30.
Кто-то позвал. Рон открыла глаза.
Арена…
Жара, воздух пляшет вдали, как над костром. Простолюдины на ступеньках галдят, точно голодное вороньё, предвкушая зрелище. А здесь, на балконе на все взирают с хладнокровным любопытством, впрочем, нервно барабаня пальцами по спинкам кресел… тррум… тррум… тррум…
— Вы задремали на солнце, юная госпожа, — улыбаясь, сказал высокий раб и поставил рядом узорчатый поднос с фруктами. — Представление скоро начнется.
Он говорил на языке, чем-то похожем на латинский(…мертвый язык… язык медицины…)… но только чем-то. В любом случае, сейчас для Рон этот язык был родной.
Раб… обычно они смотрят преданными глазами, как собаки на любимого хозяина. И, как в собаке, есть в них что-то трусливое, простодушное и всячески стремящееся угодить. А у этого — взгляд свободного человека. И в синих, как небо, глазах — глубина, мудрость и грусть…
— Gratias, Victor, — сказала Рон, как равному. И даже не удивилась, откуда знала это имя.
— Вы слишком добры, госпожа, — задумчиво произнес он. — Я пойду, если позволите…
— Оставайся. Садись, — совсем по-детски засмеялась «госпожа», указав на ковер возле своего диванчика. Виктор сел, снова улыбнувшись.
На Арене пока никого не было… Наверно, где-то в клетке голодный тигр яростно хлестал себя хвостом по опавшим бокам. А в другой клетке, стоял человек… в раскаленных на жаре доспехах, с мечом и щитом… вдыхая, чувствуя, растягивая последние минуты и секунды перед боем… или молясь своим северным богам…
— Что ты делаешь, Виктор?
— Молюсь, юная госпожа… — он обернулся и посмотрел в глаза Рон…
Лязгнули открывшиеся решетки, и вся арена взревела, совсем как… да, как на слете «Невидимок». В ту же секунду все, что было желтым, стало серо-белым. Снег… на слете тоже есть своя Арена… разве что без балкончика для знати…
Рон оказалась в мягком кресле, выдранном из довоенной машины… здесь почти все в таких креслах… оказалась в самой середине толпы. Ив был где-то рядом, Марка… еще несколько знакомых… Дан… все с хищным, радостным, пьяным блеском в глазах…
Виктора рядом нет. Исчез и все…
На Арене двое… люди… враги…
Виктор? И он там. Как пленник, голый по пояс и с одним только ножом. Против точно такого же пленника… похожи оба, как зеркальные отражения.
Виктор… Виктор… Вик-тор… Victor! Победитель по-латински. Это не его имя… как смешно…
Текущая красным рана на плече, и эта глупая полоса через весь затылок…
— Денис!!! — Рон крикнула изо всех своих сил.
Пленник обернулся и в удивлении даже выронил нож, глядя, как она бежит через толпу чуть ли не прямо по чужим головам и спинам…
39.
Я стоял на небольшом пятачке земли над бесконечной пропастью. Темнота была вокруг и больше ничего. Только маленький островок посредине бесконечности, только маленький человек на этом островке…
Кто-то схватил меня за плечо и рывком развернул к себе. Это был Денис, и он стоял не на островке, а за его пределами. Пустота не давала ему упасть.
Он был, как восковая фигура. Какой-то искусственный, неживой (по-идее, он и так неживой). Кто-то подчистил раны и ссадины, стер шрамы… на нем даже одежда, как новенькая, будто только что из магазина… и… нет седины в волосах… Это не Денис, воевавший тридцать лет, это Денис, проживший всю свою жизнь в мире, спокойствии и сытости…
Денис почти не двигался, просто смотрел мне прямо в глаза, так что невозможно было моргнуть или отвести взгляд. Голос… голос звучал прямо в голове. Невыносимо громко, хоть и без всяких эмоций.
— Щенок! — сказал голос. — Мелочь. Кем ты себя считаешь? Богом? Ты не дотягиваешь даже до рядового мелкого божка. Ты ничто в сравнении с нами. С тобой говорят все, кто когда-либо умирал в этом мире. И я. Ты хотел знать, что значит настоящее «Не убий». Ты убил и сам не понял, что сделал. Влада больше нет. Ты уничтожил его как личность, присоединил к себе. Его знания — теперь твои знания, его опыт — теперь твой опыт. Ты сожрал и переварил его душу, как безмозглая амеба. Теперь ты умрешь. По-настоящему. Как Влад. И присоединишься к нам без права родиться снова. Считай, что тебя уже нет. Смотри: остров рушится под твоими ногами…
— Я тебя знаю, — сказал я, скидывая с плеча восковую руку, — ты тот самый псих…
— Заткнись! — прогремело в голове. Безэмоциональный голос наполнился гневом.
— Это ты заткнись! — уверенно перебил я. — Если кто тут безмозглая амеба, так это ты, черт тебя побери! Я знаю, почему у тебя поехала крыша. До меня дошло! — я расхохотался, просто «пробило на ха-ха». — Да! А теперь отвали. Я еще поживу на этом свете!
Островок, до этого рассыпавшийся по камешку, вспыхнул, разлетевшись сверкающей пылью. Я полетел вниз, в беззвездный мрак. Скажу честно, было страшно… Но через мгновение тьму разорвал огонь, живое пламя, начало всех начал…
40.
Костер… это было первое, что увидел Влад, очнувшись. Пламя то сгибалось от ветра, то каким-нибудь длинным языком взлетало вверх. Длинные и короткие огненные ленты кружились, вытягивались, исчезали, вспыхивали снова... Глядя на них, легко забыть, что вокруг Зима. Огонь излучал живое тепло, живое, потому, что все когда-то родилось из огня, и в огне, а не в вечном холоде всему суждено погибнуть...
…пламя казалось сплошным пляшущим пятном. Как маленькое солнце… вокруг темно, а оно светит и греет…
…все чувства обрывками, а мыслей просто нет… Чья-то рука на пульсе… была… миг назад… Влад поймал эту руку и прижал к своей щеке…
Кажется, он что-то говорил. Не останавливаясь, в бреду. Слова, слова, слова… как беспорядочный поток, как мертвый бесполезный ручей, что течет по городским улицам после дождя. Слышал бы он себя тогда…
— …там так темно… остров… ничего больше… у вас есть сахар?.. пожалуйста… вытащила… ты меня вытащила… без зелья… сахар… сахар… я знал… ты можешь… почему… где… сахар… немножко… ради Бога… неужели я… не… заслужил немного сахара… мне холодно… мама… мне холодно… забери у Дениса одеяло… в пустыне… без одеяла… страшно мне… спасибо… сахар… меня хотели убить… за что?.. совсем… как я… не бросай меня… здесь темно… я боюсь… не уходи… а то… он придет… снова… сахара… чуть-чуть…
Ив молча терпел это целый час. Сначала пытался уснуть, потом забился в самый дальний угол и зажал руками уши…
— Рон, нельзя его заткнуть? — взмолился он наконец. — Еще минута, и у меня крыша поедет!..
— У нас есть сахар? — спросила Рон, подумав. — Что-нибудь сладкое вообще?
— Сгущенка есть. Одна.
— Давай.
— «Грифу»… последнюю сгущенку?!
— Мне кажется, это единственный способ его успокоить.
— Нет не единственный! — нервно усмехнулся Ив, похлопав по стволу автомата. — Ладно, щас найду…
Надо было видеть, с каким сожалением он открывал банку и отдавал ее Рон. В такие моменты обычно говорят «От сердца отрываю»…
— С ложечки будешь кормить? — хмуро пошутил Ив.
— Придется… — вздохнула Рон, доставая гнутую алюминиевую ложку из-за голенища сапога.
Влад действительно успокоился. Правда, когда сгущенки уже не осталось…
Прежде весь напряженный, с подрагивающими мышцами, он теперь обмяк, безвольно растянувшись на полу… словно брошенная тряпичная кукла…
Рон посмотрела на него, и ей вспомнился Денис… Тоже лежал вот так… будто его небрежно бросили с высоты… тогда он уже умирал… от передозы той дряни… медленно… незаметно…
Зачем она спасла, «вытащила» его, Влада? Он не Денис. Как бы ей того ни хотелось. Похож. Внешне. Все на этом.
Зачем?.. Рон накрыла Влада одеялом, сложенную втрое «грифовскую» куртку положила ему под голову… и отвернулась, чтобы не видеть, НЕ ВИДЕТЬ больше это лицо…
Просто похож. Внешне. И хватит себя обманывать!
Она поднялась с колен, несколько секунд простояла посередине комнаты глядя то ли на Ива, то ли сквозь него, неизвестно куда, и вдруг упала… навзничь… вот так резко кончились силы: шутка ли — вытащить человека с того света…
54.
До Войны здесь был храм. Сейчас — госпиталь, но его по-прежнему зовут Храмом.
Его строили на века, и бушевавший вокруг ад не сумел стереть с лица земли это святое место. Святое, так его все называли, потому что здесь забывалась вражда, и лечили всех. Независимо от клана, возраста, пола и цвета кожи, как и клялись до— и послевоенные врачи, разве что довоенные вместо «клана» говорили «национальность».
Не все так радужно, конечно. Принцип «спасти только тех, кого можно спасти» стоит здесь во главе всего. И «Красный Крест» — тоже клан…
Внутри Храма было довольно-таки сумрачно. Жгли костры. Прямо на полу. Чтобы светить, чтобы согреться. Дым улетал под купол, туда, где через пролом в крыше виднелось черно-серое небо в редких солнечных трещинках.
Свет горящих на полу костров и светильников-самоделок, развешанных по стенам, позволял разглядеть бледные храмовые росписи, местами стершиеся, или изрешеченные пулями. От них мало что осталось, но они по-прежнему смотрели со стен, лики святых, спокойные и мудрые. Было ли им дело до шевелящегося на полу муравейника раненых, где выздоравливающие спокойно спали под вопли бредящих и умирающих в агонии, и туда-сюда сновали врачи и медсестры, которых вечно не хватало? Они по-прежнему смотрели в даль, в бесконечность, смиренные лики не изменили своего выражения. Думали ли они, что этот мир обречен или знали, чтó его спасет?..
Ей было не так много лет, как могло показаться. Двадцать один. На лоб падала седая прядь, мелкие морщинки притаились в уголках глаз… Глаз удивительных, прежде жгуче-черных, которые с возрастом погасли, помутнели, словно их заволокла туманная пелена. Бывшая «Чайка», Сандра не много смыслила в лекарском деле. Прошла, конечно, краткий курс, но дальше ее учить не стали. Возраст такой, что вряд ли есть смысл учиться. Сандре этого не сказали, конечно, но она и сама понимала, что жизнь близится к закату. Теперь она была дежурной медсестрой. Сандра не помнила, кто выдумал для нее такую работу (стоять у входа и отвечать на вопросы новоприбывших, чтобы те не отвлекали более занятых людей) и зачем. Из жалости? Она вряд ли смогла бы делать что-нибудь сложнее. Незаживающая рана, выбившая Сандру из рядов воинов «Чаек», этот дурацкий осколок в позвоночнике, который нельзя вытащить, превратила шестнадцатилетнюю девушку в беспомощную старуху. Как ей было вернуться из госпиталя в клан, как смотреть в глаза тем, кто знал ее сильной и ловкой, соревновался с ней… совершал невероятные вещи, лишь бы добиться ее внимания… ее любви… Как?.. Сандра просто осталась в Храме, где ее лечили, и стала той, кто она есть сейчас.
И, пусть глаза Сандры давно утратили живой блеск, все равно ее взгляд выдавал человека сильного, настоящего лидера… Поэтому «дежурная медсестра», эта формальная должность для доживающей свой век старухи, вскоре превратилась в высший ранг, которого только можно достигнуть в Храме, будучи не-воином: Сандра управляла всем. И с ее появлением анархичный муравейник врачей и раненых стал жить по своим законам, и жестокое «спасти только тех, кого можно спасти» (проще: не трать время на тяжело— и смертельно раненых) действительно спасало: домой возвращалось гораздо больше народу. В Храме появилась школа для многочисленных храмовских детишек, которые прежде, никому не нужные, беззаботно бегали среди больных и раненых, а когда маленькие дикари подрастали, кто-нибудь да переманивал их в другие кланы… Теперь они учатся, чтобы остаться здесь. Чтобы стать воинами или врачами «Красного Креста»… Сандра хотела бы видеть в рядах преподавателей школы Веронику — выкормыша того сумасшедшего старика, — но, видно, не судьба: девчонку переманил в свой клан какой-то «Невидимка», который влюбился в нее по уши. Ничего, тут есть и другие умники, которые уже растят новое поколение врачей…
Да, многое изменилось. У клана «Крестоносцев» теперь два лидера, и Сергей, командир боевого корпуса, этому даже рад. В конце концов, они с Сандрой делают общее дело. И власть одного лидера не мешает власти другого.
...Она сидела у входа, по самые глаза закутавшись в теплую куртку и накидку из крысиных шкурок. Отдыхала, дыша свежим воздухом, который легким ветерком залетал в открытую дверь. После тяжелого духа госпиталя даже воздух мира ночи кажется морским бризом… В последнее время Сандра все чаще сидела так, чувствуя, что, стоит ей оторваться от спасительного ветерка, как она начинает задыхаться.
Шли люди. Раненые. Больные. Кто-то приковылял сам, кого-то притащили товарищи по клану. Сандра смотрела на них спокойно, сквозь белесую пелену, заволакивавшую взгляд, и иногда направляла кого-нибудь из них — иди сюда, а ты туда, — или подзывала медсестер. Как и должна была раньше, когда слова «дежурная медсестра» вызывали у всех лишь презрительную улыбку…
В дверь заглянул солдат. Солдату было лет восемь, и выглядел он здоровым на все сто. Этого мальца Сандра знала. Он, как обычно, вежливо поздоровался и перешел к делу:
— Я привез лекарства, наркоту… ну и еще кое-чего. Пожертвование от клана «Львов».
— Да благословит Господь твой великий клан, — улыбнулась Сандра. — Отвези это на склад. Восточный.
— А что случилось с Южным? — поинтересовался паренек.
— Заполнен.
— А-а… Ну тогда я пошел. Счастливо!
— Счастливо.
Прошли еще несколько человек. В общем, ничего необычного… Сандра, кажется, начала засыпать.
Вдруг она встрепенулась, в глазах появился интерес. Любопытство. Удивление. И странная смесь радости с тревожным предчувствием…
Двое «Невидимок» и «Гриф», причем «Гриф» несет раненого «Невидимку» на руках…
— Кого я вижу! — то ли сердито, то ли радостно сказала сестра. — Вероника! Решила вернуться в «Красный Крест»?
— Нет, Сандра, я здесь из-за брата, он сломал ногу…
— Ага, вижу. А кто тот, третий?
— Влад, — коротко ответила Рон, и Сандра поняла, что она к этому больше ничего не добавит. Жаль, было любопытно.
— Тоже ранен? — спросила Сандра.
— Да. В спину. Рана почти зажила.
Ах, рана почти зажила! Любопытно, кто же приложил к этому руку… ну-ну. С каких это пор «Грифы» тащат в госпиталь раненых «Невидимок», а те лечат своих заклятых врагов?
— Ну что ж, — сказала Сандра, продолжая размышлять на столь интересную тему, — каждый найдет здесь помощь…
67.
— …очень приятно. А я Владислав.
— Можно Слава?
— Можно.
— А меня просто Витьком можно… Ты, Слав, спортсмен, я вижу… качаешься, да?..
— Это просто мое хобби. В свободное от работы время.
— Ну, как говорится, хорошо, когда есть хобби, но еще лучше, когда на него есть деньги… хех… А по жизни ты кто? Кем работаешь?
— Бухгалтер.
— Серьезно?!. С ума сойти! Никогда б не подумал. Я тож бухгалтер… надо же, коллегу не узнал!.. Тоже спортом заняться, что ли… а то выгляжу… как груша… работа-то сидячая, да и питаемся мы с народом, кхм, в соседнем «Макдональдсе»… А эта красавица, дочка твоя?
— Сестренка младшая.
— Как ее звать-то?
— Верóника.
— Интересно. Никогда еще не слышал, чтоб в этом имени так ударение меняли… Спит как сладко!.. Еще бы! Она с таким братом, как за каменной стеной!..
Владу уже начал надоедать этот не в меру болтливый «коллега», то и дело поглядывающий жадными крысиными глазками на Рон. И вообще, было в этом желеобразном толстяке-очкарике(и его пробковом шлеме, и «гавайской» пестрой рубашке, и вообще практически во всем, что имело к нему какое-то отношение) что-то противное… Влад изобразил спокойствие; с улыбкой поглядел на спящую «сестренку», осторожно убрал упавший на ее лицо золотистый локон и заправил его за просвечивающее на солнце ушко девушки.
— …тоже, наверно, спортсменка, — уловил Влад конец фразы.
— Биатлон, — ответил он коротко.
— Ого! — картинно восхитился Витек. — Амазонка на лыжах и с винтовкой… Вау!..
Рон, устав дремать под чужой разговор, открыла глаза и осмотрелась кругом, щурясь на солнце… Автобус не походил ни на один вид транспорта, который она знала. Ехал мягко и почти бесшумно. Скучающие люди сонно покачивались в мягких креслах. Кто разговаривал, кто газету читал, кто пытался успокоить заплакавшего ребенка… Вот что удивительно: здесь было много «больших людей»… тех, кому явно за двадцать пять… и стариков! Рон никогда не думала, что их может быть так много!.. Все люди были красивы. Ни одного шрама ни на одном лице… ей даже стыдно стало, когда она представила, как выглядит по сравнению с ними, но это чувство быстро улетучилось, когда Рон увидела свое полупрозрачное отражение в оконном стекле…
А за стеклом открывался невероятный вид на бескрайние зеленые поля с редкими островками леса и далекой ослепительно блестящей полосой моря…
— С пробуждением, красавица!
— А… что?.. — Рон отвернулась от окна.
— Я Витек! — представился словоохотливый бухгалтер. — Мы тут поболтали немножко с твоим братом… Если хочешь, могу показать вам город…
— Спасибо, нет, — как можно вежливее отказался Влад. — Рон, воды будешь?
— Ага, пить жутко хочется, — согласилась она, принимая из рук «брата» открытую бутылку с лимонадом. Вкуснее она никогда ничего не пила…
— Почему ты зовешь ее Рон? — укоризненно покачал головой Витек. — Вероника такое имя красивое… ну, хотя бы Никой бы звал… или… или… Верой… Верочкой…
Влад посмотрел на него исподлобья. Очень красноречивый взгляд, рекомендующий попридержать язык и не напрашиваться на неприятности… однако бухгалтер не внял...
— Верочка… — теперь любитель поболтать решил обратиться к Рон. — Вы здесь как… проездом?
— Ага, — коротко ответила она. «Какая-то угрюмая семейка, — подумал Витек про себя. — Что брат, что сестра…»
— Если хотите, можете у меня остановиться. Я комнату сдаю в своем коттедже. Для вас — за небольшую, чисто символическую плату… Такие интересные люди… к тому же, Слава — мой коллега…
— Влад, почему он зовет тебя Славой? — поинтересовалась Рон, пропустив мимо ушей все остальное.
— Это он Владислава так сократить решил. А мне… жалко что ли? — Влад улыбнулся и еле заметно ей подмигнул. — Во-он, смотри, уже город виден. Подъезжаем.
Рон прилипла носом к окну, как обычно делают дети.
Город. Тот самый Город Мертвых. Сейчас он выглядел совершенно по-другому, и даже отсюда, с такого расстояния было видно, что в нем кипит жизнь, что он просто цветет…
Витек перестал что-либо понимать. Эти двое удивляли его все больше и больше… и еще было обидно, что к его скромной персоне они совершенно равнодушны. Честно говоря, со своей природной болтливостью он привык всегда быть душой компании, центром внимания и главным травителем баек и анекдотов, поэтому сейчас чувствовал себя забытым и обиженным из-за того, что его природные «спич и харизма» были в данном случае совершенно бессильны…
— Ты, оказывается, Владислав, — задумчиво произнесла Рон, и в этих словах прозвучало что-то гордое и уважительное.
Они шли по залитой солнцем площади, среди фонтанов и маленьких мраморных бассейнов, где с визгом плескалась малышня. Автобус остался позади и стоял теперь с открытыми дверями в ожидании новой партии пассажиров, а водитель, насвистывая что-то, бережно и с любовью протирал стекла своей «рабочей лошадки»… Бухгалтер, пестрый, как павлин в брачный период, сначала мелькал где-то рядом, но вскоре исчез из виду…
В небе кружили чьи-то белые и черные голуби, радуясь временной свободе…
— Владислав, — согласился Влад и присел на скамейку; Рон пристроилась рядом. — Раньше имена были длиннее и красивее. Поэтому твой дед и переделал Рон в Веронику… наверно, это напоминало ему старые добрые времена…
— Откуда ты знаешь… — начала было Рон, но махнула рукой. — А, дурацкий вопрос. Ты ведь все обо мне знаешь. Я вот о тебе — почти ничего. Ты столько обещал мне рассказать...
— Обещал — расскажу, — кивнул Влад. — Купить тебе мороженое?
— А что это такое?
— О, вкуснейшая штука, насколько я помню. Сиди здесь, я сейчас вернусь.
Влада не было минут пять. Рон показалось — дольше. Она успела вдоволь насидеться на скамейке, оглядывая окрестности, и разглядеть свое новое лицо в дрожащем зеркале воды ближайшего фонтанчика… Вот какой она могла быть, живи она в нормальном мире, где смеются дети и светит солнце, и где не надо рвать кому-то глотку, чтоб остаться в живых…
У нее было бы замечательное личико; эти тонкие аристократические черточки, яркие зеленые глаза и целая копна непослушных густых локонов с кудряшками на концах… тут одно слово подходило — очарование молодости… именно так. Ей даже косметика не нужна, она бы только испортила естественную красоту…
Из-за края бассейна вынырнуло отражение Влада.
— Нравится? — спросил он, весело усмехнувшись.
— Конечно, — с грустинкой ответила Рон, на какой-то миг перевела взгляд на Влада, встретилась с ним глазами и снова посмотрела на свое отражение… — Влад, я не хочу возвращаться! — она со злостью плеснула ладонью по воде.
— Я тоже, — пожал плечами Влад.
— Так давай останемся!
— Мы не можем здесь остаться.
— Почему?!
Нет ответа…
— Что это вообще, Влад?! Иллюзия?! Сон?!
— Нет, любимая, это прошлое. Мы в прошлом. Вернее, это другой мир. Такой же точно, как наш, только младше. Войны здесь еще не было.
Рон так и осталась стоять с открытым ртом.
— Зачем… — проронила она.
— Не знаю. Знаю только, что должен был показать его тебе.
— Пожалуйста, Влад, сделай так, чтобы хоть здесь не было войны. Пожалуйста…
— Не могу…
— Почему?..
— Я не всевластен, Рон… — Влад виновато опустил голову…
— Кто ты вообще?..
— Ах да, я обещал рассказать… давай сядем… на, держи свое мороженое…
Это было, конечно, дико и странно — сидеть на скамеечке посередине парка, есть мороженое — самую вкусную штуку на свете — и вести разговор о бесчисленных жизнях, о звездах и судьбах целых миров… Тихий ужас… особенно для Влада… он не мог этого объяснить, но Рон, юный и, казалось бы, слабый еще Хранитель, начинала его пугать. Появилось странное, неприятное, как скрытая заноза, чувство тревоги, которое нагло потеснило в сердце любовь и нежность к этому человеку…
— …а кто такой Хранитель? — спросила Рон.
— Хранитель… — Влад задумался. Вот вечно так: значение какого-то понятия знаешь, а объяснить нормальными словами не можешь… — Проще говоря, это человек, все желания которого сбываются.
— То есть как? — не поняла Рон. — Ладно, я Хранитель, я хочу, чтобы… чтобы… ну, дождик пошел… где?
— Не так все просто, Рон. Желания, но не любые… Скорее, не желания, а навязчивые мысли, которые западают в подсознание и уже независимо от тебя, начинают постепенно претворяться в жизнь… Чаще всего это те желания, которые ты стараешься подавить по каким-либо причинам. Хранитель — это как мостик между человеком и Богом… есть сила, но ты пока не можешь… не умеешь ее контролировать… направлять ее сознательно…
— Ясно, — упавшим голосом сказала Рон. Почему-то вспомнился Ив, сломавший ногу… она хотела, чтобы Влад доказал… и… — Ясно… Ты говоришь, что я не умею ее контролировать. Научишь?
— Нет, — Влад покачал головой. — Не существует такой методики, по которой Хранители обучаются. Это вообще на УЧЕБУ не похоже, скорее… на вспоминание, что ли… Тут у каждого свой путь. Не волнуйся, все придет само со временем.
— Ясно, — повторила Рон; голос у нее стал совсем мрачный…
— Пойдем пройдемся, — предложил Влад, решив исправить такое дело. — Я тебе дом свой покажу.
— Пойдем, — согласилась Рон без особой радости.
— Только не надо тосковать, хорошо? Выбрось подальше все грустные мысли и всякие философизмы и просто наслаждайся жизнью, — Влад засмеялся, подхватил Рон на руки и закружился с ней, напевая: — Вероника, Вероника…
— Ладно, ладно, — она засмеялась тоже, — верни меня на землю!..
Время шло незаметно. Солнце светило с синеватого безоблачного неба; над раскаленным асфальтом трепетал горячий воздух; а кругом стоял обычный городской шум. Впрочем, шум маленького города — приятная штука, вроде как шум прибоя, хотя вещи, вроде бы, разные.
Рон чувствовала себя странно. Так, будто на сердце медленно подтаивала ледышка. Вроде, холодно, грустно на душе, а вроде, уютно и хорошо.
Влад шел рядом, четко печатая шаг… Высокий, сильный, надежный… как лучший друг. Было спокойно, и, опять же, приходило на ум сравнение «спокойно, как за стеной на слете»…
Мимо, звонко грохоча по рельсам, пронесся яркий новенький трамвай… он останавливался, и еще не поздно было его догнать…
Ехали в нем Влад и Рон почти что одни: кроме них в вагоне сидела задремавшая на солнце бабушка, изредка заходили другие люди, но только для того, чтобы проехать одну-две остановки. Так что можно было спокойно сидеть, наслаждаться видом и болтать.
Пока ехали, забыв обо всем на свете, Влад и Рон болтали о всякой чепухе, смеялись, шутили… Влад просто любовался смеющейся Рон… Вероникой. Она была из тех редких людей, кому улыбка очень идет, гораздо больше, чем спокойное выражение лица. И смех у нее был звонкий, но приятный. Влад улыбался сдержанно и смеялся почти беззвучно… а весело было обоим.
Остановку чуть было не проворонили. Отчасти потому, что Влад плохо помнил, где выходить. В конце концов он решил, что лучше выйти возле парка. Оттуда дорога знакомая (он по ней и добирался в мертвом городе), да и пройтись там неплохо…
Находись где-нибудь в «цивилизованной стране», то тут проложили бы ровные огороженные тропки, по краям которых выставили бы ровно подстриженные холеные деревца в кадках. Но парк находился всего лишь в России, потому деревья в нем росли на воле, отроду никем не стриженые. Они извивались стволами, как хотели, и росли всюду, где только можно, порой нагло залезая корнями на кривые асфальтовые дорожки. Но именно в неухоженности парка и заключалась главная прелесть. Это был кусочек дикой природы, отвоевавший у города свое место под солнцем…
В парке царила совершенно особая атмосфера. Городской шум остался далеко позади, и, чем дальше они уходили в лес, тем тише становилось вокруг. В парке чвиркали птицы, еще изредка ветерок доносил чей-то смех, в основном детский. Детишки тут бегали туда-сюда, играя в прятки и салки…
А в общем парковая атмосфера наводила на размышления, поэтому Владислав и Вероника решили присесть на скамеечку и поразмышлять в свое удовольствие. Сначала просто молчали, потом Рон собралась было что-то спросить, но вопрос так и застрял у нее в горле...
Влад весь подобрался, застыл, сосредоточенный и напряженный, будто перед боем. Огромный мир уменьшился для него до площадки метр на метр, где тропинка выныривала из цветущих зарослей.
Рон присмотрелась тоже. И не увидела ничего особенного. Бегали дети: двое мальчишек-близнецов лет пяти… Дети!..
Влад пристально смотрел на них, даже привстал со скамейки… Его лицо изменилось до неузнаваемости, черты исказились, как от боли…
А один из мальчишек тем временем смело подбежал к нему и остановился рядом, глядя на Влада снизу вверх.
— Здравствуй, бледнолицый брат! — гордо сказал он.
Щегленок выглядел забавно: личико, раскрашенное акварельной краской, видно, делало его похожим на индейца, вставшего на тропу войны, а в волосах было натыкано множество голубиных перьев…
— Здравствуй! — ответил ему Влад, невольно улыбнувшись.
— Ты не видел, куда убежал глупый ковбой? — поинтересовался «индеец», очевидно, имея в виду своего брата.
— Слава! — послышался строгий женский голос. — Иди сюда, мы тебя обыскались!
К скамейка подошла женщина. Она была невысокого роста, худенькая, черноглазая, с короткой модной стрижкой… и носила замечательное платье из желтого бархата. Она вела за руку второго близняшку, на голове у которого красовалась огромная ковбойская шляпа; он еще все время приподнимал один край, чтобы хоть что-то видеть.
— Извините, — сказала она Владу, виновато рассмеявшись. — Дети…
Влад не ответил. Он и не мог ничего ответить. Только прошептал, одними губами: «Мама»… Никому не дано знать, каких трудов ему стоило сдержать этот крик, заставить себя сидеть здесь, сидеть, не шелохнувшись вместо того, чтобы вскочить, обнять ее и зарыдать от горя и счастья…
Женщина, глядя на него, в недоумении пожала плечами и пошла дальше по тропинке, ведя за руку обоих близняшек, которые то и дело оглядывались…
Они уходили… уходили… да он все равно не сумел бы поймать прошлое. Все равно… Он мог только ловить последние секунды подаренного счастья…
Влад видел, как мама говорила что-то маленькому «индейцу», видел, как она запнулась о нагло вылезший на дорожку корень… сломала каблук и, не долго думая, взяла туфли в руки и пошла босиком… да, она была такая...она была удивительная, свободная, прекрасная... лучшая в мире...
Дети весело прыгали вокруг нее и просили: «А можно нам тоже?», но она строго отвечала «Нет, нельзя», потому что не хотела чтобы они простудились и заболели…
— Влад, — Рон обняла его одной рукой. Влад был как каменный. А рука чувствовала бегущую по его телу мелкую дрожь…
— Это был я, — прошептал он. — Те близняшки — это я и Денис. А она, она моя мама…