А он-то думал, что любовь его сломать 3 глава

Сахрай долго думал над тем, как раз и навсегда решить его проблемы. Но то, что узнавал от Геры, сводило на нет все его проекты.

Единственным человеком, знавшим полностью проблемы Филиппа в любой день, была Гера. От самого Филиппа никакой информации Сахрай получить не мог. Он пытался с ним общаться, но это оказалось невозможным. Филипп практически не мог поддерживать разговор. Он или молчал, или выдавал нечто несуразное, похожее иногда на афоризм, иногда на белибер­ду. Все его фразы полностью расшифровать могла только Гера. При обще­нии с Сахраем у него на лице появля­лась некая хитромудрая усмешка с полуопущенными веками, делавшая его похожим на загадочного маленького Будду.

Когда Сахрай предложил обратиться к самым большим специалистам по нарколечению и не жалеть денег, Гера попросила сейчас этого не делать, по­тому что в город завезли крупную партию героина.

«Ты откуда знаешь?» – изумился Сахрай. «Десять лет поживешь с нар­команом – все узнаешь. Разве не за­мечаешь, что мы уже неделю завтрака­ем на кухне?».

Сахрай вспомнил, конечно, как до недавнего времени Гера приносила зав­трак в спальню. Кухня в это время была занята Филиппом и его друзьями. Они там готовили «варево», которое не всегда удавалось довести до нужной кондиции.

Теперь Филипп исчезал из дому ранним вечером и возвращался в пол­ночь. Он был активным посредником в реализации героина. За это он никаких денег не получал, но имел свою долю героина. По утрам его не было слышно. Он был в «форме». Так Сахрай воочию убеждался в том, что наркомания – это образ жизни, а не просто дурная привычка. С другой стороны, это вели­колепно организованный бизнес, в ко­тором свои доли имеют не только пре­ступные и теневые дельцы, но и орга­ны всех ветвей власти.

С окончанием лета закончился и героин. Филипп с друзьями вернулся на кухню.

Сахрай решил, что настало подходя­щее время уложить Филиппа в диспан­сер. К его удивлению, Гере удалось до­вольно-таки легко уговорить Филиппа.

Они посещали его раз в неделю. Общалась с ним Гера, а Сахрай в это время беседовал или с врача­ми, или с такими, как они, родителями. Многое от них узнавал Сахрай и посте­пенно приходил к выводу, что у них с Герой могло быть хуже, чем есть сейчас. Одно его удручало до безыс­ходности. Из бесед с лучшими специа­листами он понял, что такая стадия, как у Филиппа, полному излечению не поддается. «Полное излечение сделает его инвалидом, его уделом станет псих­больница», – говорил ему один доктор.

Через месяц Филиппа отпустили для того, чтобы сделать перерыв в лече­нии. Сахрай видел в его поведе­нии явное улучшение. Однако Вера-квар­тирантка категорически с этим не со­глашалась. Она замечала сильные из­менения в суждениях и действиях Филиппа. Не в лучшую сторону.

«Вы знаете, он стал очень сильно ревновать мать, – говорила Вера. – Еще бы, всю жизнь занималась им, а теперь нет такого внимания». «Я ду­маю, это не ревность, а обыкновенный эгоизм», – пояснила ситуацию Гера.

Гера проводила в комнате Филиппа около получаса. Убирала, беседовала. Однажды она вышла от него смеясь: «Рассмешил: говорит, убью тебя, если будешь меня сильно воспитывать. Ду­рачок, эта угроза, как и та, когда он говорит, что разменяет квартиру и бу­дет жить отдельно».

Через некоторое время Филиппа снова взяли в диспансер. На этот раз надолго. Выйдя оттуда, он закрылся в своей комнате, отгородился ото всех, в том числе и от друзей. Его было не видно и не слышно.

 

***

Сахрай возвращался после трехднев­ной командировки, предвкушая радость встречи с Герой. Если дверь откроет Филя или Вера, он даст им знать, что­бы не выдавали его приезд. Он неожиданно появится с независимым видом в ее комнате. Она тоже безразлич­ным тоном будет некоторое время раз­говаривать с ним. Потом он, вроде бы проходя мимо, неожиданно схватит ее. И в долгом постепенно смягчающемся объятии они будут наслаждаться теп­лом друг друга. С того времени, как они стали жить вместе, он уже не мог без этого ее мягкого и в то же время бездонного тепла, очищающего его все­го – и душу, и тело. Будучи уже в годах и опытным во всем, он не мог не задуматься о природе этого тепла. Начиналось оно как действительно ре­альное, физическое тепло ее тела, но потом становилось неощущаемым яв­лением другого порядка. Невероятной чистотой своей оно освобождало его от всех видов переживаний, недомоганий, наполняло все его существо новой, свет­лой жизненной силой. Сахрай предчувствовал очередное счастливое возрож­дение всего себя от встречи и, не до­жидаясь лифта, побежал по лестнице.

В дверях встретился выходящий Филя. Идиотская радость, которую он изобра­жал при встречах, на этот раз была еще более выраженной. «Ну вот, во­время успел, – сказал Филя и, спуска­ясь по лестнице, добавил: – на спек­такль».

Сахрай, зайдя в квартиру, не стал скрывать свой приезд и громко спро­сил: «Что это с Филей?».

Ответа не последовало. Он заглянул на кухню. Геры там не было. Он нашел ее в ее комнате. Она лежала на посте­ли лицом вниз, держась руками за шею. Изо рта была видна бурая пена. Сах­рай приподнял ее голову. Гера обре­ченно глядела мутными глазами. Отпу­щенная им голова беспомощно легла на подушку.

«Гера, что с тобой?» – кричал Сах­рай, почему-то решив, что она чем-то отравилась или подавилась. Он по­бежал к телефону, не сразу его нашел. Дежурная «скорой» дотошно спрашивала, что ела пострадавшая. Сахрай, уже полностью объятый стра­хом, прибежал к ней, перевернул вверх лицом, подтянул к себе на колени и только тогда заметил на ее шее крова­вый разрез, через который с хрипом проходил воздух. В это время глаза Геры абсолютно прояснились, расшири­лись, достигли пугающей красоты и медленно-медленно закатились. Утихла и рана на шее.

Сахрай некоторое время стоял объя­тый ужасом. Потом его пронзила жгу­чая догадка о том, что это дело рук Фильки. Мгновенно он бросился к две­ри, чтобы найти и уничтожить его. На какой-то лестничной площадке осознал нелепость своего замысла и, обессилен­ный и опустошенный, вернулся к Гере.

Санитары «скорой» вызвали милицию. Что-то он им отвечал, о чем-то с ними беседовали всполошившиеся соседи. Но все это было где-то далеко, по ту сторону его потря­сенного сознания.

 

***

 

Забыть Геру Сахрай не мог. Недо­ступная звезда его ранней молодости, подарившая на склоне лет всю возмож­ную для его возраста полноту любви... Она же поставила в его жизни после­днюю точку. Сахраю было абсолютно ясно, что это была в его жизни после­дняя любовь. Она и не покинула его. Но уход Геры породил щемящее чувство обиды, тоски и оди­ночества. Почему? За что? Если такое может произойти, в чем тогда смысл жизни?

Сахрай никогда не любил филосо­фию. Занимаясь литературным делом, он всегда соприкасался с живой чело­веческой жизнью. А философия, по его мнению, слишком абстрактна и далека от нее.

Однако в последнее время он ловил себя на том, что трагедия, произошед­шая с ним, постоянно наводит его на философские раздумья. Почему красо­та Геры – и юная, первая, и вторая, вос­становленная – приносила ей только несчастье?

А все цитируют великого писателя: «Красота спасет мир».

А кто спасет красоту?!

Почему русский Сократ XIX века, задавший в своих романах столько воп­росов, въедливо докопавшийся до глу­бин человеческой души, не поставил этого вопроса?

Сахрай чувствовал, что философство­вание лечит его травмированную душу. Он с огромным удовольствием читал «Утешение философией» Боэция. Он стал понимать, что философия помога­ет личные проблемы поднимать до все­общего уровня и этим облегчает их давление. Он стал понимать лейтмотив философии: связывать непредсказуемые превратности человеческой жизни и ве­личие возвышающегося над судьбой сво­бодного человеческого духа.

 

Евгений ПЕТРОВ,

студент 4-го курса факультета

водоснабжения и водоотведения

 

ШРАМ

 

– Как это тебя угораздило? – отчитывал я парнишку, вытаскивая пинцетом из его груди очередной осколок ручной гранаты. – А еще вэдэвэшник!

Он дико вскрикнул и инстинктивно дернулся, чем причинил себе гораздо большую боль.

– Ну-ну, не брыкаться! – придал я голосу максимальную суровость, на какую был только способен в подобной ситуации, попутно цепляя следующий осколок, на этот раз от ребра.

Парнишка покрепче сжал зубы и напрягся. Но по телу все равно пробежала судорога.

– Терпи! Осталось немного. Сейчас буду зашивать. – Я уже удалял запекшуюся кровь ватным тампоном, размышляя над тем, что стерильность здесь ни к черту, подцепит еще заражение крови. Нужно торопиться.

У парнишки участилось дыхание, и откуда-то изнутри снова вырвался нечеловеческий крик. Боль легче переносится, если не держать ее в себе. И организм это понимал.

– Сейчас, сейчас… – как заклинание шептал я простые слова, привычными движениями накладывая шов.

Каких-то пять минут назад парнишка в составе первого отделения нашей роты шел по крутой горной тропе, работая на подъем. Шел по следу малочисленного чеченского отряда. Шел и надеялся, что по окончании задания его наконец демобилизуют, что он скоро вернется домой, постарается забыть все, что здесь пережил. Но вдруг кто-то зацепил растяжку. Под истошный вопль «Ложись!» бойцы падали лицом в землю, не зная, откуда ожидать взрыва. Он не успел.

Я не знал его. Я всего лишь медик, солдат-контрактник, сознательно идущий навстречу смерти и уже почувствовавший ее жаркое дыхание. Знал только одно: война не забудется. Каждую ночь он будет просыпаться от страшных реалистичных кошмаров, каждый закат будет принимать за отблески вражеских костров, далекий гул самолета – за рев боевой машины десанта. А знаете, как неудержимо тянет броситься на землю, когда детишки взрывают рядом безобидные петарды? Как екает сердце при виде на земле дымящего окурка, который так похож на горящий бикфордов шнур? Как давит на мозг тишина, когда сидишь один в комнате? Как страх пронизывает сознание, когда понимаешь: еще мгнове- ние – и нанес бы смертельный удар дорогому человеку за то, что он просто по-дружески хлопнул тебя по плечу?

Нет, ничего не проходит бесследно. Каждое событие в нашей жизни оставляет свой отпечаток. Свой шрам. Как оставит уродливый шрам на груди несчастного парнишки этот остывший кусок металла.

 

НЕБО

 

«Такое бывает», – думал я, быстро шагая по улице, чувствуя, что со мной соглашается даже небо. Оно так же, как и я, хмурилось и мрачнело с каждой минутой. Оно тоже было не согласно с суровой правдой жизни.

Нас переполняла ярость. Я до боли в пальцах сжимал кулаки, а небо с грохотом метало молнии. Мое сердце кто-то покрыл коркой льда, чтобы оно не загорелось от бушующего внутри огня. Мозг упорно пытался подчинить вышедшие из-под контроля чувства. Небо все понимало и разгоняло раздражающих меня людей по домам, за что я был ему бесконечно благодарен. Никого не хотелось видеть. Ничего не хотелось делать. Просто куда-то идти, хотя бы к той опустевшей троллейбусной остановке.

Но я все же остановился за несколько шагов до намеченной цели. И небо не выдержало. Оно разрыдалось от бессилия, оттого, что ничем не могло мне помочь.

Я стоял под проливным весенним дождем. Почему-то меньше всего сейчас хотелось куда-то от него прятаться. Намокли волосы, легкая ветровка, джинсы. Вода омывала лицо, барабанила в грудь, стекала по ногам на асфальт. От тела струился пар. Дождь остужал не тело – душу. Он смывал все негативное. Сердце уже стучало радостнее, ощутив спасительную пустоту. И люди не раздражали. Те, что тыкали пальцами из проезжающих мимо автомобилей. Они не понимали моего состояния.

Дождь прекратился внезапно. Налетевший ветер пронзал насквозь. Он яростно разгонял тучи. И вот одна из них освободила солнце. Я посмотрел в небо, как смотрят в глаза хорошо знакомому человеку, когда узнают о нем что-то новое, и почему-то улыбнулся. Оно тоже улыбалось.

.

ОДИН ДЕНЬ В РАЗВЕДКЕ

– Иванов!

­– Я!

– Ко мне!

– Есть!

Тишину нарушает только четкий звук моих шагов.

– Товарищ прапорщик, старший сержант Иванов по вашему приказанию прибыл.

– Ладно, Виктор, оставь эту официальность. Начальство тебя вызывает, опять, наверное, натворил что-нибудь, – в полтона произнес прапорщик Овценко, чтобы остальной взвод ничего не услышал.

– А какое начальство?

– Старший лейтенант Калинин. Ну, с Богом!

– Есть! – отчеканил я и повернулся на 180 градусов, намереваясь удалиться.

– Отставить! – рявкнул прапорщик. – Как освободишься, обо всем доложишь.

Весьма непродолжительная пауза.

– Чего ждешь? Шагом марш!

Намеренно не сказав «Есть!», положенное по уставу, я строевым шагом начал удаляться с плаца.

– Взвод! Напра-во, за мной бегом марш! – слышу за спиной команду Овценко и дружный топот.

Когда все стихло, я осмотрелся и, не торопясь, побрел к тому корпусу нашей части, где располагается так называемый штаб, размышляя по пути, что такого мог натворить за последнее время, – просто так к Калинину не вызывают.

Внезапно я все вспомнил. Во время сегодняшней ночной тревоги под каким-то непонятным предлогом, ради забавы, посоветовал второму взводу нашей роты занять позицию далеко за пределами части, у самого города. Это порядка десяти километров отсюда. И как это они умудрились меня послушать? Но самое главное в том, что ротный их искал до самого утра. Всю часть поднял на ноги. А я-то думал, что это дело уже замяли.

«Точно влетит», – сделал я горький вывод.

С такими примерно мыслями я вошел в нужную дверь и, пройдя по длинному, начищенному до блеска коридору, без стука вошел в кабинет старшего лейтенанта Калинина. Внутри царило оживление. За столом сидел и что-то писал наш ротный, у стены разглядывали прикрепленную ржавыми кнопками карту два незнакомца в камуфляже, а возле шкафа громко спорили сам Калинин и, судя по погонам, какой-то полковник. Обычно больше двух человек в этом кабинете я не видел.

Тут ротный заметил меня и довольно громко, чтобы все услышали, сказал:

– Проходите, старший сержант Иванов.

Все присутствующие отвлеклись от своих занятий и притихли. Полковник начал расхаживать взад-вперед вдоль стола, а старший лейтенант Калинин сел на стул возле стены.

Я продолжал стоять в дверях, с напряжением ожидая, что же будет дальше.

– Иванов, – начал Калинин, – ты уже полтора года служишь в армии. За это время были кое-какие залеты, за которые получил в общей сложности около ста пятидесяти нарядов вне очереди…

– Не хотел, товарищ старший лейтенант.

– …Мы тут пересмотрели все твои достижения…

– Честное слово, не хотел, само собой получилось.

– Согласно им мы решили…

– Только не в дисбат!

– С чего ты взял, что тебя хотят отправить в дисциплинарный батальон?

– Товарищ старший лейтенант, разрешите обратиться? – подал голос наш ротный.

– Разрешаю.

– Вы еще не знаете, что старший сержант Иванов этой ночью во время тревоги отправил второй взвод моей роты к самому городу. Я его потом до утра искал. Поэтому он и думает, что его отправляют в дисбат.

– Вот как? Тогда я проясню ситуацию. Дело в том, что у тебя, Иванов, самые высокие показатели по службе.

– То есть вы не имеете в виду ночную тревогу? – облегченно спросил я.

– Вот именно. Вам предложено присвоить внеочередное звание, – продолжал Калинин, – но это в том случае, если вы отлично проявите себя в разведке.

– Учебной?

– Боевой, – вдруг заговорил полковник, остановившись (как вы помните, он шагал взад-вперед вдоль стола), – вы направляетесь на настоящее боевое задание в Чечню.

– А если я этого не хочу? – начал торговаться я, забыв, что в армии такие вольности не допускаются.

– Приказ вышестоящих органов: «Направить старшего сержанта Иванова Виктора Владимировича на боевое задание в Чечню, как самого подготовленного бойца данной части, для обучения практическим навыкам. В случае успешного выполнения задания присвоить звание «младший лейтенант», – констатировал полковник.

– Иными словами, вы мне предоставляете не звание, а деревянный бушлат? Офицера дают за боевые заслуги!

– Не все так плохо, у тебя есть неплохие шансы, – «успокоил» Калинин.

– Теперь познакомьтесь с вашим инструктором, – сказал полковник, – он будет вас сопровождать. На задании слушаться только его. Повторяю: только его. Встаньте, Михаил.

Сидевший в дальнем углу человек, которого я до сих пор не замечал, поднялся с места и кивнул. Худенький, щупленький, несколько неуклюжий и совершенно безобидный на вид паренек, двадцати пяти лет, маленького роста. Одет в гражданскую одежду.

– Меня зовут Михаилом Константиновичем, – представился он.

Я со слегка удивленным видом пожал протянутую руку.

– Вылетаете на место через сорок минут, – продолжал полковник, – время пошло, готовьтесь.

– Есть! – отчеканил я, выходя из кабинета, и торопливо отправился в казарму. По пути встретил прапорщика Овценко, который разговаривал с дневальным.

– Ну, что там? – спросил он.

– В Чечню посылают.

– Как?!

– Довыделывался, видимо.

– Да, угораздило тебя, Иванов, – пробормотал с сожалением прапорщик, обычно строгий, а теперь вмиг подобревший. – Когда хоть отправляешься?

– Через сорок минут.

– Не буду задерживать. Смотри, береги себя.

– Конечно, как же вы без меня? Заскучаете совсем. Кстати, пока жив, каюсь в грехах.

– Как прикажешь тебя понимать?

– Ну, ночные похождения второго взвода – моя проделка.

– Ах, ты…

Что ж, все, что делается, – к лучшему. Бег от прапорщиков тоже полезное занятие.

Вертолет К-50, он же «Черная акула». Удачное соединение легкости, красоты, изящества с небывалой силой и мощью. Мотор ревет вовсю. Слышно, как винты с шумом рассекают воздух. Самый лучший вертолет во всем мире. Кресло пилота удобнее, чем койка нашего ротного. Скорость предельная.

Когда эта махина пролетела мимо, я горько вздохнул, глядя ей вслед, пока заходящее солнце не скрыло корпус своими лучами. Мы летим в противоположном направлении на такой груде ржавого металла, которую вертолетом назвать стыдно. Помимо меня и пилота внутри находились инструктор Михаил и сопровождающий нас старший лейтенант Калинин, который сидел со мной рядом. Рев двигателя совсем не давал разговаривать, но все же мы периодически перекрикивались с Калининым.

– Товарищ старший лейтенант! – крикнул я ему от всей души в ухо. – Какое задание нас там ожидает?

– Его знают только два человека: полковник Зиновьев и твой инструктор. После приземления узнаешь и ты.

Дальше летели молча. Снаряжение, которое мне выдали минут за десять до отправления, запретили укладывать в вещмешок и даже ранец десантника, так как в подобной ситуации все это могло оказаться достаточно громоздким. Пришлось проявить смекалку и рассовать все вещи по карманам разгрузки. Одет был, естественно, в камуфлированную форму, на ногах вместо привычных портянок и кирзовых сапог носки и удобные «берцы». Из оружия помимо тактического ножа мне доверили автомат Калашникова (складной вариант – АКС) и пару снаряженных патронами магазинов к нему. Остальная экипировка состояла из всяких полезных мелочей. Примерно такое же снаряжение было и у Михаила. В своем обмундировании он казался квадратным: набитая до отказа разгрузка сровняла рост с шириной.

Вдруг вертолет начал снижаться и очень скоро завис над какой-то поляной. Люк раскрылся, и я с инструктором занялся синхронным десантированием. Приземлились, кувыркнулись, перекатились, залегли.

– Замри! – скомандовал Михаил.

Через несколько мгновений люк закрылся, и вертолет улетел. Когда затих шум двигателя, мой напарник подал знак подняться, и мы встали. Я осмотрелся. Красотища! Кругом густой лес, гористая местность, птицы поют, вдали река шумит… Благодать. Мы оказались на окраине обширной поляны, заросшей дикой ежевикой.

– Где-то в пятидесяти километрах отсюда в южном направлении находится предполагаемая точка встречи двух мелких групп чеченских боевиков. Там они должны появиться, по данным последней разведки, примерно через шесть часов, – инструктировал Михаил. – Наша задача: узнать состав каждой группы, установить факт встречи и захватить языка для подстраховки. К утру на этом же месте ждать вертолета.

– Можно прослушать нашу задачу еще раз? – поинтересовался я и демонстративно вынул из нагрудного кармана разгрузки блокнот с карандашом, намереваясь записать услышанное.

Напарник моментально вскипел. Он выхватил все у меня из рук и, ловко орудуя саперной лопаткой, закопал. В ответ я сломал веточку и воткнул в небольшой бугорок, под которым покоился мой блокнот с карандашом.

– «Только много цветов расти будет в небольшом бугорочке земли». Слова неизвестного поэта.

Михаил растоптал бугорок с веточкой, прорычав себе что-то под нос, и добавил, обращаясь ко мне:

– Пошли.

И мы пошли, вернее, побежали. Чтобы сократить дорогу пришлось свернуть с тропы. Мы пробирались через густые ветви деревьев и кустарников, особую сложность представляли заросли кизила и терновника, ведь все это мы проделывали с особой тщательностью, чтобы не оставить следов. Мой инструктор все время осматривал местность на наличие признаков, выдающих местоположение врага, но таковых пока не оказывалось. Он попутно комментировал свои действия.

По моим подсчетам, прошло уже примерно часов пять (плюс-минус полчаса) с тех пор, как мы начали марш-бросок по лесу. Солнце уже почти скрылось за горизонтом, лес был целиком во власти сумерек. И вот между деревьями в нескольких десятках метров мы заметили отблески костра. Михаил знаками приказал лечь и ползти по-пластунски. Вскоре он замер. Я поравнялся с ним и увидел открытую поляну. Группа, состоящая из пятнадцати чеченских боевиков, расположилась на западном краю и нагло палила дрова, по-видимому даже не догадываясь о нашем присутствии и, уж конечно, не заботясь о маскировке. У меня чуть кровь в жилах не застыла от одной только мысли, что нас могут обнаружить. Я впервые столкнулся с настоящим противником лицом к лицу.

– Сигнальный костер, – шепотом пояснил Михаил, на секунду повернув голову в мою сторону.

Когда первый страх прошел, я начал с интересом разглядывать чеченцев. Все они расположились недалеко от костра и изредка переговаривались на своем языке. Похоже, полчаса назад они проделали длинный путь и теперь с наслаждением отдыхали. Время от времени один из них подкладывал хвойные ветки в затухающий огонь, отчего дым каждый раз становился гуще, а чуть погодя пламя вспыхивало с новой силой. У каждого из боевиков имелся автомат, модель которого разглядеть не удавалось. Один из чеченцев носил черный берет. Он, по-видимому, являлся командиром группы. В ближайшем от него дереве торчал топор. Больше никаких предметов экипировки видно не было, и это показалось мне странным.

Вскоре приблизительно половина отряда медленно удалилась за ближайший кустарник.

Я насторожился и начал готовиться к возможному нападению противника: прижался к земле, снял автомат с предохранителя и коснулся мизинцем затвора, намереваясь при малейшей опасности дернуть его на себя и резко отпустить. Оружие, таким образом, почти готово к бою.

– Замри! – резко шепнул Михаил, заметив мои приготовления, и я увидел, как оставшиеся боевики повскакивали со своих мест и заняли круговую оборону, ощетинившись во все стороны стволами автоматов.

Из чащи на поляну вышла еще одна группа чеченцев, и командиры обменялись несколькими фразами. Не успел я опомниться, как автоматы были опущены и, слившись в один отряд, боевики ушли с поляны, не потушив костра и не вытащив топора из дерева. Я понимал, что они вернутся, но от сердца отлегло – перестрелки не было, нас не заметили.

– Вперед! – шепнул мне неугомонный напарник, и, резко вскочив, мы изо всех сил помчались к костру. Вдруг он внезапно упал и перекатами начал двигаться к тому месту, где скрылись чеченцы. Я проделал то же самое.

Около первых деревьев Михаил замер и указал взглядом вперед:

– Землянка.

Я ничего не разглядел в плотных зарослях неизвестного мне растения. Напарник пополз дальше. Вдруг прямо на него из ниоткуда вышел один из боевиков. Опешив, чеченец отступил на несколько шагов назад и начал судорожно готовить автомат к стрельбе. Мои руки задрожали при виде направленного в нашу сторону ствола. Михаил же не растерялся. Он, быстро вскочив, неуловимым движением умудрился завалить рослого врага и скрутить его же автоматом. В части мне приходилось наблюдать подобное зрелище, когда новобранец, тренировавшийся до армии в каком-то военно-патриотическом клубе, с успехом отбивался от пятерых «дедов» одним стулом. Как-то я спросил его, что это за новый вид единоборства. Он ответил, что данные приемы боя имеют много названий, самые распространенные из которых – РБИ (русское боевое искусство) и рукопашный бой. Помню, я еще усмехнулся этому сравнению драки с искусством, а паренек как бы между прочим сказал: «Рукопашный бой не только умение драться. Это прежде всего искусство владения своим телом».

Пока Михаил справлялся с противником, я только успел передернуть затвор, который громко щелкнул, выдав нас тем самым с головой.

Напарник прижал палец к губам и нанес мощный удар чеченцу в голову ногой, закованной в «берц». Тот отключился.

– Что теперь? – спросил я, еле шевеля губами.

– Уходим, – так же бесшумно откликнулся он и, взвалив бесчувственное тело боевика со всем обмундированием на плечи, понесся так, что я еле успевал за ним. Сзади доносились крики других чеченцев, треск ломаемых ветвей, но выстрелов пока не было. Мы бежали настолько быстро, что с трудом успевали лавировать между стволами деревьев.

И вот впереди внезапно возник забор из колючей проволоки метра два в высоту. Михаил бросил на землю тело боевика и прислушался.

– Нас окружили.

Я тоже это понял. Возникло ощущение безвыходности. Что делать? Отстреливаться? Это плохой вариант. Только в американских боевиках главный герой может расстрелять целую армию. В жизни все наоборот. Мой напарник тем временем осматривал ближайшее дерево, диаметр ствола которого на глаз можно оценить сантиметров в двадцать.

– Руби, – коротко приказал он.

– Чем?!

– Саперной лопаткой.

Я молча повиновался. Достал из чехла лопатку и принялся за дело, краем глаза наблюдая за Михаилом. Он копал землю под нижним рядом проволоки.

Шум погони постепенно нарастал. Я в полную силу бил острым краем лопатки по дереву, но от этого было мало толку.

– Не получается!

– А ты думал, что у тебя получится? – удивился напарник.

Я обернулся. Он стоял по ту сторону забора и улыбался.

– Лезь.

Под последним рядом колючей проволоки была прокопана небольшая канавка, а сама проволока подпиралась двумя рогатинами, воткнутыми в землю. В образовавшийся проем мог свободно пролезть человек. Я немедленно перебрался к Михаилу, и он принялся тянуть приходившего в сознание пленника. Вдруг показались боевики и открыли стрельбу, прячась за деревьями. Мешкать было нельзя. Мы нырнули в ближайшие заросли терна, бросив чеченца, и поползли. Острые шипы царапали кожу через одежду, больно вонзались при каждом неосторожном движении, но выбирать не приходилось. Вскоре, однако, терн резко закончился. Мы, не сговариваясь, вскочили и побежали.

Михаил заметно нервничал.

– По-моему, впереди кто-то есть.

Сразу же после этих слов он прыжком сбил меня с ног, и над головой просвистела автоматная очередь. Мы открыли огонь на звук, больше пытаясь отпугнуть врагов, нежели в кого-нибудь из них попасть. Напарник полоснул последний раз в том направлении и тронул меня за плечо.

– Пора уходить. Нечего впустую тратить патроны.

И мы бесшумно поползли. Вскоре, как мне показалось, удалось оторваться от преследования, и мы сели передохнуть.

– Это все, конечно, хорошо: выстрелы, погоня, колючая проволока… Но зачем ты заставил меня рубить дерево? – дрожащим от недавнего быстрого бега голосом просипел я, чувствуя бешено колотящееся сердце каждой частичкой тела.

– Чтобы ты был хоть чем-то занят, не паниковал. Ну и чтобы мне не мешал.

– По-моему, так нечестно. Мне, может быть, неприятно будет рассказывать в части, что, пока ты спасал наши жизни, я занимался непонятно чем.

– Знаешь что? Это уже слишком! Хочешь, чтобы я тебя под пули послал?

– Почему бы и нет. В нас уже и так стреляли.

– Пойми наконец, – разнервничался Михаил, – мы не в кино снимаемся, невозможно вдвоем расстрелять отряд боевиков. Нам вообще очень крупно повезло, что успели ноги унести. В конце концов лучше хоть что-то потом рассказывать в части, чем умолкнуть навеки.

Конечно, я понимал, о чем он говорит. Просто никак не мог отойти от увиденного и пытался это скрыть, затеяв никому не нужный спор.

– Мне пришлось истратить целый магазин патронов, а задание до сих пор не выполнено. Это крупнейший провал в моей жизни!

– Почему крупнейший? Если не ошибаюсь, наше задание не самое ответственное в твоей жизни.

– Не самое, – согласился он и опустил голову, – но неудачу я потерпел в первый раз. С этим трудно свыкнуться и еще труднее будет все объяснить начальству.

Как раз в этот момент в кустах послышался шорох, и на нас вышла группа вооруженных чеченцев во главе с человеком в черном берете. Михаил инстинктивно потянулся к автомату и сразу же поймал лицом ботинок. Кровь фонтаном хлынула из разбитого носа.