни. Они принесли новые события и несколько действительно великих открытий, о которых нужно рассказать, прежде чем наступит зима, навалит снегу и городок Усть-Каменск, может быть, снова покажется безжизненным и скучным.
Юрку на радостях засадили дома. Его мать, вспоминая тот злополучный день, всякий раз принималась плакать от жалости к Юрке, к себе и оттого, что все могло кончиться гораздо хуже. Откуда-то она притащила громадный замок, примкнула лодку на цепь и сказала, что Юрка не должен ходить на берег, если не хочет, чтобы она умерла раньше времени. От отца Юрка узнал, что Петьку и Димку вынесли из леса.
А дня через три появился под окном сам Петька. Он поманил Юрку, но тот замотал головой: «Не могу! Заперли…» Петька провел ладонью по горлу, что означало: «Выходи, очень нужно!»
Юрка вылез в окно, и Петька сказал, что утонул Павел.
Юрка шел по улице, и дома казались ему маленькими, будто он смотрел на них в перевернутый бинокль. Сам того не замечая, он шел к Димкиному дому, ибо все, что они делали, они делали втроем и, прежде чем идти на пристань, нужно было вызвать Димку.
— Не надо… — сказал Петька. — Зачем он нужен?
Юрка не понял его слов да и не старался понять. Он любил Павла. В комнате на дебаркадере они подолгу толковали о больших плаваниях. Никому из них ни разу не удалось договорить до конца… И Павел, единственный из всех, принимал всерьез Юрку и его смутные планы.
Димка без разговоров вылез в окно. Как видно, его тоже заперли.
— Жалко! — сказал он. — А тебе?..
— Ты лучше молчи, — ответил Петька. — Не твое дело.
И Димка съежился и замолчал, будто Петька имел право говорить ему такие слова. Но Юрка снова ничего не заметил.
На дебаркадере их встретил старинный враг — пристанский матрос. Вчетвером они поднялись наверх.
Из машинки торчал лист бумаги, исписанный плотно прилегающими друг к другу строчками.
— В аккурат он писал, когда я зашел, — сказал матрос, — Где-то машинку достал… Не знаете, чья машинка?
Юрка вынул бумагу и пробежал глазами несколько первых строчек.
— Читай вслух, — сказал матрос. — Это надо читать вслух.
И Юрка ничуть не удивился его словам и начал читать:
«Начальнику Енисейского пароходства
Рапорт
Я родился в 1936 году в селе Майма. Наше село стояло в тайге. После начальной школы мне пришлось ходить в другую школу, за пять километров, чтобы окончить семь классов. Я хотел учиться, а характер у меня был твердый, и я не пропускал уроков осенью и в распутицу, а зимой в мороз. Мой отец был малограмотный, хороший охотник. С малых лет я научился стрелять и охотился на белку не хуже других. Когда я ходил по тайге, я всегда-всегда думал о том, как буду жить, когда стану взрослым. Вы, товарищ начальник, наверное, тоже много думали, пока не выбрали свою профессию.
Каждый раз я думал о разном и никак не мог решить, чего же мне хочется. Я понимаю, что нужно быть твердым и добиваться какой-то одной цели. Но у меня раньше не было никакой цели. Я объясню почему.
Мы жили в глухой тайге. Кругом лес и больше ничего. Только по реке плавали пароходы и баржи, а над селом иногда пролетали самолеты. Конечно, я читал книги, и в школе нам рассказывали о различных государствах. Но книги — это одно, а видеть все своими глазами — совсем другое.
Есть у нас в тайге цветы, называются „неразлучники“. Прозвали их так потому, что они всегда растут парами, на одном корню. Если один засыхает, то засыхает и другой. Они поднимаются весной и цветут недолго, но у них очень приятный и сильный запах.
Я, товарищ начальник, могу написать вам еще десять страниц про цветы, и вы прочитаете и вообразите, как они выглядят и какой у них цвет. Но вы никогда не сможете вообразить, какой у них запах. Он — особенный. Чтобы его почувствовать, нужно прийти в то место, где они растут.
Я думаю, что все вещи на земле, как эти цветы, имеют что-то свое, особенное. Их нельзя понять по книге или учебнику, а нужно увидеть своими глазами. А я очень мало что видел, живя в тайге, плохо разбирался в жизни, и у меня не было своей цели.
Помню, когда я в первый раз увидел трактор, то сразу решил: буду трактористом. Потом к нам пришли геологи, и я решил: буду геологом. Так каждый раз, когда мне встречалось что-нибудь новое, я менял свои решения. А в нашей стране может быть сто тысяч разных специальностей. Как же мне было выбрать одну, такую, чтобы на всю жизнь?
После семилетки мне предложили поступить в речное училище. Я спросил у отца, идти или нет. Отец сказал: „Я в твои годы в первый раз штаны надел, а ты в капитаны целишься. Рано еще. Поработай в колхозе“. А мать сказала: „Иди. Речникам хорошо платят“.
Я пошел в училище и учился на хорошо и отлично. Тогда мне казалось, что я нашел свою настоящую специальность. Но летом мы были на практике на самоходке „Урал“ и спустились по Енисею до самого моря. Там я увидел большие морские корабли. Они стояли у причалов. А когда они уходили в море, я смотрел им вслед с берега.
Не думайте, товарищ начальник, что меня привлекал плеск волн и прочая романтика. Не знаю, как это объяснить, только я понял, что не успокоюсь, пока не попаду на такой корабль.
После училища меня направили в Усть-Каменск начальником пристани. Но вы, наверное, знаете, что никакого особенного порта здесь нет, а мое звание „начальник“ нельзя понимать иначе, как насмешку. Работы у меня немного, а зимой — совсем нет. На мое место можно назначить человека, который уже не способен плавать. А меня прошу перевести в морское пароходство, хотя бы простым матросом.
Убедительно прошу Вас не отказать в моей просьбе, потому что Вы — коммунист и должны понимать, что без моря мне жить невозможно.
До свиданья.
Начальник пристани П.А. Зырянов ».
— Я в газету пошлю, — сказал матрос, когда Юрка окончил читать. — Пусть напечатают.
А Юрка неожиданно для себя подумал о том, что Павел за целый год так и не научился курить свою трубку. Эта мысль показалась Юрке нелепой и неуместной, он гнал ее от себя, но не мог прогнать и даже совершенно отчетливо представил себе эту трубку с колечком на мундштуке, как будто сейчас это было самое главное. Потом он вспомнил, что Павел каждый день брился. Павел думал, что от этого вырастет борода. Но борода не росла… и над ним смеялись. А он хотел стать моряком… писал рапорты… и плавал в шторм. Да, вот что было самое главное! Он хотел стать моряком и не стал им…
Внезапно Юрке захотелось пройти по Усть-Каменску — из дома в дом — и прочитать этот рапорт, чтобы все узнали, какой человек был Павел. Ему хотелось рассказать о нем горячо и красиво.
И это было открытие первое.
Когда они вошли в поселок, он спросил:
— Думаете, напечатают про него в газете?
— Конечно, — не задумываясь, ответил Димка. — Это же смех, если не напечатают!
А Петька снова сказал, не называя Димку по имени:
— Молчи. Не твое дело…
На этот раз Юрка заметил, что Димка замолчал и не огрызнулся, чего с ним раньше никогда не бывало.
* * *
Лена снова ушла в тайгу. Ушли Сергей Михайлович и Леша.
Атлантида так и осталась неоткрытой.
Голубая тетрадь лежала на подоконнике. О ней вспоминали, но не вслух, а про себя и, вспоминая, улыбались, потому что это всегда приятно — вспоминать о детстве.
Однажды Петькина мать посоветовала:
— Вы бы к учителю сходили. Обгорел ведь, вас искавши…
— Мы и сами думали, — сказал Петька, — только мне неудобно…
— Чего неудобно-то?
— Ты ничего не знаешь, — ответил Петька.
Но все же они пошли в больницу. Они шли, как прежде, — плечо к плечу, — но Юрка видел: что-то произошло между Димкой и Петькой. Во всяком случае, Димка вел себя странно: то засмеется без повода, то без повода нахмурится. А если в разговор вступал Петька, то Димка сразу становился покорным и тихим. Казалось, он не Димка, а только мальчишка, который притворяется Димкой.
— Вы чего, поругались? — спросил Юрка.
Димка, не отвечая, искоса посмотрел на Петьку.
— Ну да еще… — сказал Петька.
И тогда Димка с готовностью подхватил:
— Ничего мы не поругались! Откуда ты взял?..
В палату они вошли вдвоем. Петька остался внизу, у окна.
Виктор Николаевич лежал, обвязанный бинтами.
— Здравствуйте, Виктор Николаевич! Как вы себя чувствуете? — вежливо спросил Димка.
— Благодарю вас, уже неплохо, — еще вежливее ответил учитель и рассмеялся. — Садитесь на кровать, дипломаты.
Ребята осторожно присели на пустую кровать напротив.
— Если увидит сестра, — влетит. Увидит врач, — еще больше влетит. Но все равно — спасибо. Как вы сюда прошли?
— Да это не я… — смутился Димка. — Это они… А я так… за компанию. И вообще, вы не думайте… Мы — навестить. А прошли обыкновенно, никто не видел.
К стеклу, сплющив нос, приложился Петька, но, заметив, что его увидели, сразу исчез.
— Откройте-ка окно, ребята, — снова засмеялся Виктор Николаевич.
Юрка, открыв окно, свесился с подоконника. Некоторое время слышно было, как он перешептывался с Петькой. Доносились слова: «неудобно», «да брось ты», «все равно видел». Потом в окне показалась смущенная Петькина физиономия.
— А-а, это ты, — сказал учитель. — Ну, лезь сюда.
— Ладно, я так… — пробормотал Петька.
— Ты все еще сердишься, Исаев? Что же, мы так никогда и не помиримся?
Петька от негодования чуть не свалился вниз.
— Да я не сержусь! Почему вы думаете?
— Мне показалось, что раньше… Впрочем, это не важно. Расскажите лучше, зачем вы в огонь полезли.
— Мы не нарочно, — сказал Димка. — Мы искали…
— Что искали?
Димка посмотрел на Юрку: сказать или нет? Юрка кивнул.
— Мы искали Атлантиду!
Ребята ожидали, конечно, что учитель удивится, но они не думали, что он так удивится. Виктор Николаевич даже приподнялся на подушке.
— Атлантиду?! Почему Атлантиду?
— Да знаете, Виктор Николаевич, есть такая страна, — сказал Юрка. — Вернее, — была. Давно, несколько тысяч лет назад, что ли. Она затонула. Вот мы и думали: может быть, она здесь была. Ведь раньше здесь было море. А потом оказалось, что она в Атлантическом океане. А знаете, какая это красивая страна! Там все из мрамора и золота!
— Я-то знаю… — задумчиво протянул Виктор Николаевич. — Странно… А ну, признавайтесь, вы тетрадь нашли? Голубая. «На острове Азорида, на склоне горы, обращенном к морю…» — Виктор Николаевич запнулся.
— «…стоял каменный всадник, указывающий на Запад», — подсказал растерянный Юрка. — Виктор Николаевич!..
— Правильно — каменный, — кивнул учитель. — Теперь я знаю, что за тетрадку вы мне не хотели отдать. Она была в кармане моего пальто. Я потерял ее в день приезда.
— Я же говорил тебе, что не писатель! — обрадовался Димка, вспомнив давнишний спор. Но Юрка не слушал его.
— И все это — правда? — спросил он.
Снова проплыли перед Юркой мраморные дворцы и башни, снова возникла в памяти чудесная сказка о белоснежных городах, стоявших над голубым морем. И слова Виктора Николаевича были как бы продолжением его мыслей:
— Это правда, ребята, и вместе с тем неправда. Тут все перемешалось. Раньше я мечтал открыть Атлантиду. В книгах о ней было слишком много догадок и мало достоверного. Я не нашел точных ответов в книгах и тогда сам придумал ее…
— А все-таки — придумали, — с сожалением сказал Юрка.
— Да нет! Атлантида на самом деле была! Понимаете? Была! Но никто не знает, какая она. А я придумал для себя такую, какую мне хотелось, где я сам стал бы жить. Вот она и стала для меня правдой. Она была не похожа ни на одну страну в мире! Я прожил в ней до шестнадцати лет. А потом… потом я вырос. Вместе с отцом я проехал от Москвы до Ташкента и удивился: как много у нас городов. Затем проехал от Ташкента до Красноярска и опять удивился: как их еще мало… Всюду строили… но к северу и к югу от этих строек лежали совсем неизведанные земли. Вот как у вас… Не знаю, как вышло, но я стал забывать Атлантиду. Ведь открывать интереснее, чем придумывать. Это не очень понятно? Я попробую объяснить…
— Не надо, — сказал Юрка. — Я, кажется, понимаю. Я давно уже понимаю… У меня был друг. Павел Алексеевич… Он был очень смелый и мечтал стать моряком. И никто не думал, что он такой смелый. А теперь про него напишут в газете…
А Димка и Петька смотрели на учителя так, будто увидели его впервые. Им казалось, что на кровати сидит и размахивает забинтованными руками почти такой же, как они, мальчишка. Этот мальчишка придумал себе страну и играл в нее. Он тоже искал… И тоже не находил. И, быть может, потому стал теперь понятнее и проще.
И это было открытие второе, пока еще не осознанное.
— Раньше я бы ни за что не подумал, что это его тетрадка, — сказал Петька, когда они вышли из больницы.
И всем было понятно, что это действительно могло быть только раньше.
Вечером Юрка долго не ложился спать.
Он бродил по комнате, думал, и неожиданно ему захотелось рассказать обо всем, что произошло с ними в это лето. Но рассказывать было некому.
И тогда Юрка, повинуясь какому-то смутному, но властному чувству, присел к столу и взял лист бумаги. Он долго сидел над этим листом, грызя карандаш. Потом написал: «Наш поселок называется Усть-Каменск. У нас часто бывают морозы. Много комаров. Мы живем у самого Енисея и Тунгуски …»
Юрка писал и чувствовал, что слова перестают подчиняться ему, что их слишком мало, что они совсем не такие, как мысли. Ему хотелось написать вовсе не так, а стройнее и громче. Ему хотелось, чтобы слова кричали, как трубы.
Он зачеркнул все и начал снова. Но и новые слова показались ему бессильными и чужими. Буквы — с наклоном влево — легли на страницу ученической строчкой. И Юрка подумал, что нужно попробовать написать прямо, как пишут взрослые.
Так он просидел до полночи.
А когда пришла мать и загнала его в постель, он сказал ей:
— Знаешь, мама, я буду писателем.
Это было открытие третье.
Дорога
В конце августа потемнели в тайге озера, поплыли по ним листья: золотые кораблики с иззубренными бортами. Под холодным ветром зацвела тайга, вспыхнула, сжигая летнюю красу. Но осеннее пламя не греет. И пароходы, пришедшие с севера, гудели простуженными басами, будто уже хлебнули зимы там, у моря.
В конце августа уезжала Лена.
Она пришла в Усть-Каменск вместе с отцом и Сергеем Михайловичем. В тот же вечер они разыскали дом Аленовых. Отец Лены долго тискал руку смущенному Юрке, смотрел на него с удивлением и говорил: «Ну… Вот, значит, как! Думал: побольше ты, постарше…»
Потом Лена с Юркой сидели на бревне у дома. Юрка рассказывал ей о пожаре, о начальнике пристани. Лена похудела за эти дни. Толстая коса, перекинутая через острое плечо, казалась непомерно тяжелой. Лена слушала рассеянно. Улыбалась вежливо, но грустно. Может быть, ей не хотелось уезжать?
Юрка смотрел, как она шевелит губами, будто повторяя про себя его слова, и внезапно подумал, что хорошо было бы, если бы Лена училась в их классе. Затем так же внезапно подумал о себе: красивый ли он? Сейчас ему очень хотелось быть красивым.
Как великую тайну, он сообщил Лене, что твердо решил стать писателем. Он думал, что она удивится. Но она сказала:
— Да? А вот Петя говорил, что он будет летчиком. Летчиком — не хуже.
И Юрке стало очень обидно.
Потом пришел Петька и сел на бревне, как хозяин.
— Здравствуй, Лена.
— Здравствуй, — сказала Лена. — Я завтра уезжаю.
— На «Иртыше»… — сказал Петька.
— Ты придешь нас провожать?
— Придем.
— Пароход уходит, в девять часов.
— В девять двадцать, — сказал Петька.
Они замолчали. Но молчали они как-то по-особому, словно не хотели разговаривать при Юрке. Юрке стало еще обиднее, и он ушел в дом. Его не задерживали. Когда он выглянул через несколько минут, они все еще молчали. А когда он выглянул во второй раз, то их уже не было. И уж это было так обидно, что он лег в кровать не раздеваясь.
Впрочем, спал Юрка крепко.
Утром зашел за ним Петька, и они вместе отправились к пристани.
На берегу стояли Сергей Михайлович и Лена с отцом. Димки не было.
— Где Дима? — спросила Лена.
Сразу все забеспокоились и стали строить догадки о том, где Димка и почему его нет, как будто сейчас это было важнее всего.
Пароход прогудел один раз.
— Давайте прощаться, — сказал Сергей Михайлович. — Дима, наверное, не придет.
— Ну… — отец Лены пожал Сергею Михайловичу руку. — Будем здоровы! Спасибо тебе за все.
— Обратно к себе вернетесь или сюда? — спросил Сергей Михайлович.
— Не знаю. В станке-то у меня дом… дом можно продать, конечно…
— Как же ты не знаешь, папа, — сказала Лена. — У, нас семилетки нет и десятилетки нет… Я ведь учиться буду.
— Вот и я говорю: дом продать можно…
— У нас школа хорошая, — поддержал Юрка.
Пароход прогудел дважды.
Лена с отцом поднялись по трапу и встали у перил.
Пароход прогудел трижды. Словно просыпаясь, вздохнула машина; из-под кормы, пенясь, обгоняя друг друга, вынеслись узловатые вихри.
Пароход уже отошел на полметра, когда Петька, внезапно сорвавшись с места, влетел на дебаркадер и прыгнул на борт.
— Адрес!.. — крикнул он Лене в самое ухо. — Забыла адрес! Улица Свердлова… восемнадцать…
Петька прыгнул обратно. На пароходе загалдели, засмеялись, но из динамика, висящего на мачте, рванулся марш и заглушил все.
Пароход уже вышел в Енисей, и чайки поднялись с воды, провожая его, когда к пристани сбежал запыхавшийся Димка. Он взглянул на ребят, и на лице его — красном и потном — появилось недоумение, даже обида.
— Как же так?.. — сказал он. — Я за него пять рублей заплатил! И ошейник купил… — Он вытащил из-за пазухи щенка, грязного, как швабра. — Я за ним в Сургутиху бегал. У нас таких нет, настоящая лайка! Я хотел подарить…
— Придется себе оставить, — сказал Сергей Михайлович. — Все равно он бы им только помешал в дороге.
— Он уже через год будет птицу облаивать! — обиделся Димка.
Сергей Михайлович рассмеялся, но спорить не стал.
— Ну, прощайте, хлопцы, — сказал он. — Мне — далеко.
— А где вы теперь?
— Километров сорок. Но мы вернемся к весне и опять встретимся. Я вам расскажу, что нашли мы, вы мне — о своих поисках.
— Мы больше не будем искать, — сказал Юрка.
— Почему? Искать нужно. Только не заходите слишком далеко… Я думаю так: земля велика, но она круглая и можно считать, что любой городок — даже самый маленький — стоит на вершине мира. Ваш Усть-Каменск расположен ничуть не хуже.
По берегу ребята проводили Сергея Михайловича до первой мигалки.
— А я решил вот что: все-таки буду учиться дальше, — сказал Петька, когда они расстались с Сергеем Михайловичем. — Верно? После семилетки в летные школы не принимают, я узнал точно. Я сегодня говорил матери, а она сказала: «Разве я для тебя чего-нибудь жалела? Это ты сам придумал не учиться». И сама заплакала. А когда я говорил, что не буду учиться, она тоже плакала… Вот и разбери, чего им хочется!
— И я решил, — сказал Юрка. — Я в последний раз решил! Только я сейчас не скажу. У меня пока не получается… Смеяться будете.
— А я, — сказал Димка, — истратил все деньги, и вышло — зря.
— Жалко? — спросил Петька.
— Ха! — ответил Димка. — Плевал я на деньги! Собака лучше. Мне ничего не жалко! Я могу ее подарить даже… Хочешь, тебе подарю? И ошейник отдам. На! — он вынул из-за пазухи щенка и сунул его Петьке.
Петька не брал. Но Димка снова протянул щенка. Петька легонько оттолкнул Димку. Димка толкнул Петьку плечом. Петька толкнул еще сильнее. А Димка его — уже изо всей силы.
Но это не было дракой. Это был мир, которого так настойчиво добивался Димка.
А Юрка так и не узнал, что же произошло между ними.
Они поднялись наверх, на дорогу, которая упиралась в зубчатую стену леса. В последний раз они оглянулись и увидели караван барж, за ним — другой. На палубах барж стояли трактора, грузовики и еще какие-то машины, закутанные брезентом. Караван поворачивал в Тунгуску.
— С чего бы это? — удивился Петька. — Раньше всегда мимо ходили. Чего они тут не видели?
— А я знаю, — сказал Димка. — Я вам говорил: в прошлом году здесь тайгу меряли. Теперь будут дорогу строить. В Байките руду какую-то нашли. Говорят, на весь Союз хватит и еще останется.
— Ври! До Байкита сотня километров будет; им через тайгу не пролезть.
— Я же говорю: дорогу сделают. Им это — раз, два и готово, у них машины такие.
— Айда, караван встречать!
— Пошли!
И ребята направились обратно, к пристани. Сначала они двигались шагом, потом побежали. Они не умели ходить медленно. Они торопились к новым открытиям.
Рассказы
Алмазные тропы
На середине залива Венька перестал грести и прислушался. Гудение, доносившееся из-за ближнего островка, становилось все громче. Венька сквозь кулак посмотрел на искрящееся под солнцем море. Сначала он увидел верхушки мачт, затем над камнями показалась невысокая рубка, и наконец из-за мыса выполз весь МРТ[6]. Некоторое время судно шло прежним курсом, но вдруг свернуло на солнечную дорожку, которая вела прямо к лодке.
Венька засмеялся и налег на весла. Лодка двинулась по кругу. Траулер снова повернул, нацелившись носом в корму лодки. Венька, несколько раз гребнул одним правым. Тогда и на траулере до отказа положили руль вправо. Но все же судно шло по большому кругу, а лодка по малому и между ними по-прежнему оставалось метров сто чистой воды.
— Венька, паршивец! — загремел рупор на траулере. — Венька, стой! Утоплю!
Это означало, что траулер сдался. Венька снова засмеялся и бросил весла.
Вычертив на воде широкий круг, судно подошло к лодке. Из рубки вылез рулевой — парень в коричневом свитере и тапочках на босу ногу.
— Венька!.. — грозно сказал он. — Это тебе что, пятнашки?
— А я и не слыхал, что вы идете, — серьезно сказал Венька. — Вот когда «Чайка» идет, — издалека слышно.
Матросы, стоявшие у борта, заулыбались. Рулевой раньше ходил на «Чайке» и был переведен на МРТ за то, что опоздал к выходу в море.
— Ладно, закрой варежку, — буркнул рулевой.
— Хорошо. Закрою, — отозвался Венька.
Он слегка шевельнул веслами, и лодка стала медленно удаляться от судна.
— Вень, а Вень, — сказал рулевой уже другим тоном. — Погоди. Письма разбирал?
— Разбирал.
— Есть мне?
— Есть.
— Честно?
— Ага.
— А если врешь?..
— А если не вру? — сказал Венька.
— А каким почерком — мужским или женским? — крикнул один из матросов.
По борту прокатился смех. Траулер больше месяца болтался в неспокойном Баренцевом море. Теперь он возвращался на базу, и команда была готова смеяться самой незамысловатой шутке.
— Женским, — ответил Венька.
Рулевой был нездешний. Венька знал, что он ждет писем от какой-то Богаткиной Елены из Калинина.
— Венька, а в кино что идет?
— Итальянская, — сказал Венька. — Детям до шестнадцати…
— А в другом?
— Немецкая. Тоже — до шестнадцати…
— Плохо твое дело, — усмехнулся рулевой.
— А я смотрел, — сказал Венька, — барахло. Все время целуются.
Легкий ветерок понемногу относил лодку от траулера. Приходилось говорить все громче и громче. Веньке было приятно, что ради него остановилось посреди залива судно и что команда, прежде чем сойти на берег, хочет узнать все новости от него, Веньки.
Когда же, наконец, гукнув сиреной, траулер полным ходом пошел к базе, Венька вспомнил, что он так и не спросил, скоро ли вернется с промысла судно отца.
Вздохнув, Венька развернул лодку и поплыл к правому берегу.
За кормой вытянулась солнечная дорожка. Она переливалась остроугольными блестками ряби, будто кто-то щедрый прошел здесь и проложил тропу, усыпав ее драгоценными камнями — алмазами.
У подножия синих гор, обступивших залив, стояли дома рыболовецкого совхоза. Через час Венька пристал к берегу. Захватив обернутый клеенкой пакет с письмами, он выпрыгнул из лодки.
Наверное, его заметили издалека. Он шел между рядами домов, а из окон то и дело высовывались головы и спрашивали:
— Венька, мне нету?
— Нету.
— Венька, нам есть?
— Нету, — отвечал Венька. — Сегодня никому нету, одному только.
Из сарая, где хранился всякий хозяйский припас, вышел моторист Илья Зыков.
— Здор о во, помор! Все почтальонишь?
— Ага, — сказал Венька. — Илья Иванович, где мне Шаврова найти? Ему письмо заказное. Говорят, он у вас, а я его не знаю совсем.
— Покажь.
Моторист повертел конверт, посмотрел зачем-то на свет, и на его лице появилась довольная и, как показалось Веньке, ехидная улыбка.
— Так, так… — сказал он. — Шаврову П. Е… Все верно. Разыскала-таки… — Он нагнулся к Веньке и прошептал: — Он там, в сарае, поплавки навешивает. Ты пойди вручи. Он отказываться будет, так ты не отступай, упирайся.
— Почему отказываться? — удивился Венька.
— Будет. Такой человек…
В сарае возле растянутой сети стоял высокий парень лет тридцати. Он был до пояса голый, и на груди его Венька разглядел татуировку: кошка гонится за мышкой.
— Здравствуйте, вам письмо, — сказал Венька.
Парень взял конверт, мельком взглянул на него и сунул Веньке обратно.
— Ты почем знаешь, что мне?
— А вы — Шавров П. Е.?
— Ну?..
— Вот… письмо… — растерянно повторил Венька.
— А ты кто такой?
— Не знаю… — сказал Венька.
— Ты — почтальон?
— Нет, я только помогаю.
— А раз не почтальон, так и не суйся. Нет у меня никаких родственников и писать мне некому. И вообще катись отсюда.
— Но ведь вы — Шавров П. Е.? — недоумевал Венька.
— П. Е. или еще кто — не твое дело.
Венька, окончательно сбитый с толку, вышел из сарая.
— Не берет? — спросил Зыков.
— Нет.
Зыков шагнул к двери и негромко проговорил в темноту сарая:
— Пашка, ты чего над парнем выстраиваешь? Он дело делает… Бери письмо. Ну!
Шавров грохнул о землю связкой поплавков, подбежал к Зыкову.
— Ты мне кто, милиционер? — зло сказал он. — Твое дело — чтобы мотор был в порядке. А в мои дела не лезь!
— Я-то тебе никто, — усмехнулся Зыков. — А ты сам кто? Я вот бригаду соберу, разберемся с тобой за такие дела.
Шавров косо взглянул на ничего не понимавшего Веньку и пошел прочь от сарая. У Веньки пересохло во рту от неожиданной обиды. Его еще никогда так не встречали.
— Ты все-таки вручи, — сказал Зыков. — Понимаешь, важно это.
— Не буду, — угрюмо сказал Венька.
— Ну, как хочешь. Только дело тут вот в чем: есть у него в Ленинграде парнишка. Пять лет. Это он от него прячется и от жены, чтобы денег не посылать. Сам рассказывал — хвалился, что теперь его не сыскать. А она, видишь, разыскала… Надо бы в суд, а она по-доброму — письмо прислала.
Венька взглянул на Зыкова. Шутит? Нет, лицо Зыкова серьезно. «Как же так?.. Прячется… денег жалко… Почему?» Венька представил себе отца, который вдруг начал прятаться от него. А мать сидит за столом и пишет письма… Ерунда! Не может отец никуда прятаться, — и нет у него на груди никаких кошек!
Венька стиснул письмо во вдруг вспотевшем кулаке и побежал вслед за Шавровым.
Шаврова он застал в общежитии, одного.
— Получите письмо, пожалуйста, — сказал Венька.
Шавров неожиданно улыбнулся, подошел к двери и плотно прикрыл ее.
— А ты молодец, — проговорил он почти весело. — Настойчивый. Давай мы с тобой так сделаем: напишем на уведомлении «адресат выбыл». И делу конец. Будь другом…
— Нельзя это…
— Да ты не думай, что я за просто так, — Шавров подмигнул. — Держи. Твой будет.
На столе лежал охотничий нож-кинжал. Красные ножны, пластмассовая рукоятка. На лезвии — канавка. «Чтобы кровь стекала», — подумал Венька, холодея от мысли, что стоит только протянуть руку, и нож навсегда перейдет к нему.
Но Венька не протянул руки.
— Получите письмо, — умоляюще сказал он. — Мне ехать пора.
— Ладно, — Шавров спрятал нож в ящик стола. — Обожди минуту. — И вышел.
Прошло полчаса. Никто не приходил. Выйдя на крыльцо, Венька увидел кучку людей, собравшихся у лодок. Они готовились к выходу в море. Где-то среди них промелькнула белая мичманка Шаврова.
Венька спрыгнул с крыльца и побежал к берегу. Шавров был там.
— Получите письмо, — с отчаянием сказал Венька.
— Ну ты… — вполголоса проговорил Шавров. — Тихо! Завтра получу.
Но Венька, бледный от обиды, стоял, держа в вытянутой руке письмо, и твердил:
— Получите… получите.
Еще минута — и он заплакал бы.
Рыбаки, заметив неладное, подошли ближе. Серьезно и хмуро они смотрели на Веньку и Шаврова, не понимая еще, в чем дело.
— Ну давай! — Шавров усмехнулся и с нажимом расписался на уведомлении. — Пропадай моя зарплата…
Венька положил уведомление в карман и побрел к своей лодке. Шавров крикнул ему вслед:
— А ты нож не украл? Вернусь — проверю.
— Засохни, Павел, — сказал один из рыбаков. — Это же Венька. Почтарь, больше никому нету?
Венька, не оборачиваясь, помотал головой.
Пока тянулась вся эта история, наступил отлив. Море ушло из-под лодки, и теперь она лежала метрах в трех от воды. Венька толкал ее и раскачивал, наваливаясь на борт, но не мог даже сдвинуть с места. Наконец он понял, что одному ничего не сделать, забрался в лодку и сел на скамью. Покусывая губы, он смотрел, как море отступает все дальше и дальше. Движение это было похоже на ход минутной стрелки в часах: кажется, видишь его и в то же время не видишь. Но стоит ненадолго закрыть глаза, а потом взглянуть снова, и заметишь, что стрелка ушла на одно деление. Или море отступило еще на полшага.
— Загораешь, почтарь?
Венька обернулся. Сзади стояли две незнакомые женщины. Опустив на землю корзину с солью, они насмешливо улыбались. Венька насупился: прозевать отлив — дело позорное для помора. Но он же не виноват…
Женщины взялись с двух сторон за колки и столкнули на воду лодку вместе с сидящим в ней Венькой.
— Спасибо нам… — донеслось с берега.
— Ой! Спасибо! — спохватился Венька.
Женщины засмеялись и подхватили корзину.
Снова легла за кормой огненная полоса. Она всегда сопровождала Веньку. Он кружил по заливу, и вслед за ним кружило солнце, и Венька плыл не оглядываясь, зная, что нужно грести так, чтобы солнечная тропа ложилась в след лодки. Казалось, он сам прокладывал эти тропы.
Над грядами, обступившими залив, неподвижно висели кучевые облака. Они были словно продолжение гор. По их склонам скатывались к воде потоки света. Все искрилось и сверкало вокруг, и сейчас Веньке казалось нелепым, что на свете бывают такие, как Шавров.
Метрах в тридцати от лодки бесшумно высунулась из воды голова нерпы. Она смотрела на Веньку сторожкими, округлившимися в вечном страхе глазами.
— Получите и распишитесь! — крикнул Венька.
Голова скрылась беззвучно, как растаяла. И Веньке стало вдруг весело и легко, будто он отомстил Шаврову.
Лодка шла вдоль берега. Далеко впереди виднелся островок. Он поднялся над морем вместе со своими деревьями и валунами; он вздрагивал и колыхался, удерживаясь в воздухе каким-то чудом. С этого места Венька всегда загадывал, сколько осталось гребков.
— Тысяча двести, — сказал он сам себе и начал считать: — Раз и… два и… три-и-и-и…
Насчитав шестьсот, Венька обернулся. Островок все еще был далеко. Тогда Венька начал грести длинными гребками, подолгу задерживая над водой весла.
— … тысяча сто…
Он услышал за спиной легкие шлепки волн о берег. Это означало, что до острова осталось метров тридцать. Венька коротко и часто захлопал веслами по воде.
— Сто один, сто два…
На тысяча сто девяносто седьмом гребке лодка вылезла на камни. Венька, довольный, разогнул ноющую спину. Прошлый раз он ошибся на целых десять гребков.
Забравшись на покрытый лишайником валун, он развернул пакет с едой: два куска хлеба с маслом, проложенные жареным палтусом, — завтрак и обед, все вместе.
Поев, он лег на живот и некоторое время лежал неподвижно, чувствуя, как просачивается сквозь одежду тепло нагретой солнцем глыбы. Звонко чмокали волны, накрывая верхушки камней, уходящих в море. Когда Венька закрыл глаза, ему показалось, что валун под ним вздрагивает и покачивается, как лодка.
Но спать было некогда. Венька сполз с камня и подпрыгнул несколько раз на одном месте, чтобы прогнать сон. Когда он отплыл метров на пятьсот, островок опять приподнялся над водой. Венька снова начал считать гребки. Теперь он не оглядывался и не приноравливался, и потому до берег