Белорусско-польское пограничье все чаще становится предметом серьезных научных исследований.
Современная граница, разделившая белорусов и поляков, появилась лишь в середине 40-х гг. XX в. Добрососедский modus vivendi православных и католиков, разговаривавших на белорусских диалектах на протяжении первой половины века, разрушился вместе с традиционным крестьянским укладом. Контакт между жителями Польши и Беларуси на пограничье постепенно затруднялся (если не прерывался вообще), происходило их перемещение, коренным образом менявшее этнонациональную структуру и демографический баланс в регионе. Крестьянские сообщества, составлявшие основную массу населения пограничья, оказались в ситуации, когда им надлежало выбирать не просто национальную принадлежность, но и дальнейшую судьбу. «Нежелательная» национальность могла навлечь на выбравших ее самые неблагоприятные последствия (депортации, репрессии, физическое уничтожение).
Общая конфессиональная принадлежность сплотила социально и территориально фрагментированное польское сообщество белорусских губерний к. XIX - н. XX в. «Различные группы населения, по-разному понимавшие свою польскость, имели больше общего с местными жителями, нежели с этническими поляками из австрийской Галиции или дальних районов Королевства Польского. Ришард Радзик склонен считать, что польскость в Беларуси на рубеже XIX-XX вв. имела разнородный характер: у польских помещиков (обшарников) она выступала в национальной (преимущественно политической) форме; католической белорусскоязычной мелкой шляхтой с польской национальной ориентацией польскость понималась в духе традиций Речи Посполитой; католическая церковь (духовенство) была антироссийской и пропольской по своей природе, этнически польские «мазуры» не имели польского национального самосознания так же, как и белорусские крестьяне-католики с польской культурной ориентацией.
Первым катастрофическим опытом для пограничья в XX в. было беженство 1915 г. Оно имело тяжелые последствия прежде всего для судеб православных белорусов. Тема беженства, как и вообще миграции времен Первой мировой войны, относится к разряду недостаточно описанных в историографии. Некоторые местности обезлюдели на 80-90%. Евгений Миронович также не может обойти вниманием тот факт, что слабость национального движения на оккупированных немцами территориях прежде всего была обусловлена изгнанием, в котором тогда находилась основная масса белорусов пограничья.
Евгений Миронович проследил, как изменялась советская национальная политика на территории БССР в 20-30-е гг. Исходя из высшей целесообразности, советская власть не считалась с интересами тех или иных национальных групп. К примеру, в Дзержинском польском автономном районе белорусы и евреи вынуждены были изучать польский язык, поскольку на территории района он был обязателен для всех. Противопоставление белорусской культуры культурам национальных меньшинств не было изобретением большевиков, однако активно ими использовалось прежде всего для уничтожения национальных элит.
Периодом самых катастрофических демографических потерь стало время Второй мировой войны. Именно эта война полностью изменила этнонациональный ландшафт Беларуси, который из центрально-европейского превратился в восточно-европейский, после того как в результате холокоста погибло подавляющее большинство еврейского населения. Пограничье в этот период стало зоной конкурентной борьбы за выживание между поляками и белорусами.
Авторы замечают, что исследование национальной структуры населения пограничья часто сталкивается с фальсифицированным, недостоверным и неполным характером советских статистических источников, особенно переписей населения. К тому же невозможно оценить динамику изменения в структуре населения Беларуси после войны из-за все еще ограниченного доступа к информации об этом периоде. Доступные материалы дают возможность проследить лишь две тенденции: выезд из страны этнических белорусов-католиков и количественный рост русских, которым отводилась первостепенная роль в строительстве советского государства на территории Беларуси. Завоевание культурного и коммуникативного пространства русским языком сильнее всего выявилось как раз после войны.
Малый процент местных жителей среди руководящих кадров всех уровней в Гродненской области, отмечает Сергей Токть, был связан с тем, что они рассматривались советской властью как элементы, потенциально или действительно нелояльные к «стране советов», а значит, и небезопасные. В литературе отмечается, что недоверие к местным жителям и привлечение этнически русских кадров из глубинных районов СССР было характерной чертой для советской политики во всех пограничных районах. Тем более это касалось Западной Беларуси, которая почти два десятилетия оставалась в составе Польши, а затем оказалась под немецкой оккупацией (1941-1944). Поэтому в последующие десятилетия здесь отмечался постоянный приток гражданских и военных кадров всех уровней и профилей из России и, наоборот, отток местных жителей. Тема эта не исследовалась до сих пор подробно и глубоко, хотя и ранее отмечалось, что белорусы, выезжавшие за пределы республики, были подвержены большему ассимиляционному давлению, чем остававшиеся в ее пределах.
Неопределенностью относительно собственной национальной принадлежности Сергей Токть объясняет и колебания значительного количества польского населения в Беларуси в 70-е гг.. Думается, что большая, чем в целом по стране, доступность для жителей Гродненщины в конце 70-х и в 80-е гг. польской культуры (в том числе и кинематографа), а особенно польского телевидения, сыграла существенную роль в самоидентификации местных поляков. Но в полную силу польское национальное самосознание стало развиваться только с конца 80-х гг., когда появились польские культурно-просветительские организации и школы. Однако на этот процесс негативно повлияло уменьшение числа поляков с 538,9 тыс. человек в 1959 г. до 395,7 тыс. человек в 1999 г. Кроме причин, связанных с естественной убылью, можно предположить, что эта разница пошла в пользу белорусов. Многие молодые поляки Беларуси, отрываясь от мест своего рождения, на новом месте идентифицировали себя белорусами, делая это либо добровольно, либо из конъюнктурных соображений. Вряд ли они испытывали какое-то давление извне: здесь велика была роль образования и личного окружения. Однако эта ассимиляция в белорусскость происходила при одновременной русификации, о чем свидетельствуют и цифры говорящих по-русски поляков - 149 тыс. человек.
Обращаясь к тому факту, что значительная часть поляков (58,9%) и белорусов (60,5%) Гродненщины назвало во время переписи населения Беларуси 1999 г. белорусский своим языком домашнего общения, необходимо отметить следующее: речь прежде всего идет о сельском населении, в возрастной структуре которого доминировали люди пострепродуктивного возраста. Именно ими, а не молодым поколением, стремящимся к перемещению в город, русский язык и культура воспринимаются как нечто чуждое.
А вот постепенное превращение белорусскоязычных католиков в поляков на территории Польши, по мнению Евгения Мироновича, в 70-е гг. XX в. вступило в свою финальную фазу. Для ассимилировавшихся в польскую культуру православных по-прежнему остается актуальной раздвоенность их культурного бытия на внутреннее пространство, связанное с православием (и в меньшей степени с белорусской этнической культурой), и внешнее, где доминирует польский язык и ценности, заложенные в польской национальной идеологии. Такая раздвоенность очень болезненна в ситуациях выбора позиции относительно важнейших событий в общественной и политической жизни Польши. Часто в 90-е гг. симпатии белорусского католического и польского населения оказывались на стороне национально-демократического лагеря, сегодня выказывание лояльного отношения к действующему политическому руководству республики и существующему политическому режиму слышны не только во время выборов, но и в обычной жизни. Хотя, возможно, под формальной лояльностью кроется молчаливая оппозиция.
Ришард Радзик в заключительной статье настойчиво повторяет, что белорусы все еще не представляют из себя нации. Но сам факт того, что жители Беларуси при переписях населения демонстрируют свою привязанность к белорусскому языку, свидетельствует о их восприятии себя как отличных от других. Естественно, что возможный спектр представлений о белорусскости, белорусской идентичности у жителей страны самый разнообразный, и они чаще всего не совпадают с историческими мифами, сформированными в период национального возрождения. Однако эти представления уже привязаны к самому факту существования независимой Беларуси. Выросло целое поколение, для которого независимость Беларуси является естественной ценностью. Это в целом не противоречит выводу авторов о том, что сегодня национальное самоопределение жителей Польши и Беларуси все больше зависит от самого факта их нахождения в рамках одного из этих государств.
С общим выводом Ришарда Радзика о том, что Беларусь в XIX-XX вв. поэтапно переходила из европейской латинской культуры в культуру русскую и соответственно этому изменялся характер пограничья (с белорусско-польского на белорусско-русское), нельзя не согласиться. Этот переход и составил драму истории белорусско-польского пограничья, а в месте с ним и Беларуси, всю территорию которой можно рассматривать в дискурсе пограничья.