Тетрадь четвёртая
Я прекрасно понимаю, что, несмотря на все заверения в обратном, продолжаю сообщать скучные, несущественные подробности, но, видать, ничего с этим не поделать. Во-первых, я излагаю воспоминания так, как они ко мне приходят, а во-вторых, у меня прозаическая натура, «примитивно-механическая», как говорил Шекспир, и я уж никак не предполагала сыграть ту роль, которую отвел мне Он в стране динка. Зато, заполучив орудие, я как бы вернулась в тот мир, к которому принадлежу, к людям, привыкшим латать старые машины и вообще возиться со ржавыми железяками. Поэтому не стоит удивляться тому, что я так полюбила свою пушку. Питер Малвени, будучи спецназовцем, прекрасно разбирался во всякого рода смертоносной машинерии, к тому же мы с ним скрупулезно изучили инструкцию и хорошо усвоили, на что годится эта страшная штуковина. Я набрала орудийный расчет из девушек, можно сказать, женский национальный артиллерийский хор племени динка. Всех четырех звали Мариями, я стала звать их Мэри Ток, Мэри Ру, Мэри Диак и Мэри Нгуан, чтобы было ясно, к кому обращены приказы. Сорокамиллиметровая пушка А1-70 фирмы «Бофорс» со стандартным прицелом и поворотным устройством, приводившимся в движение джойстиком, как у видеоигр, и встроенным прибором управления огнем была изготовлена в Швеции лет за двадцать до моего рождения, но оставалась в рабочем состоянии. Вместе с орудием мы захватили тягач с запасными частями и большим количеством боеприпасов, как боевых, многофункциональных, так и учебных. Мы принялись палить по раздолбанному пикапу и по большим воздушным змеям, которых тащили бегущие мальчишки. Боже мой, как это было здорово!
Сестра-префект Алекран явилась с визитом, готовая возгласить анафему, но, увидев, что в Вибоке происходит нечто необычное, отнеслась ко мне иначе, чем ранее в Кении. Помогло то, что я не собиралась объявлять Крестовый поход на Хартум, хотя я так и не знаю, дошло ли до нее, что дело тут не в своевольной сестре, возомнившей себя полевым командиром, а в Духе Святом, вновь вмешавшемся в дела людские, как бывало в старые времена. От нас она отбыла на восстановление из руин миссии в Пиборе, пообещав, что еще вернется, и большинство представителей всяческих гуманитарных и благотворительных организаций отбыли за ней следом. Некоторые просто испугались живого слова Господня, поскольку ни с чем подобным, я думаю, ранее не сталкивались, другим же мы сами дали понять, что их присутствие нежелательно. Эти глупцы, разумеется из самых добрых побуждений, выкупали захваченных рабов у баггара, что стимулировало последних к захвату новых и новых пленников. Лично я видела решение проблемы рабства в уничтожении возможно большего числа рабовладельцев, чтобы раз и навсегда отбить охоту заниматься этим бизнесом и заставить их переключиться на что-нибудь другое.
Ну а главное, мы больше не нуждались в помощи: земля после прошедших дождей плодоносила, урожай дурро выдался на славу, стада нагуливали жир и безудержно размножались. Остались, само собой, Трини и ее люди, а также Джеймсоны, супружеская чета миссионеров, приехавшие организовать миссию, но вместо этого обратившиеся к полезной работе, потому что она привлекала их куда больше, чем обсуждение тех или иных пунктов христианского вероучения. Славные были люди, эти Джеймсоны: он – цветущий верзила, действительно любивший и умевший чинить машины и механизмы, а она – этакая блондиночка, пичужка со стальным хребтом, которой, похоже, нравилось то, как я реформирую гендерные отношения среди динка. Она взяла под свое крыло нашу начальную школу, и я договорилась с ней, чтобы она научила читать новоиспеченных офицеров и Дола, моего мальчика-короля. В качестве текста они использовали Ветхий Завет… Это было для нас как чтение ежедневной газеты. Милые люди.
Спустя две недели после того, как мы обзавелись пушкой, с северо-запада бесшумно спланировал «антонов». Однако мы ждали чего-то подобного, наблюдатели загодя подняли тревогу, и наш девичий расчет, четыре Мэри и я, успел занять огневую позицию примерно на милю севернее Вибока. Самолет летел с выключенным двигателем, рассчитывая повторить старый фокус, снизился, а потом вновь включил мотор и рванул вперед на высоте в две тысячи футов. Тут-то мы и открыли огонь, выпустив ему навстречу с дистанции в четыре тысячи ярдов поток служивших для нас огоньками надежды красных точек, и продолжали стрелять, когда он уже летел над нашими головами. Трассирующие линии пересекались с самолетом, но он продолжал двигаться тем же курсом и, хотя теперь оставлял за собой струйку черного дыма, особых повреждений, похоже, не получил. Когда он уже пролетал над нами, я увидела, как распахнулись дверцы грузового отсека и оттуда вывалились две черные бомбы. Одна взорвалась поодаль, другая упала почти на нас, но не разорвалась, а спустя мгновение «антонов» вдруг завалился набок, словно устал лететь. Дым повалил гуще, с оранжевым пламенем в центре, а потом самолет с воем устремился вниз и рухнул где-то к западу от Вибока. Громыхнуло, над местом падения поднялось черное облако.
Мы радостно завопили, предвкушая, как будем сбивать самолеты, но этого, сразу скажу, не случилось. Самолетов в распоряжении властей Судана кот наплакал, летчики ценились на вес золота, и они не привыкли преодолевать заградительный зенитный огонь. Потом мы поспешили туда, куда грохнулся подбитый нами бомбовоз. Очевидно, когда самолет загорелся, экипаж пытался избавиться от своего опасного груза, но не успел. Детонации, чего вполне можно было ожидать при падении, не произошло: самолет, разбитый, наполовину обгорелый, валялся на глинистой равнине, и в моем распоряжении оказалось около тысячи фунтов высокоэффективной взрывчатки.
Позднее, глядя на дымившиеся обломки, я не испытала никакого удовлетворения, хотя, наверное, убила тех самых людей, которые сгубили Нору. Впрочем, некая отстраненная радость присутствовала, ведь победа возбуждает почище секса. Недаром мужчины оставляют своих жен ради войны.
Так или иначе, после сбитого самолета следовало ожидать реакции правительства, и мне, соответственно, было некогда рассусоливать вопрос с захваченными нефтяниками. Арабы говорят, что «дьявол в быстроте», и нам требовалась именно она. Разумеется, Терри Ричардсон, начальник партии, занимавшейся разведкой нефти, требовал, чтобы я отпустила его вместе со всеми спутниками, имуществом и снаряжением, тогда как я заявляла, что считаю их наемниками правительства, с которым мы находимся в состоянии войны, и таким образом все их добро подлежит конфискации в качестве военных трофеев. В целом дискуссия велась цивилизованно, хотя он несколько вспылил после того, как, велев обыскать всю их компанию, я обнаружила прикрепленный у него на заднице CD, на котором, как вы понимаете, вряд ли находились величайшие хиты Джонни Митчелла. Я вернула им их одежду, продовольственные запасы, воду, их «тойоту» и обеспечила возможность покинуть нашу территорию. Что они и сделали, оставив нам уйму всякой славной всячины. Не считая выполненного на заказ специализированного автофургона, нам досталась радиостанция с четырьмя мобильными рациями, пара современных лэптопов, прекрасный струйный принтер «хьюлетт-паккард», множество геологического снаряжения и, вот уж везение, спутниковый телефон, позволявший, если подключить к нему компьютер, пересылать шифрованную электронную почту. Я извлекла старую выцветшую карточку «Чокнутого оружейника», которую сто лет назад приложил к своему подарку Скитер Сонненборг, и однажды ночью набрала на клавиатуре номер. Кодирование у нефтяников было надежным, что весьма порадовало Скитера, поскольку все его обычные линии связи по-прежнему прослушивались ФБР. Через спутниковую электронную почту я заказала ему четыре тысячи сорокамиллиметровых зенитных снарядов (на тот случай, если власти вздумают направить против нас настоящие реактивные боевые самолеты), такое же количество бронебойных противотанковых снарядов, боеприпасы для всех наших винтовок и пулеметов, партию АК-47, восьмидесятидвухмиллиметровую мортиру с боезапасом, пару сотен противотанковых управляемых снарядов, гранаты, мины и, сверх всего этого, тысячу пар малазийских сандалий с подошвами из автопокрышек. В качестве оплаты предлагалось золото Орни Фоя, местонахождение нескольких кувшинов я сообщила авансом, окончательный расчет предстояло произвести после получения заказа.
Он обещал, что соберет весь груз в Шарийяхе, в Эмиратах, и перебросит сюда через Эфиопию. Операция, включая взятки, воздушные перевозки и комиссионные, вышла дорогостоящей, на нее ушли почти все известные мне накопления Орни, но таким образом получилось, что Ницше спонсировал священную войну, ведомую рабами: лишнее свидетельство в пользу того, что с чувством юмора у Духа Святого все в порядке.
К тому времени заканчивался сезон руел, когда после завершения дождей в деревнях приступают к сбору урожая. Никто, даже самый старый из динка, не мог вспомнить столь щедрого урожая. Для хранения дурро и других злаков мы построили круглое глинобитное хранилище. С началом сухого сезона высвободилось достаточное количество рабочих рук, и я направила их на строительство взлетно-посадочной полосы, рытье бункеров, траншей и подземных укрытий для людей и скота, укрепленных для защиты от затопления мешками с песком. Я понимала, что, как только власти вникнут в происходящее в нашей стране, они обрушатся на нас всей своей мощью, ведь, не говоря уж о важном стратегическом положении нашей территории, они не могли допустить, чтобы, их победили презренные абд, да еще под знаменем Церкви. Я решила, что в нашем распоряжении есть еще полгода, но когда земля полностью высохнет, а наши запасы (по их представлениям) будут находиться на самой нижней отметке, они нападут.
Примерно через месяц после размещения моего заказа на оружие на нашу посадочную полосу зашел древний «геркулес», и я особо не удивилась, увидев за рычагами управления Скитера собственной персоной. Он выскочил из кабины с плоской коробкой – «Кто заказывал пиццу?» – и я разрешила ему себя поцеловать. Он сказал, что не хотел тратиться на пилота, к тому же ему было любопытно самому посмотреть на суданскую Эммилу. Питер невзлюбил его с первого мгновения, Скитер платил ему взаимностью, и мне пришлось из кожи лезть, только бы они не поубивали один другого. Однажды ночью я застала Скитера в машине нефтяников. Он рылся в выдвижных ящиках, а увидев меня, улыбнулся чарующей улыбкой психопата и поднял пустой футляр из-под CD. «Уйма футляров, никаких дисков с данными, с чего бы это, милашка?» Я сказала, что раздарила все CD, людям нравится вырезать из них спирали и украшать коровьи рога. Да и зачем нам здесь CD?
«Информация – это деньги, – пояснил он. – Многим людям хотелось бы узнать, что нашел здесь Ричардсон. Ты, кстати, знаешь, что он мертв?»
Я покачала головой, и он рассказал мне о выгоревшем остове их машины и обугленных скелетах, найденных к северу от Пибора. «Похоже, они подорвались на мине, только вот никакого минного поля там не было, ты ведь ничего об этом не знала, а, милашка?»
В тот момент с уверенностью, которую не могу объяснить сейчас, я поняла, что именно Скитер, и никто другой, сдал Орни федералам. Все сходилось одно к одному: как иначе он мог бы и дальше спокойно заниматься своим бизнесом, после того как полдюжины уцелевших свидетелей с радостью подтвердили бы, что большую часть тяжелого оружия в Бейлис Ноб поставил именно этот тип? Но окончательно меня убедило выражение его лица: он рассмеялся, схватил меня, и его руки подобрались к моей шее. Глядишь, и убил бы, не случись рядом Питера. На следующий день Скитер улетел, а Питер сказал: вот и слава богу, избавились от этого барахла, и вообще все долбаные торговцы смертью не люди, а ходячая зараза.
Наступил сезон маи, промежуток между концом зимы и ранней весной. Для динка это трудное время, поскольку реки пересыхают от зноя, а скот приходится перегонять на дальние пастбища, так как вокруг поселений травы практически не остается. Правда, мы заготовили достаточно фуража, чтобы держать скот в загонах, что было неплохо, поскольку именно тогда суданцы перешли в наступление, и мы впервые услышали имя Джабира Акрана алъ-Мувалида.
Наверное, такие люди, как он, встречаются в каждой стране: во всяком случае, не похоже, чтобы политические руководители, заинтересованные в проведении жесткого геноцида, испытывали проблемы с набором кадров. Нападение произошло на севере: они атаковали Ринг Бааи, деревушку с населением примерно в полсотни семей, неподалеку от реки Собат. Для нас это явилось полнейшей неожиданностью. Нападение, что необычно для правительственных сил, произошло ночью, потом, это мы уже выяснили по следам, они связали почти все население деревни, 685 мужчин, женщин и детей, по рукам и ногам, выстроили в колонну и направили вдоль этой колонны танк, передавивший их всех. Хуже этого я не видела в Африке ничего. Скот они заживо сожгли в загонах, сторожевую башню повалили, а старейшин деревни распяли на ее опорах. Два дня спустя то же самое повторилось в селении Малуал Бааи, лежавшем севернее Ринг Бааи, на пути к Пибору. Население постигла та же участь, но на сей раз нескольким мальчикам, находившимся со стадами на дальних выгонах, удалось спастись. Они рассказали, что на них обрушилось множество танков и тьма солдат, целая армия. На самом деле, как мы выяснили, это был бронетанковый батальон, конечно суданский, а не настоящий, однако для нас и это было достаточно скверно: две дюжины танков, примерно половина из них американские М-60, а остальные китайские легкие «Тайп-62», плюс примерно дюжина самоходных мортир М-113 и различных машин сопровождения. Общую численность отряда оценивали примерно в пятьсот человек – сила, по масштабам локальных войн, весьма внушительная; и мы могли гордиться тем, что их бросили против нас, а не против СНОА. Я и вправду гордилась этим, прости меня Господи.
Мы установили ночной дозор, распределили по деревням пиротехнику, а Питер собрал группу коммандос из наших сомерсетских стрелков, которая перебралась через реку Пибор, залегла в ожидании колонны с топливом для танков и подорвала ее с помощью зарядов, на которые пошла взрывчатка из неразорвавшихся бомб. Весьма удачная операция, поскольку она лишила противника мобильности, позволявшей уничтожать деревни одну за другой. Однако я опять увлеклась: в тетради осталось всего восемь страниц, между тем все мелкие войны примерно одинаковы, и читать подробности о них так же неинтересно, как о футбольном матче. Вибок подвергся бомбежке, но все наши люди укрылись в глубоких туннелях, а моя пушка благодаря новому зенитному снаряду сбила бомбардировщик. Потом я повела сомерсетскую пехоту против дивизиона их легких танков, утюжившего деревню милях в сорока от нас. Мои люди стреляли достаточно метко, чтобы их командиры не высовывали голов, не давая им осмотреться, а потом, как это принято у динка, вприпрыжку пустились наутек и вывели устремившуюся в погоню колонну из двенадцати танков прямо на мою пушку, прекрасно закамуфлированную в зарослях. Засада удалась: мы подбили два головных танка и замыкающий, после чего поджечь оставшиеся из базук и гранатометов уже не составило труда. Африканский корпус Роммеля в прежние времена частенько проделывал этот фокус с восемьдесят восьмыми, и британцы далеко не сразу сообразили, в чем тут фишка. Но теперь наши силы были разделены, и алъ-Мувалид выбрал этот момент, чтобы начать атаку на Вибок. Я поспешила назад и на своей командирской машине добралась до этого городка как раз перед тем, как он его окружил.
Конечно, никакой надежды отразить штурм не было: враги разнесли все до обломков, подорвали наши машины и загнали нас в туннели. Их танки ползли по развалинам, а за танками, под прикрытием брони, следовала пехота, которая и ворвалась в наши укрытия. Ожесточенная схватка продолжалась под землей, темноту разрывали вспышки выстрелов и взрывов гранат. Численное превосходство было на их стороне, и они теснили нас все дальше и дальше, пока в наших руках не остались только штабной и госпитальный бункеры, с короткими отрезками туннеля, да несколько опорных пунктов.
Я видела, как мои отважные юноши и девушки бросали на меня взгляды, полные страха, ожидая чуда, но никакого чуда не происходило. Начиная опасаться, что мой план не задался, я выползла по обвалившемуся туннелю на поверхность, где спряталась и молилась до тех пор, пока не услышала знакомый голос моей пушки. На моих глазах танк содрогнулся и вспыхнул, после того как вольфрамовый бронебойный снаряд ударил в его корму. А потом в дыму появилась сомерсетская легкая пехота, в полной выкладке преодолевшая сорок миль чуть более чем за десять часов.
Правительственные войска оказались зажатыми в руинах, которые сами же и устроили. Танки, неспособные маневрировать, представляли собой легкую мишень, так что наши люди перебили их с помощью ПТУРСов и гранатометов, а потом ринулись в туннели, так что и вражеская пехота оказалась в ловушке. Охотясь за врагами, мы расстреляли в темноте все патроны, но продолжали истреблять их мачете, штыками и лопатами, пока не перебили всех до единого…
Таков был мой маленький Сталинград, мой миниатюрный ketelschlacht. Моя последняя битва. Мы потеряли убитыми девяносто одного человека, двести было ранено, зато павших врагов насчитали пятьсот восемьдесят восемь, хотя полковнику аль-Мувалиду и его личной охране удалось бежать.
По центру туннелей шли дренажные желоба, но крови было столько, что она залила полы выше щиколотки, выше голенищ моих форменных французских башмаков. Как только стало ясно, что мы в безопасности, я отправилась в госпиталь повидать раненых. Заявилась туда как была, в сапогах, хлюпавших кровью, и Трини налетела на меня, обзывая чудовищем, убийцей, предательницей. Хуже всего, она кричала, что Нора презирала бы меня за все это, и я согласилась с ней, но сказала, что надеюсь оправдаться перед Норой на Небесах. Трини истерически рассмеялась, мол, посмотри на себя, ты выглядишь как Аттила собственной персоной. Боже, не смеши меня! И выставила меня вон.
Я не знаю, кто предал меня. Но кто-то знал о моей привычке в мирные дни рано по утрам выезжать из Вибока на север вдоль Конга и о том, что после битвы я возобновила верховые прогулки. Наверное, даже после этой победы у меня были враги среди людей, казавшихся мне соратниками, но у кого из пророков их нет? Наверно, динка вплетут предателя в свои песни, и в них он будет жить вечно, как Иуда Искариот. Это случилось в разгар сезона май, когда зелени практически нет, река Конг усыхает до ширины ручья, а утреннее небо кажется хрупким, словно купол из тонкого стекла. Дол всегда возражал против этих одиноких поездок и настаивал на сопровождении, но для меня суть заключалась как раз в том, чтобы хоть час или около того насладиться драгоценным одиночеством.
Выстрел прозвучал из укрытия, из обгорелого леса. Пуля сразила мою лошадь, а я упала и так повредила лодыжку, что не могла встать. Когда они вылезли из зарослей, направив на меня стволы, я лежала там, где свалилась. Они приближались ко мне с опаской, словно к бомбе, которая в любой момент может громыхнуть, да только напрасно – хоть они этого и не знали, бояться им было нечего.
Еще мгновение назад я являлась тем, кем стала в ту ночь в дымной хижине, – пророком, исполненным присутствия Господа, но после удара о землю снова превратилась в Эммилу Дидерофф. Он выкинул меня без слова предупреждения, как спящего котенка из корзинки с принадлежностями для шитья. Интересно, случалось ли такое и с настоящими, древними пророками, после того как их миссия подходила к завершению? Может быть, Иона имел в Ниневии страховку на всю оставшуюся жизнь, Иеремия в седле своего верблюда…
Черт, места почти не осталось. Буду краткой.
Конечно, они проделали все по обычной схеме: мешок на голову, побои, унижения, групповое изнасилование, и кому какое дело до того, что точно то же самое сейчас, пока вы читаете эти строки, происходит в тысяче мест. Да, может быть, особо выразительное изложение привлечет ваше внимание, и вы, если сострадательны по натуре, выпишете чек, но потом снова вернетесь к буржуазному забытью богатого мира. Прошу прощения, но пытки накладывают на того, кто им подвергся, дурной отпечаток. Портят характер.
«Кого пытали, тот на всю жизнь остается пытаным», – говорил Жан Эмери, участник французского Сопротивления.
Это очередная цитата из моей книжки.
Полковник аль-Мувалид пытал меня лично, то есть сам он ко мне пальцем не прикасался, но присутствовал при допросах и распоряжался всеми пыточными действиями. Обычно они били по ступням, так что с них клочьями срывало кожу, а еще, я уж не знаю, как называется эта пытка, связывали руки за спиной, вздергивали за них на лебедке, выворачивая плечевые суставы, и оставляли висеть так, чтобы пальцы ног едва касались пола. Обнаженной, беспомощной, полностью в их власти. Тут уж они изгалялись, как могли, боль казалась невыносимой, но вот надо же, я говорю «невыносимой», а ведь как-то я справлялась. И при этом молилась не переставая, хотя и чувствовала, что Господь покинул меня, как часто покидает нас в час нужды, ибо ведет свою непостижимую игру. Когда я приходила в себя после перенесенной боли, у меня бывали видения, обычно ничего не значащие картинки из моей дурацкой жизни, но порой, что приятно, являлась Нора, хотя она упорно не желала рассказывать, каково там, на Небесах, и скоро ли я присоединюсь к ней. Я прикинула, что прежде мне, наверное, предстоит провести сто пятьдесят тысяч лет в чистилище, но, в сущности, это не так уж много, если подумать. Ерундовый срок. Я даже не вопрошала с плачем: «Почто ты оставил меня?», полагая, что и так была одарена Его милостью сверх меры и не по заслугам.
Спустя несколько дней им, наверное, прискучило или же они побоялись, что я не выдержу, и меня поместили, по моему предположению, в военный госпиталь, где я проснулась в чистой постели, напичканная болеутоляющим, с вправленными плечами и забинтованными ранами. Доктор Изади, маленький, аккуратный тип с седеющими усами, в поблескивающих авиаторских очках, назвал себя моим лечащим врачом, но настолько очевидно принадлежал к мухабарати, что мог бы вместо белого халата напялить футболку с надписью «ТАЙНАЯ ПОЛИЦИЯ». Он проявил прямо-таки трогательную заботу о моем здоровье, уверяя, что если они снова возьмутся за дело, то мой организм не выдержит и я умру, в связи с чем мне просто необходимо рассказать им все, что они хотят узнать. Или ему…
И так далее. Это вполне могло бы сработать: метод, когда сначала тебя истязают, а потом позволяют прийти в себя, оправиться от боли, вполне эффективен, потому что мысль о возможном возобновлении страданий страшнее, чем сами эти страдания. Беда в том, что мне нечего было им сообщить. Полковник был убежден, что Ричардсон обнаружил в районе Верхнего Собата богатейшее месторождение нефти. Послушать его, так выходило, что, согласно сообщениям нефтяников по радио, речь шла о немыслимых миллиардах галлонов. Пятьдесят, шестьдесят миллиардов – богатство, по сравнению с которым Бар-аль-Джазаль сущий пустяк! Он все время допытывался, как я распорядилась полученными данными и на кого я работаю, потому что они, разумеется, не могли поверить, что какая-то монахиня могла вдруг создать на пустом месте армию рабов. За этим, по его мнению, должны были стоять американцы, русские, китайцы или израильтяне. «Где данные о нефти? Кому ты их передала?» – этот вопрос повторялся снова и снова.
Фокус состоял в том, что никакой нефти не было. На сей счет Ричардсон высказался однозначно, и не думаю, что он стал бы мне врать. Конечно, я в этой области не специалист, но книгу «Основы геологии нефти» проштудировала и усвоила в достаточной степени, чтобы понять, насколько обоснованно его утверждение. Вел ли он игру со своими работодателями, я не знаю, но аль-Мувалид никак не хотел с этим соглашаться. Было очевидно, что, если я не смогу удовлетворительно откликнуться на его бредовую фантазию, он замучает меня до смерти. Я даже вознамерилась предпринять попытку побега, хотя с истерзанными ступнями могла только ползать на четвереньках, так что вся надежда была на то, что эта попытка повлечет за собой более быструю и не столь мучительную смерть. Однако ничего такого не потребовалось.
Однажды ночью я проснулась, почувствовав, что чья-то рука прикрыла мне рот, ее владелец приложил палец к своим губам, откинул одеяло, поднял меня, как ребенка, из постели и вынес наружу из комнаты по коридору в ночь. Там дожидались другие люди, вооруженные короткими автоматами. Перед тем как меня пристегнули ремнями к носилкам и погрузили в военную машину «скорой помощи», я успела заметить лежавшее в луже крови тело, услышала краткий треск огня и глухой взрыв, а потом мы уже мчались по дороге. Машина с ревом неслась вперед, в то время как мужчина с короткой бородкой осмотрел меня при свете фонарика, нащупал пульс, прослушал сердце, смерил температуру. Сквозь шум двигателя я расслышала голоса, говорившие по-немецки.
– Кто вы?
– Друзья, – ответил он. – Тебе лучше поспать.
У него был легкий акцент. Спросить о чем-то еще я не успела: ощутила на бедре прохладу, легкий укол и отключилась.
А открыв на следующий день глаза, заплакала, потому что обнаружила себя вовсе не на Небесах, с Норой. Первым, что я увидела, было лицо Питера. Последовал обычный вопрос: «Где я?» И он ответил: «Мы на Мальте, в Валетте». Он рассказал мне, что собрал своих знакомых и приятелей, главным образом немцев, которые прибыли на паре вертолетов в военный госпиталь, где меня содержали, и сделали то, что сделали. «Кто мог организовать это ради меня?» – удивилась я, прикинув, во сколько должна обойтись подобная операция, и он ответил, что все счета оплачены обществом. Почему? «Иногда мы работаем вместе», – пробормотал он не без смущения.
– Муча? – уточнила я, и он кивнул.
– Да, Нора подняла бы страшный шум, но у нас есть общие интересы. Я привез из Вибока твою сумку с вещами, – добавил он. – Их немного, но я подумал, вдруг они тебе понадобятся. Я возвращаюсь обратно в Вибок. А как ты?
Я принялась размышлять об этом, озираясь по сторонам, оглядывая свою комнату – типичную больничную палату с окном, через которое проникали запахи газолина, стряпни и городской шум, забытый с тех пор, как мы покинули Рим.
– Нет. Там мои дела закончены.
– Куда тогда?
– Во Флориду, – сказала я. – Я хочу домой.
Так и вышло: когда я достаточно окрепла и набралась сил, они с паспортом на имя Эммилу Дидерофф переправили меня на самолете в Лондон, а потом в Майами, где в аэропорту я случайно наткнулась на Дэвида Паккера, и оказалось, что он знает Джеймсонов. Он сдал мне под жилье свою лодку и помог устроиться на работу к Уилсонам. Вот я и жила, как церковная мышка, до того дня, когда увидела на Первой юго-западной улице Джабира аль-Мувалида, а остальное вам известно. Я не убивала его.
Здесь все и заканчивается, и не просите меня растолковать, что, как да почему, на это я не способна. Изложенная здесь история правдива, но кто знает источники памяти? Или судьбы? Только Бог. Или, как говорит святой в конце исповеди: «Кому под силу дать разумение сего уму человеческому? Ангел сможет ли истолковать сие даже ангелу, так какой же ангел сумеет помочь человеку постичь непостижимое? Только Тебя можно спросить, только Тебя можно молить, только в Твою дверь можем мы постучаться, и воистину будем приняты, и услышаны, и обретем дверь открытой».