Водопровода, извините, нет. Колодец должен быть хорош, к тому же Вам не повредят физические упражнения — не годится целыми днями просиживать за мольбертом.
Дом на вид уединеннее, чем оно есть на самом деле. Если станет совсем одиноко, звоните мне».
Динамо-машина, о которой он писал, не работала. Света в доме не было. Но телефон действительно был включен, в чем я убедился, позвонив в ближайшую деревню — Эйлсбери.
В первый вечер я так устал, что спать лег рано. Постель я привез с собой — конечно же, не рассчитывая, что в доме через столько лет что-нибудь останется, — и вскоре уснул глубоким сном. Но каждую секунду своего первого дня в доме я чувствовал эту смутную, почти неощутимую уверенность, что кроме меня жилище занято еще кем-то, хоть и понимал, насколько это абсурдно: я тщательно исследовал весь дом и участок сразу же по приезде и убедился, что спрятаться здесь просто негде.
Разумному человеку не нужно объяснять, что каждому зданию присущ свой особый дух. Это не только запах дерева, кирпича, старого камня, краски — нет, это еще и некий осадок, оставшийся от тех людей, что здесь жили, от событий, происходивших в этих стенах. Атмосфера дома Бишопов, казалось, избегала всяческих описаний. Здесь витал привычный запах старины, который я и ожидал встретить, сырости, поднимавшейся из погреба, но было и что-то еще — и оно имело гораздо большее значение: что-то сообщало дому эту ауру жизни, как будто он был спящим животным, которое с бесконечным терпением ожидает того, что, как ему известно, должно произойти.
Сразу оговорюсь, это нечто не создавало никаких тягостных ощущений. Всю первую неделю мне отнюдь не казалось, что в этом чувстве есть хоть какие-нибудь элементы страха или ужаса, и мне вовсе не приходило в голову беспокоиться, пока на второй неделе не настало то самое утро… Я уже закончил к тому времени два своеобразных полотна и работал на пленэре над третьим. Так вот, в то утро я почувствовал, что за мной наблюдают. Сначала я в шутку сказал себе, что за мной следит дом, ибо его окна действительно походили на черные пустые глазницы, направленные на меня. Но вскоре я понял, что мой наблюдатель стоит где-то сзади и сбоку, и я время от времени бросал взгляды на опушку рощицы к юго-западу от дома.
Наконец я приметил этого наблюдателя. Повернулся к кустам, где он прятался, и громко сказал:
— Вылезайте. Я знаю, что вы там.
Оттуда поднялся высокий веснушчатый молодой человек и посмотрел на меня жесткими темными глазами. Он был явно исполнен подозрений и зол.
— Доброе утро, — сказал я.
Он кивнул, ничего не отвечая.
— Если вам интересно, можете подойти и посмотреть, — пригласил я его.
Парень немного оттаял и шагнул из кустов. На вид ему было лет двадцать. Одет в рабочие штаны, бос, гибок в движениях и хорошо сложен; несомненно, проворен и с хорошей реакцией. Он подошел чуть ближе — как раз чтобы увидеть, что я делаю, — и остановился. Нимало не смущаясь, внимательно меня рассмотрел и только потом заговорил:
— Вы Бишоп?
Разумеется, соседи решили, что где-то на краю света объявился некий родственник и теперь приехал получить бесхозную собственность. Имя Джефферсона Бейтса все равно ничего бы им не сказало. Кроме этого, мне почему-то очень не хотелось сообщать ему свою фамилию — я и сам толком не знал почему. Я достаточно вежливо ответил, что я не Бишоп, не родственник, а просто снял дом на лето и, возможно, еще на пару осенних месяцев.
— А моя фамилия Перкинс, — сказал молодой человек. — Бад Перкинс. Вон оттуда. — И он показал на холмы к югу.
— Рад познакомиться.
— Вы тут уже неделю, — продолжал Бад, тем самым подтверждая, что мое прибытие не осталось в долине незамеченным. — И вы все еще тут.
В его голосе слышалось удивление, как будто факт моего пребывания в доме Бишопов в течение целой недели был странен сам по себе.
— Я в смысле, — поправился он, — что с вами ничего не случилось. В этом доме такое творится, что это чудн о.
— А что здесь творится? — поинтересовался я.
— А то не знаете? — изумленно спросил он.
— Про Сета Бишопа — знаю.
Он энергично затряс головой:
— Так это далеко не все, мистер. Я б в этот дом ни ногой, если б даже мне платили — и хорошо платили. У меня мурашки уже от того бегут, что стою так близко. — Он мрачно нахмурился. — Это место давно уж надо было спалить. Чем тут Бишопы занимались по ночам, а?
— Да здесь вроде чисто, — ответил я. — И довольно уютно. Даже мышей нет.
— Ха! Если б только мышей! Вот погодите…
С этими словами он развернулся и снова нырнул в лесок.
Я, конечно, понимал, что вокруг брошенного дома Бишопов неизбежно должно было появиться множество местных поверий: что может быть естественнее предположения, будто в нем завелись привидения? Тем не менее визит Бада Перкинса произвел на меня весьма противоречивое впечатление. Ясно, что за мною тайно наблюдали с самого дня приезда. Я понимал, что новые соседи всегда возбуждают в людях интерес, но в то же время осознавал: интерес моих соседей по этому уединенному уголку был несколько иным. Они явно ожидали, что произойдет нечто; и Бада Перкинса привел сюда единственно тот факт, что ничего пока не случилось.
В ту ночь имело место первое, так сказать, «происшествие». Вполне возможно, туманные замечания Бада Перкинса подготовили почву, настроив меня на ожидание чего-то необычного. В любом случае, впечатление от этого «происшествия» было настолько расплывчатым, что я мог вовсе не обратить на него внимания и ему можно было дать десятки объяснений. Только в свете последующих событий я вообще припомнил, что оно имело место. Все произошло часа через два после полуночи.
Меня разбудил необычный звук. Любой человек, засыпающий на новом месте, постепенно привыкает к ночным звукам и, привыкнув, уже не реагирует на них во сне, но любой посторонний звук после этого может сон нарушить. Так городской житель, проведя несколько суток на ферме, привыкает к ночным голосам цыплят, птиц, лягушек, к ветру, но его могут разбудить трели жаб на болоте, поскольку эти новые ноты будут врываться в тот хор, к которому он уже приспособился. Я тоже почувствовал иной звук, вторгшийся в уже привычные голоса козодоев, сов и ночных насекомых.
Новый звук был подземным; то есть, казалось, он идет из-под дома, издалека, глубоко из-под земли. Может быть, проседала почва, может, возникла и сразу сомкнулась какая-то трещина, вполне возможно, то был какой-то случайный подземный толчок… Да, но звук возникал с определенной регулярностью, словно нечто очень крупное передвигалось по колоссальной пещере где-то очень глубоко под домом. Все это длилось около получаса. Казалось, звук приближается с востока, а потом удаляется туда же довольно равномерно. Я не мог быть в этом уверен, но у меня возникло тягостное впечатление, что дом от этих подземных звуков слегка вздрагивает.
Возможно, именно это побудило меня на следующий день порыться в кладовой и попробовать самому отыскать, что именно мой любознательный сосед хотел сказать своими вопросами и намеками по поводу Бишопов. Чем же таким предосудительным, по мнению соседей, они занимались?
Кладовая была меньше загромождена вещами, чем я ожидал, — в основном, вероятно, потому, что многое вынесли на веранду. Единственной неожиданностью для меня оказалась полка с книгами — их, по всей видимости, читали, когда разразилась трагедия. Книги были нескольких видов.
Вероятно, основу этой небольшой библиотеки составляли несколько книг по садоводству. То были очень старые издания, их долго даже не открывали — вполне возможно, их упрятал куда-нибудь кто-то из предков последних Бишопов, а кто-то другой сравнительно недавно обнаружил. Я заглянул в две или три и понял, что для современного садовника они совершенно бесполезны, поскольку описывают методы ухода за растениями, по большей части мне совершенно неизвестными: черемицей, мандрагорой, пасленом, ведьминым орешником и тому подобным; а страницы, посвященные более знакомым овощам, заполнены в основном фольклором и суевериями, которые совершенно ничего не значат в нашем современном мире.
Еще там была книжка в мягкой бумажной обложке, посвященная толкованию снов. Не похоже, чтобы ею в свое время зачитывались, хотя судить об этом с уверенностью было сложно — настолько она запылилась и обветшала за время пребывания на полке. Из дешевых изданий, популярных два-три поколения назад, — интерпретации снов в ней были самыми обыкновенными. Короче говоря, именно такую книжку выбрал бы себе невежественный деревенский житель.
Из всех книг по-настоящему заинтересовала меня только одна. Она и впрямь была очень любопытна: монументальный том, целиком написанный от руки и вручную же переплетенный в дерево и кожу. Хотя, вероятнее всего, он не имел никакой литературной ценности, место ему нашлось бы в любом музее редкостей. В то время и я не пытался прочесть эту книгу, поскольку она показалась мне просто собранием белиберды, сходной с чепухой из сонника. На первой странице было грубо начертано ее название — оно указывало, что первоначальным источником была, вероятнее всего, чья-нибудь старая частная библиотека: «Сет Бишоп, Его Книга: Избранное из “Некрономикона”, и “Cultes des Ghoules”, и “Пнакотикских Рукописей”, и “Текста Р’льеха”, Переписанное Собственноручно Сетом Бишопом в гг. 1919–1923». Ниже стояла его витиеватая подпись, слишком маловероятная для человека, известного своей необразованностью.
Кроме того, я нашел еще несколько работ, так или иначе связанных с сонником. Экземпляр знаменитой «Седьмой Книги Моисея»[53] — текст, очень высоко ценимый некоторыми стариками из числа пенсильванских чернокнижников: об их существовании я знал из газетных сообщений о недавнем убийстве на почве колдовства. Книга представляла собой тоненький молитвенник, где все походило на издевательство, ибо молитвы адресовались Азараилу, Сатанусу и прочим ангелам тьмы.
Все это не представляло для меня совершенно никакой ценности, но коллекция была курьезна. Наличие таких книг свидетельствовало лишь о разнообразии весьма сомнительных интересов сменявших друг друга поколений Бишопов, ибо я довольно хорошо видел, что владельцем и читателем книг по садоводству был, вероятнее всего, дед Сета, сонник и колдовская книга принадлежали, вполне очевидно, кому-то из поколения его отца, а сам он больше интересовался еще более темной премудростью.
Работы, которые переписывал Сет, однако, показались мне рассчитанными на гораздо большего эрудита, нежели предполагало его собственное образование. В это было трудно поверить, и я, озадачившись, при первой же возможности съездил в Эйлсбери и разузнал все, что смог, в лавке на окраине деревни. Как я предполагал, Сет покупал продукты именно там, ибо имел репутацию этакого отшельника.
Лавочник по имени Обед Марш оказался дальним родственником Сета по матери и говорил о нем весьма неохотно, но его скупые ответы на мои настоятельные вопросы в конце концов кое-что для меня приоткрыли. От него я узнал, что «сначала» — то есть предположительно в детстве и ранней юности — «Сет был таким же отсталым, как и прочие в семье», а вот позднее стал «странным». Под этим Марш имел в виду возросшую любовь Сета к уединению: как раз тогда юноша часто рассказывал о своих странных и тревожных снах, о шумах и видениях, что якобы являлись ему в доме и во дворе, но через два или три года ни о чем подобном уже не упоминал. Зато он запирался в нижней комнате — как я понял из описания Марша, в кладовой — и читал все, что попадалось в руки, как бы возмещая то, чего так никогда и не узнал, «не закончив и четырех классов». Потом он даже ездил в Аркхем, в библиотеку Мискатоникского университета и читал там что-то еще. После того как «наваждение» миновало, Сет вернулся домой и жил уединенно до самого своего «срыва» — иными словами, убийства Амоса Боудена.
Все это, само собой, мало что проясняло — еще одна история о человеческом разуме, плохо приспособленном к учению, но все-таки отчаянно пытающемся впитать в себя знания, чьего груза, похоже, этот разум все же не выдержал. Так, по крайней мере, мне представлялось на том этапе моего пребывания в доме Бишопа.
Ночные происшествия тем временем приняли неожиданный оборот. Но как и во многих других случаях, имевших место в тот странный период, я сразу не осознал всей важности того, что произошло. Говоря прямо, казалось абсурдом, что я вообще стал над этим задумываться. Всего лишь сон, привидевшийся мне среди ночи. Он не был особо ужасным — скорее впечатлял своей неординарностью.
Мне всего лишь снилось, как я лежу и сплю в доме Бишопов. И вот, пока я так лежу, смутное, неопределенное, но какое-то пугающее и мощное облако — как дымка или туман — поднимается из подвала, просачивается сквозь щели в полу и стенах, обволакивает мебель, но не портит ни ее, ни сам дом, постепенно стягивается в некое громадное аморфное существо со щупальцами, отходящими от чудовищной головы; они все время покачиваются взад-вперед, точно кобры, а само существо издает странные завывания; тем временем откуда-то издалека некие жуткие инструменты играют какую-то неземную музыку, а еще один голос — человеческий — нараспев произносит нечеловеческие слова, которые, как я впоследствии уточнил, записываются так:
«Ф’нглуи мглв’наф Ктулху Р’льех вга’нагл фхтагн».
Под конец бесформенное существо поднималось еще выше и обволакивало собой самого спящего — то есть меня. Затем оно растворялось в длинном темном проходе, по которому торопливыми прыжками неистово мчался человек, смахивающий по описаниям на покойного Сета Бишопа. Этот человек тоже увеличивался в размерах, как и бесформенный туман, пока не исчезал, надвинувшись точно так же на спящую фигуру в постели внутри дома посреди долины.
Вроде бы сон был совершенно бессмысленным. Без сомнения, сродни ночному кошмару — но без намека на угрозу. Я, похоже, осознавал, что со мной происходит или готово произойти нечто грандиозной важности, но, не понимая смысла, не испытывал и страха. Более того, бесформенное существо, поющий голос, завывания и странная музыка сообщали моему ночному видению внушительность ритуала.
Но, проснувшись наутро, я сумел быстро припомнить весь сон, и меня стало настойчиво преследовать убеждение, что все явившееся мне вообще-то не так уж и незнакомо. Где-то я слышал или же видел записанный эквивалент этого фантастического пения — и, размышляя таким образом, я снова очутился в кладовой с невероятной книгой, написанной рукою Сета Бишопа. Я читал в ней куски то там, то здесь — и с изумлением открывал, что в тексте рассказывается о древних верованиях, касающихся Старших Богов и Властителей Древности, вражды между ними — этими Старшими Богами и существами вроде Хастура, Йог-Сотота и Ктулху… Вот наконец кое-что знакомое — и, вчитываясь дальше в паутину букв, я обнаружил, очевидно, запись приснившегося мне пения; больше того, ниже приводился перевод, тоже записанный Сетом Бишопом:
«Дома в Р’льехе мертвый Ктулху ждет, видя сны».
В этом моем открытии тревожило лишь то, что я совершенно определенно не мог видеть строчек этого гимна, когда осматривал комнату и книги в первый раз. Возможно, правда, что я заметил имя Ктулху — но не больше — при беглом взгляде на рукопись Бишопа. Как же тогда мне удалось во сне воспроизвести то, что не входило в мой сознательный или подсознательный запас знаний? Общепринято считать, что разум в состоянии сна или же любом другом состоянии неспособен воспроизводить впечатления, совершенно ему чуждые. Однако у меня вышло именно так.
И вот еще что: вчитываясь в эти — часто шокирующие — описания странных посмертных существований и адских культов, я обнаружил, что некоторые намеки в туманных описаниях указывают как раз на то существо, что явилось мне во сне, но тварь не из дымки или тумана, а вполне материальную. Это было вторым примером неосознанного воспроизведения чего-то постороннего моему личному опыту.
Я, разумеется, слышал о психическом осадке — остаточной энергии, оседающей на месте любого события, будь то ужасная трагедия или просто какое-либо мощное эмоциональное переживание, свойственное человеку вообще: любовь, ненависть, страх. Возможно, нечто подобное вызвало и мой сон — как будто сам дух дома вторгся в меня и овладел мной, пока я спал. Я не считал такое абсолютно невозможным: странным — да, но события, имевшие здесь место, включали в себя и необычной силы переживания.
Меж тем близился полдень, и тело мое требовало пищи; однако я чувствовал, что следующий шаг в погоне за моим ночным видением следовало сделать в погребе. Поэтому я тотчас спустился туда и после весьма изнурительных поисков с отодвиганием от стен полок и стеллажей — причем на некоторых еще стояли банки древних фруктовых и овощных консервов — я обнаружил потайной ход. Он уводил из погреба в пещерообразный тоннель, и я немного прошел по нему вниз — недалеко, ибо влажность почвы под ногами и дрожание язычка пламени в фонаре заставили меня вернуться. Но я успел заметить, как тут и там обескураживающе белеют кости, втоптанные в землю.
Через некоторое время я вернулся в подземный проход, заново заправив фонарь, — и уже не ушел оттуда, покуда не убедился, что кости принадлежат животным; было ясно видно, что их здесь побывало не одно. Больше всего в этом открытии меня тревожило не само по себе наличие костей, а то, как они вообще сюда попали.
Но тогда я размышлял об этом недолго. Мне было интересно как можно дальше пройти по этому тоннелю, что я и сделал — двинулся к морскому побережью, как я считал, пока проход передо мной не оказался завален землей. Когда я наконец снова выбрался на поверхность, день клонился к вечеру, а сам я был голоден как волк. Но зато теперь я мог быть уверен в двух вещах: во-первых, тоннель не был естественной пещерой — по крайней мере, с этого конца его явно проложили люди, и, во-вторых, использовался он в каких-то темных целях, неведомых мне.
Почему-то все эти открытия наполнили меня особенным возбуждением. Контролируй я себя в полной мере, я бы сразу понял, что одно это уже совершенно на меня не похоже, но в тот момент я стоял перед тайной, которая бросала мне вызов, настойчиво утверждая свою значимость, — и я был полон решимости выяснить все, что можно, об этой неизвестной мне части владений Бишопов. Но этого я сделать не мог до следующего дня — к тому же, чтобы пробраться через завал, мне требовались кое-какие инструменты, которых на участке не было.
Еще одной поездки в Эйлсбери было не избежать. Там я сразу направился в лавку Обеда Марша и спросил кирку и лопату. Просьба эта, казалось, почему-то весьма расстроила старика, что было совершенно необъяснимо. Он побледнел и поколебался, прежде чем обслужить меня:
— Собираетесь копать, мистер Бейтс?
Я кивнул.
— Это, конечно, не мое дело, но, может, вам будет интересно узнать, что Сет как раз вот этим самым и занимался, когда на него наваждение нашло. Аж три или четыре лопаты износил. — Он наклонился ко мне, и глаза его настойчиво заблестели. — И знаете, что самое чудн о е? Никто не смог найти ни кучки земли, где он копал, — никаких следов.
Меня слегка обескуражила эта информация, однако я ответил, не задумываясь:
— Там земля вокруг дома на вид очень хорошая…
Казалось, он вздохнул с облегчением:
— A-а, ну если вам грядки копать, другое дело…
Зато другая моя покупка его озадачила. Мне нужны были резиновые сапоги, чтобы ноги не промокали в жидкой грязи тоннеля — там во многих местах, без сомнения, сказывалась близость ручья. Но по этому поводу мне Марш ничего не сказал. Лишь когда я уже повернулся уходить, он снова завел речь о Сете:
— А вы больше ничего не слышали, мистер Бейтс?
— Так ведь люди здесь не очень-то разговорчивы…
— Не все они Марши, — сказал он с хитрой ухмылкой. — Некоторые и говорят, что Сет был больше Маршем, чем Бишопом. Бишопы верили в колдунов и всякое такое. А Марши — никогда.
После этого загадочного объявления я ушел. Все было готово к спуску в тоннель, и я едва мог дождаться следующего дня, чтобы вернуться под землю и дальше исследовать тайну, которая, совершенно определенно, связана была со всей чертовщиной, окружавшей семейство Бишопов.
Теперь события сменяли друг друга все быстрее. В ту ночь имели место еще два происшествия.
На первое я обратил внимание рано утром, когда заметил, что вокруг дома бродит Бад Перкинс. Меня взяла досада — быть может, без причины; но я как раз собирался спуститься в погреб. В любом случае следовало узнать, что ему здесь надо. Поэтому я открыл дверь и вышел во двор.
— Что ты ищешь, Бад? — окликнул его я.
— Овцу потерял, — лаконично ответил он.
— Я ее не видел.
— Сюда забрела, — был ответ.
— Ну что ж, тогда посмотри.
— Неужто опять начинается?..
— Ты о чем?
— Коли не знаете, так и говорить не нужно. А коли знаете, так и подавно. Вот я и не скажу.
Этот таинственный монолог поставил меня в тупик. В то же время очевидное подозрение Бада Перкинса, будто его овца как-то попала в мои руки, раздражало. Я отступил на шаг и распахнул дверь:
— Посмотри в доме, если желаешь.
При этих словах его глаза расширились в явном ужасе.
— Чтоб я туда ступил? — воскликнул он. — Да ни в жисть! У меня хватает тяму даже близко к дому не подходить. И уж внутрь я не зайду ни за какие деньги. Нет уж, только не я.
— Это совершенно безопасно. — При виде его испуга я не мог сдержать улыбки.
— Может, это вы так думаете. А уж мы-то лучше знаем. Знаем, что ждет за этими черными стенами, все ждет и ждет, чтобы кто-нибудь пришел. И вот теперь вы пришли. И теперь все это снова начинается, как и раньше.
С этими словами он повернулся и побежал, как и в первый раз, в рощу. Убедившись, что он не вернется, я зашел в дом. И тут меня ожидало открытие, которому следовало разбудить во мне тревогу, но мне оно тогда показалось лишь смутно необычным: я как бы пребывал в некоем летаргическом состоянии, то есть не вполне проснулся. Новые сапоги, купленные мною только вчера, кто-то надевал. Они были все заляпаны грязью. А ведь я совершенно точно помнил, что вчера они были чисты и ненадеваны.
При виде сапог у меня в голове сложилась некая уверенность. Не надевая их, я спустился в погреб, открыл вход в тоннель и быстро пошел к земляному завалу. Возможно, у меня было предчувствие того, что именно я там найду, ибо это я и нашел: завал был частично расчищен — достаточно для того, чтобы мог протиснуться человек. И следы во влажной земле были явственно оставлены моими новыми сапогами, ибо в луче фонаря был хорошо виден отпечаток торговой марки на каблуке.
Тут могло быть одно из двух: либо ночью кто-то надевал мои сапоги, чтобы проделать в тоннеле эту работу, либо это сделал я сам, передвигаясь во сне. У меня не возникало особых сомнений в правильном решении, ибо, несмотря на все мое нетерпение и жажду деятельности, сейчас я был утомлен так, будто и впрямь значительную часть времени, отведенного мне на сон, я раскапывал завал под землей.
Теперь я не могу побороть в себе этого убеждения. Уже тогда я знал, что именно обнаружу, углубившись по проходу дальше под землю: пещеры с древними сооружениями, похожими на алтари, новые свидетельства жертвоприношений — на сей раз не только животные, но и, без сомнения, человеческие кости, а в самом конце — гигантская подземная полость, обрывающаяся вниз. И далеко внизу слабо поблескивала вода — поверхность ее мощно вздымалась и опускалась, как-то связанная с самим Атлантическим океаном, проложившим себе путь сюда через пещеры побережья. И у меня, видимо, было предчувствие того, что еще я увижу у края этого последнего спуска в водную бездну: клочья шерсти, одно копыто с частью разорванной и сломанной ноги… все, что осталось от овцы, — свежее, как та ночь, что недавно миновала!
Я повернулся и бросился бежать, растеряв остатки самообладания и не желая даже догадываться, как овца сюда попала, — я был просто уверен, что это животное Бада Перкинса. И не была ли она принесена сюда с той же самой целью, что и те существа, чьи останки я видел перед темными и разбитыми алтарями в меньших пещерах между этим краем беспрестанно колышущихся вод и домом, который я оставил совсем недавно?
Я не задержался и в самом доме, когда выбрался на поверхность, а сразу направился в Эйлсбери — видимо, без всякой цели, однако, насколько я знаю, теперь меня подгоняла нужда больше узнать о том, какие легенды и суеверия скопились вокруг дома Бишопов. Но в деревне я впервые почувствовал на себе всю силу общественного неодобрения: люди на улицах отводили от меня взгляды и поворачивались ко мне спиной. Один молодой человек, с которым я попытался заговорить, поспешил пройти мимо, как будто я вообще не раскрывал рта.
Даже Обед Марш по отношению ко мне изменился. Он вполне охотно принимал от меня деньги, но был хмур, неразговорчив и, очевидно, желал, чтобы я ушел из его лавки как можно скорее. Но я дал ясно понять, что не уйду, покуда не получу ответов на свои вопросы.
Мне хотелось знать, что я такого сделал. Отчего люди так от меня шарахаются?
— Это все дом, — наконец вымолвил он.
— Я — не дом, — бросил я, не удовлетворившись ответом.
— Ходят разговоры, — сказал он уклончиво.
— Разговоры? Какие разговоры?
— Про вас и овцу Бада Перкинса. Про то, как оно было, когда Сет Бишоп был жив. — Он вдруг перегнулся через прилавок, сунулся ко мне темным жучиным лицом и отрывисто прошептал: — Так они говорят, что это Сет вернулся.
— Сет Бишоп давным-давно умер и похоронен.
Он кивнул:
— Да, часть. А другая часть — может, и нет. Точно говорю: лучше всего сейчас вам отсюда убраться. Пока есть время.
Я холодно ему напомнил, что снял этот дом и аренду заплатил по меньшей мере за четыре месяца — с тем, чтобы жить здесь до конца года, если пожелаю. Он тут же замкнулся и больше о моем пребывании здесь не заговаривал. Я попытался вытянуть из него подробности жизни Сета Бишопа, но он то ли не смог, то ли не захотел сообщить ничего, кроме смутных, неопределенных намеков и подозрений, широко известных в округе. Наконец я оставил его в покое; после всего услышанного в голове у меня складывался такой образ Сета Бишопа, что бедолагу следовало не бояться, а скорее жалеть — как зверя, запертого в четырех черных стенах своего дома в долине, в окружении соседей и жителей Эйлсбери, которые одновременно ненавидят и страшатся его, хотя у них есть лишь самые косвенные свидетельства того, что он совершил какое-то преступление против мира и спокойствия в округе.
Что же Сет Бишоп на самом деле осознанно совершил — помимо того последнего преступления, в котором его вину бесспорно доказали? Жил отшельником, забросив даже странный огород своих предков, отвернулся от якобы зловещего интереса своих отца и деда к колдовству и оккультному знанию и до одержимости увлекся гораздо более древним фольклором, который казался столь же смешным, сколь и ведовство. Наверняка подобный интерес никогда и не угасал в таких уединенных местах и семьях, пустивших там корни.
Вероятно, где-нибудь в дедовских книгах Сет обнаружил какие-то неясные ссылки — и отправился в библиотеку Мискатоника, где, движимый этим своим всепоглощающим интересом, и предпринял монументальный труд: переписал целые части книг, которые, как я предполагал, ему не дали навынос. Этот фольклор, ставший предметом его живейшего интереса, был фактически искажением древней христианской легенды; донельзя упрощенная, она просто отражала извечную космическую борьбу сил добра и зла.
Трудно выразить все это в нескольких словах, но суть легенды была такова: первыми обитателями космоса оказывались огромные существа, не имевшие человеческого облика. Они звались Старшими Богами и жили на Бетельгейзе в очень давние времена. Против них восстали некие исчадия стихий, также называемые Властителями Древности: Азатот, Йог-Сотот, земноводный Ктулху, Хастур Невыразимый в образе летучей мыши, Ллойгор, Зхар, Итакуа — путешественник по ветрам, и твари земли — Ньярлатхотеп и Шуб-Ниггурат. Но их бунт провалился, они были низвергнуты и изгнаны Старшими Богами, которые заточили их на дальних планетах и звездах под своей печатью: Ктулху — глубоко под земными морями, в городе, называемом Р’льех, Хастура — на черной звезде близ Альдебарана в Гиадах, Итакуа — в ледяных арктических просторах, остальных — в месте под названием Кадат в Холодной Пустыне, которое в пространственно-временном континууме совпадало с частью Азии.
После этого первоначального бунта, который, по легендам, был параллелью бунту Сатаны и его последователей против небесных архангелов, Властители Древности не прекращали попыток вернуть власть и вели войну со Старшими Богами. Для этого на Земле и других планетах они вырастили себе почитателей и приверженцев — вроде отвратительных Снежных Людей, дхолов, Глубинного Народа и множества других. Все эти приспешники были преданы Властителям, и часто им удавалось снять Старшую Печать и освободить силы древнего зла. Снова усмирять их приходилось либо прямым вмешательством Старших Богов, либо с помощью постоянной бдительности людей, вооруженных против этих сил.
Вот, говоря в общем, что Сет Бишоп переписал из очень старых и редких книг; многое в его заметках повторялось по нескольку раз — и все это, вне всякого сомнения, было дичайшей фантазией. Правда, в манускрипт были вложены вырезки из газет с информацией весьма тревожного содержания. В них рассказывалось о том, что произошло на Рифе Дьявола под Инсмутом в 1928 году, о морском змее, который якобы жил в озере Рик в Висконсине, об ужасном случае в близлежащем Данвиче и еще об одном — в вермонтской глуши; но все они, разумеется, были простыми совпадениями, между которыми не следовало проводить параллель. И хоть я толком не мог объяснить появление подземного хода к побережью, логичнее всего было предположить, что выкопал его какой-нибудь далекий предок Сета Бишопа, и лишь потом Сет приспособил тоннель для каких-то своих целей.