Год. Апрель. Москва
– Вы знаете, у вас дар писателя, – сказал Судоплатов. – Прочел на одном дыхании. Очень интересно, но по сути заданных вопросов – это не все, что хотелось бы узнать. Итак, по‑вашему, в случае войны на сторону немцев перейдет только бывший атаман Краснов, а также генералы и офицеры его круга? Из мелкотравчатых – Шкуро и иже с ним… Деникин, по‑вашему, не пойдет на сговор с Гитлером?
– Безусловно – нет. А вот атаман Краснов обязательно пойдет. С немцами он связан накрепко еще с войны на Дону против Красной армии. Связи такого рода не имеют срока давности.
– Хорошо. Перейдем ко второму вопросу, – перекладывая листки бумаги, продолжил Судоплатов. – Должен заметить, почерк у вас красивый. Теперь так уже почти не пишут. Значит, вы считаете, что русское масонство реальной силы за рубежом не представляет?
– Я, честно говоря, поразился такому вопросу. Почему вы об этом спросили и именно у меня? – искренне удивился Суровцев.
– А вы еще более поразили нас своими ответами.
– Теперь мне нет никакого смысла это скрывать. Я был членом масонской ложи, в которую вступил по приказу Разведывательного отделения Генерального штаба. Вот вам ответ на вопрос, почему я не сбежал за кордон. Мне вынесен смертный приговор задолго до смертного приговора советской «тройки». Приговор ложи не имеет отсрочки исполнения. Будучи членом военной масонской ложи в одном из начальных градусов посвящения, я по мере сил открыл глаза на истинное положение вещей Разведывательному отделению Генерального штаба. Суть моих откровений была такова: все русские масонские ложи в подчинении у французской ложи «Великий Восток» и прочих зарубежных послушаний.
|
|
– И что, неужели масоны серьезно влияли на события 1917 года? – не скрывая иронии, спросил Павел Анатольевич.
– До октября семнадцатого года, безусловно, влияли, – ответил заключенный.
– Можете привести факты?
– Пожалуй что да.
– Слушаю вас.
Суровцев глубоко вздохнул. Воспоминания были ему неприятны даже по прошествии многих лет. Точно погружаясь в свое эмоциональное состояние той поры, он сначала медленно, затем все более уверенно и живо повел свой рассказ:
– Мне довелось сопровождать в Зимний дворец генерала Крымова после неудачного выступления генерала Корнилова. Командир казачьего корпуса Крымов явился к Керенскому. Александр Федорович неистовствовал. Меня выставили за дверь. Но Керенский орал на боевого генерала так, что слышно было в приемной. А за плечами Крымова стоял казачий корпус. Войди корпус в Петроград, он не оставил бы мокрого места от Петроградского совдепа и Временного правительства. На совдеп Керенскому было наплевать, но он боялся, что власть у него вывалится из рук, когда в городе будет организованная военная сила. Керенский кричал что‑то вроде: «Мальчишка! Я с вас погоны сорву!»
– А что Крымов?
– Крымов как офицер ответил: «Не ты их мне давал, чтобы срывать». Но градус масонского посвящения у Керенского был несравнимо выше. Он потому и позволял себе такое. Как честный человек, как офицер, Крымов не представлял себе, как он может совместить воинский долг с приказом братьев по ложе: «Не вмешиваться в ход событий». Он вышел после разговора с Керенским чрезвычайно взволнованный и бледный. Какое‑то время молча стоял, глядя в окно. А потом на глазах присутствующих, в том числе и меня, вынул из кобуры пистолет и тут же, в приемной, застрелился. Картина не из приятных… Мне еще предстояло провезти покойника‑генерала, с разнесенной маузерной пулей головой, через революционный Питер. Вы не в состоянии себе представить, что тогда творилось в столице!
|
|
– А что Керенский?
– Он был напуган. Выглянул из кабинета да так и остался стоять в дверях. Я был молод, горяч. Помню, сказал премьеру, чтобы он не вздумал являться на похороны Крымова. Иначе и он найдет свою пулю. Он понял, что кто‑нибудь его точно пристрелит. На похоронах генерала из состава Временного правительства была небольшая делегация. Я уже и не вспомню, кто именно был. Но честно поступил министр финансов Временного правительства Терещенко. Когда священник закончил свои дела, Михаил Иванович Терещенко положил в гроб покойного белые перчатки. Это прощальный масонский знак. Признание выполненного долга. Так обычно поступает жена или близкий друг покойного. Крымов погиб, или, выражаясь масонской терминологией, «уснул на Востоке Вечном». Корпус в Петроград Крымов не ввел. А значит, долг перед «братьями» выполнил.
– Какие еще термины вы знаете? – искренне поинтересовался Судоплатов.
– Все, которые мне были открыты при моем не столь уж высоком градусе посвящения. Если вас интересует слово «уснуть», то понятие «просто уснуть» – значит, например, выйти на время из ложи. Есть еще понятие «радиации». Это означает исключение из тайного общества, на время или навсегда. Радированы были генералы Алексеев и Корнилов. Также радирован я сам. Но что до меня касаемо, моя радиация была связана с решением устранить меня физически. Внедрен в ложу был не я один, и кто‑то из моих коллег передал это Степанову.
|
|
– Так получается, что все Временное правительство было масонским? – спросил Судоплатов.
– Так оно и было. В первом составе – десять из одиннадцати человек. Во втором все. Единственное, чего добилась контрразведка, так это вбила клин между военной ложей и ложей «Великий Восток». Степанов сам растолковал генералам Рузскому, Алексееву, Корнилову и Гурко, что они льют воду не на ту мельницу. Им, патриотам России, стало ясно, что Временное правительство представляет интересы незнамо кого, но не русского народа. Отсюда до последнего часа лозунг «Война до победного конца!» и заверения англичан и французов в приверженности союзническому долгу. И все это в стране, не желавшей больше воевать за какие‑то там долги. И основной целью наши масоны ставили уничтожение русской монархии. В мировом масштабе, думается, и немецкой монархии заодно с нашей. Что касается вашего вопроса, то я думаю, русское масонство не представляет реальной силы. Оно было нужно мировому масонству при наличии Родины. Русские масоны без России им не нужны. Я уже четыре года в заключении, я не могу апеллировать к конкретным фактам, но мне кажется, что Гитлер, как и вы, передавил всех немецких масонов заодно с французскими и нашими, недорезанными вами. В том числе с высланными из России по приказу Ленина в 1922 году. Но вот в плане разведывательных разработок интерес уцелевшие «братья» представляют. Конечно, только при условии, что против Гитлера выступит весь мир. Но следует помнить, что таких агентов можно использовать только вслепую. Опять же их терминологией выражаясь, как «профанов». Слово «профан» у масонов значит «непосвященный».
– Меня поражает ваша манера изложения фактов, – рассмеялся Судоплатов. – Так вы признаете свое знакомство с генерал‑лейтенантом Степановым?
– Куда деваться? Александр Николаевич Степанов – мой начальник. Забегая вперед, я вам признаюсь, что выполнял особые поручения Степанова. Я во время войны посещал Берлин. Через Швецию и Данию.
Сам не раз бывавший за границей, Судоплатов поразился такой географии и потому спросил:
– С датчанами вы разговаривали по‑датски?
– Вот‑вот! Сразу видно, что и вы там бывали. Для датчан я был прибалтийским немцем.
– Ладно. Об этом мы еще поговорим. А пока вам в камеру доставят очередные вопросники. Такая манера сотрудничества себя оправдывает. Мы вопросы – вы подробные, а главное, честные ответы. Вы пейте чай. Ешьте печенье. С момента нашей встречи в Лефортове вы неплохо выглядите. Кормят хорошо у нас?
– Выше всякой похвалы, – прихлебывая чай с печеньем, ответил Мирк.
– Открою секрет: пищу для наших заключенных готовят на той же кухне, что и для работников наркомата. Разумеется, с поправкой на положение арестантов, но все же. И потом, имейте в виду: хоть ручки входных дверей нашей организации более стерты руками входящих, нежели те же ручки с внутренней стороны здания, но отсюда у вас, более чем когда‑либо до этого, есть шансы выйти. Прецеденты, уверяю вас, такие есть, и их не так уж мало. А теперь ответьте мне, почему в характеристиках деятелей белой эмиграции по предложенному нами списку вы никак не охарактеризовали своего, как вы выразились, шефа, генерала Степанова?
– Во‑первых, в предложенном мне списке Степанова не было. И потом, генерал Степанов вышел в отставку сразу же после отречения от престола, вслед за Николаем II, великого князя Михаила. Участия в Гражданской войне он не принимал. Василий Витальевич Шульгин рассказал мне забавный случай.
– Вы и с Шульгиным были знакомы?
– Что тут удивительного? Мы с ним познакомились – с этим скандальным депутатом всех трех дум – в феврале 1917 года, когда меня командировали из штаба Северо‑Западного фронта в Петроград, чтобы выяснить обстановку в столице. Затем, уже на Дону, Шульгин руководил антибольшевистским подпольем, и созданная им организация «Азбука» снабжала Добровольческую армию самой достоверной информацией с Украины.
– Продолжайте.
– Степанов, как я не сразу узнал, был крестным братом и царя Николая, и великого князя Михаила. Когда Шульгин и компания уговорили Михаила отречься и дело было решено, в квартиру, где все и происходило, ворвался Степанов. Там, на Миллионной улице, 12, были также Керенский, Львов, Родзянко, Некрасов, Гучков, Милюков, Шингарев. Словом, почти все Временное правительство. Степанов выяснил, что произошло, и сказал великому князю Михаилу Александровичу: «Мики, вы для меня всегда были „вашим высочеством“. Начиная с наших детских игр и даже когда я вступался за вас перед вашими царственными братьями. Будучи начальником одной из лучших кавалерийских частей русской армии, вы заслужили славу боевого офицера. Но с сегодняшнего дня, вот с этой самой минуты, вы для меня не представитель царственной династии, а как какой‑нибудь деревенский дурачок – Мишка Романов. Мишка‑дурачок. Так и хочется высунуть язык и подразнить тебя: „Бе‑е‑е!“ Еще сказал, что подает в отставку, и обязательное „Честь имею!“. И вышел вон.
Судоплатов смотрел куда‑то в сторону. Он как будто увидел описанную сцену. Задумчиво проговорил:
– Я должен снова повториться. В вас пропал писатель. Но если серьезно: как поведет себя Степанов в случае войны с Гитлером?
Суровцев долго думал. Перед ним из памяти встал образ генерал‑лейтенанта Александра Николаевича Степанова.
– Никогда, ни при каких обстоятельствах Степанов не пойдет против своей Родины и своего народа, – чеканя каждое слово, сказал Мирк‑Суровцев. – В Гражданской войне он не участвовал только поэтому.
– Значит, вы так же подтверждаете встречу со Степановым в Омске во время Гражданской войны?
– Подтверждаю. Но встреча носила скорее частный характер.
– Ой ли? – с совершенно изменившимся лицом воскликнул Судоплатов.
– Вы опять хотите завести речь о золоте Колчака?
– Всему свое время, – недобро улыбаясь, сказал Судоплатов. – Пока я о другом. Как вы полагаете, пойдет ли Степанов на сотрудничество с нами в случае войны?
– Мне нужно знать хотя бы, жив ли он.
– Я вас обрадую. Он жив и здоров.
Суровцев ощутил искреннюю радость. Но что значат все эти вопросы вокруг Степанова?
– Так пойдет? Или же нет? – повторил вопрос Судоплатов.
– По идейным соображениям никогда на сотрудничество он не пойдет. Степанов – монархист. Это и понятно, зная, что его крестные родители Александр III и императрица Мария Федоровна. Но по патриотическим соображениям, думаю, это возможно.
– Ну что ж, буду искренен с вами. У нас за годы работы было несколько случаев, когда советской разведке и контрразведке кто‑то неизвестный ненавязчиво оказал ряд услуг. Не скрою, что часть из этого мы восприняли как провокацию. Но факты – вещь упрямая, и выходило, что этот некто мало того что хорошо информирован, но и искренне нам помогает. Фамилии генералов царского Генерального штаба Потапова и Николаева вам что‑то говорят?
Мирк‑Суровцев был не тот человек, которого можно чем‑то крайне удивить, но, ничем внешне себя не выдав, он был удивлен. И в очередной раз поразился этому молодому комиссару НКВД. Да, он действительно умел и беседовать, и допрашивать. И в очередной раз подумал, что в молодости сам он был, вероятно, таким же. Где надо – решительный и беспощадный, а где‑то – даже аристократичный и галантный, а в сущности, нормальный человек, но занятый не совсем нормальным, с человеческой точки зрения, делом. Конечно, он слышал о двух генерал‑лейтенантах Генштаба Потапове и Николаеве, по ходившим слухам, перешедшим на сторону красных во время Гражданской войны. Что дальше?
– Так вот, – не дожидаясь ответа Суровцева, продолжал Судоплатов, – Потапов и Николаев – генерал‑лейтенанты не только старой армии, но и советской, были убеждены, что за описанными мной фактами стоит не кто иной, как ваш бывший руководитель генерал Степанов.
– Чтобы сказать свое мнение, а вам, вероятно, нужно оно, мне необходимо знать что‑то более конкретное.
– Я обещал вам, что буду, насколько это возможно, откровенен. Этот кто‑то нам неизвестный сделал все возможное, чтоб в наши руки попали такие крупные фигуры, как террорист и организатор белогвардейщины Борис Савинков, а также не менее известный авантюрист и резидент английской разведки Сидней Рейли. Затем таинственный доброжелатель столь пристально занимался личностью Троцкого, что у нас сложилось впечатление, что он испытывает к нему личную неприязнь. Есть еще множество более и менее значительных фактов. Что скажете?
– Скажу только одно: операции, задуманные Степановым, всегда могли сочетать в себе несовместимое. Это могли быть даже не дерзость, а вероломство и тонкая, на уровне придворной, интрига. Но непременно оригинальность решения, порой доходящая до экстравагантности. А всех троих, перечисленных вами, Степанов люто ненавидел и называл не иначе как мерзавцами.
– А вы? Вы, вероятно, были таким же? – совершенно серьезно спросил Судоплатов.
– Степанов – мой учитель еще с академии. Но я не обладаю способностью мыслить так широко, как он. При нашей последней встрече он мне предсказал и как будут развиваться события Гражданской войны, и чем она закончится. Понимаете, предсказал до мельчайших деталей, включая предательство союзниками Колчака! А затем и Врангеля. Даже то предсказал, что генерал Деникин отойдет от руководства Вооруженными силами юга России и преемником у него будет генерал Врангель.
– А что он предсказал относительно золота Колчака?
– Значит, вы опять хотите вернуться к золоту?
– Я же говорил вам, что не сейчас. Но разговор о золотом запасе России у вас со Степановым наверняка был, – тоном несомневающегося человека сказал Судоплатов.
– Конечно, и об этом говорили, – нехотя признался Суровцев. – Обладающий даром предвидения Степанов сказал: «После того как Колчака все бросят и красные надерут вам задницу, часть золотого запаса разойдется по вещевым мешкам и ранцам солдат Чехословацкого корпуса. Что‑то наверняка хапнут японцы как мзду за проезд через территорию, захваченную ими. Что‑то разграбят бесчисленные атаманы. Какую‑то часть, как кость собаке, бросят большевикам, чтоб отвязались». Так все, вероятно, и случилось. Разве это не подтверждается бурным расцветом Злата Прага после столь кровавой войны, когда вся Европа была в упадке?
– Немного зная теперь о Степанове и о вас, нетрудно предположить и другое…
– Что же?
– Трудно предположить, что вы ограничились лишь рассуждениями на эту тему.
– А что мы могли сделать?
– Не знаю, не знаю. Но об этом потом. Сейчас вы отправитесь в камеру и начнете работать с вопросником, но я добавлю еще один вопрос, которого в вопроснике нет.
– Я слушаю вас.
– Вопрос следующий… Намерены ли фашисты во время предстоящей войны использовать русских немцев? Что такое, как вы говорили, вероломное и оригинальное могло бы родиться в немецком Генеральном штабе? Чуть позже вам передадут совершенно секретные документы о настроениях немцев Поволжья. В целом они патриотично настроены. Вы чувствуете, что наши отношения приобретают все более доверительный характер?
– Не знаю, что и сказать.
– А ничего говорить и не надо. Пишите.
Судоплатов кнопкой под столом вызвал конвоира, который также являлся и надзирателем в блоке изолятора, где содержался Мирк‑Суровцев.
– Увести!
И тут произошло то, от чего Судоплатов сначала вздрогнул, а затем вдруг, рассвирепев, вскочил из‑за стола.
– Честь имею! – сказал Мирк‑Суровцев, встав со стула.
Первым порывом Судоплатова было подскочить к Суровцеву, одним ударом сбить его с ног, а затем от всей души расчетливо врезать пару раз сапогом по этой зарвавшейся скотине. Но это был Судоплатов. Он все же вышел из‑за стола, но не накинулся на арестованного. Взяв себя в руки, он подошел к Мирку‑Суровцеву и долго, пронзительно смотрел ему в глаза. Однако не прочел в них ни страха, ни издевки, ни дерзости, ни раскаяния. Усталый и печальный взгляд честного человека. Судоплатов поправил портупею и поясной командирский ремень с пятиконечной звездой в центре пряжки, с прорезями вокруг звезды. Кожаные перевязи чуть хрустнули в нависшей тишине. Прошелся по кабинету. «Вот после этой фразы, произнесенной Суровцевым, в начале двадцатых годов, да и позже, арестованных офицеров избивали, а затем ставили к стенке», – размышлял он. Из доносов Судоплатов знал, что такой фразой щеголяли командиры, близкие к расстрелянному маршалу Тухачевскому, бывшему гвардейскому поручику. Сейчас ее повторяет маршал Шапошников, даже при самом Сталине. Он неожиданно не только для Суровцева, но и для себя, подошел к последнему и, глядя в глаза, вдруг так же, с достоинством произнес:
– Честь имею!
Наверное, он был первым чекистом, сказавшим эти слова за всю историю органов ВЧК–ОГПУ–НКВД.
Оставшись один, Судоплатов приказал секретарю сварить ему крепкого кофе. Он катастрофически не высыпался. Весь наркомат, по сути, был на военном положении. Война надвигалась с неумолимой быстротой. Летом она начнется. Кому‑кому, а ему это было известно. Как ясно было и то, что страна к войне не готова. Он знал, что и Генеральный штаб не поспевает за событиями. Даже боеприпасы, подвозя к границе, выгружают на землю, под открытое небо. Сталин буквально издергал наркомат. Стала очевидной нехватка квалифицированных и чекистских, и военных кадров. Казалось бы, проще простого выпустить из лагерей еще уцелевших военачальников и простых командиров. Но абсолютное большинство расстреляно, и все это продолжается. Не так интенсивно, как при Ягоде и Ежове, но факт есть факт. Легко сказать: выпустить. А как поведут себя люди, над которыми измывались в течение не одного года? Не перейдут ли они на сторону врага? Мало того, из них пытками и издевательствами выбили такие показания, что их и выпускать‑то нельзя, когда они сплошь и рядом немецкие и прочие шпионы. Многие просто сломлены и духовно, и нравственно, и физически.
Берия добился у Сталина разрешения использовать гражданских специалистов. Процесс создания при тюрьмах и лагерях так называемых «шарашек» в последние месяцы приобрел невиданный характер. По отраслям промышленности и по научной направленности стали собирать уцелевших специалистов, и надо сказать, что они стали работать. А главное – давать результаты. По оперативной информации в Генеральном штабе маршал Шапошников также хлопочет в том же направлении. Реабилитировали нескольких генералов, но это капля в море. Лично сам Судоплатов сейчас, как никогда, ощущал нехватку рядом своего друга и товарища по работе Наума Эйтингона, который тоже где‑то в лагерях. Вот кому сейчас он перепоручил бы Мирка‑Суровцева. С этим двухфамильным арестантом открывалось все больше и больше интересного. Во‑первых, по данным американской резидентуры, выяснилось, что бывший царский генерал Степанов ныне уже не Степанов вовсе, а генерал армии США Ник Стивенсон. В отличие от большинства генералов царской армии этот нашел работу по специальности. Считается ведущим специалистом в своей области. Крайне отрицательно относится к белой эмиграции, в том числе к такой одиозной организации, как Российский общевоинский союз – сокращенно РОВС. Связи его в русской диаспоре ограничены дружескими отношениями с такими же успешными эмигрантами, каким является сам. В числе его друзей авиаконструктор Игорь Сикорский и композитор Сергей Рахманинов.
Мирка‑Суровцева было бы просто грех не использовать в этой более чем интересной ситуации. Как не хватает Эйтингона! Тот бы нашел какой‑нибудь ход и с настроенным патриотически Деникиным, используя Мирка‑Суровцева. Нет, речь, конечно, не идет о привлечении такой фигуры, как бывший командующий Вооруженными силами юга России, к агентурной работе. Да и вряд ли он располагает чем‑нибудь интересным для разведки. Но вот внедрить или легализовать советского разведчика, используя личное знакомство Мирка с Деникиным, сам Бог велел. Эйтингон что‑нибудь придумал бы.
Было еще одно интересное открытие. Судоплатов понимал, что в условиях войны ему нужно иметь какие‑то особые подразделения. По данным разведки, немцы уже имеют отдельные части со специальными задачами. В частности, полк, а по другим сведениям, бригаду «Бранденбург‑800», которой командует некий Отто Скорцени. Организация и структура, как и задачи, стоящие перед этим полком, пока неизвестны. У нас сейчас более ста дивизий НКВД. Ну и что толку? По своей структуре это обычные стрелковые дивизии. Единственное отличие – цвет петлиц и околышей на фуражках командиров. Во время войны их просто переподчинят Наркомату обороны. А что это будет так, Судоплатов не сомневался. У него уже почти созрел план создания особой дивизии НКВД или хотя бы бригады. Тут из архива Наркомата обороны пришли затребованные им диссертации офицера царского Генерального штаба Сергея Георгиевича Мирка‑Суровцева. Как ни странно, они сохранились. Их было несколько: как написанные в академии, после каждого ее курса, так и последующие – написанные уже боевым офицером. Приходилось только предполагать, когда он это успевал писать. «Вероятно, во время ранений», – подумал Павел Анатольевич. Все диссертации были с положительными рецензиями генералов – преподавателей Академии Генерального штаба. В числе прочих и одна диссертация, которая сразу же привлекла внимание Павла Анатольевича. Название было примечательным: «Отборные части в условиях современной войны. Боевые задачи. Принципы комплектования. Организационная структура». Читая, Судоплатов понял, что занимающие его ум в последнее время мысли когда‑то мучили и Мирка‑Суровцева. Он разговаривал на эту тему с Берией, и тот дал добро на создание отдельной мотострелковой бригады особого назначения. Ему хотелось поговорить на эту тему с Мирком, но он решил, что вряд ли тот на сегодняшний день представляет современные Вооруженные силы. Тем не менее в вопросник, уже доставленный в камеру арестанта, он включил вопрос о его книжице с пометкой «ДСП» (Для служебного пользования). Сегодня из Томска по его запросу пришла первоначальная часть уголовного дела Суровцева. В ней находился перечень литературы, изъятой у него при аресте: большое количество книг по геологии, почему‑то ноты многих классических музыкальных произведений, но главное – военная составляющая библиотеки Мирка‑Суровцева. Судоплатов, к своему удивлению, обнаружил военных авторов, которые изучаются в Академии имени Ворошилова как современные. Совсем недавно сам успешно закончивший названную академию, Судоплатов был поражен. Даже «Мозг армии» маршала Шапошникова был в библиотеке, казалось бы, скромного геолога Мирка‑Суровцева. Где, интересно, тот пополнял свою книжную коллекцию? Поэтому не стоит удивляться, что томские следователи сразу же «пришили» ему «создание контрреволюционной военной организации». Названия других работ Мирка‑Суровцева тоже не могли оставить равнодушным Судоплатова. Например: «Тактика и стратегия ведения допроса военнопленного». Или: «Глубокая разведка тыла противника лазутчиками и подвижными отрядами. Опыт. Анализ. Рекомендации». И уж очень экстравагантное: «Анализ биржевых и банковских операций в контрразведывательной работе». Последняя была датирована декабрем 1916 года. Был еще один примечательный документ, подписанный тремя генералами царского Генерального штаба. Это была рекомендация для преподавательской работы в Академии Генерального штаба. Если прибавить ко всему эту запутанную историю с золотом Колчака, то становилось понятным, что этот Мирк‑Суровцев является весьма беспокойным субъектом. Принимая во внимание значимость фигуры Степанова, можно смело утверждать, что с колчаковским золотом Суровцев связан. Но также ясно и то, что никакими уже испробованными методами правды от него не добьешься. Может быть, лишь в условиях войны и при гарантиях безопасности – скажем, из уст Берии – он мог бы передать это золото, но это лишь предположение. Судоплатов был уверен: попади тот не к нему, а к кому‑нибудь другому в руки, тот, другой, подвел бы Мирка‑Суровцева под расстрел, чтоб избавить себя от лишней головной боли. Но Судоплатов был человек дела и понимал, что этого белогвардейца нужно использовать. Он не понимал только, как использовать. Вдруг Судоплатов громко расхохотался. Сказывалось напряжение последних дней. Ему в голову пришла идиотская мысль: «Вот бы и при НКВД создать свою „шарашку“ по типу и подобию прочих!»
Совсем другие мысли занимали в это же время Мирка‑Суровцева. Он русский офицер, немецкие предки которого перешли на службу России даже не при Петре Великом, а раньше, при Алексее Михайловиче – отце царя Петра. Хоть и в малом соотношении, но он был носителем и немецкой крови. Еще не доведенный до камеры, пытаясь найти аналогии в истории, он кое‑что надумал. Прежде всего он понял, что русских немцев ожидает депортация. Екатерина Великая очень мудро поступила с предками кубанских казаков, переселив докучавших всем и всюду запорожцев на Кубань и Терек. Те, давая выход своему буйному нраву и разбойничьим наклонностям, очень быстро нейтрализовали такие же наклонности и такой же нрав чеченцев. Так и немцев можно было бы использовать на восточных рубежах страны, против той же Японии. Тем более что, как сказал Судоплатов, в целом они настроены патриотично. Но Сталин не Екатерина II. Будет что‑то другое…
Охранник довел его до камеры, легким прикосновением подтолкнул лицом к стене. Суровцев замер с заведенными за спину руками. Охранник‑надзиратель открыл дверь камеры. Здесь двери, против тюремных традиций, не скрипели. Так же чуть коснувшись плеча, его направили в камеру. Двери закрылись.
И вдруг неожиданная догадка обожгла Мирка‑Суровцева. Он чуть ли не полминуты стоял как истукан от неожиданного прозрения с руками за спиной. Наконец‑то пришел в себя и с нетерпением ждал время обеда, чтобы еще раз взглянуть на лицо своего тюремщика.
Когда пришел обеденный час и охранник‑надзиратель в окошечко тюремной двери протянул ему тарелку с каким‑то варевом, одного взгляда на лицо тюремщика хватило, чтобы все понять…
Он машинально, быстро ел, продолжая соображать. Он скорее думал, чем обедал.
Охранник‑надзиратель был глухонемой! Глухонемым был и его сменщик. И в тюрьмах, и в лагерях, и на этапах среди заключенных ходили упорные слухи, что в системе НКВД существуют особо секретные тюрьмы, где даже охранники глухонемые, чтоб никакая информация не могла просочиться на волю. Мирк‑Суровцев, как и большинство здравомыслящих людей, считал эти разговоры досужим вымыслом, лагерной байкой. И вот оказалось, что это вовсе не байка. Когда его уволили из Красной армии, он несколько лет работал в Томске в артели глухонемых, в которую помогла ему устроиться Ася.
Накануне увольнения из Красной армии он тайно проник в секретную часть дивизии, или, как ее попросту называли, в «секретку». С навыками его военной специализации ему также ничего не стоило найти и незаметно вскрыть пакет со своим личным делом, уже подготовленный к отправке для постановки его на воинский учет по месту жительства. Он изъял несколько страниц, заменив их новыми, им же сфабрикованными. Долго искал и наконец‑то нашел секретную отметку особого учета. Ликвидировал и ее. Поэтому в Томске он легализовался уже как заслуженный благонадежный военспец рабоче‑крестьянской Красной армии. Мало того – буденновец! В то время это было лучшей рекомендацией благонадежности.
Нужно было как‑то жить. В стране была безработица. Зарплаты как таковой не было. Труд оплачивался продуктовыми пайками. После окончания Томской женской гимназии и первых в Сибири женских курсов работала Ася в известной в то время на всю Сибирь богадельне супругов Милюненок на улице Бульварной в Томске – занималась обучением грамоте глухонемых детей. Сама пережившая в ранней юности большое горе, связанное с временной потерей речи, она самозабвенно отдалась служению этим людям…
Работа в артели глухонемых была для Мирка большой удачей. Артель занималась изготовлением конной упряжи и на фоне других томских артелей выделялась постоянной загруженностью работой. А высокое качество изделий артели глухонемых ценилось по всей Сибири. Были даже государственные заказы для армии. Во времена НЭПа артель процветала. Начав трудиться простым выделщиком кож, за короткое время Суровцев стал сначала переводчиком, а затем и заместителем председателя. Склонность к знанию языков проявилась и здесь. Смешно сказать, но с глухонемого языка он смог бы благополучно переводить и на немецкий, и на французский, и даже на английский языки. Важным было и то, что его окружали глухонемые. Мечта, да и только, с его‑то биографией. Именно глухонемые люди помогли ему окончательно запутать следы той части золота Колчака, которое искали томские чекисты…
Но как он, разведчик и генштабист, сразу не обратил внимания на то, что имеет дело с глухонемыми охранниками? Заметить хотя бы то, что ему не отдают обычных тюремных команд вслух, он мог?! Даже выводя его из камеры, ему кивали, вместо привычного приказа «На выход!». А заводя в камеру или же выводя, крепкой рукой молча разворачивали к стене. Ругая себя последними словами, доел обед. А когда, ополоснув под умывальником тарелку, он отдавал ее вместе с ложкой охраннику, еще раз быстро взглянул на него. Немой! – окончательно убедился Сергей Георгиевич…
Дело в том, что мышцы лица немого человека отличаются от мышц лица человека говорящего. Сами глухонемые, как правило, безошибочно узнают друг друга уже по лицам. Научился узнавать и Мирк. Просто смена обстановки и постоянная в последние дни работа мозгами притупили его наблюдательность. Да и как можно было предположить, что такое возможно? Хотя в другой обстановке он, конечно, сразу узнал бы человека немого.
Эти люди имеют свои, одним только им присущие особенности. Так, среди них крайне редко встретишь человека в очках. У них необычайно острое зрение. Бог, Создатель, компенсирует отсутствие любого из человеческих чувств развитостью чувств других. Точно так же люди, лишенные зрения, отличаются острым слухом и почти всегда слухом музыкальным. Глухонемые также, как правило, не просто физически сильные люди, а необычайно сильные. Вот такой среднего сложения человек, как его охранник, может легко, как малого ребенка, скрутить двухметрового детину. А если же глухонемой сам двухметрового роста, то может иногда удержать в зубах пятидесятикилограммовый мешок с сахаром. Такие чудеса Суровцев имел возможность лицезреть собственными глазами. В их артели каждый рабочий пальцами без больших усилий гнул пятаки. Серебряные новые советские полтинники не гнули по причине их ценности. Еще одна важная особенность этих людей – их необычайная сплоченность. Связи между ними крепче даже родственных, особенно если родственники обычные люди. Мирк‑Суровцев ни минуты не сомневался, что с сегодняшнего дня он будет знать все, что творится на воле. Узнав, что Суровцев не из них, но человек, близкий к ним, глухонемой охранник станет ему не просто помощником, а другом. В Томской артели глухонемых, до самого конца ее существования, не было более любимого и уважаемого человека, чем Мирк‑Суровцев. На Асю все и вовсе были готовы молиться. «Господи, – думал Суровцев, – чем только не приходилось заниматься в последние годы!» Ему действительно приходилось удивляться тому, что он до сих пор жив. Как, впрочем, удивлялись и другие.