А он-то думал, что любовь его сломать 7 глава

Денег у Григория уже не было, поход к бабе Зине не имел никакого смысла, и он пошел домой. Слова подростков запа­ли ему в душу: кто он теперь? Алкаш, уже не человек. Как он дошел до такого, не поздно ли все начать заново – эти вопросы задавал себе Григорий, сидя за своим обгорелым столом, и не находил на них ответа. Потом взял чистый лист бумаги, кото­рый вместе с ручкой нашел под матрасом, и, как советовал ког­да-то ему отец, принялся писать планы на будущее. Он твердо решил больше не пить, найти работу, потихоньку сделать ре­монт, затем завести семью...

В дверь неожиданно посту­чали. На пороге стоял собутыль­ник Григория Захар. Он был необычайно взволнован.

– Гриша, пошли быстрей! Семеныча привезли, сегодня будут похороны. Водки накупили!.. Пей сколько влезет, – такую но­вость принес Захар.

Григорий засомневался, не зная, как ему быть, ведь он хотел начать новую жизнь. Потом ска­зал:

– А, ладно. Сейчас иду, подож­ди секунду.

Григорий подошел к столу, взял листок с планами на будущее, скомкал его и бросил в пепельницу, а сам вместе с Заха­ром пошел на похороны.

Листок хотел распрямиться, но стенки пепельницы сжимали его со всех сторон, и он так и остался лежать в ней.

 

ОНА ПРИХОДИТ ВНЕЗАПНО

Смерть сидела за черным мраморным столом, водя пером по бумаге. Ее черные как смоль волосы спадали с плеч на спину. На столе стояла свеча, свет от которой падал на пожелтевшую бумагу. Рука Смерти то и дело окуна­ла перо в банку с непонятным содержимым, которое чем-то походило на чер­нила, а на деле оказалось смесью людских страданий и слез. Взглянув на нее мимохо­дом, ее можно было принять за обычную женщину, которая переборщила с пудрой.

Она писала. Писала о тех, кого навестила за этот день. Строчки покрывали страницу удивительно быстро, ведь людей, которых она посетила, было очень много, и написать надо было обо всех.

***

Первым делом посетила старуху, у которой ночью случился приступ: ее па­рализовало. Она лежала на спине в своей кровати, в той же позе, в какой ло­жилась спать. Вначале мне показалось, что кто-то меня опередил: так она бы­ла похожа на труп. И лишь бегающие, полные слез глаза молили помочь ей, хотя в комнате никого не было. Она думала не о себе, хотя знала, что дети навестят ее не раньше, чем недели через три, несмотря на то что живут в нескольких кварталах от нее.

Старуха думала о том, кто будет кормить кота, ставшего ей за десять лет одиночества лучшим другом. Может, она и успокоилась бы, если бы узнала, что именно в тот момент, когда с ней случился приступ, ее любимца сбила маши­на. Но старуха этого не знала и продолжала лежать, не понимая, как подобное могло случиться, ведь еще вчера она вязала носки для сына и гладила своего мурлыкающего кота, а сегодня не может пошевелить ни одной частью тела, которое превратилось в какой-то недвижимый предмет. Казалось, что этот предмет и не был никогда ее телом. Ища ответы на эти вопросы и думая о том, что же будет с ее любимцем, она не замечала, как все дальше отдаляет­ся от мира, от суеты, от проблем и вопросов, на которые в этом мире не найти ответов. Я подошла к ней и, посмотрев еще раз в глаза, полные слез, закрыла их... навсегда.

 

***

Побывала сегодня на том месте, где в последний раз приходилось находи­ться лет пятьдесят назад. Тогда на этом месте были окопы, повсюду размякшая осенняя грязь, но солдаты, сидящие в окопах, яростно отбиваясь от неприятеля, не замечали, что грязь покрыла их тела. Они так яростно защищали свою страну, что мне очень часто приходилось навещать их. Тогда я увидела мальчишку, лежащего в окопе с простреленной грудью. Он мечтал о том, как придет с войны, пойдет работать на завод, же­нится, будет воспитывать детей... А тут один выстрел вражеского снайпера – и всем мечтам настал конец. Но он не был опечален этим, он умирал, радуясь, что умирает за свою страну, за тех, кто в этот момент больше всего ждет из­вестий с фронта. Кровь сбегала из раны и смешивалась с грязью, но для него это была не грязь, это была его земля, ради которой он готов биться до прихода смерти. И вот я пришла, юноша встретил меня спокойно, с улыбкой, ведь он знал, что умирает не зря.

А сегодня на том месте, где когда-то шли ожесточенные бои, располагается детская площадка.

На площадке под присмотром матери гулял трехлетний малыш. Но к мате­ри подошла подруга, и она отвлеклась, обсуждая с ней очень важные слухи. Она знала, что ее мальчик очень шустрый и озорной, что его никак нельзя остав­лять без присмотра, тем не менее она это сделала. Малыш вначале копался в песочнице, но потом, увидев лесенку, решил во что бы то ни стало заб­раться на самый верх. Он туда залез, но ему захотелось еще выше, и мальчик встал на последнюю ступеньку ногами. Он вел себя очень осторожно, но тут раздался крик – это кричала его мать, увидевшая, что делает сын. Малыш обернулся, потерял равновесие и упал вниз. Я подошла ближе: алая кровь только начала растекаться под его головой, но уже ничто – ни истошные крики матери, ни попытки подруги вызвать «скорую», – ничто не могло вернуть его к жизни, которую он еще не успел увидеть. Вечером я еще раз навестила эту семью: мать ребенка, не перенеся вины и отчаяния, захлебываясь слезами, перерезала себе вены.

 

***

 

Один старик пытался обмануть и меня, и себя. Он пытался это сделать с то­го самого момента, как узнал, что у него рак легких. Получив такое известие, он не только не бросил курить, а стал делать это почти без перерыва. Он говорил, что раз уж скоро умирать, то надо накуриться так, чтобы в загробном мире не хотелось. Он прерывал процедуру куре­ния только на время еды и сна. Оно перемежалось приступами кашля, иногда с кровью, во время которых он готов был выплюнуть легкие, если бы это было возможно.

Обычно его можно было видеть сидящим в кресле, слегка качающимся и держащим сигару. Старик каждый раз откидывал голову назад, когда выпус­кал дым. Он выпускал его то струйками, то кольцами, которые, чуть подняв­шись, начинали рассеиваться, распространяя запах табака по всему огромно­му пустому дому. Он сидел, покачиваясь, и говорил: «Я прожил отличную жизнь, заработал кучу денег, хотя начал свое дело с нуля. Кому еще это уда­валось? Я получил все возможные мирские удовольствия. Пo первому моему зову ко мне примчится толпа людей, готовая выполнить любое мое приказание. Да, я прожил хорошую жизнь, мне не о чем жалеть, я ничем себя не запятнал. Пусть приходит смерть. Пусть, я готов!».

Я выслушала все это и решила напомнить случай из его давнего прошлого. «Вспомни о том, – сказала я ему, – когда ты не был так богат. Ты встречался с одной девушкой, а когда узнал, что она беременна, бросил ее и уехал в дру­гой город. У тебя родилась дочь, которая сейчас из-за нищеты вынуждена продавать свое тело. Помнишь ты о том, как сбежал от ответственности?». Он был шокирован таким известием. Сигара выпала у него из рук. «Я не знал, что у меня есть дочь. Есть ли еще время исправить ее жизнь, ведь она моя единственная наследница, как я мог забыть этот случай? – кричал он, захлебываясь в приступе кашля. – Я еще успею». Он кашлял все сильнее. Я подошла по­ближе и сказала ему на ухо: «Нет, не успеешь, твое время пришло».

 

***

 

Ему не было еще и тридцати, а он уже был стариком. Мужчина, который мог только вступать в зрелую жизнь, лежал на куче тряпья в обшарпанной комна­те и умирал от передозировки.

Он родился в многодетной семье, мать и отец были алкоголика­ми. Он, может, пошел бы по правильному пути, но никто с самого детства им не занимался. Всем было наплевать, где он и что делает. Старших братьев он не помнил: они отсиживали свой срок в тюрьме. Впервые он попробовал са­могон в семь лет. Вкус его вызвал отвращение, и долгое время он не притрагивался к этому зелью, но потом, видя, как все вокруг тянутся к нему, начал потихоньку привыкать к специфическому вкусу. Таким образом, к пят­надцати годам он превратился в алкоголика. В этом же возрасте он впервые выкурил «план». Старший брат, каким-то чудом оказавшийся на свободе, подозвал его к себе и предложил средство от проблем. Чем он слабее брата? Если брат может, то и он тоже. «План» продавали соседи напротив. Он всегда мог купить это восьмое чудо света, лишь бы были деньги. Но с ними-то и была проблема. Чтобы раздобыть деньги на новую папиросу, он отбирал их у других подростков, брал что плохо лежало. Нередко и достава­лось, но он уже ничего не мог с собой поделать. Он спал со многими гулящи­ми женщинами, чаще всего с подругами своих сестер. Он не знал имен этих женщин, как и они не знали его. Он их не помнил и хотел полу­чать плотское удовольствие все равно с кем. Ходили слухи, что у него есть дети от разных женщин, но в этот момент он первый раз попал в тюрьму. А случилось так: от цирроза печени умер отец, и ему были нужны деньги на похороны.

Он решил идти на «большое дело». Не долго думая, вместе со своими подельниками он ограбил первый попавшийся дом. Хозяин стал сопро­тивляться, но был застрелен из обреза. Итог всему: семь лет лишения свобо­ды.

В тюрьме он перешел к более тяжелым наркотикам, чтобы быть не хуже других. Там он сильно похудел, набрался новых ощущений и понял, что и в тюрьме можно неплохо жить. Но нужны были деньги на новые дозы, кото­рые продавали надсмотрщики. Пришлось воровать деньги у сокамерников, за что те так его отделали, что он попал в госпиталь и провалялся там два меся­ца. В госпитале он познакомился с хорошенькой медсестрой. И впервые ему показалось, что все может измениться. Они полюбили друг друга, но, выписав­шись из госпиталя, он вновь попал в прежнюю стихию и забыл про все обе­щания. Когда медсестра навещала его, он просил ее при­нести как можно больше денег и был с нею так груб, что вскоре свидания стали реже, а по­том и вовсе прекратились. Выйдя из тюрьмы, он еще несколько раз попадал туда на более короткие сроки за кражи – нужны были деньги на дозу. В пос­ледний раз он вышел и не нашел никого из родных: братья или умерли, или были убиты, или сидели в тюрьме. Где были его сестры, он особо и не интересовался. Он застал дом в плачевном состоянии – все было вынесено из него уже дав­но. Он продолжал принимать крепкие наркотики, и уже ничто не интересовало его, кроме денег на дозу. После одной из инъекций он умер от передозировки, никому не нужный, ничего не помнящий и не чувствующий.

***

Я проходила мимо одной влюбленной пары. Они так ворковали друг с дру­гом, их глаза так сияли, а их губы так страстно сливались во время поцелуев, что я остановилась посмотреть. Но потом поняла, что скоро мне и так при­дется их навестить, ведь во время родов она умрет. Он же умрет в старости глубоко несчастным и одиноким, так и не сумев забыть свою любовь.

 

***

 

Смерть остановилась. Время на записи вышло. Она отложила книгу с бесчисленным количеством страниц и вышла – ее ждали другие люди.

Никто не знает, когда смерть придет за ним. Все надеются отложить свидание с ней на более поздний срок, но она приходит внезапно. И почти никто не го­тов к встрече с ней, хотя это неизбежно.

 

ПОДСТАВИЛ

 

– Черт, что с лицом сделали. А я даже не помню кто. Как опухло. Взеркало лучше не смотреть.

– Все, приехали, восемьдесят, – сказал таксист пассажиру, сидящему сзади.

Пассажир стал ощупывать карманы и со злостью от­ветил:

– Все деньги забрали, если б я знал кто.

– Ну, забрали, не забрали, мне все равно, а бензин не бесплатный, так что плати, как хочешь.

– Слушай, на, возьми паспорт в залог, сейчас вынесу деньги, – отве­тил пассажир, протягивая паспорт.

– Ладно, только давай быстрей! Мне некогда стоять под ок­нами, не один ты в такси нуждаешься, – согласился водитель.

Пассажир вышел перед подъездом, медленно вошел в него и под­нялся на второй этаж. С трудом вытащил ключ из кармана и с еще большим трудом открыл дверь в квартиру. Войдя, он первым делом зажег свет и осмотрелся, пытаясь узнать свою квартиру.

– Черт, лицо-то как болит, это ж как меня били! А я еще всем гово­рил, что боксом занимаюсь, а вот как вышло, лицо-то как болит.

Подойдя к зеркалу, он с небольшим волнением глянул в него и увидел лицо двадцатилетнего парня, которое сильно опух­ло, особенно под глазами. «Да, синяк будет немаленький», – подумал он.

Парень внимательно рассматривал в зеркале левый глаз, который стал красным: от удара в нем лопнул сосуд.

– Как избили. И кто, кто это был? Зачем я пьяный поехал на дискоте­ку? Все Джон виноват, уговорил меня.

Тут парень спохватился, что таксист его уже заждался, и стал судо­рожно искать деньги.

– Надо же, все деньги забрали, где же тут были деньги? Парень посмотрел в портмоне, там было пусто, тогда он открыл шкаф и стал по очереди обшаривать карманы всех вещей и, наконец, най­дя деньги, радостно воскликнул:

– Слава Богу, а то я уже думал, что и паспорт не выкуплю. – Но тут боль исказила его и без того искореженное лицо. – Но голова так сильно болит, Джон ведь говорил: «Поехали, поехали, все в порядке будет». Вот он, весь порядок. Лицо с каждой минутой все больше пухнет, что же зав­тра будет? И представить страшно. Ну, надо идти, а то таксист уедет с мо­им паспортом.

Парень медленно вышел, прикрыв за собой дверь, и спустился вниз, где его все еще ждал таксист. Парень протянул в окошко автомобиля сто­рублевую купюру. Таксист взял ее и собрался уезжать.

– Эй, куда ты? А сдача? – спросил бывший пассажир.

– Да я ждал тебя сколько, иди поспи лучше! – ответил таксист и, на­жав на газ, быстро скрылся за поворотом. Парень медленно поплелся к себе в квартиру. У него сейчас было одно желание: лечь на свою любимую кровать и уснуть, а наутро проснуться и убедиться, что это был всего лишь сон.

– Хорошо, что родители в отъезде, а то начались бы причитания да расспросы, а мне сейчас не до этого, мне надо хорошенько выспаться. Правда, деньги забрали, на что же я буду жить? Ну ничего, как-нибудь вы­кручусь, не впервой. А Джон тоже хорош, говорит: «Поехали». А когда драка, где он был? Я же ему говорил, что пьян, куда мне ехать в таком состоянии, а он все: «Поехали, поехали...» – так рассуждал парень, заходя в квартиру. – Вот и приехали! Он, наверное, развлекается, обо мне и не вспо­минает. Сам затащил, а как драка, так его нет.

Парень стал ощупывать нос, перебирая пальцами от переносицы до кончика.

– Уф, слава Богу, вроде цел, значит, жить будем, а теперь в постель, спать, – говорил парень сам себе.

Он снял джинсы, пощупал слегка опухшую грудь, покачал го­ловой и лег спать:

– Лицо как болит, тут не до шуток. Так, помню, танцевал, пил, кто-то меня отозвал, потом не помню, наверное, дрался тогда. А с кем, с кем – не помню. Так бы собрал толпу друзей, поехали бы, показали, что почем. Хорошо, что родителей нет. Не надо им знать о моих похождениях. Ска­жут: «Вот, догулялся, говорили же». Говорили, говорили, но чем еще за­няться? Надеюсь, поправлюсь до их приезда. Деньги, сволочи, отняли. Надо где-то занять, правда, я и так Коле должен. Ну ничего, займу, пере­займу, как-нибудь улажу. Надо заканчивать такую жизнь. Конечно, буду ез­дить куда-нибудь отдыхать, но не каждый день, и так сильно напиваться не буду, а то все деньги отобрали, избили, а я и не помню кто. Ладно, все, буду спать... спать, – сказав это, он погрузился в дрему, а по­том и в глубокий сон. Организм его за день сильно устал и поэтому от­ключился почти мгновенно.

Солнце было уже высоко, и его лучи настырно стремились через ок­но осветить всю комнату, когда парень в постели открыл глаза:

– Сколько там времени? – спросил он, поворачиваясь к часам. – Один­надцать, ну, на занятия я бы не пошел, даже если бы и встал вовремя, с та­ким-то лицом, – он усмехнулся, – всех бы перепугал.

Парень встал, надел спортивные брюки, футболку и подошел к зер­калу. Тут он усмехнулся во второй раз:

– Круто меня отделали. Еще больше распухло, синяк-то какой, та­ким только гордиться. У кого еще такой «красавец» был? Даже и не помню. – Парень пошел на кухню, включил плиту, достал сковородку и поставил ее на огонь, затем достал из холодильника несколько яиц и тут же разбил их на сковородку, выбросив скорлупу в мусорное ведро. Подождав несколько минут, пока яйца чуть поджарятся, он снял сковородку с плиты и поставил ее на стол. Затем достал хлеб из кухонного шкафа, отрезал себе кусочек и принялся было есть. Но это далось ему не без труда: челюсти не хотели широко раскрываться, и чем больше он хо­тел их разжать, тем больше они хотели закрыться. С большим трудом он положил в рот кусочек яичницы, но при первых попытках прожевать ее парень ощутил жуткую боль, которая поразила всю челюсть. Он сделал над собой усилие и проглотил кусок целиком. Затем парень встал и ото­двинул от себя сковородку. Он пошел в комнату, в это время кто-то позвонил в дверь. Глянув в глазок, парень увидел, что это пришел Джон. Как он не хотел открывать, но повторный звонок Джона заставил его это сделать.

– Что ты хотел? – спросил парень.

– Ох, да, круто тебя, вот это фингал! – сказал Джон. – Слушай, я узнал, что ты вчера подрался, вот и зашел посмотреть.

– Зачем тебе смотреть, вчера мог бы увидеть, где ты был, когда былнужен? Твердил: «Поехали» – я же говорил, что пьян. Тебя бы так!

– Ну-ну, я ни в чем не виноват, я с такими девушками познако­мился, вот и пошел с ними прогуляться, а когда пришел, тебя уже не было, – оправдывался Джон.

– Но ты же говорил, что будешь рядом, я тебе ясно сказал: «Я пьян, никуда не поеду», а ты ответил, что все будет в порядке. Это что, порядок? – сказал парень, показывая рукой на свое опухшее лицо. – Я тебя спрашиваю: это порядок? Это что, порядок?

– Да, неплохо тебя избили! Ну ладно, проехали. Давай рванем на днях куда-нибудь, – сказал Джон.

– Проехали, говоришь, да пошел ты… – парень захлопнул дверь у Джона перед носом и пошел в комнату. Он чувствовал себя разбитым.

ПЯТЬ ДНЕЙ В МОНАСТЫРЕ

 

Всегда хотел посмотреть, какова жизнь в монастыре. Что толку только слушать рассказы, различные истории, гораздо интереснее увидеть и по­пробовать эту жизнь самому хотя бы пять дней.

И вот я получил возможность утолить свое любопытство. Андрей предло­жил съездить в монастырь на несколько дней, дабы отвлечься немного от мирской суеты, сменить обстановку, да и вообще отдохнуть на природе, ведь Свято-Михайло-Афонская пустынь располагается на северном склоне Кавка­зских гор, к юго-востоку от города Майкопа. Когда-то этот мужской монас­тырь был самым крупным, богатым и благоустроенным монастырем Северно­го Кавказа, теперь же все в стадии восстановления. Многие здания и все храмы монастыря были взорваны. Взорвали их не враги, не иноземные захватчики, а новая власть, которая, чтобы построить новый мир, решила уни­чтожить полностью старый, не обращая внимания ни на историческую ценность строений, ни на духовную.

В 80-х годах XIX века обитель населяли 180 человек. Со всех концов Россий­ского государства стекались паломники в монастырь. Монастырское хозяйс­тво насчитывало около трехсот голов крупного рогатого скота, монахи разводили рыбу в прудах, а в монастырских мастерских обучались ремеслу подростки. Затем у монастыря были конфискованы земли, сельскохозяйственный инвен­тарь, производственные помещения и оборудование, после чего в нем раз­местилась коммуна, затем на территории обители располагалась детская ко­лония. А потом остатки монастырских строений были переданы для органи­зации турбазы, которая вскоре успешно развалилась. В итоге полуразрушен­ные здания, никакого хозяйства, пруды, ставшие болотами, а в поселке, об­разовавшемся рядом с монастырем, доживающие свой век стари­ки. Никаких преувеличений, литературных приемов, лишь факты... Что может быть печальней?

Это что касается истории монастыря, а теперь вернемся к нашей.

Ехали мы долго, около двух часов, останавли­ваясь в каждой станице или ауле. Почти всю дорогу проехали молча. В поселок Победа, где и располагается монастырь, мы приехали вечером и сра­зу пошли к настоятелю. Он принял нас радушно, тут же мы были отведены в трапезную. После того как поели, нас расселили по кельям. Андрея, как сту­дента духовной семинарии, поселили в отдельную келью в братском корпусе. Меня же вместе с Владиславом поселили в другом здании, всем выдали пос­тельное белье и рассказали распорядок дня, впрочем, для нас он был необязателен:

5.30 – подъем

6.00 – служба

8.00 – завтрак

13.00 – обед

18.00 – служба

19.00 – ужин

20.00 – служба.

Все остальное время было свободным. Правда, могли назначить послушание, т. е. дать какую-нибудь работу, посильную нам, так как ни за еду, ни за крышу над головой, ни за постельное белье мы не платили ничего. Деньги как таковые тут никого практически не заботят. Например, при входе в храм располагается церковная лавка, где продаются свечи, иконы, книги. Но про­давца нет. Рядом с товарами написаны их цены, но никто не продает. Ты сам подходишь, берешь, что тебе надо, кладешь деньги на полку шкафа, и никто за тобой не следит. Все рассчитано на твою совесть. Разве такое возможно в реальной жизни?

Я уже был в этом месте, но тогда монастырь еще не работал. Монахи здесь появились около года назад, когда земля, бывшая когда-то в монастырском владении, стала потихоньку возвращаться бывшему владельцу, т. е. монасты­рю. По сравнению с моим первым визитом я увидел довольно существенные изменения: перекрыли крышу на еще не до конца восстановленном храме, восстановили полуразрушенный забор. Все это монахи делали своими си­лами (а самих монахов было меньше десяти). Конечно, для каких-то специа­льных работ нанимались рабочие, но в основном это труд бра­тии монастыря. И откуда только у этих людей берутся силы? Ведь так много было разрушено, и небольшому количеству людей практически невозможно все восстановить, но эти люди верят, что с Божьей помощью потихоньку су­меют вернуть монастырю прежний вид.

В трапезную нас проводил сам настоятель монасты-ря – Мартирий. Ему около тридцати лет, но он с детства жил при монастыре, так что «стаж» монашеской жизни достаточно большой. Когда мы уже доедали, в трапезную вошел еще один монах – Анфилохий. Трудно на вид определить его возраст. В общем, он уже не молод, но еще и не стар. Анфилохий зашел вме­сте с мальчиком лет десяти, Антоном. Антон принялся есть, а Анфилохий сел рядом и стал спрашивать, откуда мы и надолго ли. После того как мы до­ели, он проводил нас по кельям. Примечательно, что Анфилохий ничего не ел, как и во все последующие дни до выходных. По-моему, он ел лишь в субботу и воскресенье. А Антона сюда уже второе лето на каникулы приво­зили родители.

Потом мы пошли на последнюю в этот день службу, на которой читались молитвы на сон грядущий. После окончания службы состоялся крестный ход, который совершался каждый день. Монахи и все же­лающие обходят храм, идя друг за другом. Тот, кто идет первым, несет свеч­ку в специальном подсвечнике. Крестный ход занимает минут десять. После этого мужчины входят в храм и по очереди просят друг у друга прощения, троекратно целуя друг друга в плечи и крепко пожимая друг другу руки. Эта процедура выглядит очень красиво, трогательно. И после ее окончания ста­новится как-то по-особенному легко на душе. Это нельзя описать словами, это можно только почувствовать. По окончании этого действа мы пошли походить по освещенному луной монастырю. Как было все спокойно вокруг! Вот пролетел сверчок, освещая небольшое пространство вокруг себя, там немного шелохнулся куст, а там покачнулась ветка от небольшого порыва ве­тра. Необычно тихо и свежо. Воздух тут по-настоящему чистый. И хочешь им надышаться, и никак не можешь. Потихоньку на монастырь опустилась ночь, и мы разбрелись по кельям: Андрей направился к себе, а мы с Владиславом пошли в нашу. Мы легли спать, но долго не могли уснуть, все было как-то необычно, как-то слишком спокойно, не по-мирскому, когда за ок­ном слышен шум машин и смех загулявших прохожих. Здесь слышен лишь естественный шум природы и больше ничего. Было как-то странно так вдруг попасть в другой мир, а именно так и можно сказать о мо­настыре.

Я проснулся в пять утра и разбудил Владислава. Мы пошли умываться – вода была на улице. Через полчаса всех, кто сам не проснулся, стал будить монах Нил. Он самый молодой из монашеской братии – ему около двадцати лет. Он практически не спал, всех будил рано утром, а с вечера до глубокой ночи работал над восстановлением монастыря – перевозил тачки с щебнем и песком. Будил же он всех таким способом: вначале звонил в небо­льшой колокол, а потом обходил территорию, стуча деревянным молотком по плоской палке. И это в полшестого утра!

В шесть часов зазвонили колокола и началась утренняя молитва, которая длилась около часа. Затем до завтрака у нас было свободное время, и мы под­нялись на колокольню, откуда открывается прекрасный вид на горы. Интере­сно было смотреть, как постепенно рассеивается туман и очертания гор ста­новятся все более отчетливыми. Как постепенно солнечные лучи озаряют утро этого дня.

После завтрака нас попросили немного помочь: разгрузить телегу со щебенкой. С этим мы управились довольно быстро и пошли в пещеры. Когда-то пещеры проходили подо всем монастырем, сейчас же часть ходов завалена, но все равно остались довольно внушительные лабиринты. В пещер­ных коридорах было сыро. Наши свечки освещали лишь на пару метров впе­ред. Передвигаться приходилось на полусогнутых ногах. Некоторые тут ходят при по­мощи веревки, мы же пошли наудачу. Вначале шли, поворачивая все время вправо, затем, дойдя до завала, стали, возвращаясь, изучать другие ответвле­ния. В конечном итоге, исследовав правый ход, мы пошли в левый. Там мы нашли часовню – довольно большой зал, в котором когда-то совершались богослужения. И как только люди могли вырыть такие ходы? Часто попада­лись монашеские кельи, к которым приводили некоторые коридоры. Подзем­ные кельи представляли собой небольшое углубление, где монах мог поставить икону, свечку, помолиться. Стены коридоров из песчаника, и довольно часто на них можно встретить надписи типа «Здесь был Вася». Про­быв в пещерах около двух часов, мы вновь вернулись к солнечному свету и пошли к монастырю. Пришли как раз к обеду.

Кормили, кстати сказать, хорошо. Не было, правда, мяса – монахи его не едят, зато была рыба. Кормили в монастыре всех желающих. Пока все ели, Нил читал жития святых монахов, а потом, когда все заканчивали есть, он ел сам.

После обеда мы пошли посмотреть на летучих мышей, которые облюбова­ли полуразрушенный хозяйственный двор. На потолках комнат висело огро­мное множество этих тварей. Такое количество их я видел впервые.

Затем мы пошли на источник. Он располагается в нескольких километрах от монастыря, почти на вершине горы. Температура воды в нем всегда постоянная – четыре градуса, она содержит много серебра и счита­ется целебной. Рядом с источником построили купальню – небольшой резер­вуар, где надо окунаться с головой, –процедура незабываемая. Надо окунуться три раза, и это, оказывается, не так уж просто из-за того, что вода такая холодная. Зато потом, когда вылезешь, чувствуешь себя превосходно. Не­даром еще Гиппократ рекомендовал купание в холодной воде. От источника до вершины оставалось минут десять ходьбы, и мы поднялись на нее. Посмо­трев оттуда, спустились вниз. Далее все было по расписанию. Легли спать ра­но – за этот день мы очень устали. На этот раз я уснул, как только положил голову на подушку.

Следующие три дня утренняя служба была более пяти часов. Я сумел высто­ять только одну из них. Во время другой мы с Владиславом водили туристов по территории монастыря, а во время третьей вообще пошли в поселок.

На третий день из монастыря уехали активисты партии «Единая Россия», которые полтора месяца участвовали в восстановлении монастыря. Правда, за те дни, что мы были, ни разу не видели их за работой. Да и как сказал инок Силуан: «Проблем от них было больше, чем помощи».

На четвертый день мы пошли на бывшие монастырские пруды. Дорога туда заняла часа полтора. Шла она в основном через лес. Правда, наших ожида­ний пруды не оправдали: теперь это заросшие болота. Под конец мы подош­ли к какой-то мелкой речке, больше напоминавшей ручей. Вел нас монах Пан­телеймон. Это был седой старик, бывший врач, который то и дело, встречая какую-то травинку или цветок, рассказывал об их целебной силе. Несмотря на то что он был уже стар и хромал, шел он быстро, да так, что мы за ним еле поспевали. После отдыха у речки группа во главе с Пантелеймоном пош­ла назад. Мы с Андреем немного задержались, чтобы искупаться, насколько это было возможно. Затем мы сами шли по лесу и искали дорогу назад. На неко­торых развилках останавливались и раздумывали, куда пойти. Повсю­ду нас окружали вековые деревья, из-за ветвей которых почти не видно было солнца. Но был и плюс: начался дождь, и благодаря широким ветвям на нас он практически не попадал. После долгих блужданий мы вышли из леса в по­лукилометре от того места, где в него заходили, и попали под ливень. Как оказалось, мы пришли даже раньше основной группы, которая задержалась в пути и промокла гораздо больше нас. Вообще дождь в горах идет часто. Ут­ром на небе ни облачка, а вечером идет ливень – обычная здешняя погода.

На следующий день в монастырь приехала группа паломников из Лабинска, и они довезли нас до дома.

По пути мы остановились у какого-то придорожного кафе, где был маленький пруд: налили воды по колено и пустили туда рыбу и уток – и многие этим восторгались. Мы с Андреем, глянув на это, решили, что лучше посидим и по­дождем других в автобусе. Было странно и даже грубо восторгаться этой примитивной красотой после той, природ­ной, рядом с которой мы были пять дней.