Тетрадь четвёртая
Религия как таковая явилась для меня даром, однако даром столь сложным и многослойным, что он едва ли доступен моему пониманию, хотя я и пользуюсь им подобно тому, как могу эксплуатировать сложный прибор, не понимая его устройства. Да, мне были явлены видения, дано то, что св. Тереза именует «сладостью», а св. Иоанн «объятиями Господа», но я, да простит меня Господь, наверное, уклонилась бы от всего этого, если бы не любила Нору Малвени, о чем расскажу позднее, хотя сразу добавлю, что это вовсе не то, о чем вы, вероятно, думаете.
Римская штаб-квартира ОКХ помещается в огромном строении семнадцатого века, именуемом палаццо Треши, на виа Гуила, между палаццо Риччи и Музеем криминалистики. Вы проходите через железные ворота в стене, сложенной из того пурпурно-коричневого камня, который римские зодчие облюбовали для дворцов, и оказываетесь в мощеном внутреннем дворе с фонтаном и оригиналом бронзового изваяния Мари Анж с умирающим пареньком на руках. На мраморном постаменте высечены имена погибших сестер, и, хотя буковки совсем маленькие, две стороны постамента уже заполнены и начата третья.
У них там три корпуса: один административный, другой хозяйственный, в третьем школа иностранных языков. Нора отвезла меня туда сразу после того, как мы приехали в Рим, и я узнала, что мы по уши в проблемах. Нас вызвали на встречу с Констанс Муча, генеральной приорессой, осуществлявшей руководство текущими делами общества. Эта маленькая, въедливая особа, лицом и круглыми очками походившая на злобного следователя гестапо из плохого фильма, минут двадцать сверлила нас взглядом, расспрашивая обеих насчет моего побега, после чего меня выставили в коридор, а Нора осталась с ней спорить о моей судьбе. Главным доводом в мою пользу была моя превосходная память: Нора убеждала, что мне ничего не стоит быстро освоить нужные языки и стать неоценимой помощницей в ее работе в Африке. Так и получилось, что всю ту сырую римскую зиму да еще целый год я занималась изучением арабского и динка. Учителем арабского был мистер Салиман, утверждавший, что у меня чудовищный акцент, но при этом не перестававший удивляться моим успехам в чтении. Год еще не окончился, а я прочла и запомнила многие суры Корана и «Тысячу и одну ночь»: знания, как мне думалось, не слишком полезные, но ему доставляло удовольствие видеть, как я это делаю.
Мы с Норой жили в маленькой квартирке на Монти близ рынка Траяна. Времени на осмотр достопримечательностей было немного, да меня, признаться, на такие экскурсии не особо тянуло. Оно конечно, Рим несколько подавлял простую белую девчонку из захолустного округа Калуга, ведь самыми выдающимися памятниками архитектуры, виденными мною до тех пор, были здание суда округа (1911 г.) и отели Майами. По традиции к мессе ходили в Chiesa Nuova (Новую церковь), напротив палаццо. Говорят, в прежние времена сестры шли туда вереницей прямо из дворца, пара за парой, но нынче такое шествие бросалось бы в глаза. Разумеется, теперь я ничего не имела против посещения церкви, хотя это всякий раз пронзало меня насквозь. Евхаристия, как сказал бедный Роберт Лоуэлл, ощущается так же реально, как мокрые руки, впрочем, он тоже был чокнутым. Что же до собора Святого Петра, то он, всегда заполненный японскими туристами, осматривающими руины моей умирающей цивилизации, устрашает, подобно настоящему чертогу Короля Демонов.
Впрочем, нужно ли вам это знать? Я твердо решила уложить свою несчастную историю в четыре тетради, ведь не пристало Эммилу брать на себя больше, чем все четверо евангелистов, и, кроме того, я сознаю, что представляю опасность для вас и для других. Конечно, быть официально признанной сумасшедшей совсем неплохое испытание, а потому я постараюсь больше не отвлекаться на путевые впечатления.
Вечера мы проводили в ирландском салуне на виа Леония, попивая «гиннес», в то время как Нора растолковывала мне тонкости сложной политики Общества сестер милосердия Крови Христовой.
«Власть развращает», – цитировала она старого доброго лорда Эктона, указывая на то, что он говорил Церкви и Папе.
– Так вот, дорогая, – говорила Нора, – деньги – это власть, и они развратили общество. Ты представить себе не можешь, какая уйма у нас деньжищ, мы живем на проценты от процентов. Некоторые из нас поговаривают так: а почему, собственно говоря, мы посылаем наших беззащитных девушек в земли невежественных язычников, которые их отстреливают и насилуют? Не лучше ли поделиться деньжатами с нужными людьми: кого надо – подкупить, где надо – нанять маленькую частную армию, и таким образом дать сестрам возможность лучше трудиться на Господней ниве и помогать большему количеству людей? И знаешь, как высказывается по этому поводу наша генеральная, черт бы ее побрал, приоресса Муча? Она напоминает о тамплиерах и госпитальерах, которые из лучших побуждений, чтобы оберегать недужных и бедных паломников в Святой земле от опасностей, взялись за оружие, забывая, что в результате они лишились Святой земли и добились того, что по сию пору само имя Христово ненавистно тамошним жителям. Сами же тамплиеры за их алчность были преданы огню. Но большинство сестер не понимают этого, особенно сестер из третьего мира, у них другое отношение и к деньгам, и к служению, и к войне. Дело в том, что им пришлось столкнуться совсем не с такими войнами, с какими привыкло иметь дело общество в Европе. Там, откуда они родом, речь идет не о противоборстве государств и регулярных армий, с позициями, тылами, фронтами и командными структурами. Там хозяйничают самые настоящие банды вооруженных до зубов грабителей, и они говорят, что будь у нас свой отряд надежных парней с винтовками, то, может быть, бедная сестра Анджела не приняла бы мученическую смерть. Что же в этом плохого?
Так вот, понимаешь, у генерала-матери есть голова на плечах, но она не хочет допустить раскола общества, а потому приспосабливается к обстоятельствам и использует для ведения дискуссии, например меня, сама же старается остаться над схваткой. Над теми, кто хочет создать частные армии, и теми, кто, подобно мне и моим единомышленницам, считает эту идею порочной. Но самое главное, что этот вопрос не ставился бы вообще, когда бы не фонд. Это наш золотой телец, поскольку, хотя фонд и обеспечивает нашу независимость и именно благодаря ему Папа смотрит сквозь пальцы на некоторые номера, которые мы время от времени откалываем, он также позволяет нам задумываться о найме солдат, так что, как видишь, это все равно золотая клетка.
Я призналась, что не понимаю.
– О, дорогая, – сказала она, – неужели ты не читала ту маленькую книжицу? Откуда, по-твоему, у фонда берутся деньги?
Я вспомнила про нефть, и она подтвердила мою догадку, с ухмылкой указав на то, что где нефть, там и политика, а это поневоле ставит общество в один ряд с некоторыми из худших политиканов, поскольку что вообще приносит людям пресловутое черное золото? Обогащает деспотов да губит тех несчастных людей, на земле которых обнаруживаются залежи. И это не говоря о войнах и загрязнении планеты! Видит Бог, на месте матери я продала бы все активы, деньги раздала бедным, а сестер отправила просить милостыню на улицах, ибо то малое, что нам нужно, можно добыть и таким способом. Умереть за Христа – не самое дорогое удовольствие, оно практически ничего не стоит.
Тут я должна отметить, что никаких сексуальных отношений у нас не было. Нора вообще была странно асексуальной особой, обладая при этом колоссальной эротической энергией, которая находила выход через харизму, а не через гениталии. Такие люди встречаются, хотя и редко. А вот брат ее был совсем другим человеком… Однажды, вечером, вернувшись с занятий по арабскому языку, я обнаружила его у нас на кухне разливающим выпивку. Можно сказать, Нора в мужском платье, только вдвое больше. Питер находился в отпуске и подумывал об отставке, а когда я спросила, чем он занимается, назвался каптером. Сказал, что простыни считает. Тут Нора рассмеялась и сообщила, что этот «каптер» – спецназовец, убил сотни людей голыми руками, и он, можете себе представить, покраснел. Я никогда не встречала столь сексуального мужчину, и в то же самое время без намека на вожделение. Как оказалось, он был женат, имел троих детей и был предан семье так же, как Нора своему делу. Мы пошли прогуляться, натрескались в дым, и ему пришлось тащить нас обеих домой.
На следующей неделе мы отправились в Неттуно, к югу от Рима, в расположенный там тренировочный центр, где я училась прыгать с парашютом. Это заняло две недели: неделя наземного обучения и прыжков с вышки, потом три настоящих прыжка с легкого самолета, кружившего в чистом голубом небе над Тирренским морем, а потом еще и ночной прыжок. У общества есть и самолеты, и пилоты, оно располагает самым большим воздушным парком среди религиозных орденов, поскольку, как говорится, ubi vademus ibi manemur(куда пойдешь, там и останешься). Далеко не везде общество пользуется популярностью, но это не должно сказываться на его работе, а потому нам порой приходится держаться подальше от дорог и границ, а людей и грузы перемещать по воздуху. К тому же прыжки с парашютом отличный способ выявить тех, кто легко пугается, и тех, кто слишком дрожит за свою жизнь. Что же до меня, то мне шагнуть в люк следом за Норой казалось самой естественной вещью в мире, хотя принято считать, что падающие с небес монахини не самое благочестивое зрелище.
Последнюю ночь в Риме, а к тому времени я прожила в этом городе уже два года и научилась вразумительно говорить и на арабском, и на динка, мы гуляли по улицам и раздавали все наши лиры нищим. У Норы это было в обычае, но я понимала, что большинство из этих попрошаек просто мошенники, зато она видела в них не только несчастных людей, но и тех, кто оказывает нам услугу, давая возможность проявить милосердие.
И вот мы отправились в Африку. Рейс до Каира, второй до Найроби, а оттуда на «лендкрузере» по красным пыльным дорогам к границе между Кенией и Суданом. Совершенно неожиданно я почувствовала себя так, будто вернулась домой. Оказалось, что вся Африка представляет собой нечто вроде огромного парка трейлеров в Северной Флориде: очень жарко, ползучие и летучие насекомые просто одолевают, всюду стоит запах пота, мочи, фекалий, несет гнилью и дешевой стряпней, и кругом полно бедных людей в футболках со спортивными логотипами. Разница только в отсутствии раздолбанных легковушек, а зачастую и обуви у этих людей. В Кении мы побывали в Локичоко, на главной перевалочной базе гуманитарной помощи. Нора презирала такого рода благотворительность, считая ее ханжеством богачей, живущих в комфорте и безопасности, не забывающих плотно завтракать, обедать и ужинать, в то время как миллионы людей голодают, и строящих планы улучшения жизни обездоленных, пока не возникнет опасность. Чуть засвищут пули, эти, с позволения сказать, гуманисты говорят: просим прощения, ребята, но вы уж тут разбирайтесь сами, а мы сматываемся, потому как мы белые и наши тела стоят дороже, чем ваши.
Резиденция миссии, осуществлявшей руководство операциями общества в Судане, располагалась в Мокило, примерно на десять километров ближе к Судану, видимо, для того, чтобы избежать тлетворного влияния духа Локичоко. Она представляла собой разбитый рядом с аэродромом палаточный лагерь с жилыми палатками, штабным шатром и хозяйственной контейнерной площадкой с деревянной сторожевой вышкой, обнесенной колючей проволокой. На летном поле стоял антикварный «Конваэр-580», возле которого хлопотала пара сестер в промасленных джинсовых комбинезонах, а вскоре после нашего прибытия там, подняв клубы рыжей пыли, приземлился несколько более современный «Фоккер-27».
В обществе глава региональной оперативной миссии называется «префект», и здешним префектом была сестра Исобелъ Алекран, толстая, как бочка, филиппинка, чье суровое лицо расплылось в расцвеченной золотыми зубами улыбке, стоило моей Норе появиться на пороге. Меня она приветствовала более официально и заявила, что, поскольку в настоящее время у них в Мокило нет потребности использовать мои свежеприобретенные познания в языках, она определит меня по части логистики. С логистикой получилось так же, как с религией и языками: сначала я не испытывала ко всему этому никакого интереса, но потом сумела освоить все, что требовалось. Не иначе как для того, чтобы послужить ходячим свидетельством неисповедимости путей Господних.
Медицинская логистика начинается с раскладки на пользование пациента, стационарное или амбулаторное, что включает в себя множество параметров: лекарства, шприцы, перевязочные материалы, резиновые перчатки, белье и прочее. Все это собирается в упаковки самых различных форм и размеров, которые, в свою очередь, помещаются в авиационно-транспортные противоударные контейнеры, рассчитанные на сброс с парашютом, имеющие несколько вариантов стандартной вместимости. Таким образом, если, скажем, «А-27» может принять на борт груз весом до шести тонн, объемом не более шестидесяти двух кубических метров, вы должны рассчитать загрузку каждого рейса максимальным количеством требуемых материалов так, чтобы никто из адресатов ни на один день не остался без катетеров или морфина.
Разумеется, общество давно занимается подобными вещами, и сестры набили на этом руку, однако весьма полезно иметь человека, который хранит все эти схемы в голове, особенно с учетом того, что в специфических условиях Африки компьютеры частенько выходят из строя.
Таким образом, я работала в оперативном центре, занимаясь расчетом отправки грузов в такие пункты назначения в Судане, как Вау, Джуба, Бор и еще более отдаленные Уибок и Пост-Пибор. Полеты происходили по ночам, поскольку наши грузы предназначались для той части страны, которую правительство Судана закрыло для воздушного сообщения. С 1955 года, не считая короткой передышки, имевшей место в 1970-х, там велись боевые действия между правительственными войсками и Суданской народно-освободительной армией – как мы их называли, ПВ и СНОА. Этот конфликт повлек за собой гибель двух миллионов человек, еще пять миллионов превратил в беженцев, а все предпринимавшиеся попытки погасить его потерпели неудачу. Причина кроется в том, что ценные природные ресурсы, прежде всего нефтеносный бассейн Бар-аль-Джазаль, сосредоточены в южной части страны, а политическое руководство находится в северной, жители которой считают себя арабами и, следовательно, высшей расой по отношению к нилотам, обитающим на юге. Должна при этом заметить, что большинство жителей округа Калуга, штат Флорида, нипочем не заметили бы разницы между теми и другими: ниггеры и ниггеры. Мусульмане-северяне хотели бы, чтобы вся страна управлялась по исламским законам шариата, южане же, в основном христиане или традиционалисты, которых мы, как я полагаю, прежде называли язычниками (хотя они таковыми себя не считают), этого не желают. Нора пояснила, что истинная причина конфликта коренится в прошлом, в истории и культуре. Раньше обращенные в ислам суданцы совершали на юг рейды с целью захвата рабов. Долгое время, пока британцы не положили ей конец, работорговля представляла собой основу экономики этой части страны, так что местные жители по-прежнему именуют всякого южанина «абд», что означает «раб». И рабство у них по-прежнему существует.
Северяне всячески стремятся изгнать южан из богатых нефтью регионов, снабжая принявшие ислам племена оружием и предоставляя им право насиловать, грабить и убивать. На первый взгляд это может показаться религиозной войной, но на самом деле ни хрена подобного: они, например, постоянно нападают на племя нуер, исповедующее ислам, – ислам исламом, а те все равно абд. Что же до народно-освободительной армии, то там тоже далеко не сплошь хорошие ребята. На самом деле она не едина, а состоит из множества самостоятельных отрядов, сформированных по племенному или клановому признаку, а то и просто сплотившихся вокруг удачливого полевого командира, и воюют они не только против правительства, но и друг с другом, становясь на сторону той или иной местной конфедерации.
Короче говоря, там воюют все против всех, и вся эта тягомотина не стоила бы упоминания, не будь такого рода раздоры и грызня причиной стольких смертей.
Кого Нора любила, так это динка, хотя сами они так себя не называют. Легенда гласит, что первый грамотный человек, повстречавшийся с представителями этого племени и спросивший, что они за народ, получил ответ: «Денг как». Таково имя их прародителя, но сами себя они именуют мониянг, «мужья мужчин», имея в виду свое столь великое мужество, что в сравнении с ними мужчины прочих народов подобны женщинам. Это, разумеется, указывает на известное высокомерие, хотя, с другой стороны, они же именуют себя «рабами стад». Динка действительно любят своих коров, и не в четвертую очередь, как в округе Калуга, – для них скот это богатство, гордость и честь. Главным видом их искусства являются стихи, воспевающие коров. У каждого юноши есть то, что они называют «личным быком», которому тот оказывает такое же внимание, как американец своей подружке, если подружке повезет… Женщины оцениваются по количеству коров, приносимых в качестве приданого, и по количеству рожденных сыновей. На мой взгляд, их отношение к женщинам далеко от справедливости, о чем я и сказала Норе, но та возразила, что это не совсем так; трудно объяснить, но женщины горды не меньше, чем мужчины, они все аристократки, даже если у них нет ничего, кроме копий, коров, горшков и стихов. По традиции среди динка есть и женщины-воительницы, главное же в них то, что превыше всего они ставят духовную силу. Динка, у которых нам предстояло жить, – пенг динка, – прослеживали свою родословную до женщины по имени Атиам, жившей 150 лет назад. Она переправила их через Нил в Землю обетованную, совсем как Моисей.
Нора, как все ирландцы, была человеком с родовым типом мышления и считала Африку подобной Европе в темные века: отчаявшейся, погрязшей в убийствах, но исполненной надежды. Она полагала, что ее можно обратить, не в миссионерском плане, но по-настоящему, подвижничеством и Духом Святым, как в прошлом были обращены европейские варвары.
Она считала, что динка таковы, какими были ирландцы до святого Патрика, – воины, поэты, короли крохотных королевств, заботливые пастыри стад. Глядя на их рослые фигуры, она видела Кухулина и Фингала, королеву Медб и короля Алиля, вспоминала «Похищение быка из Куальнге». Я верила ей, потому что она имела диплом по истории университетского колледжа Дублина, да, признаться, поверила бы, вздумай она утверждать, будто динка это чоктавы, или Десять последних племен, или кто бы то ни было, поскольку она могла убедить в чем угодно и кого угодно. В Мокило у нас было в обычае после долгого трудового дня лежать в душной палатке под противомоскитной сеткой, где Нора, потягивая из жестяной кружки виски («капельку, для поддержки»), распространялась насчет того, что мы принадлежим к вымирающей расе и Вавилон, увы, при всем его золоте и мощи, не может убедить наших женщин вынашивать и рожать детей, а наших детей перестать губить себя или хоть как-то сдержать всю ненависть этого мира. Она спрашивала, не кажется ли мне, что все идет к краху? Может быть, это случится не в следующем году или даже не при нашей жизни, но клеймо смерти уже лежит на нас всех. Умирает церковь, умирает общество. Нет, речь шла не о том, что все это исчезнет бесследно, а о гибели прежних форм и возникновении новых, коим Господь дарует новую славу. Ведь даже Рим после разграбления варварами не исчез вовсе, но обрел новую суть, а церковь, как и он, принадлежит миру сему, а стало быть, смертна.
«Смертна». У меня в ушах так и звучит ее голос, ирландский акцент, становившийся заметнее пропорционально выпитому виски… Наверное, все это говорилось по пьянке, но я никогда не видела, чтобы она выпила хоть глоток между восходом и закатом. Нора обладала железной волей, и лишь когда спускалась африканская тьма, ей требовалась «капелька для поддержки». А кому, на хрен, не требовалась?
Мы ждали полнолуния, когда нашей группе предстояло отправиться в более или менее осаждавшийся правительственными войсками городок Пибор, где у нас находился госпиталь для беженцев. Наконец все прибыли, комплектование завершилось, и наша группа – пара сестер с врачебными дипломами, медсестры, санитарки и технический персонал – была готова. Среди них я встретила первую кровницу, виденную мною в жизни, сестру Тринидад Сальседо из Майами. Ее ни мое появление здесь, ни то, кем я стала, похоже, ничуть не удивило, а вот я страшно поразилась, найдя ее приятной, деятельной, умелой, но совершенно обыкновенной женщиной, а не некой странной мистической фигурой, которой она представлялась мне в Майами. Нора, узнав об этом, пояснила, что «это не Трини скукожилась, а ты подросла». Оказалось, что Трини была ученицей Норы и когда-то, давным-давно, с ней жила, что вызвало у меня ревность, то есть, конечно, призрак ревности. О чем я не преминула рассказать Норе, и мы с ней вместе посмеялись.
Отправка состоялась ночью первого апреля, по какому поводу было много смеха и шуток. Мы, команда из восьми человек в синих комбинезонах и хоккейных шлемах, отбыли на «фоккере», на борту которого кроме нас находились две сестры-пилота, сестра-инструктор по прыжкам с парашютом и четверо мужчин-африканцев, которым предстояло сбрасывать грузы. На закате наш самолет, консервная банка, наполненная шумом и переживаниями, поднялся в воздух. В полете я то и дело посматривала на Нору: она, приметив мой взгляд, улыбалась, и в свете красных огней ее зубы казались розовыми. Потом самолет сменил курс, сбросил высоту, такелажники поднялись на ноги, и в днище аэроплана распахнулся, впустив несущий песок африканский ветер, зев люка. Груз полетел вниз, пришел наш черед.
Красный свет сменился зеленым, сестра-инструктор отдала приказ, и мы одна за другой, быстрее, чем я об этом рассказываю, поспешили к люку и попадали вниз, в море лунного света.
Операция прошла удачно. Ни один из контейнеров не разбился и не потерялся, колонна автомобилей из Пибора находилась на месте встречи, все парашюты раскрылись, стропы ни у кого не запутались, и при приземлении ни одна сестра не получила травмы. По дороге к лагерю мы пели песни, сначала «Salve Regina», гимн одиннадцатого века в четырех частях, а затем «Поминки по Финнегану», это уже по инициативе Норы, знавшей старинную песню наизусть. Запевалой была она, остальные ей подпевали. Нора вытащила одну из своих драгоценных бутылок «Джемисона», и мы все попробовали, а потом повесила мне на шею цепочку с маленьким бронзовым ангелом – и все захлопали в ладоши. Такие уж они были, ну а я от всего этого растрогалась и постыдно распустила нюни.
Что можно рассказать про Пибор? Это поселение расположено в местности, называемой у динка «гок», термин, обозначающий лесистую зону с плодородной песчаной почвой, лежащую выше области затопления. Наш гок находился довольно далеко от обычных мест обитания кланов динка на севере и востоке: сюда люди переселились, спасаясь от опустошительных рейдов правительственных войск. Основными строениями были большущие коровники с круглыми коническими крышами и такие же по форме, но меньших размеров жилые хижины. Территория считалась относительно спокойной, и СНОА отправляла туда для лечения и поправки раненых бойцов вместе с большим количеством гражданских лиц, пострадавших при бомбежке деревень правительственной авиацией. Наша миссия охранялась ополчением СНОА, не больно-то устрашающего вида кучкой подростков с автоматами и гранатометами, разъезжавших на обшарпанных пикапах.
Охрану за полученную от общества взятку обеспечивал местный полевой командир СНОА, но и командир ближайшей правительственной войсковой части получил свою долю – за невмешательство. Нора пояснила, что в краях, где царит бедность, а власть поголовно погрязла в коррупции, можно многого добиться за сравнительно небольшие деньги. При этом она ни в грош не ставила ни ту ни другую враждующие стороны; послушать ее, так ей очень хотелось бы найти во всем Судане хоть одного настоящего солдата. Нормальная, обученная бригада быстро очистила бы всю эту благословенную страну, но поскольку такой бригады не имелось ни у властей, ни у повстанцев, войне не было видно ни конца ни края.
Однако, судя по некоторым признакам, что-то затевалось, вызывая у Норы беспокойство. За последний месяц правительственные силы произвели две бомбардировки, а это означало, что приказы поступили откуда-то сверху, может быть, из Хартума, где решили, будто мы слишком уж комфортно расположились в нашем маленьком уголке. В связи с этим поселение укреплялось: рыли траншеи, заготавливали мешки с песком, под одним из шатров устроили бомбоубежище, под другим операционную. Самым востребованным грузом стали тачки и лопаты, работы велись и днем и ночью.
У нас устраивались учебные воздушные тревоги. Самолеты. «Ан-32» медлительны, так что времени между оповещением и бомбежкой проходило достаточно, чтобы мы успели подготовиться, да и были это не настоящие бомбардировщики, а грузовые аэропланы, сбрасывавшие через заднюю дверцу бочки из-под бензина: по существу, видимость бомбежки, но для устрашения вполне достаточно.
Так или иначе, скоро мне впервые довелось увидеть Нору за работой сестры милосердия и то, как белые орденские фартуки пропитываются человеческой кровью. По мере того как враги бомбили очередную деревню или другой полевой госпиталь, раненых прибывало все больше, и у нас росли потери. К этому следует добавить болезни и плохое питание, хотя голода мы не испытывали и еды, если считать едой кашу из сорго, у нас было в достатке. Диарея у наших раненых была обычным делом, так что грязной работы более чем хватало, но Нора никогда не унывала и всякий раз, вытирая дерьмо, со смехом вспоминала о «романтике католицизма».
Я старалась приносить пользу, вела инвентарные описи, раздавала препараты, сама делала прививки, а поскольку говорила на динка, то помогала нашему священнику, отцу Манесу, еще одному американцу. Манес собой классический образец священника-пьяницы: крупный, неуклюжий малый с копной седых волос, носивший пыльную сутану и соломенную шляпу. Один Бог знает, где ему удавалось доставать выпивку, но он постоянно был наполовину пьян. Ходили слухи, что наш духовный пастырь удалился в добровольное изгнание из-за греховного пристрастия к мальчикам, алтарным служкам. Сестры относились к нему вполне дружелюбно, как к большому грязному псу. Помимо чисто религиозных обязанностей он еще и руководил школой.
Именно там, в школе, я познакомилась с Долом Бионгом. Я преподавала в классе для мальчиков, и они любили меня не за то, что я такая расчудесная учительница, а за выданные мною тетради и карандаши. Для африканского ребенка такой подарок – все равно что для его американского сверстника спортивная машина. Мне пришлось настаивать, чтобы они использовали карандаши для письма, потому что в их глазах это были, скорее, культовые предметы или знаки статуса. К тому же никто из них никогда раньше в школах не учился, и мне, так школу и не закончившей, приходилось объяснять им саму суть учения. Я как раз расписывала чудеса алфавита, когда увидела его стоявшим на манер динка на одной ноге, в стороне от нашего кружка, и предложила ему присоединиться к нам, но он не шелохнулся. Один из мальчиков сказал, что Дол Бионг ни за что не придет на занятие, потому что для нас он слишком важная персона. Называет себя сыном вождя, правда, никто не знает, какого племени.
Все рассмеялись.
Я продолжила урок, а он действительно так и не присоединился к классу, хотя и не пропустил ни одного занятия. Просто стоял в стороне, с глазами, горевшими то ли ненавистью, то ли желанием, черный как смола, кожа да кости, одетый в рваную футболку и шорты. Я спросила о нем отца Манеса, и выяснилось, что он беглый раб. Племя баггара совершило набег на его деревню и захватило весь его клан. Он был родом с севера, из окрестностей Вибока, и Манес намеревался отвести его обратно, когда сможет заполучить конвой СНОА.
Дол Бионг ел один, вроде бы всех сторонился, но явно попадался мне навстречу чаще, чем это можно было бы объяснить простой случайностью. Раз или два, когда мне требовался помощник, чтобы перенести тяжелые портативные холодильники, в которых мы хранили вакцины, он появлялся как из-под земли. Но ни разу не произнес ни слова, только смотрел. В последнюю неделю мая СНОА направила в Вибок дюжину грузовиков с солдатами, припасами и некоторыми из наших сестер. В Вибоке собралось много осиротевших детей, бежавших от опустошительных рейдов охотников за рабами, происходивших на севере, близ Назира. Манес отправился с колонной в надежде встретиться там с командиром СНОА и добиться разрешения дать мальчишкам поучиться в школе, а не призывать их всех разом в повстанческую армию. Трини ехала, чтобы организовать там медпункт, и я думала, что Дол Бионг отправился с ними, но в тот же день, позднее, заметила его, хотя он и таился. На заданный на моем лучшем динка вопрос, почему он не уехал, я не получила иного ответа, кроме пронзительного взгляда.
В целом наши дни протекали счастливо. Вечерами мы с Норой сидели в нашей палатке, она на койке, попивая виски и разглагольствуя о событиях дня или судьбах человечества, а я на корточках у ее ног, прильнув, как собачонка, к бедру, в то время как она рассеянно поглаживала мои волосы. Мне нравилось быть ее собачонкой. Вообще, с учетом пережитого, о бездумной привязанности можно сказать немало, но, оглядываясь назад, я думаю, что у Норы с Христом были такие же отношения, как у меня с ней. Она была его собакой, хотя в то время это просто не могло прийти мне в голову, потому что находилось за пределами моего воображения… Время от времени я читала ей стихи из «Пятисот лучших», ей нравились Йейтс, Оден, Донн, Карлос Уильямс, Саути, Марвелл, Герберт. Нора говорила, что я просто чудо, а вот ей, чтобы сдать экзамены, приходилось жульничать как цыганке.
Кстати о цыганах – я снова потемнела. Малышкой я летом загорала до черноты: папа, пока был жив, говорил, что это сказывается кейджанская кровь, но после его смерти мама заставляла меня прикрываться от солнца, ворча, что у этих Гариго в роду, как пить дать, затесался ниггер. И вот африканское солнце снова сделало меня коричневой, как туземку.
Вижу, однако, что снова отклоняюсь от темы, чего делать никак не следует. Исповедь подходит к концу, места осталось немного, поэтому обращение к незначительным деталям может быть лишь уловкой, направленной на то, чтобы как-нибудь избежать рассказа о некоторых моих преступлениях. Так вот, тринадцатого июня, в воскресенье, все мы, даже атеисты, собрались в церкви старой итальянской миссии. Отец Манес уехал в Вибок, и служить мессу было некому, кроме Норы, которая его и заменила. Открою страшный секрет, у кровниц такое случается, когда под рукой нет священника, что, учитывая специфику их работы, явление обычное. Наверное, именно этим объяснялось присутствие врачей-атеисток из Европы: они видели в женском богослужении элемент феминизма, чего, я уверена, у Норы и в мыслях не было. С точки зрения таинства нарушения отсутствовали, поскольку облатки священник освятил заранее, ну а все остальное Нора выполняла по обряду: зачитывала выдержки из Евангелия, произносила проповедь, громко призывала нас возвысить сердца. Я все это слышала, хотя видеть, как она служила, не могла, потому что, будучи самой младшей сестрой, стояла, по традиции, спиной к алтарю, на карауле.
Снаружи я видела неподвижного Дола Бионга, укрывшегося в тени цистерны с водой, он выглядел как детская спичечная фигурка, нарисованная углем на яркой гофрированной стали. Позади меня распевали Agnus Dei, и я ждала, когда в соответствии с еще одной маленькой орденской традицией одна из сестер принесет мне хлеб и вино. В это время кто-то, задев меня, метнулся наружу: малышка лет четырех со смехом выбежала из церкви. Крикнув ее матери, что поймаю беглянку, я выскочила следом, схватила маленькую девочку, пощекотала ее, назвала ее рас (шалуньей) и повернула обратно, но в этот момент услышала шум двигателей.
Во время гражданской войны в Испании пилоты фашистских бомбардировщиков глушили свои моторы над морем и бесшумно планировали к суше, вновь запуская двигатели лишь на подходе к цели. До изобретения радаров подобный способ прекрасно срабатывал, а все новое – это хорошо забытое старое, поскольку пилот «антонова» поступил точно так же. Я заорала, чтобы поднять тревогу, и побежала обратно в церковь, но все они пели «dona nobis pacem» и, кроме того, было слишком поздно. «Антонов» спикировал на высоте в примерно тысяча двести футов и сбросил четыре большие бомбы. Я увидела, как из его задней грузовой двери вываливаются длинные черные цилиндры. Первая бомба разнесла нашу автобазу и топливный склад, вторая – палаточный лагерь. Раньше мне под бомбежку попадать не случалось, но о взрывчатых веществах я кое-что знала и могу сказать, что взрывы были мощными, оглушительными, какие могут производить только заряды в тысячи фунтов. Третья бомба с грохотом пробила жестяную крышу церкви и взорвалась внутри. Я не видела, куда угодила четвертая, потому что стояла как вкопанная с ребенком на руках, пока ударная волна, состоявшая из пыли, щебенки, битого кирпича, церковной утвари и людей, не сбила меня с ног.
Как это видится мне теперь, я выпала на время из вашего мира, что делает затруднительным рассказ о моих ощущениях. Как описать выпадение из прозы в поэзию? Из обыденности в миф. Из хроноса, материального времени, в кайрос, время Бога.
Потом, далеко не сразу, я пришла в себя, обнаружив, что ничего не вижу и лишь чувствую, как кто-то упорно тянет меня за руку. Мои глаза залила густая, липкая кровь из раны на голове. Я протерла их, и моему взору предстали дым, пыль и руины церкви – груда камней с торчащими обрывками жести, такая маленькая, что казалось немыслимым, каким образом под ней погребено такое множество душ. Я выкрикнула ее имя и начала разгребать обломки, как собака, но меня оттащил назад этот мальчик, Дол Бионг.
Эмили, Эмили, твердил он, они все мертвы, они все мертвы, и я замахнулась на него, слезы смывали липкую кровь, но он удержал меня. Он призывал меня уйти, и поскорее, потому что под руинами уже не осталось живых людей, а вслед за бомбежкой всегда появляются баггара. Я кричала «нет!», потом вырвалась и побежала к нашей спальной палатке, вообразив себе, что она, наверное, там, Господь каким-то чудом вывел ее из церкви в последний миг. Конечно, чуда не произошло, и беженцы уже рылись в вещах своих погибших благодетелей. Почему бы и нет? Но я все равно заорала на них, замолотила кулаками по их тусклой черной коже, прорвалась внутрь, туда, где мы спали с Норой. Я схватила старый рюкзак, в котором она хранила свои вещи, и высыпала ее смятую одежду, маленькое резное распятие, четки и некоторые из ее книг. Вещи, которые пахли ею живой. Мне хотелось перебить исходивший от руин запах смерти, зловоние паленых волос и костей, а главное, самое страшное, что сопутствует сожжению людей, – аромат барбекю. Когда ваш желудок, вопреки осознанию ужасной правды, откликается на аппетитный запах жареного мяса.
– Идем, идем, – настаивал мальчик, таща меня за собой сквозь толпу в огороженную зону.
Бойцы СНОА, перед тем как зайти в церковь, аккуратно сложили оружие и боеприпасы снаружи, и я увидела, как Дол прихватил оттуда АК, немудреную амуницию и какой-то мешок. Когда мы уходили, мне на глаза попалась та самая девчушка, из-за которой я выбежала из церкви и осталась в живых: сбивший меня с ног вихрь обломков вырвал ее из моих рук и снес ей половину головы. Завидуя бедняжке – мне хотелось, чтобы и меня ели мухи, – я тем не менее шла за Долом. Опять же, почему бы и нет? Норы не стало, и Господь в моей голове молчал. Никакие средневековые святые не указывали мне путь, а если кто и указывал, то только малъчишка-динка.
Мы пошли на восток через так называемый садд – территорию глинистых долин, в сезон дождей превращающуюся в слякотные трясины, с петляющими по