Письменные свидетельства Абеля Кина 10 глава

Их первые свистящие ноты были не очень ясны, и никаких догадок об их происхождении у меня не возникло; мне пришлось вслушиваться несколько минут, чтобы понять — то, что вплетается в зловещий свист или хныканье, исходит от чего-то живого, какого-то мыслящего существа, ибо немного погодя звуки переросли в грубые и неприятные слова, неясные и неразборчивые, хотя слышно их было хорошо. Таттл уже поставил свечу, опустился на колени и теперь полулежал на полу, приложив ухо к каменной плите.

Повинуясь его жесту, я сделал то же самое и обнаружил, что звуки из-под земли стали более узнаваемыми, хоть и не менее бессмысленными. Сперва я слышал только невнятные и, вероятно, бессвязные завывания, на которые накладывалось зловещее пение. Позднее я записал его так: «Йа! Йа!.. Шуб-Ниггурат… Уг! Ктулху фхтагн!.. Йа! Йа! Ктулху!»

Но стало вскорости понятно, что насчет по меньшей мере одного звука я несколько ошибался. Само по себе имя Ктулху слышалось хорошо, несмотря на ярость шума, нараставшего вокруг; однако слово, певшееся следом, казалось несколько длиннее «фхтагн». К нему будто прибавлялся лишний слог, но я все же не был уверен, что его там не было с самого начала. Вот пение стало еще яснее, и Таттл извлек из кармана блокнот и карандаш и что-то записал:

— Они говорят: «Ктулху нафлфхтагн».

Судя по его лицу и глазам, в которых слабо засветилось воодушевление, эта фраза о чем-то ему говорила, но для меня она не означала ничего. Я смог узнать лишь ту ее часть, которая по своему характеру была идентична словам в кошмарном «Тексте Р’льеха», а после — в журнале, где их перевод вроде бы означал «Ктулху ждет, видя сны». Мое очевидное непонимание, судя по всему, напомнило моему хозяину, что его познания в филологии намного превосходят мои, ибо он слабо улыбнулся и прошептал:

— Это не что иное, как отрицательный оборот.

И даже тогда я не сразу понял, что он имел в виду: подземные голоса, оказывается, поют вовсе не то, что я думал, а «Ктулху больше не ждет, видя сны»! Вопрос веры уже не стоял, ибо происходившее имело явно нечеловеческие истоки и не допускало иного решения, кроме того, что было сколь угодно отдаленно, однако так или иначе связано с невероятной мифологией, недавно истолкованной мне Таттлом. К тому же теперь, словно осязания и слуха было недостаточно, подвал наполнился странным гнилостным духом, перебиваемым тошнотворно сильным запахом рыбы, — очевидно, вонь сочилась сквозь сам пористый известняк.

Таттл потянул носом почти одновременно со мной, и я с опаской заметил, что лицо его тревожно окаменело. Какой-то миг он лежал спокойно, затем тихо встал, взял свечу и, ни слова не говоря, на цыпочках двинулся прочь из подвала, поманив меня за собой.

Лишь когда мы снова оказались наверху, он осмелился заговорить.

— Они ближе, чем я думал, — задумчиво произнес он.

— Это Хастур? — нервно спросил я.

Но он покачал головой:

— Вряд ли он, поскольку проход внизу ведет только к морю, и часть его, без сомнения, затоплена. Следовательно, это наверняка кто-то из Тварей Воды — тех, что спаслись после того, как торпеды уничтожили Риф Дьявола под пр о клятым Инсмутом. Это может быть сам Ктулху или те, кто служит ему, как в ледяных твердынях служат ми-го, а люди чо-чо — на тайных плоскогорьях Азии.

Поскольку нам все равно было не уснуть, мы уселись в библиотеке, и Таттл нараспев стал рассказывать о тех диковинах, на которые наткнулся в старинных книгах, некогда принадлежавших его дядюшке. Мы сидели и ждали зари, а он говорил о кошмарном плоскогорье Ленг, о Черном Козле из Лесов с Легионом Младых, об Азатоте и Ньярлатхотепе, Могущественном Посланнике, который бродит по звездным пространствам в человеческом облике, об ужасном и дьявольском Желтом Знаке, о легендарных башнях таинственной Каркозы, где обитают призраки, о страшном Ллойгоре и ненавистном Зхаре, о Снежной Твари Итакуа, о Чогнаре Фогне и Н’га-Ктуне, о неведомом Кадате и Грибах Юггота, — так говорил он много часов кряду, а звуки снизу не прекращались, и я слушал, объятый смертельным ужасом. Однако страхи мои были преждевременны: с утренней зарей звезды поблекли, а возмущения внизу постепенно замерли, стихли, удалились к востоку, к океанским глубинам, и я наконец ушел к себе в комнату. Мне не терпелось поскорее одеться и покинуть этот дом.

Прошло чуть больше месяца, и я снова отправился в усадьбу Таттла через Аркхем: Пол прислал мне срочную открытку, где его дрожащей рукой было нацарапано лишь одно слово: «Приезжайте!» Даже не напиши он, я бы все равно счел своим долгом вернуться в старый особняк на Эйлсбери-роуд, несмотря на отвращение к потрясающим душу исследованиям Таттла и собственный страх, который, насколько я теперь понимал, только обострился. И все же я как мог откладывал поездку с тех пор, как пришел к выводу, что мне следует отговорить Таттла от дальнейших изысканий, — откладывал до того утра, когда получил его открытку. В «Транскрипте» я прочел невнятное сообщение из Аркхема; я бы и вовсе его не заметил, если бы мой взор не привлек маленький заголовок: «Бесчинство на Аркхемском кладбище». И ниже: «Осквернен склеп Таттлов». Само сообщение было кратким и мало что добавляло к заголовку:

«Как было обнаружено сегодня утром, вандалы взломали и частично разгромили семейный склеп Таттлов на Аркхемском городском кладбище. Одна стена уничтожена практически полностью и восстановлению не подлежит. Сами саркофаги также потревожены. Сообщается, что пропал саркофаг покойного Амоса Таттла, но официального подтверждения к часу выхода этого номера в свет мы не имеем».

Едва я дочитал это не очень-то внятное сообщение, меня охватило сильнейшее беспокойство — сам не знаю почему. Однако я сразу почувствовал, что акт вандализма, совершенный в склепе, — отнюдь не обычное преступление; и я не мог не связать его в уме с происшествиями в старом доме Таттлов. Поэтому я решился ехать в Аркхем немедленно и встретиться с Полом Таттлом, не успела его открытка прийти. Краткое послание встревожило меня еще сильнее, если это было возможно, и в то же время убедило в том, чего я страшился, — что между вандализмом на кладбище и подземными хождениями под особняком на Эйлсбери-роуд есть некая отвратительная связь. Однако в глубине души мне очень не хотелось покидать Бостон: меня не оставлял смутный страх перед незримой опасностью, исходящей из неведомого источника. Но долг тем не менее перевесил опасения, и я отправился в путь.

В Аркхем я прибыл в первой половине дня и, как поверенный в делах, тотчас отправился на кладбище, дабы удостовериться в нанесенном ущербе. У склепа установили полицейский пост, но мне позволили осмотреть участок, как только узнали, кто я такой. Как я обнаружил, газетный отчет поразительно не соответствовал истине, ибо от склепа Таттлов остались одни руины, саркофаги стояли под открытым небом, а некоторые были вообще разбиты так, что обнажились бренные кости внутри. Хотя гроб Амоса Таттла и впрямь ночью исчез, днем его нашли в чистом поле милях в двух к востоку от Аркхема. Он лежал слишком далеко от дороги — там, куда его никак не могли доставить на автомобиле или повозке. Место выглядело еще таинственнее, если это возможно, самой находки: осмотр показал, что через поле сюда вели следы — некие громадные углубления в земле через широкие интервалы, причем некоторые отметины были до сорока футов в диаметре! Будто здесь прошла какая-то чудовищная тварь — хотя, признаюсь, подобная мысль посетила меня одного. Для остальных провалы в земле остались загадкой, на которую не могли пролить свет даже самые невероятные предположения. Отчасти, вероятно, тайна усугублялась иным поразительным фактом, установленным сразу же: тела Амоса Таттла в гробу не было, а поиски в окрестностях успехом не увенчались. Все это я узнал от смотрителя кладбища, после чего отправился по Эйлсбери-роуд, запрещая себе далее размышлять об этих невероятных событиях, пока не поговорю с Полом Таттлом.

На сей раз на мой стук долго никто не отзывался, и я уже начал было тревожиться, не случилось ли с ним чего-нибудь, но тут за дверью раздалось слабое шуршание и следом — приглушенный голос Таттла:

— Кто здесь?

— Хэддон, — отозвался я, и мне показалось, что с той стороны донесся вздох облегчения.

Дверь отворилась, и, лишь закрыв ее за собой, я увидел, что в вестибюле царит ночная мгла: окно в дальнем конце было плотно занавешено, и в длинный коридор не попадало совершенно никакого света из тех комнат, что в него выходили. Я воздержался от вопроса, готового сорваться с языка, и повернулся к Таттлу. Глаза мои не сразу освоились с неестественной тьмой; лишь несколько мгновений спустя смог я различить хозяина, и увиденное потрясло меня. Таттл изменился — из высокого прямого человека в расцвете сил он превратился в согбенного грузного старика грубой и порядком отталкивающей наружности, которая теперь соответствовала возрасту, намного превышавшему его подлинные года. Первые же его слова наполнили меня острой тревогой:

— Быстро, Хэддон. У нас не очень много времени.

— Что такое? Что случилось, Пол?

Он не ответил и повел меня в библиотеку, где тускло горела электрическая свеча.

— Я сложил в этот пакет некоторые из самых ценных книг дяди — «Текст Р’льеха», «Книгу Эйбона», «Пнакотикские рукописи» и еще кое-что. Вы собственноручно должны сегодня же доставить их в Мискатоникский университет. Пусть отныне считаются собственностью библиотеки. А вот это — конверт, куда я вложил некие указания для вас на тот случай, если мне не удастся связаться с вами лично или по телефону — видите, со времени вашего последнего визита я установил аппарат — сегодня до десяти вечера. Полагаю, вы остановились в «Льюистоне»? Так вот, слушайте внимательно: если я не позвоню вам туда сегодня до десяти часов, без колебания выполняйте эти инструкции. Настойчиво советую действовать без промедления, а поскольку вы можете счесть указания слишком необычными и промедлить, я уже позвонил судье Уилтону и объяснил, что оставил вам кое-какие странные, однако жизненно важные инструкции и хочу, чтобы их выполнили беспрекословно.

— Так что произошло, Пол? — снова спросил я.

На миг мне показалось, что сейчас он все расскажет, но он лишь покачал головой:

— Пока я всего не знаю. Но уже сейчас могу сказать: мы оба — мой дядя и я — совершили чудовищную ошибку. И я боюсь, уже поздно ее исправлять. Вы знаете, что тело дяди Амоса исчезло? — (Я кивнул.) — Так вот, оно нашлось.

Я изумился, поскольку сам только что был в Аркхеме и ни о чем подобном там не сообщали.

— Быть не может! — воскликнул я. — Его до сих пор ищут.

— А, неважно, — странным тоном ответил он. — Там его нет. Оно здесь — в дальнем углу сада, где его бросили, когда надобность в нем отпала.

Он вдруг вскинул голову, и до нас откуда-то из дома донеслось какое-то шорканье и кряхтенье. Через минуту звуки затихли, и Таттл снова повернулся ко мне.

— Пристанище, — пробормотал он и отвратительно хихикнул. — Я уверен, тоннель устроил дядя Амос. Но это не то пристанище, которого желал Хастур, хоть оно и служит приспешникам его сводного брата, Великого Ктулху.

Казалось почти невероятным, что снаружи сияет солнце, ибо мрак, царивший в вестибюле, и неизбывный ужас, что обволакивал меня всего, вместе придавали всему дому нереальность, чуждую тому миру, откуда я только что пришел, хотя и в нем творились кошмары вроде осквернения склепа. К тому же я понимал, что Таттл лихорадочно одержим ожиданием чего-то — вкупе с нервозной спешкой; глаза его странно сверкали и казались выпученными сильнее прежнего, губы вроде бы стали тоньше и жестче, а бородка свалялась до того, что выглядела невероятной коростой. Он еще немного прислушался, затем обернулся ко мне.

— Мне надо задержаться здесь — я еще не кончил минировать дом, а сделать это необходимо, — заявил он рассеянно и продолжил, не успели мои вопросы сорваться с языка: — Я обнаружил, что дом покоится на естественном фундаменте и там внизу должен быть не один тоннель, но масса пещерных структур, и я полагаю, что эти пещеры по большей части затоплены… и, возможно, обитаемы, — зловеще добавил он. — Однако это, конечно, теперь мало что значит. Я боюсь не столько того, что сейчас находится внизу, сколько того, что наверняка придет.

Он опять умолк и вслушался — и вновь наших ушей достиг смутный отдаленный шум. Я напряг слух и различил какую-то зловещую возню, словно некое существо пыталось открыть запертую дверь; я попробовал установить источник этих звуков или угадать его. Поначалу мне чудилось, что шум доносится откуда-то изнутри дома, и я почти инстинктивно подумал о чердаке, ибо казалось, будто возятся наверху, но через секунду стало понятно, что звук не может исходить ни из самого дома, ни даже снаружи. Звук произрастал откуда-то издалека, из некоей точки в пространстве далеко за стенами — шорох и треньканье, которые в моем сознании не связывались ни с какими узнаваемыми материальными звуками, скорее они обозначали собой некое потустороннее явление. Я пристально глянул на Таттла и увидел, что его внимание тоже приковано к чему-то снаружи: он приподнял голову, а взор устремил куда-то за пределы стен вокруг нас, и в глазах его пылал диковинный восторг — не без примеси страха и странного покорного ожидания.

— Это знак Хастура, — глухо вымолвил Таттл. — Когда сегодня ночью поднимутся Гиады и по небу пойдет Альдебаран, Он явится. Другой тоже будет здесь вместе со своим водяным народом — с первобытной расой, дышащей жабрами. — Тут он захохотал — внезапно, беззвучно, — а затем, лукаво и полубезумно глянув на меня, добавил: — И Ктулху с Хастуром будут сражаться здесь за пристанище, пока Великий Орион шагает над горизонтом вместе с Бетельгейзе, где обитают Старшие Боги — лишь они могут отвратить злые замыслы адского отродья!

Без сомнения, изумление мое при этих словах ясно отразилось у меня на лице, и Таттл осознал, в каком смятении я пребываю, ибо лицо его вдруг изменилось, взгляд смягчился, он нервно сцепил и расцепил пальцы, и голос его зазвучал естественнее:

— Но быть может, это утомляет вас, Хэддон. Не скажу более ни слова, ибо времени все меньше, уже близок вечер, а за ним — и ночь. Умоляю вас ничуть не сомневаться в моих инструкциях, которые я кратко изложил в этой записке. Я поручаю вам исполнить их безоговорочно. Если все будет так, как я опасаюсь, даже эти меры могут не принести пользы; если же нет, я дам вам о себе знать в свое время.

С этими словами он передал мне пакет с книгами и проводил до дверей, куда я покорно за ним последовал, — настолько ошеломили и в немалой степени обескуражили меня его действия и сам пропитанный злом дух, витавший в древнем особняке ужаса.

На пороге он чуть задержался и легко коснулся моей руки.

— До свидания, Хэддон, — произнес он дружелюбно и многозначительно.

И я оказался на крыльце под ослепительным предзакатным солнцем — таким ярким, что я прикрыл глаза и стоял так, пока не привык к его сиянию, а припозднившаяся синешейка задорно чирикала с ограды через дорогу, и ее пение приятно отзывалось у меня в ушах, словно оттеняя неправдоподобность того темного страха и стародавнего ужаса, что остались за дверью.

И вот я подхожу к той части моего повествования, в которую пускаюсь с неохотой — не только из-за невероятности того, о чем я должен написать, но и потому, что в лучшем случае отчет мой покажется читателю туманным и неопределенным, полным безосновательных предположений и удивительных, однако бессвязных свидетельств существования раздираемого ужасом вековечного зла вне времен; первобытных тварей, рыскающих сразу за чертой известной нам жизни, ужасного, одушевленного, пережившего самое себя бытия в потаенных местах Земли. Не могу сказать, насколько много узнал Таттл из тех дьявольских книг, что вверил моему попечению для передачи в запертые шкафы библиотеки Мискатоникского университета. Определенно лишь, что он догадывался о многом, но не знал главного, пока не стало слишком поздно; о чем-то другом он собирал разрозненные намеки, вряд ли в полной мере осознавая величину той задачи, за которую столь бездумно взялся, когда решил узнать, почему Амос Таттл завещал непременно уничтожить свой дом и книги.

После моего возвращения на древние улицы Аркхема одни события стали сменять другие с нежелательной быстротой. Я оставил пакет с книгами Таттла у доктора Лланфера в библиотеке и сразу направился к дому судьи Уилтона; мне повезло, и я застал его. Он как раз садился за ужин и пригласил меня присоединиться, что я и сделал, хотя аппетита у меня не было: вся еда мне казалась отвратительной. К тому часу все страхи и неясные сомнения стеснились во мне, и Уилтон тотчас заметил, что меня не отпускает необычайное нервное напряжение.

— Странная штука со склепом Таттлов, не правда ли? — проницательно осведомился он, догадавшись о причине моего приезда в Аркхем.

— Да, но не страннее того обстоятельства, что тело Амоса Таттла находится в саду его особняка, — ответил я.

— Вот как, — сказал судья без видимой заинтересованности, и его спокойный тон помог мне отчасти восстановить душевное равновесие. — Ну да, вы же сами только что оттуда, стало быть, знаете, о чем говорите.

После этого я как можно более кратко поведал ему все, что описал здесь, опустив лишь несколько самых невообразимых подробностей, однако ни в малой степени не сумел развеять его сомнений, хотя судья был слишком воспитан, чтобы дать мне это понять.

Когда я завершил рассказ, он некоторое время посидел в глубокомысленном молчании, лишь раз-другой взглянув на часы: уже перевалило за семь. Наконец он прервал размышления и предложил мне позвонить в «Льюистон» и попросить, чтобы все звонки мне переводились сюда. Я незамедлительно это исполнил, несколько приободрившись оттого, что он все же воспринял проблему всерьез и готов посвятить ей вечер.

— Что касается мифологии, — сказал он, как только я вернулся в комнату, — то ею вообще-то можно пренебречь как порождением безумного рассудка этого араба, Абдула Альхазреда. Я обдуманно говорю «можно пренебречь», но в свете того, что произошло в Инсмуте, мне бы не хотелось эту точку зрения последовательно отстаивать. Тем не менее мы сейчас не в суде. Наша немедленная забота — благополучие самого Пола Таттла; я предлагаю сейчас же ознакомиться с его инструкциями.

Я тотчас извлек конверт и распечатал его. Внутри лежал единственный листок бумаги со следующими загадочными и зловещими строками:

«Я заминировал дом и участок. Ступайте немедленно и без задержки к воротам выгона на западе от дома, где в кустарнике справа от дороги, если идти из Аркхема, я спрятал детонатор. Дядя Амос был прав — это нужно было сделать в самом начале. Если вы меня подведете, Хэддон, — Богом клянусь, вы подвергнете всех в округе такому бедствию, какого еще не знал человек — и никогда не узнает. Если только выживет!»

Некое предчувствие истинной природы грядущего катаклизма, должно быть, начало к тому времени проникать в мой рассудок, ибо когда судья Уилтон откинулся на спинку кресла, вопросительно глянул на меня и осведомился:

— И что вы собираетесь делать? — я без колебаний ответил:

— Выполнить все до последней буквы!

Какой-то миг он лишь рассматривал меня и ничего не говорил, затем смирился с неизбежным, вздохнул и сурово вымолвил:

— Что ж, подождем десяти часов вместе.

Последнее действие неописуемого кошмара, сгустившегося в доме Таттла, началось незадолго до этого срока, причем начало это было до того обыденным, что последующий истинный ужас оказался вдвойне глубоким и потрясающим. Итак, без пяти минут десять зазвонил телефон. Судья Уилтон тут же снял трубку — и даже оттуда, где я сидел, в голосе Пола Таттла, выкликавшего мое имя, была слышна смертная мука!

Я взял трубку из рук судьи.

— Хэддон слушает, — сказал я с хладнокровием, которого не ощущал вовсе. — В чем дело, Пол?

— Сейчас же! — вскричал Таттл. — Боже, Хэддон, — немедленно — пока… не поздно. Господи — пристанище! Пристанище!.. Вы знаете это место — ворота выгона… Боже, скорей же!..

А потом произошло то, чего мне вовек не забыть: голос его внезапно ужасно извратился — будто сначала его весь смяли в комок, а затем он потонул в жутких, бездонных словах. И звуки эти, доносившиеся теперь из трубки, были чудовищны и нечеловечески — ужасающая тарабарщина и грубое, злобное блеянье. В этом диком шуме отдельные слова возникали вновь и вновь, и я в неуклонно возраставшем ужасе слушал эту торжествующую страшную белиберду, пока та не затихла где-то вдали.

— Йа! Йа! Хастур! Угх! Угх! Йа Хастур кф’айяк ’вулгтмм, вугтлаглн вулгтмм! Айи! Шуб-Ниггурат!.. Хастур — Хастур кф’тагн! Йа! Йа! Хастур!..

Внезапно все смолкло. Я обернулся к судье Уилтону и увидел его искаженное от ужаса лицо. Но я смотрел и не видел его — как не видел иного выхода, кроме того дела, что требовалось совершить. Ибо столь же внезапно я с ужасающей ясностью осознал то, чего Таттлу не суждено было узнать, пока не стало слишком поздно. В тот же миг я выронил трубку и как был, без шляпы и пальто, выбежал из дому, слыша, как за спиной у меня растворяется в ночи голос судьи, неистово вызывающего полицию. С невероятной скоростью я мчался по лежавшим в тени призрачным улицам заклятого Аркхема в октябрьскую ночь, вдоль по Эйлсбери-роуд, по проезду к воротам выгона — и оттуда, лишь на краткий миг, когда где-то позади взвыли сирены, сквозь ветви сада увидел дом Таттла, очерченный дьявольским фиолетовым сияньем, прекрасным, но неземным и ощутимо зловещим.

Потом я нажал на рукоять детонатора — с оглушительным ревом старый дом разорвался, и там, где он стоял, взметнулись языки пламени.

Несколько минут я стоял ослепленный, затем постепенно стал осознавать, что по дороге к югу от дома подтягивается полиция, и медленно пошел им навстречу. Так я увидел, что взрыв осуществил то, на что намекал Пол Таттл: своды подземных пещер под зданием рухнули, и теперь вся почва оседала, проваливалась, и вспыхнувшее было пламя шипело и исходило паром, а снизу толчками поднималась вода.

И тогда случилось еще одно — последний неземной ужас, который милосердно затмил собою то, что я увидел: из обломков среди поднимавшихся вод выпирала огромная масса протоплазмы; она восставала из озера на месте дома Таттла, а там, где раньше была лужайка, с воем бежала к нам нечеловеческая тварь, затем она обернулась к тому, другому существу, и между ними началась титаническая схватка за господство. Ее прервал лишь яркий взрыв света — казалось, он снизошел с восточной части неба, подобно вспышке невероятно мощной молнии: гигантский разряд энергии на один ужасный миг обнажил все, и светящиеся отростки, точно извивы молний, опустились как бы из сердцевины ослепительного столба света. Один опутал ту массу, что виднелась в водах, поднял ее высоко и швырнул вдаль, к морю, а другой подхватил с лужайки вторую тварь и закинул ее темным пятнышком, что становилось все меньше, ввысь, в небеса, где она сгинула среди вечных звезд! А потом настала внезапная, абсолютная, космическая тишина, и там, где всего мгновения назад явилось нам это светящееся чудо, теперь осталась лишь тьма да верхушки деревьев на фоне неба, в котором низко на востоке блестел глаз Бетельгейзе, а Орион поднимался в осеннюю ночь.

Какой-то миг я не мог понять, что хуже — хаос предыдущих мгновений или кромешная черная тишь настоящего. Но слабенькие вопли ужаснувшихся людей вернули мне память, и меня осенило, что хоть они-то, по крайней мере, не поняли этого тайного ужаса — последнего, что опаляет сознание и сводит с ума, того, что восстает в темные часы и бродит в бездонных провалах разума. Быть может, они тоже слышали — как это слышал я — тонкий, далекий посвист, безумное завывание из неизмеримой бездны космического пространства, тот вой, что, летя, стряхивал ветер, те слова, что истекали из воздуха:

— Текели-ли, текели-ли, текели-ли…

И они, разумеется, видели тварь, что, вопя, вышла к нам из тонущих руин, эту искаженную карикатуру на человека, чьи глаза совершенно терялись в массивных складках чешуйчатой плоти; это создание, что воздевало к нам бескостные руки, будто щупальца осьминога, — тварь, что визжала и болботала голосом Пола Таттла!..

Но все же никто больше не мог знать тайны, ведомой лишь мне одному, — тайны, о которой, наверное, догадался в тенях своих предсмертных часов Амос Таттл, а племянник его понял слишком поздно: что пристанищем, которого искал Хастур Невыразимый, пристанищем, обещанным Тому, Кого Нельзя Именовать, был вовсе не тоннель под домом и не сам дом, но тело и душа Амоса Таттла, а в их отсутствие — живая плоть и бессмертная душа того, кто жил в том обреченном доме на Эйлсбери-роуд.

Козодои в распадке [37]