— Угодьюшко порушил ворог, — печально промолвил он, оглядывая своё поле и курган, — ходзици треба добры людзи... мя немци не тронуть, коль ждуць вас за топью. Коль нет их тамо, призову сумой ходзиць. Дай же вам Боже!
Серафим поманил рукой Егора и повёл в избушку. Быков недоумённо оглянулся на Окаемова и Николая и увидел взмах руки Ильи, мол, иди-иди...
Старец впустил его впереди себя, закрыл дверь, зажёг свечу на божнице и обернулся.
— Руци дай, благословлю, — он снял тяжёлый крест с божницы, поднёс Егору, — целуй...
Быков заворожено поцеловал холодное серебро, пахнущее целебными травами. Серафим что-то шептал, помазал его лоб и скрещенные ладони какой-то жидкостью... Заговорил, пристально и ясно глядя в глаза ему:
— Встрець слово моё с душевным спокойствием и твёрдо... не дайся гордыни...
— Хорошо...
— Ведаю! — громко промолвил старец и положил ему руки на плечи, — не отводзи взор свой... слышь и верь... Ведаю тебе целовек и передаю знание своё... Тебе ниспослана благодать Бога... На земле тебе дан святой путь... Не дзивись, а прими его смиренно и идзи им неуклонно... Я видел твой сон...
— Видели?
— Молци! В кургане так и есть могила князя... Бог дал тебе одному прозрець силу Россов... Он ведёт тебя... Взяв в руки меч Святослава, ты посвятил себя оберегу нашей дземли... Благодать...
Ты владеешь тайной книг и учения... Великой Силой во спасение Руси, что о сём знаець сам Бог и хранит тебя... целовек! Стань на колени. — Серафим легонько придавил ладонями его плечи, и Егор невольно опустился на пол.
Он увидел, как Серафим снял с себя большой и тяжёлый крест из тёмного серебра на кожаном ремешке, с тиснением всё тех же трёх богов, и надел ему на шею, заправив под одежду. Потянул за плечи вверх, повелевая встать. Умиротворённо и тихо продолжил:
|
|
— На сём древнем православном кресте Святая Троица: Бог Отец, Сын и Святой Дух... они тя охранят. Я буду молиться за вас... Идзите с Богом. Вас ждут добрые людзи на гибельном пути и помогут в час беды... Идзи... Но помни святой путь свой, веды, укрытые в пещере Сибири... Разумно давай людзям их силу... Аминь!
Егор открыл дверь и вышел, чуя прохладное серебро креста на груди. В него влилась какая-то радостная, пьянящая сила от слов старца. Он шумно вдохнул медовый дух трав, поднял глаза и, щурясь от солнца, оглядел дуб от корней до вершины.
Встретил взгляд сокола на гнезде и замер. Они молча глядели друг на друга, сапсан прянул вниз, полураскрыв крылья и опахнув его струями воздуха, сел на плечо Егора. Ликующе заклекотал, встряхнулся, заглядывая ему в лицо.
— Идзи... Идзи... Князь, — благословил Серафим.
Острые когти прошили одежду и больно коснулись тела. Быков видел краем глаза мудрый зрак сокола, его боевой клюв, красоту оперения. Взгляд сапсана был внимателен и строг, пронзителен и светел. Птица легко взлетела и пропала за лесом.
Серафим пошёл тропинкой к болоту; в кустах перед берегом велел обождать, пока с той стороны не подаст знак.
Егора подмывало сбегать к кургану и узнать, неужто разрыт ход! Не могло же всё так ясно привидеться, да и недавние слова старца возбудили его душу, растревожили, Окаемов словно угадал его грешные мысли:
— Старик выпроваживает нас... словно что-то не так сделали... Или хлопот с нами много... А так хотелось бы на денёк ещё остаться! Порыться в кургане. Ведь там чуть-чуть копнуть, и можно описать захоронение. Удивительное место, колдовское... Мне даже не верится...
|
|
— Колдовское, — усмехнулся Егор и суеверно оглянулся назад. Ему уже не хотелось рыться в кургане, даже в готовый ход не полез бы. Такого страха натерпелся!
Но эта жгучая тайна переполняла его, подмывало расспросить Окаемова о виденном во сне, что значили те золотые предметы вокруг домовины князя. А какой ухватистый и ловкий меч! Его тяжесть ощущалась досель в руке... — Илья Иванович, а что такое веды?
— Веды?! — Окаемов внимательно посмотрел на Егора и покачал головой. — Веды... ради них я вернулся в Россию, изучил санскрит и облазил весь Тибет...
Веды — это смысл и цель моей жизни. В них заложено такое... В двух словах не объяснить. Это долгий и интересный разговор. В них зашифрована вся цивилизация человечества, всё прошлое и будущее, планетарный разум... Веды — это космос знаний... Всё! Старик тебе сказал о них?
— Он знает о моей библиотеке в Становом хребте, поразительно...
— Он всё знает... Благословил?
— Благословил. И крест свой надел на меня.
— Это — великая честь, братство по духу. Значит, он разглядел в тебе что-то, пока неведомое мне... Впрочем, я уже тебе говорил, что тайна библиотеки — непомерная тайна, и ты должен жить любой ценой...
Если в ней есть древние харатьи-пергаменты с ведами... Это мировое достояние... Но, прежде всего, Руси. Это — путь к величию России. А они — там, раз старик сказал, он знает всё...
Селянинов внимательно смотрел через оптический прицел за болото и вскоре проговорил:
— Вроде, нет фашиста, дед уже на твёрдом. Шарится по кустам. Ага! Махает сумой! Пошли!
|
|
Они двинулись гуськом по кочкарнику, хлипкой притопленной стланью, всё ещё настороженно вглядываясь вперёд, готовя к бою оружие. Сиротливо белеющая фигурка старца приближалась, а когда они вышли на крепь, Серафим указал посохом путь на восток, объяснил проходы меж болот и озёр.
Они поблагодарили его за приют и пошли, а когда оглянулись из подлеска, увидели печально опершегося на клюку Серафима, за ним ширилась топь и высился облитый солнцем далёкий Княжий остров, словно отошедший уже за тридевять земель, за много веков и бед, опять недоступный и тайный, с соколиной заставой на дубе.
Все трое помахали Серафиму руками, а он закивал, закивал сивой головой, подняв над нею руку с благословляющими перстами, как животворный Бог...
Егор долго не мог оторвать взгляд от него, жадно впитывая образ его и Княжий остров, куда решил вернуться, едва кончится война и придёт мир...
Словно читая его мысли, заговорил Окаемов:
— Гитлер и Сталин... какие они — маленькие, по сравнению с вечностью и Серафимом... даже война... мизерна во времени...
Помнишь, я тебе говорил, что Александр Македонский, Наполеон, а сейчас и Гитлер стремились в Индию... Они жестоко ошиблись... Я прозрел! Они, по воле Зла и неосознанно, идут к своей прародине, в Россию...
Центр мировой культуры на Руси! В этом меня уже никто не переубедит! Княжий остров, как град Китеж и легендарная Шамбала, открываются только посвящённым или во имя спасения добра...
Бог хранит тебя, Егор... он впустил тебя в книгохранилище на Севере и сюда... Это — добрый знак. Великая миссия уготована тебе в жизни... Поверь... Просто так ничего не бывает... Ведь то же самое тебе сказал Серафим? Ведь так?
— Да, но ты откуда знаешь?
— Догадался... Ведь, я тоже многому обучен. Поэтому меня и не сумели сразу отправить в Берлин, я убедил, что в концлагере опознаю нужного им человека...
— Мы вернёмся сюда, — твердо сказал Быков.
— Не знаю... прорицать не берусь... если будем достойны и не сотворим греха... если нас не шлёпнут чёрные клобуки НКВД... или СС...
Никакой Шамбалы в Тибете нет! Тайное хранилище мировых знаний — наше Беловодье. Оно на Руси! Спрятано до поры в таких сакральных центрах, как Княжий остров и твоя библиотека... До поры!
Оно открывает Млечный Путь истины... Предстоят великие испытания... Приход Дьявола... Нужно очищать мир... Ты — один из небесных воинов, Георгий Быков... Судьба нас свела надолго... Я буду тебе помогать... Мы создадим центр Астральной разведки на основе этих знаний и победим!
Мы найдём и расшифруем неизвестные науке веды. Нам предстоит очень много работы... Не может земля, семь лет питавшая Христа, принять антихриста... Не жить антихристу на Русской Земле — в доме Богородицы! Не жить!
Егор с Николаем смотрели на горящие глаза Окаемова, им передался трепет его одержимости. Неведомая сила колыхала, сливала вместе, нечеловеческая и неземная энергия бушевала, извергалась из его уст и глаз.
Он был, как не в себе, но уверенный, убеждённый в чём-то тайном до самоистязания. Он резко обернулся к Егору и уже спокойно укорил:
— А ты спрашиваешь, что такое веды... Выкрав у меня расшифровку только малой толики вед, учёные Гитлера приступили к созданию атомного оружия... По рецептам пятитысячелетней давности...
Ещё тогда, не сумев справиться с расщеплённой энергией, арийцы сотворили много бед... Оружие попало в руки их врагов, и они сожгли два города в Индии... я видел расплавленный кирпич, спёкшийся в глыбы...
Нынешним бесам хватит одной такой бомбы, чтобы сжечь целый город. В ведах есть всё, от приёмов рукопашного боя, секретов булата до самолётов, способных летать за пределы Солнечной системы выше скорости света... секреты долголетия... Даже бессмертия. Веды — космический разум...
Глава 4
Они шли к линии фронта, а она всё дальше откатывалась на восток. Шли мимо сгоревших деревень, разрушенных городов, ночью спотыкаясь о мягкие трупы и проваливаясь в разбитые окопы.
Они видели на днёвках из кустов врага, едва сдерживая себя от искушения вступить с ним в бой, погибнуть или остановить эту разлившуюся по русской земле смерть.
Егор оберегал Окаемова, а Илья Иванович берёг его. Селянинов хранил обоих и первым вызывался в разведку, за харчем в редкие жилые дома, норовил идти вереди них, чтобы не напоролись на мины.
Николай чуял нутром, что судьба свела его с нужными людьми, жадно слушал на днёвках их рассказы, он полюбил даже непростую и непривычную холодность и дистанцию Окаемова, его учёный ум. Николай уверился, что именно такие люди принесут победу.
Шли к линии фронта ночами, обочинами дорог, а когда и напропалую через степи и леса. Окаемов легко ориентировался по звёздам, были предельно осторожны. И всё же, напоролись на засаду...
В предрассветных сумерках оглушительно рявкнул пулемёт, и совсем рядом раздался крик: «Хальт!» Пули взвизгнули над головами идущих, опахнули ветерком смерти, на мгновение парализовав их испугом, а потом, со всех сторон, чёрной толпой поднялись немцы с автоматами.
Егор мгновенно осознал безысходность, сорвал чеку гранаты и тихо скомандовал: «Стой!» Окаемов вдруг выступил вперёд и громко, чеканя каждое слово, заговорил по-немецки.
Его напористая речь произвела удивительное действо, немцы опустили оружие и даже отступились, а к пленникам вышел офицер с парабеллумом в руке, освещая фонариком Окаемова. Илья грубо кричал на него и что-то требовал.
Офицер согласно кивал головой, но попросил документы. Передав фонарь одному из солдат, он протянул левую руку к стоящим.
Правый кулак Егора судорожно сжимал «лимонку» в кармане кожуха. И вдруг, он ясно увидел за немцами светлый силуэт в льняном рубище старца Серафима, из тьмы проступило лицо отшельника, и огненный взгляд ободрил Егора и повелел действовать.
Старец исчез, тело Быкова напряглось и расслабилось всё до кончиков пальцев. Он обрёл новое зрение, видел словно со стороны каждого врага в отдельности, предугадывал любое их действие, словно сам стал частью их, вошёл в их сознание, это ощущение было настолько сильным и невероятным, что его качнуло и повело...
Эсэсовцев было около десятка, да их ещё страховал пулемётчик за кюветом. Егор чуял его и видел во тьме невесть откуда пришедших кошачьим зрением. Он знал, что делать. Мгновения времени как бы растянулись для него и стали управляемыми, а для остальных они сжались.
— Перекат! — выдохнул Быков.
Услышав эту команду, Николай и Илья резко упали на землю и покатились во тьму. Егору казалось, что немцы действуют, как в замедленной киносъёмке. Офицер даже не успел удивиться, как был застрелен из своего же парабеллума.
Егор будто затылком видел, как летит его граната к пулемётчику, медленно вспухает и лениво разбрасывает осколки, а сам он уже катился по земле, и все трое они били из пистолетов по врагам. Автоматные очереди взрывали пыль, где только что была вспышка выстрела, и всё же, враги не успевали за ними.
Несмотря на треск автоматов, Егор явно слышал или чувствовал, осязал расчётливые мысли Николая и спокойный, как бы замедленный бег думы Окаемова. Слышал он и отчаянные, прощальные мысли умирающих немцев, — он понимал их, хотя и не знал немецкого языка.
Даже удары пуль, разящие врагов, он болью ощущал на своём теле, выдирая себя из мёртвых... Своим новым прозрением видел двоих живых, убегающих в ночь, испуг их постигал, испуг от самого себя...
Сознание его стало настолько стремительным, а тело мощным и послушным, что Егору показалось: если сейчас прикажет себе, то сможет взлететь.
Ведь холодел же предупреждающе затылок и глаза видели свою пулю, летящую в него из вражеского автомата, она медленно вращалась и вяло приближалась, давая невероятно большое время, чтобы увернуться или даже поймать её, как шмеля...
Видение Серафима только напомнило Егору приёмы древней казачьей боевой игры — «Казачий спас». Ещё мальчонкой он был отобран в станице стариком Буяном, и тот обучал сына есаула Быкова тайному боевому искусству.
Старик увозил его на лодке в дебри безлюдного острова на Аргуни и показывал приёмы рукопашной борьбы, обучал владеть ножом и шашкой, учил маскироваться, терпеть боль и в совершенстве владеть духом.
Всё это пригодилось в другой школе у японца Кацумато, разведчик учил его восточным приёмам, но Быков ни слова не сказал о приёмах казачьих и тактике скоротечных схлёсток с врагом.
А уж заветная молитва, — ею казак окрыляется и вводит себя в бой — самый заветный секрет... Ибо она позволяет воину владеть пространством и временем.
Во время днёвок, когда они шли от Княжьего острова, Егор показал своим спутникам один из приёмов огневого контакта «перекат», который особенно эффективен ночью, при численном превосходстве врагов.
Они отработали его до мельчайших деталей, и он оправдал себя. Так и не вставая на ноги, они перекатом уползли от засады и вскоре нашли друг друга. Окаемов, лежа на боку, перезаряжал пистолет. Николай был возбуждён схваткой, тихо проговорил, давясь кашлем:
— Ловко мы их!
— Назад, в подлесок, перебежками... перекликаться писком мыши, как учил... втягиваешь воздух через плотно сжатые губы... Сейчас хватятся, не дай Бог, опять собаки... Это — не случайная засада.
— Да, да... — отозвался Окаемов, — видимо, привезли из Берлина астролога-прорицателя... тот нас просчитал и указал место, где будем идти, — заверил Быкова Илья.
— Только бы не собаки, — опять прошептал Егор.
— Сплюнь через плечо, — предостерёг Окаемов, — чтобы не накаркать...
Но тут, как по команде, сразу в нескольких местах вспыхнули фары машин, они летели со всех сторон к месту боя, стрекотали мотоциклы, их лучи шарили по чистому полю. Зависли осветительные ракеты, снова затрещали автоматы, и доплыли резкие крики команд.
— Назад дорога отрезана... Перебежками через поле! — приказал Егор и вдруг ощутил какую-то властную, чужую волю в себе.
Кто-то назойливо пытался влезть в него самого, парализовать, остановить... Егор опять вспомнил Спас и на мгновение представил у себя на бьющемся сердце золотой крест... Чары отпустили, осыпались.
— Вперёд! За мной! Кре-ест... Золотой крест на ваших сердцах! — заорал он, видя шатание своих спутников, и... пробудил их...
Пригибаясь, они рванули от дороги. Мертвенный свет ракет озарял бегущих. Взвизгнули пули над головами, взревели моторы, и ослепительный свет ударил в спины. Их гнали, как зайцев в свете фар. Значит, будут брать живыми.
Егор бежал впереди, слыша хриплое дыхание Николая и Окаемова, свет настигал, бросал впереди длиннющие тени, уже ясно доплывали гортанные команды офицера, и Егор видел спиной, ощущал какого-то чёрного, страшного человека, стоящего на дороге у места боя.
На их головы словно надевали чёрные колпаки. Егор со стоном внушал, глухо ревел: «Кре-ест!» И колпаки разлетались в клочья от света золотых крестов на бушующих сердцах... Хотелось упасть и принять неравный бой. Но они напрягали последние силы и неслись за своими тенями...
В просвет меж разорванных туч выползла ядреная луна и осветила путь. Егор сразу же увидел впереди за полем силуэт какого-то разрушенного строения, и шевельнулась слабая надежда... Только бы успеть... Только бы успеть!
Прыгая по полю, в обхват, отрезая путь беглецам, настигали мотоциклы с колясками. Пулемётные очереди с них лохматили землю под ногами, норовя остановить... Уже слышался хохот, ликование удачливых охотников на беззащитную дичь.
И вдруг разом рвануло в двух местах. Егор мельком оглянулся и успел увидеть вскинутую кустом взрыва машину и мотоцикл, а чёрный колпак, вновь накрывающий его голову, поник, и мысль испуга поймал Егор у человека-дьявола от дороги.
По полю летел только один мотоцикл слева, он шёл наперерез, и Быков мгновением успел постичь волю пулеметчика бить на поражение, вскинул пистолет и разрядил в него всю обойму... Мотоцикл пролетел мимо них по инерции и перевернулся.
— Ложись! — скомандовал Быков.
— Бежать надо! — задышливо прохрипел Николай.
— Куда?! Мы на минном поле...
Сзади с треском горела машина, слышались вопли раненых, взлетали ракеты, и урчали моторы на дороге.
— От влипли, — нервно хохотнул Николай и вдруг приказал: — Ползти за мной, с дистанцией в двадцать шагов.
— Нет, я пойду первым, — уверенно проговорил Егор, — с минами обучен обращаться, — он взглянул в темь и снова увидел едва различимый силуэт развалин, — вперед, за мной!
Двигался осторожно. Они озарялись голубой кисеей лунного света. Егор уверенно щупал ладонями путь. Косая тень развалин накрыла ползущих. Под руки всё чаще попадались крошки кирпича, лоскуты искорежённого взрывом железа, какие-то витые решетки, доски и щепки.
Когда хлам и камень стали сплошными, Егор осторожно поднялся на ноги и шагнул вперед. След в след за ним шли двое. Погромыхивая щебнем, они поднялись по конусу осыпи из битого кирпича и вступили в хаос полуразрушенных стен.
Перевели дыхание под их защитой, молча оглядываясь; и тут луна вновь ясно и щедро сыпанула серебро с неба, озарив стену перед их взорами. Мириады бликов и искр вспыхнули перед ними, и Окаемов громко, перекрестившись, промолвил:
— Храм!
Побитый взрывами иконостас поднимался из праха, нимбоносные лики святых смотрели на пришельцев с фресок стен и золочёных окладов, искрились резные царские врата и позолоченные колонны алтаря.
Всё горело и светилось внутри полуразрушенной церкви, мерцало, сияние луны создавало чудную и нереальную картину. Плыл запах ладана и свечной дух, напитавшие каждый камень и предмет, каждую пору за сотни и сотни лет...
Пули, залетевшие на колокольню со сбитой снарядом маковкой, ударили в колокол. Он отозвался густым могучим голосом войны... Ещё несколько пулемётных очередей сыпанули от дороги по развалинам. Визгливая смерть выбила крошево кирпича, но беглецов охранили метровой толщины стены.
Вспугнутый стрельбой, где-то над головами захлопал крыльями голубь. Слепо натыкаясь на стены, он заметался и, оскальзываясь по одной из них, сел прямо на плечо Егора и замер, дергая головкой, перебирая ногами.
Егор опешил от неожиданности, краем глаза разглядывая белое оперение голубя, в свете луны оно серебрилось, исходило матовым сиянием... Голубь вдруг заворковал, раздувая на шее перышки, закружился на плече его, потом уверенно взлетел и пропал в небе...
— Дух святой! — тихо сказал Окаемов. — Дух святой тебя осенил... в образе голубя...
— Он мог и к тебе сесть на плечо, — отозвался Егор.
— Нет-нет... Я слишком обременён грехами... Мне не дано...
— Но, почему?
— Не знаю... Но надо мною потолок... А над тобою — Небо! Вся моя учёность, все мои знания, кропотливость и неистовая работа... Всё дается тяжким трудом, а всё равно, я бьюсь в этот потолок...
А ты... Тебе стоит только захотеть, и великое прозрение спускается лучом к тебе и уходит лучом в космос... Вспомни сказки русские! В них всё закодировано... В них есть всё... Это — наши изустные веды...
В них Иван-дурак всегда побеждает легко, с радостью. Как Емеля на своей печи... захотел и поехал... Истина открывается только третьему сыну... Но сейчас — не до сказок, надо уходить! Похоже, немцы идут по нашему следу с миноискателями и скоро будут здесь... Крепко они за нас взялись...
Окаемов перекрестился на тусклые образа. Громыхая кирпичом и жестью, он добрался к иконостасу и вынул из него небольшую икону. Рукавом отёр с неё пыль и пошёл через храм, в светлый проем сорванных дверей.
— А если дальше тоже мины, — остерег Егор.
— Пошли, пошли... Бой тут страшный был... наших много полегло. В жутком сне не могло присниться Ленину, что красноармейцы будут насмерть биться за церковь... Пошли.
Они выбрались на широкий двор с обрушенными снарядами монастырскими стенами и разбитыми постройками. Посреди двора чернел сгоревший немецкий танк, от него наносило горелым мясом и трупной вонью. Обошли его и двинулись к воротам.
Егор даже присел от неожиданности, когда низко над их головами пролетела сова. Он радостно проводил её взглядом. Кружилась, пощёлкивая клювом, и бесшумно села на каменный столб ворот. Из его тени выступила им навстречу темная фигурка человека.
— Стой! — всполошился было Николай, щелкнув затвором.
— Кто вы? — спросил Окаемов, прижимая к груди икону.
— Арина... Я вас третий день жду...
— Как третий день? Откуда вы о нас знаете? — настороженно проворчал Селянинов.
— Серафим весть подал... Старец Серафим. Идите за мной... Немцы кругом, скоро будут здесь... Они вас тоже долго ждали. Скорее... — Она двинулась вдоль стены к развалинам храма и стала спускаться по тёмной лестнице в подвал.
Когда их окутала полная тьма, Арина зажгла свечу, ведя тесными подземными коридорами. Спускались всё ниже и ниже, наконец, упёрлись в стену из тёмных глыб камня. Пошарив рукой в нише, она нащупала цепь с ручкой и потянула за неё.
В стене открылся узкий потайной ход, а когда они протиснулись в него, сзади глухо сомкнулись камни, запирая и охраняя беглецов. Они шли сводчатым коридором, было сухо и тепло. Каменной плотности глина играла красноватыми бликами в неровном и трепетном озарении свечи.
Свет вырывал входы в кельи, отвилки от коридора уходили в разные стороны, в иных местах подземный ход расширялся, они видели какие-то непонятные конструкции из пиленого ракушечника и морёного дуба, некоторые кельи были оборудованы дубовыми дверями.
Дышалось удивительно легко, и Егор, как опытный горняк-золотодобытчик в прошлом, понял, что тут сделана какая-то особая вентиляция, естественная, без всяких машин. Вскоре они оказались перед кованой железной дверью с бронзовыми кольцами-ручками, отполированными ладонями до блеска.
Арина повернула одну из них, и дверь мягко, без скрипа, растворилась. Арина пропустила всех троих и легко уложила толстые плахи в пазы запоров — двери стали монолитной охранной стеной.
Перед ними была широкая галерея, облицованная камнем, тщательно подогнанным друг к другу. В небольших нишах стояли подсвечники со свежими свечами, пол тщательно выметен и прибран, кельи в стенах теперь уже сплошь закрыты.
Скоро они упёрлись ещё в одну дверь, изукрашенную медной чеканкой на библейские сюжеты, окружённую причудливой каменной резьбой.
Арина впустила их в огромное тёмное помещение. Свечи не хватало, чтобы озарить высокий свод, к нему возносились колонны, увитые каменной резьбой и фресками, пол вымощен гладкими плитами.
Невесомо передвигаясь, Арина зажигала за собой свечи и, с каждым новым трепетным язычком огня, всё чётче проступали предметы в огромном зале, всё выше возносились колонны.
На стенах явились лики святых на иконах и росписи на потемневшей от времени мозаике. Вспыхнул тусклым червонным золотом алтарь, а в углу рядами виднелись раки с мощами, играли бликами подсвечники и огромная кованая люстра со множеством свечей, опущенная на причудливой цепи от самого потолка, ещё недоступного зрению.
Беглецы застыли очарованные. Окаемов истово крестился. Егор поразился удивительному спокойствию и умиротворению на лице Ильи Ивановича, глаза его искрились влагой в отсветах множества пахучих восковых свечей, оплывающих от огня земного...
Тем временем, Арина повернула в стене какой-то рычаг, и огромная люстра опустилась до самого пола. Зажигая на ней свечи, она двигалась по солнцу, и, когда все свечи запылали, люстра стала плавно возноситься под купол.
Вспыхнули лучами сотни невидимых зеркал в основании купола, на стенах и колоннах. Свет заполнил всё пространство подземного храма, и яркие лучи сошлись в центре свода, освещая огромную фреску Спаса с поднятыми перстами и большой раскрытой книгой.
Вокруг фрески весь купол расписан золотисто-зелёным причудливым растительным орнаментом, виноградные лозы переплетались с библейскими пальмами и совсем русскими берёзами и елями... летали райские и земные птицы, паслись олени и львы, зубры и вепри.
Слабый ветерок шевелил огнь свечей. В этом колыхании, живом и трепетном, все звери и птицы, все растения и горы вокруг образа Спасителя — всё казалось живым и реальным, могущественно великим и просторным.
Неведомый художник создал это творение навсегда. Взгляд Спасителя был тоже живым и дерзким, он не походил на привычные образы хотя бы тем, что у него была окладистая русская борода, совсем не восточный разрез глаз...
Художник создал образ русского Спаса: могучего творца, полного энергии и света, любви и терпения, великого духа. Ни Окаемов, ни Егор никогда не видели подобного орнамента ни в одном храме, ни на одной иконе.
Это было слияние древнего поклонения природе и Православия, это было единой религией добра, религией спасения души, таланта Творца мира и таланта народа, из коего и вышел безвестный художник подземной церкви...
Свет люстры заметно стал меркнуть: откуда-то пробился сноп солнечного света, ударил в зеркала, и картина под куполом стала ещё живее и радостнее.
Теперь колонны походили на стволы могучих сосен с золотистой корой, их кроны подпирали купол, лики икон прояснели, внимательные глаза святых оглядывали пришельцев.
Окаемов понял механику этого чуда. Где-то в монастырских стенах или башнях устроены потайные открытые ниши, ловящие зеркалами поочередно восход солнца и передающие его отражение внутри храма.
Работала некая гениальная схема, но не хотелось думать ни о какой механике, а только смотреть, наслаждаться и молиться...
Солнце озаряло Спаса, снопами лилось вниз на мраморные плиты пола, и тут все трое обратили внимание на Арину, смиренно стоящую пред алтарем.
Лицо её казалось необычно красивым, иконным: тонкий нос, огромные глаза, плавные движения руки, осеняющей крестным знамением. Одета во всё чёрное.
Они тайком разглядывали её, удивляясь её неземному образу, чему-то неуловимо-таинственному и чистому, безгрешному, испускающему свой животворный свет, благость и покой.
Уверенность, великое смирение исходили от неё. Эту уверенность и мир они чувствовали без слов. И чем дольше они смотрели на неё и молчали, тем труднее становилось оторвать глаза от её юного лика и сказать слово...
* * *
Третий день и ночь сокол видел под дубом молящегося Серафима. Старец не ел, не пил, беспрерывной молитвой встречал ликом восход солнца; оно закатывалось и восходило опять, а он истово крестился и громко читал древние слова Небу.
Все три ночи сокол видел с гнезда на Древе удивительной силы звездопад на востоке, где-то в районе Днепра и Смоленска, звёзды пчелиными роями опадали на землю из тьмы космоса. Он уже третью ночь не слышал уханье Матери-Свы и догадался, что она была там...
В один перелёт он достиг Днепра и высоко парил над разрушенным в боях монастырем и видел, что даже днём звёзды дымно летят к земле, к этим развалинам и брегу древней реки...
Как зелёные и чёрные черви, в монастыре копались и клубились враги, что-то разыскивая, обшаривая каждую пядь, разбирая завалы, изучая стены многометровой толщины.
Сокол видел особую группу людей, командующих всеми остальными. На их чёрном одеянии серебрились витые погоны. Прямо в монастырском саду стояли две легковые машины, были развернуты складные столы, на них кушанья и военные карты.
Сокол упал с неба на колокольню и близко зрил всё происходящее, слышал воркование голубя в развалинах храма, дышал ладанным духом. Большущий потемневший колокол светился бронзой от меток пуль.
Свежий ветер ерошил перья сокола и доносил гортанные слова чужого языка. Немцы хозяйничали в святом месте, их нашествие было варварским и поганым. Сокол знал, что во все времена, в первую очередь, именно храмы страдали от инородцев, подвергались поруганию и разграблению.
Этим враги причиняли самое большое многострадание русской душе, тщётно надеясь погубить её и распылить единство. Вот и теперь инородцы копались в иконостасе, обдирали позолоту с икон и выковыривали камни из окладов, крушили в алчном азарте.
Сокол спокойно смотрел на суету их и знал, что храм опять будет возрождён ещё краше и богаче, как и было многие века на Руси.
Он видел с колокольни, как из соснового бора на окраине монастыря колонной вышло русское войско в новеньких зелёных гимнастерках, лучи солнца замерцали на трёхгранных штыках винтовок. Войско тайно подбиралось ложбиной к монастырю, обтекало его со всех сторон и ворвалось внутрь, застав врасплох увлёкшихся мародёров.
Русские почти не стреляли. Яростная и стремительная штыковая атака настигла врагов и истребила всех до единого. Горели чёрные машины, у опрокинутых столов валялись офицеры в прошитых русскими штыками чёрных плащах, но особой смерти предали одного из них в гражданской одежде...