Градов сбоку, когда в проходе не было пассажиров, мог наблюдать и другие изящные изгибы ее зрелой женской фигуры. Привыкший все объяснять, Градов вспомнил, что в последнее время многие женщины любят плотной одеждой выделять, даже выпячивать привлекательные для мужчин изгибы своего тела. Но сейчас его привлекло что-то другое.
Гладко причесанные волосы женщины, сзади завитые локонами, доходили до плеч. Заколки в волосах тоже знакомые. Такие заколки в женских волосах у виска он запомнил тоже с детства. Они были у матери, сестры. Потом в отрочестве замечал у Эллы, Ирины... Градов пришел к выводу, что у женщины почти классические черты лица. Не важно, по какой моде той или иной эпохи одета такая женщина. Всегда все на ней и вокруг нее так сообразуется с ее образом, что становится классикой. Рядом с ней сидела дочь, лет шестнадцати. Положив головку на плечо матери, она без участия, почти со скукой слушала ее разговор с сидевшей впереди знакомой, повернувшейся для удобства общения. Джинсовая куртка, джинсовые брюки и кроссовки придавали ей деловой вид женщины с рынка. И говорила она о проблемах торговли. Из долетавших до него отдельных фраз Градов понял, что заджинсованная женщина жалуется на проблемы своей торговли, а ее собеседница, явно далекая от торговли, с легким юмором дает советы последовать примеру какой-то их общей знакомой. Все манеры и внешность озабоченной собеседницы с рынка еще больше оттеняли самодостаточность приглянувшейся Градову женщины.
И вскоре Градова озарило открытие: она одна из тех, кто раньше нередко встречался ему в фильмах, книгах и даже в жизни. Градов всегда влюблялся в них платонически. И тогда его жизнь освещалась дополнительным светом так, что все границы жизни исчезали и в самой жизни и за ее горизонтом становилось бесконечно светло. Но в последние десять и более лет он нигде не встречал их – ни в книгах, ни в фильмах, ни в жизни. Поэтому его жизнь проходила в серых тонах.
Обрадованный открытием, Градов с блаженным выражением лица наблюдал, точнее, созерцал женщину в целом и по частям.
Когда она вышла из вагона и пошла по перрону, стала видна ее статная фигура, теперь уже в полный рост. Длинная ситцевая юбка заканчивалась внизу белой каймой. Непрерывно развевающийся подол юбки с белой лентой каймы придавал походке женщины плавность. Глядя на эту развевающуюся ленту, можно было подумать, что она плывет, если бы ступни ног в туфлях на невысоких каблуках упруго не обозначали каждый ее шаг. Все в ней выдавало породистую женственность, но все в ней также было достойно и элегантно.
Профессор Градов, окончательно очарованный, не заметил, как догнал ее, извинился, стал благодарить, потом обрушил на нее все свое красноречие. Большой опыт лектора чуть не испортил ему все, потому что вначале женщина не могла понять, чего от нее хотят, и стояла с отчужденным, почти сердитым видом. Абстрактные эстетические категории красоты, которыми оперировал Градов, не сразу до нее доходили. Но когда она поняла, что все это посвящено ей, то смутилась и слегка покраснела, от чего стала еще прекраснее. Градов, интуитивно поняв, что надо спуститься ниже в своих признаниях, заговорил уже по-житейски: «Знаете, я как-то не заметил, как исчезли Женщины из нашей жизни. Не люди женского пола – они везде снуют, вон их сколько, больше, чем мужского пола. Но Женщины куда-то делись, – делал он упор на «Ж». – И сегодня я наконец увидел Вас – Женщину моей молодости, моих идеалов, там, где никак не ожидал, – в трамвае! У меня теперь весь день будет отличное настроение. Спасибо Вам! Я не шизофреник, не маньяк, я обыкновенный профессор из этого университета, иду на работу», – окончательно приземлился Градов с высоты своих признаний.
Она легким наклоном головы дала понять, что благодарна за все комплименты, и рассматривала уже его глазами, полными любопытства и веселья.
Когда Градов, поклонившись, попрощался, сзади услышал испуганный голос дочери: «Мама, кто это? Ты его знаешь?!».
Ответа матери Градов не слышал, потому что, подхваченный чистой и светлой энергией, с радостным видом шагал на работу.
ОПОЗДАНИЕ К ВСТРЕЧЕ
«Все и все, кого мы любим,
есть наша мука».
Бунин
Тимур Сахрай уже несколько дней находится в состоянии эйфории от до краев удовлетворенного авторского самолюбия. Он давно не испытывал этого чувства, придающего полный и радостный смысл его творчеству, жизни и всему окружающему. Книга его рассказов вышла год назад, однако ожидаемого резонанса не имела. Но в прошлом месяце стараниями двух его неугомонных поклонниц в областной библиотеке была организована презентация книги, которая очень удалась. Областное радио дважды сообщало об этой презентации, а инсценировку одного из рассказов передавало трижды. И дело пошло. Книгу в магазине стали покупать. Но главное было в признании: его останавливали на улице знакомые и коллеги, писали письма незнакомые люди – и все с признаниями и благодарностью за хорошую книгу. Но особенно много было телефонных звонков. Поэтому Сахрай не удивился даже позднему звонку очередной читательницы, хвалившей и благодарившей его. В таких случаях Сахрай в свою очередь благодарил поклонниц, желал им всего хорошего, но не спрашивал ни имени, ни фамилии. На этот раз он почему-то поинтересовался именем читательницы. «Я – Гера, вы меня знаете», – был ответ. У Сахрая остановилось дыхание.
После некоторого молчания голос в трубке сказал: «Я та Гера, о которой вы спрашивали недавно нашего общего знакомого... Сычева». Сахрай был окончательно шокирован этим ответом. Неужели это она, самая яркая звезда его студенческих лет, при встрече с которой он терял дар речи?!
«Так вы Гера Соколинская?» – изумился Сахрай. Женщина засмеялась мягко, как-то по-родному. От неожиданности Сахрай не знал, что дальше говорить и делать. В голове пошел круговорот воспоминаний. К нему добавились желание увидеть ее и сразу возникшее сомнение в целесообразности встречи. Молчание нарушил голос в трубке: «Я, наверное, вас испугала?».
«Честно говоря, да, – признался Сахрай. Это признание придало ему уверенности, и он сказал: – Нам ведь и пора встретиться». К его удивлению, женщина легко приняла предложение, а Сахрай, инстинктом чувствовавший, что не стоит сразу, завтра же встречаться, сказал: «На этой неделе у меня и командировка, и ворох дел – давайте встретимся на следующей. Я вам позвоню». Они попрощались.
Звонок Геры Соколинской сменил спокойную приятную авторскую эйфорию Сахрая на предельное напряжение. Когда-то услышать звонок и признание Геры было бы выше всякой его мечты. Не в силах совладать с собой, он оделся и, несмотря на поздний час, вышел в ночной город побродить и успокоиться.
Впервые Сахрай встретил Геру на третьем курсе политехнического института при выходе из чертежного зала. Со второго курса главной учебной нагрузкой после занятий становились тогда курсовые проекты с большим объемом чертежных и расчетных работ. Все необходимые инструменты для черчения и справочники для расчетов студентам предоставляли в чертежном зале. После занятий многие устремлялись сюда, чтобы занять лучшие места. Но были завсегдатаи со своими постоянными местами. Сахрай с прошлого года бывал в чертежке систематически и ни разу не видел Геру до этого памятного дня первой встречи. На мехфаке девушек было мало. Все они были хорошенькие, миленькие. Ребята относились к ним, можно сказать, по-братски. Это значит тепло, по-дружески, но для любви они почему-то не предназначались. Поэтому Сахрай не ожидал встретить в чертежном зале что-то такое, что могло взволновать сердце... И вдруг – она: открытое красивое лицо с правильными чертами. Изумительной стройности фигура. Сахрай невольно оглянулся. Оглянулась и она, посмотрела большими, умными, спокойными глазами. Через несколько дней он увидел ее за работой в чертежном зале. Возле нее крутились сокурсники, предлагали услуги. Сахрай понял, чем отличалась Гера от всех девушек факультета, – она была красавицей среди более или менее хорошеньких. Но к русской красоте девушки природа добавила какой-то непонятный шарм. Он проявлялся в аристократически изящных изгибах всего тела вплоть до пальцев рук, в голосе, грудном, переходящем в атласное сопрано с драматическим оттенком, и во всей фигуре, кроме стройности содержавшей пленящее и удивительное женское достоинство.
Сахрай влюбился по уши. Они, уши, и начинали гореть первыми, как только он ее видел. Он вообще страдал робостью и застенчивостью. Со второго курса, четко осознав эти свои слабости, решил полностью от них избавиться. Успехи были явные, особенно помогали занятия боксом. И вдруг – полный откат назад от достигнутого. Высокая порода Геры, проявлявшаяся во всем, даже в мелочах, вызывала у Сахрая чувство неполноценности. При виде нее терял дар речи, испытывал своеобразный паралич воли и ума. Требовалось время, чтобы потом прийти в себя.
На каком-то этапе Тимур Сахрай понял, что надо бороться. Не за нее – он понимал, что шансов у него нет, – а со своим состоянием. Мужское самолюбие подсказывало, что для этого надо сделать смелый шаг, ввязаться в бой, не страшась поражения. Он узнал ее домашний адрес, взял друга, введенного в курс дела, и отправился с намерением сказать ей о своей любви... И после этого выкинуть ее из сердца, ибо он заведомо рассчитывал на отказ. Однако, по мере того как они приближались к ее дому, овладевшая им накануне решимость таяла, предательски уступая место робости и застенчивости. Перед дверью ее квартиры он стоял уже бледный, с пересохшим ртом. И лишь кулаки были по-боксерски сжаты. Дверь открыла женщина в годах. В руке ее дымилась сигарета. Она с какой-то жалостью посмотрела на пришельцев, сказала, что Геры нет и что если есть желание, то можно зайти и подождать. Сахрай отказался ждать и в глубине души даже обрадовался тому, что ее нет дома. Он не представлял себе, как бы признавался ей в любви, окажись она дома. Не прийти он тоже не мог – иначе презирал бы себя. Ее отсутствие выручило: объяснения в любви с трясущимися губами, и потому позорного, не состоялось, а решение пересилить себя и прийти к ней было выполнено. Через несколько дней он встретил ее в коридоре института и по ее насмешливому взгляду понял, что она «вычислила» его и знает о визите к ней. Этот ее насмешливый взгляд он воспринял как окончательный ожидавшийся отрицательный ответ. Внутренние борения прекратились, и он даже успокоился. Он стал выполнять свои курсовые проекты дома, чтобы не ходить в чертежный зал и не встречать ее. Кроме случайных встреч в коридорах, она не могла нигде ему попасться, кроме чертежки, ибо училась курсом ниже.
Но однажды он наблюдал ее необычное поведение по отношению к себе. В актовом зале был устроен вечер. Организаторы решили разнообразить художественные номера спортивными. Тренер выбрал для показательного боя на сцене его и Мишку Трофимова. Бой вызвал сильное оживление в зале, и они ушли под громкие аплодисменты. Когда уже начались танцы и он, переодевшись, появился среди сокурсников, невдалеке заметил Соколинскую с подругой. Она явно обращала на него внимание, в беседе с подругой много смеялась. У него было такое впечатление, что она радуется его успеху на сцене и всемерно хочет показать ему эту радость. Почему-то Сахрая это разозлило. К удивлению друзей, он бросил их и ушел с вечера. Домой он пришел с непонятным чувством удовлетворения. Потом понял, что взял реванш, что в свою очередь в ответ на ее насмешливый взгляд он не стал обращать внимание на проявленное ею на вечере благорасположение.
Когда Сахрай уже заканчивал институт, она дважды встречалась ему с полутяжеловесом из институтской боксерской команды Юрием Изосимовым и оба раза, как ему казалось, бросала на него какой-то властный взгляд. В ее взгляде он читал вызов: дескать, не одни вы боксеры.
На завод, на котором Сахрай работал после института, год спустя прибыл по распределению Казбек Хасанов, сокурсник Геры. Он сообщил, что она вышла замуж за Изосимова и что они уехали работать в какой-то НИИ.
Прошли годы. Был 1974 год, когда он вдруг встретил Геру на улице. Она вела мальчика лет пяти. Она поздоровалась, а он от неожиданности воскликнул:
– Вы Гера Соколинская?!
– А что, уже не похожа? – кокетничала Соколинская. Договорились встретиться на следующий день в кафе и пообщаться. Она почему-то пришла с сестрой и зятем. Встреча получилась нервозная, натянутая и отчужденная. На следующий день он пришел к ней домой, но ему сообщили, что она уехала на море, и тогда Сахрай навсегда выкинул ее из головы.
Все это он вспоминал, бродя по улицам города, по которым, несмотря на поздний час, с бешеной скоростью носились автомобили и почти не было людей.
Теперь-то он понимал, что чувствовал, что, выкинув тогда из головы, он оставил ее глубоко в сердце.
На следующей неделе у него действительно было много дел, в числе которых и трехдневная командировка. Но через все эти дела звонок Соколинской вспоминался тепло, светло, отрадно.
Настало воскресенье, и он внутренне уже был готов с ней встретиться. К этому времени главный мотив встречи для него прояснился – разгадать тайну этой женщины. Тайна эта заключалась не только в ее особой внешности, какой он потом никогда не встречал, но и еще в чем-то. В чем именно, он не знал. Незаурядность была во всем – в красоте лица и фигуры, в сильном характере, в бездонных глазах... Теперь он понимал, что его впечатления от внешности и личности Соколинской не были субъективными, личностными. Все годы после института, с кем бы из сокурсников он ни встречался, в разговоре обязательно упоминалась Соколинская. Она стала как бы визитной карточкой не только его студенческих лет, но и всех его сокурсников. По общему признанию, она была самой яркой звездой и потому со временем стала символом той звонкой, молодой, задорной юношеской их поры.
Точно в условленное время он подъехал к месту встречи. Вышел из машины и стал дожидаться на указанной ею автобусной остановке. Через несколько минут перешла дорогу и подошла к площадке, на которой он стоял, невзрачная пожилая женщина, как ему показалось, даже старая. Сахрай продолжал всматриваться в пешеходный переход, на котором она должна была появиться, если бы шла из дому, адрес которого Сахрай знал от нее. Но ее все не было. Вдруг прямо над его ухом прозвучал вопрос: «Не узнаете-таки?». Он оглянулся и увидел ту пожилую женщину, которая накануне пришла на площадку автобусной остановки. Сахрай вгляделся в ее лицо и с изумлением и даже со страхом узнал в нем черты Соколинской. Пытаясь скрыть причину своего изумления, он сказал: «Вот так встреча!». Гера не только постарела, она выглядела замученной. Ему казалось, что она из концлагеря.
«Вы знаете, когда я собралась на встречу с вами, я поймала себя на мысли, что меня не волнует, какое я сейчас произведу на вас впечатление. Конечно, я постарела. Но мне хотелось с вами встретиться и попросить извинения за нашу встречу, что была в 70-х годах, кажется в 1972 году. Я до сих пор чувствую за ту встречу угрызения совести. Это единственный не прощенный мной грех, а так я вроде выправила все свои дела...». Эти слова Геры придали их разговору формальный характер. Но его теперь интересовала не только ранее сложившаяся загадка ее как женщины, но и вопрос: что же с ней произошло такое, что так ее изменило? Сами по себе прожитые годы не могли это сделать.
Он предложил провести вечер вместе: «Мы можем съездить к бывшему сокурснику Казбеку Хасанову. Он выстроил за городом шикарный особняк и живет там с семьей. Будет рад вас видеть. Нередко вас вспоминает».
Однако у Хасановых никого не оказалось.
«Неужели мы так расстанемся? Давайте посидим в кафе», – сказал Сахрай, когда они подъезжали к ее дому. Но по ее просьбе они пошли не в кафе, а к ней домой. Она жила в трехкомнатной квартире.
Когда они сидели на кухне за чаем, раза два заходил и рылся в холодильнике молодой человек невысокого роста, лет тридцати. «Это тот самый малыш, с которым вы меня видели 25 лет назад. Филипп», – представила она сына. Когда Сахрай спросил, чем занимается сын, по лицу Геры сначала пробежала тень, потом оно стало почти каменным.
Сахрай уже заметил особенность нынешней Соколинской – изменчивость ее лица. Оно действительно выглядело замученным, но временами уходила эта замученность, и тогда, особенно в улыбке, проглядывала, как солнце среди тяжелых туч, лучезарная ее прошлая красота.
«Если с нее соскоблить наросты от невзгод, то она еще ничего», – подумалось ему.
«Ты знаешь, – можно я буду на ты? – сын мой не радость моя, а мое горе. Мне стыдно говорить о том, чем он занимается. Он наркоман, и в этом его образ жизни. Все, что я имела, я потратила на борьбу за него. Ничего не получилось. Вытащить его не смогла. Но не жалею о затратах, потому что совесть моя чиста. Все его посредничество в торговле позволяет ему получать лишь свою долю наркотиков. Заработков по существу у него нет, кормлю его я».
«Он довел тебя до такого состояния», – подумал, но не сказал Сахрай.
Разговор о сыне позволил Сахраю поинтересоваться всей ее родней. Она с удовольствием рассказывала о своих родственниках и показывала семейные фотографии.
Сахрай возвращался домой пораженный всем, что он узнал.
Во-первых, по родному отцу она не Соколинская, а Бауэр. Ее родной отец, зауральский немец, был арестован в 1940 году, и потом они его никогда не видели. Соколинской она стала по отчиму. Ее настоящее имя Гертруда. Так отец назвал дочку в честь своей матери, которая скончалась до рождения внучки. Намучившись в военные годы с немецким происхождением своей дочери, мать Геры настояла, чтобы она в паспорте определила себе имя Гера, а не Гертруда.
«Вот откуда ее особенная красота: метисы, как правило, красивы. Русская красавица плюс красавец немец. Отсюда и тот особый ее шарм, от которого я терял дар речи, – думал Сахрай, вспоминая фотографию ее отца, на которой дородный немец выглядел и умным, и самоуверенным. – А до нынешнего состояния довел ее сын».
Однако Сахрай чувствовал, что полной разгадки этой женщины он еще не имеет. Почему она взяла ребенка из детдома, а не родила сама? За Изосимова, о котором он спросил, замуж она не выходила, была только дружба. Все последние годы была не замужем. О ее личной жизни разговор по существу не получился. При первой встрече в их компании оказалась молодая женщина, Вера, ее квартирантка, вернувшаяся с работы и зашедшая на кухню поужинать.
Ее присутствие заставляло их вести разговор в определенных границах.
Прошла еще неделя. В разговоре по телефону Сахрай уловил в ее словах нотки упрека: «Я вам даже звонила, не случилось ли с вами чего».
Сахрай запасся шампанским, коньяком и всем прочим, необходимым для углубленной беседы, и отправился к ней.
Квартирантки и сына не было дома, и они могли говорить свободно о чем угодно. Снова вспомнили студенческие годы, что позволило задавать вопросы обо всех последующих этапах ее жизни.
После института она поехала работать в НИИ на юг области. Там она встретилась со своим будущим мужем. Он после Московского энергетического института прибыл туда по направлению. Как специалист он был одаренным, а физическая фактура его была отменная – высокий, плечистый. На фотографиях, которые она показывала, он был с аристократической бородой, на красивом лице большие черные глаза с поволокой. В институте у Геры была лишь одна платоническая любовь к преподавателю теоретической механики, о которой знали только ее близкие подруги. Встреча же с Олегом пробудила в ней настоящую глубокую женскую любовь. Вряд ли с его стороны была взаимность. Они поженились и уехали на его родину, в Саранск. Вся его родня, имевшая свой проект семейного благополучия Олега, не приняла Геру. На определенном этапе борьба стала непосильной, унизительной. Он систематически изменял ей со своей бывшей невестой, за которую ратовала родня. Самобытный и сильный характер Соколинской не отреагировать на это не мог. Любя, оставила его и уехала к родителям. Резала по живому. Здесь она пыталась заткнуть кровоточащую рану души ребенком, взятым из детдома.
Тогда, в 1974 году, Сахрай и встретил ее.
На вопрос, стоило ли отказываться от своей любви, Гера ответила, что не хотела мешать его счастью.
«Вряд ли ты в этом искренна, – возразил Сахрай. – Расставание с любовью равносильно самоубийству. Один социолог делит самоубийства на эгоистические и альтруистические. В первом случае человек мстит обществу за обиды и оскорбления, во втором случае он уходит из жизни во имя того, кого любит. У тебя явно просматривается первый вариант».
«Очень любопытная теория, – в глубокой задумчивости проговорила Гера. – Пожалуй, я с тобой соглашусь... Вот интересно...».
Бывший ее муж женился на своей любовнице, но через некоторое время потянулся к Гере и стал к ней приезжать. Он останавливался у своих знакомых, а встречались они где-нибудь в городе. Соколинской легче было общаться с ним на дистанции, ибо интимные, близкие отношения сделали бы эти встречи и расставания невыносимыми.
Последний раз он приезжал пятнадцать лет назад. К месту встречи не явился. Она знала номера поезда и вагона, в котором он собирался уезжать на следующий день. Но в том вагоне его не оказалось.
«Я тогда поняла, точнее, почувствовала, что это окончательное расставание, что он навсегда ушел из моей жизни. Я пошла в церковь... Не знаю почему...»
Она закрыла лицо руками и долго молчала. Когда убрала руки, глаза были полны слез.
«Вскоре по приезду он скончался», – пояснила Гера свои слезы.
Сахрай возвращался домой с чувством человека, разгадавшего мучившую его тайну. Удивительным было то, что в глубине души он еще в институте догадывался – а теперь это подтвердилось, – что в жизни Геры будет именно роковая любовь.
Прошло еще две недели после этого разговора.
Ночью, когда случилась их интимная близость и он неистовствовал от некогда не востребованной, но ныне проснувшейся страсти, она попросила пожалеть ее, потому что после Олега у нее не было мужчин. Свет от фонаря за окном освещал ее лицо. Оно было такое же молодое и обаятельное, как в те далекие студенческие годы.
После этой ночи они не могли быть долго друг без друга. Их встречи стали регулярными.
***
При очередном посещении Хасановых Сахрай рассказал жене Казбека Рите о своей юношеской любви к Гере и о ее красоте в те годы. Рита, придавая уверенность своему тону, сказала, что это и так видно, что и сейчас она красива. «Вот только морщины…» – и, призадумавшись, сказала, что не так много надо, чтобы ее омолодить. Дело в том, что Рита была превосходным врачом-косметологом. Она предложила Сахраю уговорить Геру на косметическую операцию, совершенно несложную и безболезненную. Сахрай объяснил, что в логике их взаимоотношений такое предложение с его стороны будет выглядеть некорректно, что такой просьбой он как бы подчеркнет, что сейчас ее внешность ему не нравится. Тогда Рита заявила, что она сама с ней поговорит «как женщина с женщиной». «Только без упоминания моего имени», – предупредил Сахрай.
Рита нашла повод увести Геру из-под летнего навеса, где они сидели, в дом. Там, уединившись, женщины долго общались.
На следующий день Гера, волнуясь и стесняясь, стала рассказывать о предложении Риты. Сахрай с деланным удивлением встретил ее сообщение и далее стал говорить, что Рита известный и превосходный специалист во врачебной косметике и, что будь он женщиной, то непременно согласился бы на такую операцию. Взял трубку, набрал телефон Риты и спросил, когда Гера могла бы прийти к ней. Рита посоветовала лечь на операцию не сейчас, в жаркое время, а с наступлением октября.
В начале октября позвонила Рита и сообщила, что ждет их. Гера, уже забывшая о предстоящей операции, стала и сомневаться, и волноваться. «Я не знаю, что делать. Мне это совершенно не нужно. Я счастлива, когда ты рядом. Но когда мы бываем на людях, я замечаю, что не соответствую тебе. Ты ведь так выглядишь... и мне стыдно рядом с тобой», – причитала она. Сахрай опять взял инициативу в свои руки и отвез ее в клинику к Рите.
Пребывание в клинике длилось уже больше месяца, и наконец Гера согласилась на свидание с Сахраем. Вначале он не заметил в ней особых изменений. Он принес ей на примерку два костюма и два платья, взятые у знакомого продавца. (Еще в начале их сближения Сахрай заметил, что Гера махнула рукой не только на свою судьбу, но и на свою внешность и на свою одежду. Все ее платья были невзрачными. Он искал повода обновить ее гардероб.) Гера хотела знать мнение Риты о нарядах и попросила их оставить.
Женщины, сговорившись, еще месяц не общались с Сахраем. Наконец Рита позвонила и сказала, что он может забрать Геру, но только в ее присутствии. Сахрай, до сих пор относившийся ко всей этой истории с некоторым юмором, на этот раз, подъезжая к клинике, волновался. Он зашел в кабинет Риты, надеясь найти там уже готовую к отъезду Геру. Но ни той, ни другой не было. Медсестра передала просьбу Риты немного подождать. Однако их не было полчаса, и все это время волнение не покидало Сахрая, наоборот, оно нарастало. Наконец вошла веселая Рита, взяла Сахрая под руку и сказала: «Только не падай». Потом явилась подготовленная к игре Гера...
Сахрай с раскрытым ртом влажными глазами глядел на нее и не мог поверить в возможность такого преображения. На Гере великолепно сидел один из костюмов, которые он принес, в руках была элегантная дамская сумочка. Великолепная прическа и лицо!
Умеренная косметика делала ее очень похожей на какую-то знаменитость из мирового кино. Наконец Гера не выдержала игры, бросилась к Сахраю и стала его целовать. Он же стоял с раскрытыми для объятия руками и все повторял: «Рита, да ты волшебница, я мог ожидать чего угодно, но такого?!».
«Ну теперь, Сахрай, держись: у тебя будет много поводов ревновать ее», – говорила Рита, провожая их.
Дома Гера долго не могла привыкнуть, как она выражалась, к своей «новой внешности», особенно первое время, избегала соседей, родственников и друзей. Несмотря на это все быстро узнали о метаморфозе ее лица и использовали любой повод, чтобы посмотреть на нее. Сахрай понял, чем можно было ей помочь: надо исчезнуть из поля зрения всех. Он взял ее с собой в командировку в Ленинград, где они провели две недели.
По возвращении Сахрай решил вывести ее в «большой свет», как он называл круг своих приятелей и друзей, причастных к музыкальному театру и филармонии. Большинство из них были профессора и доценты вузов города, имеющие в качестве хобби музыку. У многих были отменные голоса.
В Доме ученых профессор Розен, его однокашник по первому институту, решил праздновать свой 50-летний юбилей. Предполагалось, что там будет весь поющий «бомонд».
С самого начала юбилей Розена складывался весело, дружно для всех. Как многие евреи, Розен умел организовать то, за что брался.
Сахрай всем представлял Геру как подругу. Она явно выделялась среди всех женщин. Закончилась концертная часть, и перед банкетом был объявлен перерыв. Сахрай оставил Геру с одной знакомой и вышел на улицу, где, как ему передали, его ждал родственник.
Родственник долго и нудно говорил об устройстве сына в институт и довольно надолго задержал Сахрая. Когда он вернулся в фойе, где оставил Геру, то увидел ее в кругу большого числа поклонников. Она бросилась к нему и просила больше не оставлять ее. Банкет, начавшийся с тостов в адрес юбиляра, вскоре сместил центр тяжести в сторону Геры. Этому способствовал сам юбиляр, первым спевший персонально для Геры арию Риголетто. За ним последовали остальные «голоса». Гера стеснялась, но была счастлива. Она не предполагала, что такие арии так здорово могут петь непрофессионалы.
После этого юбилея среди всех знакомых Сахрая прошел слух, что у него роман со знаменитой актрисой. На юбилее Сахрай шутя несколько раз ее так представлял.
Через несколько дней после этого банкета Гера попросила Сахрая приехать для серьезного разговора. Она сетовала на то, что мужчины не дают ей прохода.
«На кой черт я согласилась на эту операцию! Разве можно бороться с природой? Я ощущаю свой возраст, а не свою искусственную красоту. Зачем мне эти ухаживания мужиков на старости лет? Мне только ты нужен, только ты – родная частица моей юности и моей жизни. Я ведь всех близких потеряла. По очереди похоронила маму, отчима. В прошлом году сестру. Я готова была и сама уйти. Честное слово, очень была готова. И вдруг возник ты – посланец моей счастливой юности, и я стала вокруг видеть краски, слышать голоса и музыку, чувствовать запахи. Но я ощущаю жизнь только с тобой. Я не хотела тебе этого говорить, потому что в моем возрасте такие признания неестественны. Я постоянно думаю о тебе. Для меня думать о тебе и жить сейчас одно и то же. А эта дурацкая операция, эти охи, ахи женщин и мужчин выбивают из колеи. Пойми же, они все мешают моему счастью».
«Ну, давай все время будем вместе», – легко и неожиданно для себя предложил Сахрай. Так он стал жить у нее.
Оба истосковавшиеся по душевному и не только душевному уюту, Тимур и Гера быстро достигли той гармонии совместной жизни, которая и есть счастье. В интимной жизни они настолько подходили друг другу, что о ком-то другом ни у кого из них не могло возникнуть даже мысли. Но не менее их объединяло прошлое, которое до мелочей было родным и близким, отношения отличала именно гармония, каждый ревностно следил за тем, что могло ее нарушить, и предупреждал соответствующими действиями. В результате получалось так, что ни одному из них не надо было о себе заботиться, ибо он сполна заботился о ней, а она о нем. Одно обстоятельство тяготело над ними – это Филипп.